Лучшая сотня историй от "Сергей ОК"

Однажды я был в Алматы, на выставке работал. Достопримечательностей не видел, суеты было много, с утра до ночи торчал в павильоне, питался там же. Кормили, надо сказать, хорошо, жирного плова большая миска, пирожки всякие, компот. И всё это обходилось меньше ста рублей в день, а яблоки так вообще бесплатно — ешь, сколько влезет.
Но вот выставка закончилась, экспонаты упакованы, есть полдня свободных.
— А что в Казахстане такое важное, без чего уезжать никак нельзя, учитывая, что зеленая тюбетейка у меня уже есть? — спрашиваю я у местных грузчиков.
— Бешбармак! — закричали грузчики и все как один показали мне свои тёмные пятерни, — Бешбармак!
Найти самый лучший ресторан национальной кухни я поручил таксисту. Мы ехали по бесконечно длинному проспекту, на домах мелькали трехзначные номера, потом свернули на улицу, и снова ехали долго, долго.
― Это всё ещё Алматы? ― спросил я водителя.
― Где? ― спросил он в ответ, и я понял, что шутка не удалась.
Наконец такси остановилось у опрятного двухэтажного дома с красивыми лампочками.
Приняв от меня оплату, водитель сказал:
― Обязательно конины поешь. Конина помогает от этого… ― он постучал согнутым пальцем по виску.
Я вошёл в ресторан. Народу было много, видимо, пока добирались —наступил вечер. Играл оркестр народных инструментов, девушки в красивых национальных костюмах разносили еду по нескольким залам. Меня усадили за свободный столик, подали меню, огромную книгу в тяжелом кожаном переплете.
Бешбармак я нашел сразу, на первой странице. И хотел уже было сделать заказ, но взгляд задержался на цене. Цена была большая, очень большая. Куда не пересчитывай, хоть в рубли, хоть в доллары. Хм... Судя по описанию мне предлагали за пятьсот долларов наваристый бульон с лапшой. Это что же за лапша такая? А интересно ведь, что за лапша за такие-то деньжищи. Небось не та, которую кипятком разводят. Будет, что рассказать. Но минутку... Ведь в этой стране меня неделю хорошо кормили за пятьсот рублей, а тут одно блюдо за пятьсот долларов. Да эта цена ужина в парижском трехзвёздном ресторане, на двоих и с хорошим вином, да ещё в конце выйдет сам шеф, легенда мировой гастрономии и руку пожмёт, и спросит, всё ли понравилось, а тут― я огляделся, многие уже танцевали не вставая из-за стола, тут никто не выйдет, а если выйдет, то непонятно кто.
Но нельзя же быть таким жадным. Вот я в Казахстане первый раз, а буду ли еще — неизвестно, как же я бешбармак не попробую, зачем ездил-то тогда? Кто у таксиста требовал лучший ресторан? Ну, станет у меня на пятьсот долларов меньше. А на что станет больше? На тарелку лапши? Еще неизвестно, вкусной ли.
Домбра на сцене заиграла "Дым над водой".
А вдруг великие герои прошлого погибли за отказ раскрыть рецепт жестоким джунгарам? А если на этот бешбармак порезали последнего белого верблюда с обложки красной книги и шестьдесят казахских девственниц сушили эту лапшу на склонах Медео, отказывая себе во всём, а я, скупердяй, забывший что живем мы только раз, и нечего мучить себя жалкими сомнениями, сейчас или никогда:
— Девушка! Девушка!
— Выбрали уже?
— Бешбармак, как бы.
— Прекрасный выбор.
— Да? А, ну да. Вот только нет ли здесь ошибки, — спросил я, стараясь не допускать в голосе жалобных интонаций, и ткнул пальцем в цену.
― А вы очень сильно бешбармак любите? — удивлено спросила официантка.
― Не знаю. Я попробовать хотел. Первый раз я... В Казахстане.
― Тогда может быть вам с одной порции начать?
― В смысле?
― Вот на что вы сейчас пальцем показываете, это триста порций или чуть больше, на свадьбу заказывают или на похороны, это уж как повезёт, а вы откройте меню на сорок седьмой странице, давайте помогу, вот, бешбармак с двумя видами мяса, сейчас сразу по курсу пересчитаю, выйдет шестьдесят рублей, а с четырьмя видами мяса получится восемьдесят пять, ― девушка посмотрела на меня испытующе, ― Вы какой вариант закажете?
«Один раз живем, девственницы Медео, сейчас или никогда» всё ещё носились в моей голове.
― Несите за восемьдесят пять! ― решительно ответил я.

Сантехник на удалёнке

Тёма ― сантехник. Он сам просит, чтобы Тёмой называли, хотя лет ему немало. Тёма был всегда. И во времена научного института, и когда у нашего здания появились владельцы, и когда владельцев стало много и они принялись судиться друг с другом, ― за сантехникой следил Тёма, небольшого роста, худощавый, в смешных круглых очках на кончике носа.

Тёма очень ответственный, хотя медлительный и слегка непутёвый. Его коронный номер ― не иметь при себе нужного ключа. Тёма приходит, осматривает случившийся непорядок, сообщает, что подходящего инструмента у него с собой нет и удаляется на какое-то время. Как я со временем понял ― подумать, составить план действий. Затем возвращается, медленно и аккуратно всё чинит, а после регулярно наведывается к месту ремонта в профилактических целях.

Не чужд Тёма и подвигам. Все помнят, как импульсивная рыжая Адрианова, директорша турбюро с четвёртого этажа, утопила в унитазе обручальное кольцо. Рыдала так, что замерла работа во всём здании. Вызвали Тёму. Посмотрев на унитаз, он первым делом сообщил, что забыл нужный ключ. Но вскоре приступил к поисковым работам, опечатав женские туалеты на всех семи этажах. Женщины, впрочем, знали причину и не роптали. Мужчины заключали пари. Я ставил на то, что Тёма справится. И не прогадал. Кольцо нашлось, Адрианова перестала рыдать. К тёминому имени добавился титул ― Властелин Кольца.

Адрианова подарила Тёме семидневную путёвку в Карелию. Неделю Тёмы не было.
― Ну как там, в пансионате?
― Теперь нормально, ― сообщил Тёма, ― всё работает, нигде не капает.

По сей день остается нераскрытой такая важная тема, как «Тёма и алкоголь». В первый год знакомства я даже спросил его как-то:
― Тёма, а ты, вообще, пьёшь?
― Конечно, ― ответил он не без гордости, ― я же сантехник!
― А что же я тебя пьяным никогда не видел?
― Я вас тоже никогда пьяным не видел, ― ответил Тёма и мне вдруг стало стыдно.

Раньше, когда денег на рестораны не было и новогодние вечеринки устраивали на работе, в какой-то момент на них непременно появлялся Тёма. Ему сразу предлагали выпить, но он просил выдать ему с собой. Получал пол-литра, бутерброд, и уходил. Корпоративы гудели на всех этажах, так что за тёмины зимние каникулы можно было не беспокоиться. Не исключено, что те времена вернутся и Тёма снова не окажется в накладе.

Велись в нашем здании большие ремонты. Тёму не приглашали. Потом он годами исправлял выкрутасы строителей.
― Как можно разные диаметры в одну кучу лепить? ― жаловался Тёма, ― Ну здесь же сотка, а они чего? Да ещё кафелем зашили. Больше трёх лет не протянет.
Через три года взламывали кафель, меняли трубы. Тёму снова не позвали.

В другой раз устроили на первом этаже фитнесс-зал с бассейном. Поскольку несущие бетонные колонны никуда не делись, то две из них вошли в чашу бассейна. В самую середину. Возник новый стиль плавания ― «восьмёрка». Когда пловец огибает обе колонны попеременно и разнонаправленно. Как-то я заметил в бассейне Тёму, он рассматривал столбы.
― Лет пять ещё простоят, ― сказал Властелин Кольца, ― потом рухнут.
Абонемент на следующий год я продлевать не стал. Через пару лет на месте бассейна начали делать салон красоты. Поскольку владела салоном всё та же Адрианова, сантехнику поручили Тёме. Он задержал открытие на месяц. Но работой своей очень гордился. Видимо, чтобы как-то компенсировать задержку, Тёма ходил рекламировать салон в женские коллективы.
― Всё по уму! Гребёнка встала любо-дорого! ― рассказывал он и в нашей бухгалтерии. После чего уходил, совершенно счастливый. Про гребёнку женщины потом у всех спрашивали.

На днях Тёма зашёл к нам проверить отопление на предмет воздушных пробок. Но батареи грели отменно. Видно было, что Тёма хочет что-то рассказать. Я позвал его в кают-компанию, как раз было время перекуса, принесли горячих пышек.
Тёма съел пышку, выпил чаю и, чуть помявшись, сообщил:
― А меня на удалёнку перевели.
Все, кто слышал, поперхнулись пышками, обдав друг друга сахарной пудрой.
― Как это???
― Да вот так, ― пожал плечами Тёма, ― сказали, что я в группе риска и перевели. С понедельника.
― Теперь придётся тебе из города уезжать, ― сочувственно сказал Гриша, главный офисный остряк.
Тёма задумался.
― Домик у меня летний, в сильный мороз не протопить будет. И с октября водопровод отключен, а до колодца далеко и дорога не чищена.
Я представил, как Тёма, спотыкаясь, бредёт с вёдрами по замёрзшему полю.
― Гриша шутит. Никуда уезжать не надо. Ты просто будешь сидеть дома и… ― дальше я не знал, что сказать.
― А у тебя компьютер есть? ― спросил кто-то.
― Есть, ― ответил Тёма, ― но я его никогда не включал.
― В общем так, ― продолжил я, ― ситуация временная, зарплата не меняется, скоро всё образуется. А ежели с сантехникой что случится, то мы позвоним и ты объяснишь, как исправить.
Тёма с глубокой грустью посмотрел на меня, потом на Гришу, обвёл взглядом остальных.
― Так вы же все тут рукожопы!

©СергейОК, 2020г.

Молдавские шашки
(Стёпыч-шашист: продолжение)
https://www.anekdot.ru/id/1047907/

Ездил как-то наш Стёпыч в Кишинёв, на большие соревнования. Со своим тренером, известным в шашечных кругах гроссмейстером. В свободные часы прогуливались они по городским бульварам, обсуждая стратегии древней игры.
И видят такую картину: в церковном саду толпа прихожан вокруг столика сгрудилась, а за столиком поп в рясе играет в шашки на деньги. Со всеми желающими. Ставка ― четвертак. И стопка фиолетовых бумажек, возле таблички «На храм», сложилась уже не маленькая, а ведь двадцать пять рублей в то время ― недельная зарплата инженера.
― Ух ты, большие деньги, ― шепчет Стёпыч тренеру, ― давайте-ка я подсяду.
― Нет, тебя нельзя, ты же несовершеннолетний, ― останавливает его тренер, явно находясь в неведении относительно ольгинских похождений ученика. ― Сам буду играть. У меня как раз пятьдесят рублей только и осталось. Так что, деньги не помешают.
Пока стояли в очереди на игру, тренер представил хитрый план:
― Я ему первую партию отдам, чтобы не спугнуть, а потом будем потрошить.
Началась игра. Действуя согласно задуманному, тренер изображал отчаянную работу мыслей, а проигрыш сопроводил охами и вздохами. Протянул было сопернику вторую двадцатипятирублёвую, но поп неожиданно отвёл руку с деньгами. Из под его густой бороды проступила довольная улыбка:
― А я в постный день, ― вкрадчиво сообщил священнослужитель, ― с гроссмейстерами более одного раза не играю. Будет с меня и одной победы, а то впаду, прости господи, в гордыню, а это такой тяжкий грех!

©СерКаб
2019

Это было, пожалуй, самое экзотическое путешествие в моей жизни.
Год, кажется, 85-й...
Команда КВН нашего проектного института проиграла в финале чемпионата Кишинева.
Второе место в городе воодушевило руководство не на шутку. Местком был щедр - всю команду (8 человек) наградили недельным круизом по Черному морю на теплоходе "Украина" по маршруту Одесса-Батуми и обратно, с заходами в Севастополь, Ялту и Сухуми.
Была небольшая закавыка - месткомовский титан мысли заказал для нас круиз, начало которого приходилось на 19 февраля...
Ранним морозным утром команда с гиканьем погрузилась в поезд и уже через четыре часа была в Одессе. То, что ждало нас там, случается довольно редко - раз в 10-12 лет, но нам повезло.
Акватория порта замерзла. Напрочь...
Мелкие суденышки, неровно прижатые к причалам ледяными пластами, выглядели жалко и безжизненно. С канатов и надстроек свисали наросты льда.
Несколько больших судов (и среди них "Украина"), попавших в ледяную ловушку, старались держаться солидно, но и у них это получалось неважно.
Представитель пароходства, осатаневший от наскоков несостоявшихся пассажиров, оставался, тем не менее, одесситом.
- Возьмите вас в руки, мужчина, - устало отмахивался он от мужика в каракулевой шапке. - К нам на помощь идет ледокол "Ленин". Правда, он еще довольно далеко.
- Мадам, вы меня убедили, я таки да - Дед Мороз, и я сам все это заморозил...
- Только ради вас, мадам, сию минуту беру паяльную лампу и лично иду таять лед...
- Молодые люди, у вас умные глаза, вы поняли - уже никто никуда не плывет. Вы имеете два выхода - или вернуться и сделать сюрприз вашим домашним, или плыть стоя.
Первый вариант мы не обсуждали вообще.
Вернуться, щас! Вместе с водкой, купленной на полученные суточные - круиз был оформлен как командировка.
Не знаю, отказался ли кто-нибудь из пассажиров от плавания - на теплоходе было полно людей.
Было тепло и светло, работали двигатели, под ногами мелко вибрировал пол - плывем!!!
На судне кипела жизнь - работали бар и ресторан, в музыкальном салоне по вечерам гремела музыка - это тогда называлось дискотекой, разноцветными огнями подмигивали игровые автоматы...
По утрам мы выгоняли на верхнюю палубу младшенького, Мишаню - разведать обстановку за бортом: то-сё, мимо чего проплываем...
Мишаня был настолько убедителен в своих отчетах, так талантливо изображал голосом плеск волн и крики чаек, что я однажды пошел проверить...
Белое безмолвие. Минус восемнадцать...
- Земля! Вижу землю! - заорал спросонья дурным голосом Игорь на третье утро плавания.
Это был явный моветон. Все почувствовали неловкость, будто он пукнул прилюдно.
- Ты совсем допился, мой бедный друг. Глюки у тебя, - пробормотал Сенька, задергивая шторку иллюминатора.
23 февраля наши девочки устроили настоящий праздник с песнями, танцами и подарками.
Завтраки, обеды, ужины, преферанс, пинг-понг, веселый треп... Дни летели, и времени не хватало.
На пятый день круиза Галка устроила переполох в кают-компании.
- Человек за бортом! - истошно закричала она.
Все бросились к иллюминаторам. По глади Черного моря, как Иисус Христос, шел пьяный мужик в тулупе и валенках.
Из круиза возвращались отдохнувшие и надышавшиеся морским воздухом.
В ответ на расспросы сотрудников молча закатывали глаза.
За подробностями отправляли к Мишане.

(С) Валерий Айзенштейн

Однажды в СССР

От каждой кафедры надо было кого-то направить в Общество трезвости.
Меня вызвал заведующий. Рядом с ним сидел парторг факультета.
― Сергей, ― начал завкафедрой осторожно, ― Ты же, вроде, не пьешь?
― Не пью. ― согласился я.
— Вот и прекрасно. ― заведующий и парторг переглянулись и вздохнули облегченно, после чего заведующий продолжил, ― Стало быть, вступишь в Общество трезвости. Будешь там… хм… бороться.
― С кем? ― спросил я.
― Ну, с кем, с кем…― заведующий и парторг снова переглянулись, ― С нами.

Любовь похожая на сон
(из песни)

Вы, конечно, слышали о Лене Пенкиной, девушке без сна? О ней писали в медицинских журналах. Хотя имени не называли. Так что я лучше расскажу. О ней и сразу о Жоре, ведь они теперь вместе, и по отдельности рассказывать никак нельзя.
Первые шестнадцать лет медицина Пенкиной не интересовалась. Родители любили Лену, училась она хорошо, но по мере взросления, засыпала все труднее и спала всё меньше. Но школу смогла закончить с медалью, и поступила в Энергетический институт, видимо, был запас. Со второго курса ушла, вначале в академический, по здоровью, а потом и совсем. Лена перестала спать. Ночью она, в лучшем случае, дремала, пару раз по часику, почти не отключаясь. Родители в ужасе искали лучших врачей. Один доктор прописал пить красные таблетки, второй их же категорически запретил. Оба сходились только в одном — перед сном нужна физическая нагрузка на свежем воздухе. Лена стала бегать. Легкая, стройная, с очень большим сердцем, бегала она с удовольствием. А потренировавшись с год, уставала от бега не более, чем иной человек от неспешной ходьбы, а кто-то и от сидения перед телевизором. Могла бегать часами, но, увы, бессонница не перестала её мучить.Лена выигрывала городские марафоны, один за другим, больше же почти ничего не могла делать — читать, считать, всё было через силу. Призовых на жизнь не хватало, она пыталась работать курьером, чтобы не брать деньги родителей, но забывала адреса и прибегала обратно со всеми бумагами. На майские праздники Лена победила в супермарафоне, организованном газовой компанией, и получила в награду однокомнатную квартиру. Родители боялись её отпускать, но она настояла. Получив ключи, Лена легла на полу пустой, зато собственной квартиры и — О, чудо! — заснула! Утром приехали родители и двоюродная тётя, знаток фэншуя. Они привезли мебель, руководили грузчиками и сборщиками, расставляли всё по местам. Кровать Лены оказалось у другой стены, не там, где она спала первую ночь. И сон не пришёл. Не пришёл и на следующую ночь. В отчаянии, Лена передвинула кровать на старое место и снова заснула. Но радость была преждевременной, следующей ночью Лена не спала, а за стенкой, очень, видимо, тонкой, полночи занимались любовью. Лена лежала и плакала, ей тоже хотелось любви, семьи, детей, хотелось быть нормальной.
Родители просили её вернуться, Лена отказывалась. В новой квартире, не каждую ночь, но всё-таки иногда удавалось заснуть. К тому же, рядом был парк, недавно открытый. Со скамеек, однако, уже слезла краска, на дорожках образовались вечные лужи, но Лене парк нравился. Она бегала в нём каждый день, много часов, ни о чем не думая. Однажды обогнала другого бегуна — крупного неуклюжего парня и вдруг почувствовала, что могла бы уснуть прямо сейчас, прямо на бегу. Удивлённая, Лена пробежала круг, снова обогнала того парня, и ощущение, странное, но приятное, повторилось. Тогда Лена села на скамейку и стала ждать, когда неуклюжий пробежит мимо. Он пробежал,и Лена заснула. Сон был мимолетный, но она и такому была рада. С тех пор, приходя в парк, Лена первым делом искала этого человека. К сожалению, он бегал только по субботам. Этот день недели был теперь для Лены самым желанным. Она засыпала на скамейке, когда парень подбегал, просыпалась, когда он удалялся. Иной раз Лена бросалась вдогонку, обгоняла и поджидала на другой скамейке, чтобы успеть поспать несколько раз за круг. В ожидании субботы Лена переживала, что парень может больше и не появиться, уж больно он не подходил для бега по комплекции — широкое туловище, длинные мощные руки и короткие, слегка кривоватые ноги. Но парень тренировки не пропускал и бегал, медленно и тяжело. А в один из субботних вечеров случилась так, что её бегун прервал бег и сел на скамейку рядом с Леной, совсем близко.
— Шнурок развязался, — объяснил он смущённо.
Но Лена не слышала его слов. Её глаза уже были закрыты, тело расслаблено, в глубоком сне прижалась она к плечу незнакомого мужчины. Жора, а это был именно он, три часа просидел не шевелясь, боясь разбудить девушку. Возможно, сидел бы и дольше, но подошёл охранник—предупредить, что парк закрывается. Впрочем, эти часы Жора провёл не без пользы. Впервые он глубоко задумался о своей работе. Жора продавал кирпичи. Пришёл к этому не сразу, когда-то пытался заниматься наукой, но институт сдали в аренду, ученых разогнали. Продавать кирпичи было трудно: платили мало, а рюкзак с образцами был очень тяжел. Многие вообще не открывали Жоре дверь, ругались не глядя. И Жора придумал испечь маленькие кирпичики, похожие на большие. Тогда либо таскать будет легче, либо образцов с собой можно взять больше. Там же, на скамейке, Жора продумал как изготовить форму, замесить массу и настроить духовку. Забегая вперед, скажу, что идея оказалось удачной. Нет, Жора не начал продавать больше кирпичей, но люди стали покупать у него эти самые кирпичики. Кто-то брал просто так, кто-то для игрушечного домика, другие затыкали в стенах дыры между большими кирпичами. Настоящий же прорыв случился, когда вдруг возникла мода дарить кирпичики молодоженам, на счастье. Заказы посыпались со всех сторон. Жора основал ООО "Кирпичик", купил заброшенный завод и наладил там производство.
Но всё это будет потом, а сейчас Лена и Жора прощались у ворот парка.
— Мне пора домой, к жене, — сказал Жора.
— Я понимаю. Спасибо,— ответила Лена. — Ой, у вас шнурки развязались. А я побегаю ещё.
Лена побежала по улице, почти не касаясь разогретого летним солнцем асфальта. Она бегала всю ночь, не чувствуя усталости и смеясь встречному ветру. Ранним утром, в первой открывшейся пекарне, Лена купила два круассана и с аппетитом позавтракала.
С тех пор они здоровались. Конечно, Лене очень хотелось,чтобы Жора снова присел рядом, но она стеснялась просить.
Как-то они встретились во дворе и выяснили, что живут в одном доме, но в разных парадных.
— А этаж какой? — спросила Лена и зажмурилась, так ей хотелось, чтобы Жора сказал "двадцать третий".
— Двадцать третий, — сказал Жора.
Теперь Лена понимала, что в её счастливые ночи у стенки соседней квартиры спит Жора. А в несчастливые у стенки лежит его жена. Или собака. Хотя вряд ли у него есть собака. Только жена.
Минула пара месяцев, а может лет, не важно уже, и эта самая жена заявила Жоре, что хочет стать стюардессой и с пилотом ему изменить. После развода Жора напился, устроил дебош и три дня провёл в полиции. А в субботу был выкуплен оттуда бухгалтером ООО "Кирпичик". Освободившись, Жора, как есть, немытый и небритый, отправился искать Лену. Нашел её у входа в парк.
— Я развёлся, — сказал Жора. — Пойдём ко мне?
— Лучше побежим, — ответила Лена.
В лифте Жора обнял её и прижал к себе. Пока поднимались до двадцать третьего, Лена успела подремать. В квартире она отправила Жору мыться, сама прибралась на скорую руку, постелила чистое, разделась и легла. Жора вышел из ванны, и они немедленно занялись любовью. Потом уснули в обнимку, счастливые, проспали часов пять. Проснулись от голода. Лена вспомнила, что у неё есть два круассана и заливное в холодильнике.
— Жалко, что стена мешает, так бы не пришлось одеваться и через улицу идти. — сказала Лена, потягиваясь.
Жора намотал на кулак ремень и с первого удара пробил в стене дыру. Потом они разобрали проём, подкрепились, пропылесосили, снова занялись любовью и после спали уже до самого понедельника.
И больше не расставались. Лена спит каждую ночь, Жора за этим следит. Конечно, когда родился Юрочка, режим сбился, но ненадолго. Мальчик рос спокойным, даже позволял маме учиться — Лена восстановилась в институте. А по окончании пошла в аспирантуру, но не сразу,ведь к тому времени родилась Светочка и оказалась много бойчее брата — полгода не давала Лене спать, впрочем, ей ли привыкать. В аспирантуре Лена с успехом защитилась по теме: "Замена многополюсных разъединителей на упругие соединители". Работу отметили дипломами международных выставок. Но внедрение идёт медленно. А вот прогрессивные страны: Новая Зеландия, Дания и Фарерские острова уже запустили программу по замене всех разъединителей на соединители в течение десяти лет.
Жорин завод работает, спрос устойчивый. Есть и новое перспективное направление: ООО "НАНОКИРПИЧ". А ещё Жора купил крупнейший в стране комбинат железобетонных оснований. Так что если где столкнетесь с железобетонным основанием — знайте, скорее всего оно Жорино.
Живут Жора и Лена в просторном доме, целиком построенном из маленьких кирпичиков.
Ну вот, вроде всё и рассказал, что ещё добавить... Ах да, Лена ждёт третьего ребенка, готовится к марафону для беременных, старт — послезавтра.
Думаю — победит.

2020 г.

Полковник Боря

Боря очень хотел в Израиль. А ещё Боря никого не хотел огорчать. Собственно, этого вполне хватит, чтобы можно было представить Борю ― и внешность, и характер. И ум.
Боря учился в техническом вузе на космической специальности. В синагоге намекнули – не выделяйся, а то могут не выпустить. Боря попытался, но профессор сказал, что будет весьма огорчен, если Боря не окончит с отличием. Боря вздохнул и защитился с блеском. Ещё до вручения красного диплома на Борю пришла заявка из секретного военного института, куда мечтали попасть многие однокурсники. Но только не Боря. Ведь его мама уже раздобыла вызов из Израиля от несуществующей тёти. На распределении Боря выбрал никому не нужный заводик в глуши, руководство которого заверило Борину маму, что фамильный столовый сервис, оставшийся от дедушки Хирама, нужен им гораздо больше, чем хирамов внук, молодой специалист.

Тёплым июльским утром Боря выносил мусор и был схвачен на помойке притаившимися там милиционерами, после чего на уазике доставлен в военкомат.
― А вот и лейтенант Левинсон! Какая радость! ― громко приветствовал Борю улыбчивый майор за большим столом с красным инвентарным номером.
― Левинзон, ― испуганно подсказал Боря.
― Не страшно. По-всякому сойдет! ― продолжал улыбаться майор, и добавил торжественно ― Поздравляю с присвоением звания старшего лейтенанта!
― Мне? Звание? Здесь какая-то ошибка, мне ничего такого не надо, товарищ майор, я в Израиль уезжаю, кому-нибудь другому присвойте, пожалуйста.
― Советский Союз доверяет именно тебе, Левинзон! И ты уж нас не подведи!
― В каком смысле не подведи? Почему именно я не подведи? Что я такого сделал?
― Ещё сделаешь, всё впереди. Отслужишь два года, согласно приказа.
― Какая нелепость… У нас с мамой документы в ОВИР поданы! Я уже с друзьями простился и с девушкой поссорился.
― За документы не беспокойтесь, ― сказал майор обнадеживающе, ― изымем в лучшем виде. Да ты присаживайся, старлей. Водички хлебни. Ты что же, не хочешь в армии служить?
― В какой ещё армии? Зачем? Разве что в израильской.
― Вот отслужишь два года в советской армии, повысишь всем боеспособность, а потом махнешь в израильскую.
― Отпустите?
― Если обещаешь оттуда в меня не стрелять.
― Вас бы это огорчило? ― уныло спросил Боря.
― Очень сильно, ― лицо майора на мгновение сделалось серьёзным.
― Товарищ майор, ― с робкой надеждой заговорил Боря, а можно как-то решить по-другому, можно без этого всего, без боеспособности, без двух лет?
― Можно, ― ответил майор с серьёзным видом, затем написал что-то на бумажке, перевернул и положил перед Борей.
― Что это? ― спросил Боря, мысли его путались.
― А это, ― вновь радостно сообщил майор, ― адрес тюрьмы. Вот прямо туда и отправляйся. При входе скажешь: измена родине и дезертир.
― И когда мне в армию?― печально промямлил Боря.
― Сегодня. По врачам не бегай, не поможет. На тебя разнарядка, с самого верха. А сейчас мы тебе вручим удостоверение офицера, денежное довольствие и предписание. Билет в кассе, номер брони я на бумажке написал, что перед тобой.
― Вместо тюрьмы?
― Так точно, Левинзон, вместо тюрьмы.

Придя домой, Боря долго пытался успокоить маму, потом мама пыталась успокоить Борю. Вечером они поехали на вокзал. Билет был в купейный вагон, как и положено офицеру.

***

Поезд примчал старшего лейтенанта Левинзона в Харьков, где он начал служить в том самом военном институте, которого бежал на распределении. Несмотря на упомянутую майором разнарядку, встретили Борю не ласково.
― Опять пиджака прислали, ни черта не умеет, нулище в квадрате, ― голос у инженер-подполковника Стебакова был резким, а лицо недовольное. ― Фамилия, говоришь, Левинсон?
― Левинзон.
― Без разницы. По-всякому сойдет. Вначале форменные брюки гладить научись, а потом командира поправляй. Слушай сюда, лейтенант. Займешься составлением отчёта.
― А в чём отчитываться? Я же ещё не успел ничего, ― удивился Боря.
― Вот только это меня и радует. Значит так, берешь этот увесистый отчёт с грифом секретно и переписываешь от руки, меняя даты. Чтобы всё шло этим годом. Потом отдашь машинистке.
― А зачем от руки?
― Чтоб оригинал имел место быть. Неужто не понятно. Срок ― неделя. Исполнять.
Вначале Боря решил отчёт прочитать. Содержание ему в целом понравилось, было много интересных таблиц. Переписывание же утомляло чрезвычайно.
На третьи сутки службы весь отдел вызвали в главный лабораторный корпус. Шли слухи о важной инспекции.
― Закернить, всё закернить, быстрее, обезьяны! ― орал на кого-то Стебакин. Увидев Борю с коллегам, чуть снизил тон, ― А, лейтенанты, слушай приказ, всем стоять вдоль установки и ждать хрен знает чего. Богатырев и Середа с этой стороны, Закалата и Левинсон с той. Мордоплюйки держать воодушевленными. Если генерал кого спросит, делать шаг вперед и краснеть.
Расставив всех по местам, подполковник убежал куда-то вниз. Через полчаса вернулся, пропустив вперед себя генерала с пузом и лампасами. За ними шли ещё несколько человек, но Стебакин обращался только к генералу, воодушевленно что-то рассказывая. Взгляд у генерала было строгим. По его кивку включили установку.
Всё заверещало и завибрировало. Звуки Боре сразу не понравились. Вскоре вибрация стала нарастать, появился какой-то неприятный писк.
По нервным лицам офицеров, включая беспрерывно говорящего Стебакина, Боря понял, что так быть не должно. Он переместился поближе к распределительному блоку, внимательно рассмотрел, что куда присоединено, и, просунув руку внутрь, с силой сжал красный шланг. Вибрация, вроде, перестала расти. Это было очень вовремя, несколько болтиков развинчивались прямо на глазах. "Обезьяны не закернили," — подумал Борис. Он заметил на себе испуганный взгляд подполковника. Кто-то хотел взять инструмент, чтоб прийти Боре на помощь, но Стебакин чуть заметно мотнул головой — нельзя. Удерживать шланг было всё труднее. Скорей бы все свалили отсюда, мечтал Боря, жалея, что не выучил ни одной молитвы.
Наконец, генерал со свитой перешёл в следующий зал, установку выключили. Боре помогли разжать пальцы, отвели к холодной воде. Через четверть часа в зал вбежал взмыленный подполковник Стебакин. Первым делом заглянул в распределительный блок и обругал толпящихся вокруг специалистов, потом направился к Боре.
— Как тебя звать, герой?
— Левинзон.
— Знаю, что Левинзон, а имя? Зовут как?
― Боря... Борис.
― Спасибо, Борис. Выручил, не забуду. Ох ты… руку жать не буду. В медпункте был? А кто подсказал на что нажимать?
― Никто. Тут же несложная схема, в целом.
― Ещё и сам допетрил? Ишь… ― Стебакин смотрел на Борю с интересом, ― Тем более молодчина, старлей.
― Товарищ подполковник, ― обратился Боря, ― я с отчётом в неделю не уложусь, рука чего-то болит.
― Да и хрен с ним, с отчётом. Отдашь Богатыреву, он займется, когда свои два допишет.
― Только там ошибок много. Из-за предыдущих переписываний образовались, наверно. Теперь многое не бьётся.
― Сильно не бьётся? ― озабоченно спросил Стебакин, сразу поверив Боре.
― Километров двести не дотянет.
― Вот ведь… ― подполковник протяжно выругался, потом сказал, ― сходи в медпункт и отдыхай, А в понедельник ко мне, отчёт разбирать.

Разработчики установки и включенный в их состав Боря получили премию за успешное прохождение государственных приемо-сдаточных испытаний. А Стебакин как руководитель проекта ― орден, звание полковника и новое назначение — возглавить военное представительство. Борю он забрал с собой.
Теперь были сплошные поездки, изучение проектов и заданий, испытания и приёмка оборудования. Боря во всё вникал, его мнение ценилось. Да так сильно, что иной раз старшие офицеры начинали пьянствовать в первый же день командировки, доверив старшему лейтенанту Левинзону одному во всём разобраться. Через полтора года Боре, несмотря на его боязливые протесты, присвоили звание капитана. Выходило, что теперь придётся служить ещё четыре года. Боря пытался подбодрить сам себя, ведь работа интересная, начальство ценит, платят много. Деньги решительно не на что тратить. Боря отослал было денег матери, но та прислала их обратно, указав, что ей нужны не деньги, а внуки. Всё вроде было хорошо, но засыпая, Боря всякий раз видел себя собирающим в кибуце кошерную морковку.

***

Они стояли перед огромным стальным кубом с торчащими здесь и там трубками. Куб был плохо покрашен в зелёный защитный цвет.
― Ведь ещё мой папа хотел в Израиль, пока жив был. ― взволновано говорил Боря, ― А я даже если завтра на гражданку уйду, выпустят не сразу, пока секретность кончится, пока документы… Годы пройдут, зубы выпадут…
Стебакин жестом указал замолчать. К ним, тяжело дыша, подошёл крупный мужчина в костюме.
― Ну что у тебя здесь, Пересмыкин? Рассказывай.
― Здесь, стало быть, защитный корпус, модель эм ка эф восемьсот дробь… фух, пять у ха эл один, вес двенадцать тонн, выдерживает волну до километра от эпицентра.
― А внутри?
― Внутри система, стало быть, коммутации, ша эм ка эр четыреста восемь дробь одиннадцать, с ручным приводом, ― для убедительности Пересмыкин сплёл из пальцев сложную фигуру.
― И что ты нам сейчас показываешь? ― спросил Стебакин.
― Шаровые краны высокого давления, двухпозиционные, четыре штуки, ― подсказал Боря по памяти.
― Ну… За шары я теперь спокоен. Хотя… Как думаешь, Борис Абрамыч, выдержит ли эта дура ядерный удар?
― Не выдержит, Юрий Михайлович, ― в тон начальнику ответил Боря.
― Так это не мы разрабатывали, ― заволновался Пересмыкин, ― мы только изготавливаем, по чертежам, всё в точности, согласно указаниям…
― Ладно, Пересмыкин, где у тебя тут стол накрыт? Показывай… И чертежи тащи, будем сверять.
После трёх первых тостов Боря снова стал проситься в отставку.
― Мне бы на гражданку, чтобы званий этих больше не присваивали. А работать я у вас буду, по-прежнему. Только бы ещё форму допуска другую, попроще, а то сейчас пять лет без выезда.
― Десять, Левинзон.
― Как десять?
― Так. Зеленую дуру с шарами видел? Всё, считай десять. Ну чем ты недоволен? Кто ещё из твоих сверстников имеет в месяц без малого четыре сотни, живя на всём готовом? Правильно, никто! А кого из них на работе уважают? Никого не уважают! А ты всё Израиль… Дался тебе этот Израиль. Тебя там ждет кто?
― Тётя, ― соврал Боря.
― Тётя подождёт! ― гаркнул Стебакин, стукнув по столу кулаком, ― Ты, Левинзон, лучше женись на русской бабе. На хорошей русской бабе. Она тебя вмиг научит родину любить.
― Меня уже учили, в стройбате.
― В стройбате это не совсем тоже самое, ― со знанием дела заметил Стебакин.

***
― Возьми меня замуж, Лёвочка, – жарко прошептала Марина.
― Я, скорее, Боренька, — поправил Левинзон, с трудом набрав воздух.
― Лёвочка, Левинзонушка, сладкий ты мой, кудрявчик с плешкой, ― промурлыкала Марина.
Она слезла с Бори и легла рядом на спину, отчего её груди, секунду назад нависавшие над Борей сладкими кучевыми облаками, расплылись и стали походить на барханы Иудейской пустыни, в которой Боря никогда не был.
― Какой плавный переходный процесс, ― думал Боря, любуясь, ― колебания едва заметны и хорошо центрированы. Оптимальное соотношение веса и упругости.

***

И года не прошло после свадьбы, а Марина всерьёз заговорила про отъезд.
― Торчу на съёмной квартире как дура, мужа месяцами не вижу, культуру вокруг хрен найдешь. Достало тут всё. Достало! Зря что ли я за еврея вышла? Делай же что-нибудь, уезжать надо, в Канаду!
― Почему в Канаду, а не в Израиль? ― удивился Боря.
― Потому что в Канаде евреев меньше!

***

― Ну что, Левинзон, вот ты и майор. Поздравляю со звездой! Чего рожа кислая? Всё в Израиль охота?
― Охота, товарищ полковник. Я же вам объяснял…
― Да не начинай, хватит тут сионизм разводить. Отпуск на защиту диссертации будешь оформлять?
― Зачем? У меня уже всё готово.
― Ну и прекрасно. Защитишься – сразу полегчает, а то ноешь как Ной без ковчега.
― Не хочу вас огорчать, Юрий Михайлович, но иной раз так и тянет напиться и нахамить какому-нибудь генералу. Может уволят тогда, наконец.
― Когда это советского офицера за пьянство увольняли? Пожурят слегка… Да и пьёшь ты как воробей из лужи. А что до генерала… Вот мне, к примеру, генеральские погоны не светят, так что ещё лет пять и на пенсию. И сразу тебя отпущу на гражданку. Пойдешь в Академию преподом. Там секретность быстро снимут, преподы же вообще не в курсах, что где творится.
― Обещаете, товарищ полковник?

***

Через пять лет Стебакин стал генералом и получил должность в генштабе. Однако, обещание своё не забыл, вызвал Борю в Академию, тот первым делом написал заявление об отставке, хотя и был уже подполковником.
Но всё обернулось иначе. Тёплым июльским утром за Борей приехала чёрная волга и отвезла его на срочное совещание, где был Стебакин и другие генералы.
― Понимаешь, Борис Абрамыч, у нас ЧП. Изделие номер… не важно какой… не полетело. Такая вот беда. Если диверсия ― разберутся. А вот если техника виновата, то без тебя никак. Ты уж, не подведи. Займись проблемой. Полномочий тебе любых, в помощь бери кого хочешь, звание полковника ― ниже нельзя, по гостайне ― наивысший доступ.
Услышав последнее, Боря поморщился.
― Скажу прямо, согласие твоё чистая формальность, ― продолжил Стебакин, ― но ты уж не огорчай меня и горячо любимую советскую родину, которой сейчас очень тяжело ― соглашайся.

Через полгода Боря докладывал на коллегии министерства обороны:
— ...специалисты работают в изолированных группах и знают лишь про один элемент Изделия. К примеру, седьмая группа работает над приводом, который должен один раз в жизни переместить тридцать тонн на полметра. Квалификация сотрудников высокая, предназначение привода им вполне понятно, но связь между группами затруднена двойным шифрованием и дополнительными проверками. Считаю необходимым группы укрупнить, шифрование убрать, исследовать взаимовлияние элементов в предельных режимах.
— А как же гостайна, товарищ Левинсон?
— Левинзон, впрочем, это не важно, да, я понимаю. Вот израильский журнал семилетней давности, где описывается конструкция, сходная с приводом седьмой группы. И это не уникально. Девяносто процентов инженерных решений по Изделию очевидны каждому специалисту в данной области. Десять процентов, согласен, надо держать в секрете, но за них как раз отвечает другое управление, не наше.
По итогам доклада коллегия решила Борю арестовать. Три дня его допрашивали, потом выпустили под подписку о невыезде. От работы отстранили. Потянулись недели, потом месяцы. С ним явно не знали, что делать.
Боря сидел дома и от непривычного безделья подолгу смотрел телевизор. Там было много интересного, а самым захватывающим оказался съезд народных депутатов. Может и не посадят, думал Боря, слушая выступление академика Сахарова, которого сильно уважал. А хорошо бы так: уволить из армии и выслать из страны. Эх…
Пару раз ему звонил Стебакин, из госпиталя. Он лёг туда после коллегии, чтобы переждать сложный момент, но потом и в самом деле заболел. Голос у него был непривычно слабый, постаревший.
— Ты видел? Что делают, мерзавцы... Какую страну теряем... Вот выкарабкаюсь, и мы им всем покажем!
— Конечно, товарищ генерал-майор, — говорил Боря, не желая огорчать начальника, ― всем покажем.
Выкарабкаться Стебакин не смог. На поминках по нему замминистра посадил Борю рядом с собой и между поминальными речами сообщил, что Боря назначен на генеральскую должность с приказом довести Изделие до ума.
— А можно меня не назначать на эту должность? Можно как-то всё по-другому решить, без меня? А Левинзона никуда не назначать, вот просто вообще никуда...
— Как же не назначать? Нельзя не назначать, — сказал замминистра и, раздвинув тарелки, написал что-то на листочке.
― Адрес тюрьмы пишете? — грустно спросил Боря.
― Что? Какой тюрьмы? Рифма хорошая в голову пришла, записал, чтоб не забыть. "Снаряд-всех подряд"— неплохо, да? А ты не дрейфь, справишься. Опять же, квартиру в Москве получишь.
― У меня есть квартира в Москве, после мамы осталась.
― Ну и что? У меня вот четыре квартиры, и ничего, справляюсь.

***
Через год Изделие полетело. Не так далеко, как планировалось, но тут уж Боря был не виноват – финансирование урезали почти до нуля.
На испытаниях замминистра похвалил Борю и обещал правительственную награду. А потом добавил вполголоса:
― А вот генерала тебе не дадут, не жди. Извини, Абрамыч.
― Почему же?
― Потому, что ты еврей.
― Ой-вей! ― простонал Боря, ― Мне же теперь хоть домой не возвращайся. Жена весь год готовилась генеральшей стать. Только этим и спасался.
― Выпьешь? ― сочувственно предложил замминистра.
― Выпью, – кивнул Боря.
Замминистра уехал, а Боря ушёл в запой. Да, да, полковник, д.т.н., Б. А. Левинзон ушёл в долгий и жестокий запой. По выходу из которого не обнаружил вокруг себя никакого советского союза. И тогда Боря, никого не спрашивая, уехал в Израиль. Один. Потому что жена и сыновья уже укатили в Канаду.
В Израиле Боря начал было наводить справки относительно морковки. Но ему предложили в кибуц не ехать, а строить некий, очень нужный Израилю купол.
― Так я же не архитектор, ― удивился Боря.
― Не страшно, ― ответили ему, ― по-всякому сойдёт!

© Сергей ОК,2021

Тот, кто думает, что буш ― это бывший американский президент, прав, причем дважды. Но это ещё и африканский лес из низкорослых деревьев с широкими кронами. И сейчас мы туда поедем на большом, зеленом и почему-то совершенно открытом джипе. Пешком в буш не ходят ― могут съесть.

Что главное в фотосафари? Терпение? Длинный объектив? Не угадали. Главное ― упрямый рейнджер, капитан джипа. Мы выбрали рыжеволосого потомка ирландцев Квентина и не ошиблись. Своего помощника Соломона (потомка зулусов, а может, и просто зулуса) Квентин усадил прямо на капот, помощницу ― девушку с книжкой, чей круг обязанностей мы не смогли постичь, ― рядом с собой. Прочие, то есть мы, разместились на приподнятых задних креслах ― этакий зрительный зал на колесах, и поехали.

Джип снабжен одеялами и пивом. В открытых джипах днём жарко, а вечером очень холодно. В открытый джип может запрыгнуть бегемот, а страус ― снести яйцо.
― А почему джип такой открытый? ― спросили мы, чтобы завязать разговор.
― Это не раздражает зверей, ― ответил Квентин, думая о чем-то своем.

Чуть отъехав от лагеря, мы увидели роскошных носорогов, стада антилоп, множество диковинных птиц… и поехали в другую сторону.
― Ищем леопарда, ― потрудился объяснить рейнджер.

Сначала мы обрадовались. Следующие три часа не было видно вообще никаких животных. Мы метались по бушу, с трудом уклоняясь от колючек, и перекрикивались, прикрывая рот рукой, чтоб не проглотить огромных жуков, пулями летящих навстречу. Соломон молча куда-то показывал, Квентин давил колесами молодую поросль, девушка-рейнджер хихикала, пытаясь нас взбодрить.
― А вот там антилопы были! ― намекали мы. ― И носороги. И еще птички.
― Птички, птички, ― цедил сквозь зубы Квентин, всматриваясь в кусты.
― Скучное какое-то сафари. Хотелось бы антилоп найти! ― ныли мы всё настойчивее.
― Да чего их искать, антилоп этих. В Капаме сорок тысяч антилоп.
― Ну нам бы хоть кого-нибудь. Опоссума какого.
― Потом, потом, Соломон чувствует, что леопард рядом.
― А еще мы хотим на жирафу посмотреть!

Джип резко затормозил.

― Жирафу? Вон жирафа стоит, и вон там тоже две жирафы. Видите?
― Вроде видим, ― удивились мы. ― Только плохо видим, потому что уже темно.
― Значит, возвращаемся. Завтра встаем в пять утра и едем искать леопарда.

Единственно верный стиль поведения в дальних странах ― считать, что местным виднее. Леопард так леопард, в пять так в пять.

Утром мы нашли леопарда. Не сразу. Соломон с Квентином уходили в заросли и овраги, возвращались, мы переезжали на другое место, они снова куда-то шли, снова переезжали. И вдруг рыжий рейнджер ― тсссс! ― показал рукой в заросли. И через несколько секунд среди освещенных солнцем веток мы разглядели леопардову мордочку! А через минуту зверь и вовсе вышел из укрытия и прошёл в метре от машины, ни разу на нас не взглянув.
― Леопард ― самое скрытное животное в буше. Показать гостям леопарда ― высший класс для рейнджера, ― гордо сообщил Квентин.

Мы поаплодировали. Квентин скромно отнекивался:
― Браво Соломону!
Мы похлопали и Соломону, и даже девушке с книгой.
― А теперь мы исполним любые ваши пожелания, ― сказали рейнджеры, выпив пива. ― Прямо в лесу найдем диких зверей и вам покажем. Причем сразу и любых.

Мы, конечно, не поверили и запросили льва, да покрупнее.
― Окей! ― сказал Квентин и уверенно порулил по чуть заметной тропинке.

Лев лежал в тени у дороги и спал. Мы подъехали почти вплотную. Кто-то громко чихнул. Зверь проснулся, сверкнул желтыми глазами и зарычал. Стало страшно. Лев в одном прыжке от машины, ружье зачехлено. Разница межу сафари и зоопарком сделалась выпуклой. Тем временем лев перевернулся на спину, поджал лапы, как котенок, и снова закрыл глаза.

Квентин отвел машину задним ходом и показал жестом, что можно говорить.

― Ух! ― сказали мы.
― Понравился наш Феликс?
― Феликс? Так это фокус? Это домашний лев?
― Настоящий, дикий. Но найти его несложно. Он глава прайда, поэтому никогда ничего не делает и спит по восемнадцать часов в сутки примерно в одном и том же месте. К тому же он считает себя самым главным и ни от кого не прячется.
― Надо знать места! ― философски заметили мы.

Начались сказочные гонки по бушу. Каждые полчаса пустое для неопытного взгляда пространство вдруг превращалось в огромных черных буйволов, толстых бегемотов, носорогов, слонов, жирафов, обезьян, черепах и снова носорогов. Львицы переходили нам дорогу, кондоры летели вслед. Только на предложение поискать антилоп Квентин бурчал что-то нечленораздельное в том смысле, что вот еще на антилоп соляру тратить.

Вечером у большого костра мы ели жареное мясо куду и обменивались впечатлениями.
― Правда, что вы видели леопарда? ― с завистью спрашивали у нас.
― Видели, ― отвечали мы и подмигивали довольному Квентину, разливающему пунш.
― А мы тут вторую неделю, и всё льва смотрим да антилоп ищем.
― Да чего их искать, антилоп этих.

Рыжий рейнджер знал, что говорил. Утром наш домик окружило стадо антилоп. Они паслись на газончиках, заглядывали в окна, обнюхивали объектив. Антилоп было так много и так долго, что даже надоело их фотографировать. Надо же, их здесь сорок тысяч.

(С) СергейОК, текст и фото

Ерейский Ерей

Бэлла Анатольевна работала в нашей бухгалтерии. Старательная, знающая, всегда готовая помочь, пользы от неё было много. Все знали, хочешь её порадовать ― спроси о сыне, Марке. Без вопроса она не начинала рассказывать, не желая никого стеснять. Но если кто-то интересовался, Бэлла Анатольевна с удовольствием делилась новостями. По её словам выходило, что Марик — музыкальный продюсер и в одиночку борется с дурновкусием на эстраде, в ущерб собственной выгоде. И все звезды мечтают работать только с ним, а Марик всё время в разъездах, но не забывает звонить маме, хотя когда он заболел в дороге, то маме ничего не сказал, как будто можно обмануть материнское сердце!
Однажды я видел Марика, он заезжал за мамой. Они шли по коридору мне навстречу и говорили. Бэлла Анатольевна тихо, не слышно, а Марик громко, на весь коридор.
— Мама! Какие деньги? Ерейский Ерей! Зачем? Я очень хорошо зарабатываю. Мама, ты вообще уже можешь не работать. Что внуки? Внуки будут, куда они денутся…
Они прошли мимо меня: Марик, невысокий, очень подвижный, рано начавший лысеть, и Бэлла Анатольевна, еле поспевающая за сыном и не сводящая с него глаз.
На следующий день, чтобы сделать Бэлле Анатольевне приятное, я спросил:
— Слышал, как Марк сказал "Ерейский Ерей". Что это означает? Не встречал раньше ничего похожего.
— Ох, — вздохнула Бэлла Анатольевна, — Это очень давняя история. Но, если хотите, расскажу.
И рассказала.
Марик рос с мамой и бабушкой. Жили они тогда в поселке при военном госпитале, где когда-то служил дедушка. В госпитале работали и обе женщины, Бэлла Анатольевна ― в плановом отделе, а бабушка, Рива Борисовна, была операционной медсестрой.
Маркуша часто болел, и до трёх лет мама от него не отходила. Потом бабушка решила выйти на пенсию и сидеть с внуком, но начальник госпиталя, генерал Пичуев, не отпустил её в решительной форме, заявив, что одна такая медсестра стоит взвода хирургов-раздолбаев. И обещал помогать с нянями.
Няни менялись часто. Одни уезжали вслед за мужьями, закончившими стажировку в госпитале, другие не нравились либо маме, либо бабушке. А вот Ирина Степановна сразу понравилась всем. Приехавшая из глубинки непонятно по какой надобности, Ирина Степановна казалась няней прилежной и доброй, рассказывала, что вырастила четверых собственных. Говорила она быстро, не особо внятно, но повторяла сказанное по несколько раз, что очевидно нравилось Марику. Он сразу полюбил слушать сказки, которые Ирина Степановна готова была придумывать с утра до вечера.
Сюжет всегда был одинаков, менялись только злодеи. Жили-были хорошие люди, сеяли хлеб и рыбу ловили ― и вдруг, откуда не возьмись, то свирепый волк, то ужасный змей, то леший-обманщик, то водяной-надувальщик, то Баба-Яга, пакостница, а то и сам Кащей, враг добрых людей. Но всякий раз появлялся рыцарь-принц Марк Геройский и волшебным мечом сокрушал врагов, а избушку на курьих ножках заставлял нести большие яйца. Покончив с делами, Марк Геройский немедленно садился за стол и съедал куриную котлетку с пюре, выпивал бульон и никогда не вытирал руки об штанишки, вот какой он был замечательный рыцарь-принц.
Лучшего и не пожелать, кабы не странное обстоятельство — в сказках Ирины Степановны все злодеи были евреями. И волк был еврей, и леший, и кикимора и вся прочая нечисть.
— А Кащей, злой еврей, прыг на поветь, да за баню, да хотел укрыться, но Марк Геройский еврея везде найдет и мечом побьёт! — слушал Маркуша, доедая куриную котлетку.
Всё это не могло не всплыть. И всплыло.
Субботним вечером принимали гостя ― профессора медицины Дмитрия Яковлевича, давнего друга семьи. Пили чай с бубликами. Почти уже пятилетний Марик сидел за столом вместе со всеми. И Дмитрий Яковлевич не мог не спросить:
— Марк, скажи пожалуйста, что ты будешь делать когда вырастешь?
— Буду евреев убивать! — ответил Маркуша, макая бублик. Затем, увидев как вытянулись лица взрослых, мальчик решил, что поразил всех своей смелостью и добавил, — Я евреев не боюсь! У меня есть волшебный меч и ещё пистолет будет! Большой!
— Маркушенька, сыночек, да зачем же евреев убивать?
— Они плохие, людям жить не дают! — уверенно объяснил Марик.
— Вот сука. — сказала Рива Борисовна, — Ой, извини Дима, это я про няню нашу.
— Маркуша, но евреи же хорошие. Вот бабушка хорошая? Добрая?
— Бабушка добрая. — согласился Марик, — А евреи злые.
— Но мы все евреи! И бабушка еврейка.
— Нет! Бабушка! Ты ведь добрая?!
— Добрая, и при этом еврейка. И дедушка твой Натан был евреем. И Дмитрий Яковлевич еврей. И мама твоя еврейка. И ты тоже...
— Рива, не торопись.
— И ты, Маркуша, еврей.
— Я еврей? — лицо мальчика сделалось бесконечно несчастным. Через секунду он закричал, страшно, как не кричал ещё никогда. Упал на пол, мать не успела подхватить, и забился судорогами. Все бросились к нему, он никого не слышал. Кричал, плакал. Долго, очень долго успокаивали, Бэлла Анатольевна бегала в приемный покой за ампулой, сделали укол. После укола, и то не сразу, Марик заснул.
Не откладывая, вызвали на разговор Ирину Степановну.
С порога мама и бабушка набросились на неё, то одна, то другая срывалась на крик.
Ирина Степановна совершенно не понимала происходящего, что именно она сделала не так, и в чем её вина:
— Я ведь Марику объясняла, что это только сказки, я его не пугала никогда, я в жизни не видала ни лешего, ни водяного, ни еврея, никогда не видала, — лепетала Ирина Степановна.
И вдруг она громко ахнула: «Маркуша ― еврей? Боже мой, вот горе-то, дитятко милое, Маркушенка, за что же беда такая, горемычный мой...»
Тут мама и бабушка рассвирепели одновременно и, не окажись рядом Дмитрия Яковлевича, вышло бы совсем дурно. Профессор выпроводил рыдающую Ирину Степановну и, с помощью долгой беседы, настоя пустырника и водки, привёл женщин в чувство. Затем Дмитрий Яковлевич придумал, как исправить произошедшее.
Маркуша проспал до утра. Выглядел вяленьким, но позавтракал с аппетитом. Еврейский вопрос не поднимал. Почистив зубы, вознамерился играть в кубики.
Мама и бабушка сели на ковер вокруг него. Не сговариваясь, распределили обязанности: говорить будет бабушка, а мама обнимает и целует в кудрявую макушку. Рива Борисовна подбирала слова, не зная как начать. Но начал сам Марик.
— А няня придет? — спросил он.
— Нет, Маркуша, няня не придет. Да и не нужна тебе няня. Ты ведь уже взрослый и можешь ходить в детский сад. Как ты и хотел. Там много детей и очень весело.
— Мама, какой сад? — удивилась Бэлла Анатольевна.
— В группу к Фире Леонидовне.
— Но там же мест не было.
— Ничего, найдут. Я завтра сразу к генералу пойду. Будут места. Маркуша, послушай меня, детка. Помнишь ты букву "р" не говорил? Ты и сейчас её плохо говоришь, но раньше совсем не мог. Так вот, няня твоя, Ирина су....Степановна, тоже эту букву говорить не умеет. У неё выходит "вр" вместо "р". Получается путаница. Потому что злодей, который в сказке, он ерей. Е-рей. А не еврей. Евреи, это народ такой. Есть русский народ, есть грузинский народ, а есть еврейский. И мы с тобой из этого народа. И это хорошо, хоть некоторые так не...
— Мама!
— Ну да. В общем, плохие — ереи. А мы не ереи, мы с тобой евреи.
Марик слушал бабушку очень внимательно, и как будто решал, плакать ему или нет.
— А волк ерей? — спросил он, немножко подумав.
— Конечно.
— А леший?
— И леший ерей.
— А Кащей?
— Ну, Кащей... Кащей просто махровый... То есть, самый злой из ереев.
— Хорошо, — сказал Марик и продолжил с кубиками. С тех пор он больше никогда по поводу своего еврейства не плакал. А новое слово запомнил, и, взрослея, напридумывал кучу ругательств, из которых "Ерейский ерей" было единственно пристойным.

©СергейОК
2019

Случай в ресторане
(будни советской науки)

Эта правдивая история произошла когда мой папа руководил группой по разработке системы пневмоавтоматики. В его группу входил доцент Молчунов, а больше никого. На двоих особо не сообразишь, и папа упросил начальство выписать из Москвы математика Бриля, хотя бы на пару дней. Начальство согласилось, Бриль прибыл и усиленная группа немедленно отправилась в ресторан, выпить и закусить.
Сидели хорошо, долго и с удовольствием. Вспоминали былое, обсуждали автопокрышки Но не только. Бриль, полагаю, взахлеб рассказывал о дифференциальных уравнениях высших порядков, поскольку очень любил о них говорить, а папа делился успехами сына, по той же причине. Про Молчунова понятно и без слов. А водку в том ресторане подавали только в рюмках ― это важно для повествования. Рюмок было выпито не мало, чем официант был явно доволен.
Однако, долг призывал советских ученых вернуться к работе.
― Идём составлять дифференциальное уравнение!― решительно произнёс Бриль. Слово «дифференциальное» он произносил чётко в любом состоянии. ― Официант! Посчитайте!
Счёт Бриль решительно забрал себе, отмахнувшись от друзей, и тут же вернул официанту:
― В счёте ошибка. Исправьте, будьте любезны.
Официант удивился, но возражать не стал. Вскоре принёс исправленный счет, сумма была чуть меньше.
― И снова ошибочка! ― сообщил ему Бриль.
Официант снова переделал счет и снова Бриль его не принял. А потом ещё раз и ещё. Сумма всё уменьшалась и уменьшалась.
― А вот теперь верно! ― наконец согласился Бриль. Вспотевший от напряжения официант облегченно вздохнул. Ученые, поддерживая с двух сторон доцента Молчунова, направились в гардероб.
У выхода из ресторана их нагнал официант, неся поднос с тремя рюмками водки и порезанным огурцом.
― Подарок от директора, если не возражаете.
Научная группа не возражала.
― Очень извиняюсь, конечно, ― обратился официант к Брилю, ― но как вы со счётом определили, очень бы хотелось знать, ведь вы и меню не смотрели, а как же тогда?
― Видишь ли, дружище, ― Бриль занюхал водку огурцом, ― математика это великая наука! Нас трое, брали все одно и тоже, значит счёт что?
― Что? ― не понял официант.
― Должен делиться на три!

Доктор Жир

Пару лет назад я упал с велосипеда, на спуске. Описав в воздухе, как это не банально прозвучит, дугу, грохнулся на лесную дорогу. Не асфальт и то ладно. Основной удар пришёлся в плечо. На мне был шлем, ― носите шлемы! ― и головой я, за вычетом ссадин, не пострадал. Хотя вскоре начал засылать байки на анекдотру, но это ведь не связано? Слегка полежав, я вновь оседлал велосипед и направился к даче, пугая редких грибников своим грязно-кровавым видом. Приехав, каким-то образом стянул с себя футболку, принял душ и побрызгался антисептиком. За ночь плечо неимоверно распухло, поднять руку стало невозможно. Подождав еще денёк (авось, само пройдёт), потащился в город, в больничку.
― Представляете, доктор, ― жаловался я после рентгена, ― так всё быстро произошло, даже ру́ки выставить не успел.
― Представляю. Был тут давеча велосипедист, который успел. Обе руки выставил. Два локтевых перелома. Месяц в гипсе, без рук. Хорошо хоть женат.
― Ого. Стало быть, мне повезло?
― Повезло, что вы упитанный, ― доктор осмотрел мою фигуру, ― будь вы тощим, плечо бы оторвалось с концами. А так оно вышло, погуляло, и обратно. Жир ― лучший амортизатор. Даже лучше мышц.
― Знаете, вы первый врач в моей биографии, который увидел пользу в лишнем весе.
― Для профилактики травм нужен жир на плечах и жопе. На животе особо не нужен, разве что на случай огнестрела, но это как повезёт.
― Понял вас, доктор, спасибо. Можно идти? До свидания. На плечах и жопе. Я запомню.

©CергейОК,2021

Как я организовывал концерт Цоя
(продолжение, https://www.anekdot.ru/id/1127101/)

На поиски негра ушла почти неделя. Выручил бас-гитарист Лёха.
— Есть у нас, на шахтостроительном, подходящий кадр. С острова Мадагаскар. Мы ему в колхозе водки накапали, так он и пел, и танцевал — любо-дорого.
— Класс! — обрадовался я, — Как зовут?
— Наполеон.
— Прямо целый Наполеон?
— Ага. Но приучили на Лёню отзываться.

Лёня-Наполеон требованиям Марка Борисовича соответствовал. Он был чёрен ("Так чёрен, что не делался темней..."— вспомнил я Бродского). И худ, как пустынный заяц. Я медленно и, как мне казалось, убедительно, излагал доводы в пользу его участия в концерте, дескать, редкая возможность и почётная обязанность познакомить советских людей с творчеством малагасийского народа. Наполеон молчал. Аргументы у меня заканчивались. Я уже подумывал начать заново или поискать переводчика. Задал уточняющий вопрос:
— Понятно говорю?
— Как? — наконец разомкнул уста Наполеон.
— Понятно?
— Ты делать концерт. Ты хотеть я петь народная песня для твой концерт. Я петь песня для твой концерт, ты делать зачёт Шкловский, я и мой брат.
— А брат-то здесь причём? — опешил я.
— Брат играет на джембе. Тук-тук. Очень хорошо. Нет зачёт — нет концерт. Понятно говорю?
Вот сразу видно, что не комсомолец, никакой сознательности. Зачёт ему подавай! И ведь ни у кого-нибудь, а у Шкловского! Да я сам ему с трудом сдал. Шкловский вообще не подарок. Говорили, что по ночам он ловит новую элементарную частицу и оттого всякое утро угрюм и с мешками под глазами. Да и вечером не лучше. За помощью я снова отправился к Александру Сергеевичу. Застал его на кафедре, он пил чай с доцентом Златкиным. Я начал рассказывать о проделанной работе, профессор Соловушкин одобрительно кивал, а Златкин хихикал.
— Но без зачёта отказывается. Наотрез. А времени мало совсем остаётся. Александр Сергеевич, как бы решить этот вопрос?
— Вероятно, надо всем вместе навалиться и поднатаскать? — заволновался профессор.
— Не успеем! Быть может, убедите Шкловского общественной важностью? Опять же, зачем им физика? Они же с шахтостроительного!
— Сергей, так нельзя говорить. Вот представь, вернутся эти ребята на Мадагаскар, поручат им строить шахту, а как же они, не зная физики, будут рыть?
— Да не будут они ничего рыть, — доцент Златкин неожиданно пришёл мне на помощь, — Саша, сам подумай, с советским образованием они сразу на партийную работу пойдут.
— На партийную работу, сразу, бедняги, — сочувственно произнёс Соловушкин и вздохнул, — раз так, попробую договориться.
— Спасибо, Александр Сергеевич! Наполеон и Людовик Йилаймахаритр... вот тут написано.

Наполеона пришлось выслеживать весь следующий день, он был трудноуловим, как элементарная частица.
— Пойдём в клуб, репетировать!
— Как?
— Репетировать. Ну, песню свою споешь, мы послушаем, чтобы всё нормально было.
— Как?
— Так! Зачёт получил? Топай на репетицию, петь будешь.
— Два раза концерт? Тогда два зачет делай.
Я вспылил. Но бас-гитарист Лёха меня успокоил:
— Да всё будет по ништяку, не переживай. А если что — водки ему плеснём.

И вот, на самом видном месте вывешена яркая и со всеми согласованная афиша:

*** 15 ноября состоится интернациональный концерт фольклорной музыки! ***

В программе:

Баллада о матери
Исполняет дуэт "Мадагаскар"

Древние армянские мелодии в современной обработке
Исполняет Ю.Каспарян

Песни советских корейцев
Исполняет В.Цой

По краям афиши были нарисованы лемур и какой-то...
— Андрюха, а чего за эскимоса с гитарой ты тут подрисовал?
— Сам ты эскимос, — обиделся Кныш.


В день концерта я завозился в лаборатории и в студклуб прибежал, когда зал уже наполнялся. На сцене, как Лёха и обещал, сидели братья-мадагаскарцы. Наполеон изучал потолок. Людовик стучал ладонями по маленькому барабану. Получалось ловко, в зале создавалось правильное настроение. Помимо институтских, были и незнакомые личности, в том числе, длинноволосые поклонники Аквариума, а может и сама группа Аквариум, я тогда не различал. В середине первого ряда были отведены места для начальства, однако, не было известно, придут ли. Профессор Соловушкин заранее извинился, что не сможет, прочие отмолчались. Зато прибыла кафедра научного коммунизма в полном составе, но они уселись в глубине зала. Марк Борисович охранял начальственные места, просил меня помочь, желающих было пруд пруди, но мне было не усидеть на одном месте, я бегал то в фойе, то за кулисы. В кабинете Марка Борисовича у открытой форточки курили Цой и Каспарян. Я поздоровался и вышел, чтобы не мешать.

Концерт начался ровно в семь, у Марка Борисовича мероприятия всегда начинались вовремя. Свет в зале притушили и тут же в первый ряд просочилась стайка совсем юных существ, не иначе — восьмиклассниц.
Я посмотрел на Марка Борисовича.
— Вот и ладушки, — сказал он.
Тем временем Наполеон встал и громко объявил:
— Малагасийская народная песня "Мама".
И снова сел.
— Затянет сейчас своё занудство, — успел подумать я и зря. Барабанный ритм ускорился.
Первые же ноты меня ошеломили: до ми соль ля си-бемоль ля соль... и так далее, главный квадрат рок-н-ролла, Rock Around the Clock и тому подобное. Лишь чуть медленнее и с неким лиризмом, всё-таки, о маме человек поёт. Голос у Наполеона был тонкий, но точный, с творожным оттенком, который присущ лишь чёрным.
Зал хлопал в такт, все веселились. Братья допели, раскланялись, но не ушли.
— Американская народная песня "Билли Джин", — неожиданно объявил Наполеон и садиться на этот раз не стал. Великий М.Джексон использовал, полагаю, всякие технические примочки для своей главной записи. У Наполеона был только микрофон и брат-барабанщик, но получалось до безумия похоже. К тому же, он принялся время от времени выделывать какие-то несусветные телодвижения (оригинала я тогда ещё не видел).

Billie Jean is not my lover...

— А вот с этим можно уже и на гастроли, — сказал задумчиво Марк Борисович. Я не понял, о чем речь, но уточнять не стал. К концу песни Наполеона заметно пошатывало, но ритм он не терял. Я оглянулся на Лёху, Лёха мне подмигнул. Разглядел я в зале и Шкловского, в непривычно весёлом настроении.
Братьям хлопали так долго, что кто-то крикнул: хватит, а то Цоя не дождёмся!
Аплодисменты затихли. Братья ушли. На сцену вышли Цой и Каспарян, стали настраиваться.
Из зала кричали что-то фамильярное, как будто там сидели первейшие друзья Виктора. Я пытался понять реакцию музыкантов. Но у Цоя лицо было восточно-каменным, а Каспарян никуда не смотрел, кроме грифа своей гитары.
Но вот Виктор взял первый аккорд и улыбнулся. Всё в миг переменилось, всё лишнее растворилось в этой удивительной, в чём-то детской, в чем-то шалопайской и немного грустной улыбке...

Мы вышли из дома, когда во всех окнах погасли огни...

Бывает, когда сильно ждёшь чего-то, и вот уже началось, а ты ещё не веришь. Понимание пришло позже, во время концерта я был как белый лист, как губка, впитывал, внимал этим словам, лаконичным, если картина, то углём, и всё вроде бы просто, но это слова нового мира, который открывался мне. Не только песни Цоя становились мне ясны, но и тот же Аквариум. Теперь я уже не буду считать "простых пассажиров мандариновой травы" отдыхающими на осеннем газоне.

В нашем смехе, и в наших слезах, и в пульсации вен...

Ритм захватывал, даже без ошеломительного тихомировского баса. Мне нужна была эта музыка, в этом ритме порывалось биться юное моё сердце.

Я родился на стыке созвездий, но жить не могу...

И мог ли я или кто другой предположить, что совсем скоро эти самые ребята создадут "Группу крови" — самый грандиозный альбом русского рока. И что впереди переполненные стадионы, Асса, Игла, время перемен, и тридцать пятый километр латвийского шоссе, и астероид номер 2740.
Можно ли было представить в тот вечер, что лет, эдак, через тридцать пять я допишу текст, поставлю точку и включу "КИНО". Нет, сегодня не "Группу..." и даже не "Звезду...", а пусть это будет "46":

Знаешь, каждую ночь я вижу во сне море...

текст Сергей ОК
фото с того концерта, сделано то ли Федоровым, то ли Кнышем

На пятачке

Миланская выставка закончилась, и промышленник Скворцов вновь стал фотографом Скворцовым. Решил провести выходные на море. Купальный сезон ещё не начался, но тем и лучше, полагал Скворцов ― не будет, кто ни попадя, в кадр залезать.
К полудню добрался до Генуи, где пообедал вкусными морепродуктами. Потом решил погулять по городу с фотоаппаратом, посмотреть на порт. Фотографировать, однако, было нечего. Городской пейзаж не выстраивался, всюду торчали краны, закрывая старые фасады, ездили грузовики. Народ суетился и покрикивал. Больше всего Скворцова поразили проститутки, ими были практически забиты все улицы, идущие от моря наверх. И это несмотря на рабочий полдень. Яркий дневной свет оказывал жрицам любви плохую услугу, подчеркивая пугающую внешность и преклонный возраст. Но англоязычные матросы, в смешных белых шапочках, тут и там вели с проститутками деловые переговоры. Всё это напоминало какой-то фильм, причем чёрно-белый, из которого Скворцову захотелось побыстрее убраться. Спрятав подальше очень дорогую фотокамеру.
В Рапалло, маленьком городке близ Генуи, у Скворца был забронирован номер в отеле Эксельсиор. Обещали вид на море. Море, несомненно, было видно, но высокие деревья, как генуэзские краны скрывали красивые строения на берегу. Скворцов отправился на поиски хорошего места для съёмки в закатных лучах. Город ему понравился, всё в нём было просто и уютно. Встречались красивые женщины, и не было матросов. В фотоателье Скворцов полюбовался на диковинные старые фотокамеры. А лучшим местом для съёмок оказалась площадка перед его отелем. Тем проще, подумал Скворцов. Он поднялся в номер, уточнил время захода солнца, принял душ, отдохнул, и пошёл встречать закат.

Пока Скворцов спускался в лифте, на площадку заехал огромный усатый автобус с английскими, судя по флагу, туристами. Они заполонили собой всё пространство, и теперь надо было их расталкивать, чтобы поставить штатив. А штатив был большой. Особенно Скворцова возмутило, что туристы готовились фотографировать закат смартфонами, держа их вертикально. Страшно, но тихо ругаясь, Скворцов стал бродить взад вперед, в поисках выхода. И вдруг заметил маленький пятачок у скалы, пара ступенек вниз, вполне подходящий. Немедленно аннексировав пятачок, Скворцов установил штатив и загородил подход туловищем. Ракурс был хороший. Часть пейзажа закрывала скала, но это можно было использовать как природное обрамление. Так советовали книжки о фотографии, Скворцов их регулярно читал. Накрутив для начала градиентный фильтр, Скворцов приготовился к съёмке.
― Добрый вечер, сэр. Прекрасная погода сегодня.
Скворцов оглянулся ― на верхней ступеньке стоял старик в зеленой стеганой куртке и клетчатой кепке. Руки он держал на груди, сцепив кисти, но не для молитвы, а как-то иначе.
― Добрый вечер, ― ответил Скворцов.
― О, так вы не англичанин! ― старик явно обрадовался.
― Мой английский так плох?
― Нет, что вы, но вы точно не англичанин.
― Не любите англичан? Почему?
― О, это старая история. Многовековая история. Меня зовут Кенан Даффи. Я ирландец. Из Лимерика. Это в Ирландии. Но сейчас живу здесь. Рекомендовал врач. Жду внука. Он скоро приедет.
― А я Борис Скворцов. Русский. Из Москвы. Это в России, ― остроумно, как ему показалось, ответил Скворцов.
Но старик не улыбнулся. А напротив, погрустнел.
― Ах, вот как, из России...
― Вы русских тоже не любите?
― Нет, нет, только англичан. Но русские все миллионеры. А я хотел просить вас сделать для меня одну работу. Теперь, боюсь, это вас не заинтересует.
― Что за работа? ― улыбнулся Скворцов. Старик ему нравился. Опять же, имя у него серьёзное, Кенан. Не какой-нибудь там Никон.
― Мне нужна фотография. Я просил бы вас сделать фотографию.
― Ну что ж, это можно. Я люблю фотографировать. Вот только у меня нет с собой портретного объектива.
― Мне не нужен портрет, мне нужен пейзаж, вот этот, ― старик показал на пейзаж локтем, не расцепляя рук. ― Через семь минут будет очень хороший свет. Продлится минут десять.
― Да и сейчас уже неплохо, ― Скворцов пару раз щелкнул затвором.
― Погодите, не спешите, ещё рано! ― забеспокоился старик.
― Не волнуйтесь, у меня не пленка. Камера цифровая и места хватит на тысячу снимков.
― Это замечательно. Какая вместительная фотокамера. Вы профессиональный фотограф?
― Нет, зарабатываю я другим. Фотография моё… хобби. Извините за слово, которое придумали англичане.
― Он родился в Ирландии. Автор этого слова. Так могу я рассчитывать на фотографию? Я оплачу все расходы.
― Это ни к чему. Деньги не понадобятся, я и так сделаю для вас снимок.
― Но, понимаете, я хотел бы большую, хорошо напечатанную картину, в красивой рамке, и с вашей авторской подписью.
― Приятно это слышать, сэр, ― Скворцова ещё ни разу не просили подписать фотографию. Договоры, приказы, чеки ― в огромном количестве, а фотографию никогда. С другой стороны, денег за фотографию Скворцову тоже не предлагали, хотя и печатали пару раз в журналах о путешествиях. ― Но почему вы решили, что я хороший фотограф? Потому, что у меня большая камера?
― Я прихожу сюда каждый день. И наблюдаю за фотографами. Вы первый, кто нашёл это место. Только вы один. Вы нашли мою точку. Я бы фотографировал или рисовал именно отсюда.
― Извините, но почему вы сами не фотографируете? Ведь это не сложно.
― Руки, Борис, ― грустно сказал старик, ― мои пальцы не могут ничего удержать, ни кисть, ни карандаш. Тем более, что-то новое. Стыдно признаться, но я пью виски через трубочку.
― Сочувствую. Давайте сделаем так. Сегодня вечером я обработаю снимки и пришлю вам несколько вариантов этого пейзажа на электронную почту. У вас ведь есть компьютер и электронная почта?
― Я спрошу у хозяйки. Наверняка есть. Сейчас везде интернет, ― ответил Кенан Даффи.
― А… Вот как ещё лучше сделать. Здесь есть фотоателье, возле туннеля под железной дорогой. Где супермаркет «Корефур». Знаете это место?
― Конечно, ― радостно кивнул Даффи, ― там рядом бар Папайя, хороший бар, старый.
― Прекрасно. Я завтра, перед отъездом в Милан, переправлю им снимки, скажу, что для вас. А вы придёте и сами выберете, что именно печатать. И подберёте багет. Будет быстрее и дешевле, чем посылать из Москвы почтой.
― Отличная идея и очень щедрое предложение. Огромное спасибо, Борис. Смотрите ― птицы! Возьмите их в кадр, они украсят вид.
Скворцов защёлкал камерой. Действительно, получалось неплохо.
― Я не помешаю, если посижу тут, на ступеньке? ― раздался голос Даффи.― Начинается лучший свет.
― Буду рад вашим советам, ― отозвался Скворцов, не отрываясь от видоискателя. Мелькнула мысль, что любого другого советчика он бы уже послал подальше, включая авторов книжек. Но этот старик был какой-то правильный, какой-то нужный.
― Мой внук в Америке, много работает. Мы давно не виделись. Он обещал приехать. Я отправлю ему фотографию, это для него. Он увидит, как здесь красиво, и приедет. А если не сможет, то будет вечерами смотреть на этот пейзаж, там, в Америке. А я буду смотреть здесь. Мы будем видеть одно и то же.
Скворцову стало грустно. Роскошный свет, прекрасные тени, птицы летают, где надо, а грустно.
― Он обязательно приедет к вам.
Даффи промолчал. Потом сказал:
― Не берите много неба в кадр, Борис. Небо ― для стариков.
Начинало темнеть. Скворцов удлинил выдержку, снял фильтры с объектива.
― Мистер Скворцов, позвольте мне угостить вас ирландским виски, ― сказал старик, вставая.
― Увы, мистер Даффи. Врачи запретили мне алкоголь.
― Жаль это слышать. Что ж, тогда я выпью сегодня на стаканчик больше. За ваше здоровье, Борис. Через трубочку. До свидания, доброго пути домой.
― До свидания, Кенан. Был рад знакомству.
Скворцов начал упаковывать свою технику в рюкзак.
― Борис! ― вдруг услышал он и обернулся. Кенан Даффи показывал локтем на отъезжающий автобус, ― Англичане-то уезжают! Люблю смотреть, как англичане уезжают, чёрт их дери!
Вечером, поев цесарки с трюфелем, Скворцов обрабатывал на компьютере фотографии и жалел, что он не гений. Картинки получались отличные, но только гениальная смогла бы заставить какого-то ирландского парнишку всё бросить и приехать. А так что… Этот рыжий оболтус проснётся где-то в Кремниевой долине, обнаружит рядом голую девицу из соседнего стартапа и попытается вспомнить, как её зовут. Поплетётся на кухню в поисках пива, найдет на холодильнике почту с фотографией. Разорвет конверт, поглядит, зевая, и подумает, что дед, похоже, жив, и ехать к нему не надо.
Затем посмотрит на обороте, а там и авторской подписи-то нет.

©Сергей ОК, текст и фото
2020 г.

Работал у нас водитель, Антон Павлович Чехов. Нынче на пенсии. Останавливает его как-то гаишник, берет документы, читает: Чехов Антон Павлович.
— Жаль, — говорит, — Что ты не Анатолий. Был бы как классик!

Актуальное

Грузинский инфракрасный прибор был зачем-то приобретен нашей кафедрой. В холодном сыром Ленинграде прибор работать не захотел ― сломался при включении. Железный ящик с острыми углами, весом тридцать килограмм. Навьюченный этой тяжеленной дурой, я, как молодой специалист, был направлен в город Гори, Грузинской ССР, чинить или менять.
По утрам я топал на завод пешком. Светило мартовское солнышко, пели птички, в парикмахерских, с открытыми настежь окнами, пожилые грузины брили пожилых грузин опасными бритвами. Впрочем, в ту пору почти все казались мне пожилыми.
Зашёл в кафе.
― Хачапури и сок, пожалуйста.
― Адын рубл давай, ― сказала мне пожилая, ну ладно уж, обычная продавщица.
Хачапури был небольшой, в форме лодочки, тесто показалось слоёным.
На следующее утро всё также: солнце, птички, парикмахерские.
― Хачапури и два сока, пожалуйста.
― Адын рубл давай.
― Однако! ― подумал я.
Снова утро, быстро солнце-птички-бритвы, и в кафе, как пишут в очерках, «с неподдельным интересом истинного исследователя».
― Два хачапури и два сока, пожалуйста.
― Два рубл давай, ― ответила продавщица безо всякой заминки.

Сейчас много говорят о Грузии, в связи с обострением. Одни воспевают грузинскую гостеприимность, другие утверждают, что в Грузии отродясь не давали сдачу.
По опыту моей давней горийской поездки подтверждаю ― не давали. Деньги в Грузии начинались с рубля. Зато если я обедал с кем-нибудь, то мне ни в коем разе не разрешали платить за свою еду. Причем, это были малознакомые люди ― заводские инженеры, рабочие, водитель, который отвозил меня с прибором в Тбилиси.
Запомнился рынок в Гори. Зашёл перед отъездом. С собой брать ничего не хотел, прибор после ремонта легче не стал.
― Сколько яблоко стоит?
― Большой мешок или маленький?
― Да нет, одно яблоко.
― Адын килограмм?
― Нет, просто одно яблоко.
― Э… Возьми, пожалуйста, кушай на здоровье.
Так же было с сыром, зеленью и ещё чем-то вкусным. Заплатил я только за хлеб.
На ценнике было написано: «2 лаваша ― 1 рубль». По-грузински, но я уже понимал что к чему.
***
Как-то слишком комплиментарно получилось. Ведь в Грузии было и плохое. Что там было плохое?
Прибор был плохой. И тяжелый, сволочь.

Мы звали его — Стёпыч. Ни ростом, ни успеваемостью он в классе не выделялся, да и хулиганил в меру. Вроде обычный школьник, но не совсем. Уже в восьмом классе Стёпыч выполнил норматив мастера спорта по шашкам. По какой-то причине, возможно, как раз из-за возраста, мастера ему не присваивали, несмотря на норматив. Нас, его одноклассников, подобные достижения впечатляли не сильно. Быть шашистом среди пятнадцатилетних пацанов не так уж и круто. Тем более, даже не мастер. Стёпыч, впрочем, на крутости особо и не настаивал. Почитывал втихаря свои шашечные книжки на переменах, но при виде каких-либо затей книжки прятал и участие принимал.
Правда однажды, на день учителя, Стёпыч провёл матч на пятнадцати досках вслепую. С учениками и учителями школы. Одержал пятнадцать побед, но и это бо́льшей славы не принесло, поскольку иного результата никто и не ждал. К тому же, физрук, принюхавшись после проигрыша, изъял у шашиста почти полную пачку сигарет.
Всешкольный авторитет Стёпыч завоевал после случая в Ольгино, где была дискотека с баром, а в баре ― алкогольные коктейли, настоящие! И вроде была возможность туда пробраться. По крайней мере, некоторые десятиклассники хвастались этим и объясняли, что в связи с отдаленностью от города контроль там ослаблен.
Да, речь идёт о том самом предместье Петербурга, где через тридцать пять лет заведутся тролли и навеки уронят репутацию поселения. А пока мы небольшой компашкой ехали в Ольгино на электричке, надеясь на удачу.
Перед входом на дискотеку сидел огромный мужик и не пускал нас. Пролезть было невозможно, мужик ещё и облокачивался на большой стол, поставленный перед дверьми. Те, кто входил, были вынуждены протискиваться боком, прижимаясь к стенке, под полным контролем охраняющего.
― Нам по семнадцать лет! ― убеждали мы мужика и хором и в разнобой, ― Мы студенты!
― Может кому из вас и есть семнадцать,― отвечал мужик, ― но не всем и уж точно не этому пионеру, ― мужик показал пальцем на Стёпыча.
― А что это у вас на столе лежит, ― вдруг спросил тот, ― шашки?
― Да, ― ответил мужик, ― но в чапаева я с вами, юными алкоголиками, играть не буду, у меня разряд.
― А давайте сыграем на вход. Выиграем ― вы нас пускаете.
― А проиграете?
Мы отошли и немного пошушукались.
― Вот, у нас есть десять рублей.
― Червооончик, ― протянул мужик насмешливо, ― ну тогда играем. А кто играть-то будет? Все разом?
Мы снова отошли и сделали вид, что шушукаемся, мучительно решая, кому же выходить против огромного мужика. По очевидным для нас и совершенно неочевидным для соперника причинам за шашечную доску уселся Стёпыч. Выражение лица у него сделалось отрешенное.
А вот на лице мужика отразился азарт, который после пары ходов сменился разочарованием и даже жалостью.
― Я сейчас у тебя сразу три съем, парень. Ты, давай-ка, лучше переходи заново.
Но Стёпыч был недвижен. Мужик обратился к нам, как к более крупным по размеру.
― Я сейчас у него три шашки съем, ― пояснил он диспозицию.
Мы, подражая Стёпычу, стояли с отрешенными лицами.
― Так, не надо мне ваших денег, валите отсюда, уроки делать.
Мы все как один замотали головами, не меняя выражения лица.
― Ну, сами виноваты, ― сказал мужик и съел три шашки Стёпыча.
Ходов через пять как-то там не знаю как Стёпыч съел все шашки мужика-разрядника.
Через двадцать минут после этого я выпил первый в жизни алкогольный коктейль. Стоил он рубль четырнадцать копеек и на вкус был отвратительный. А также на последствия, что выяснилось позже. Но я чувствовал себя крутым, как в западном боевике. Точнее, во всех трёх западных боевиках, которые я посмотрел к пятнадцати годам. Схожие ощущения были и у моих одноклассников. На дискотеке мы, как и положено пьяным школьникам, полежали на разных диванчиках и очухавшись, направились домой. На выходе был обнаружен Стёпыч, который всё ещё играл в шашки.
― Стёпыч, ты коктейль-то хоть попробовал? ― спросил мы.
― Ффссе. Ффсе попробовал. Уже. ― Стёпыч явно был пьянее нас, ― Григорич проставляется.
― А потому что мне у него не выиграть никак, ― объяснил нам мужик, широко разведя огромные ручищи.

Продолжение («Молдавские шашки») следует.

Больше всего знаменитостей я встречал в поездах между Питером и Москвой. Не все они вели себя прилично. Помню, сидел через проход от меня паренек с очень телевизионным лицом. Сидел и ныл всю дорогу. Куртка не так висит, еду не ту подают, пейзаж за окном неказистый. При нём была женщина, видимо, администратор, всё это он ставил ей в вину. В другое время громко, на весь вагон, говорил по телефону.
― Упала на ладонь ледышка, ― напевал он в трубку. ― Так будет в первой строчке, а потом я рифму красивую подберу.
― Затихни глупая мартышка, ― хотел подсказать ему я. В какой-то момент мне подумалось, что это Стас Пьеха и я даже мысленно попенял Эдите Станиславовне за невоспитанного внука. Возможно, я бы и вслух чего-нибудь высказал, кабы бы не пожилой мужчина, спокойно сидевший напротив меня и не обращавший внимания на проделки юного дарования. Тот случай, когда не нужно перечислять звания и заслуги, достаточно имени. Напротив меня ехал Олег Павлович Табаков. У него тоже время от времени звонил телефон, он всякий раз извинялся и выходил в тамбур поговорить. Чтобы никому не мешать.
К потолку вагона был прикреплён маленький телевизор, показывали «Человек с бульвара капуцинов». Когда на экране появился бармен Гарри, я машинально посмотрел на Олега Павловича. Он улыбнулся.

Спустя пару месяцев я мысленно извинился перед Эдитой Станиславовной. Выяснилось, что не её внук безобразничал в вагоне. Того дурачка звали Марк Тишман.

Испытательный кот

Кота звали Симон. Жил он в просторном испытательном зале, среди гигантских стеллажей, поддерживающих тысячи мощных конденсаторов. В центре зала доминировали два огромных медных шара, меж которыми били молнии.
Кот мог выбрать себе любое из помещений высоковольтной лаборатории, но он любил главный зал, следил там за мышами и общим порядком.

В советское время лаборатория была секретной, а потому располагалась на болоте, соединяясь кривой дорожкой с военным полигоном.
Командовал лабораторией подполковник Ломов. За долгие годы службы, военный победил в нём учёного, научных статей он уж давно не писал, а сочинял инструкции и следил за их соблюдением. И подчинённые, и начальство считали его самодуром. Но уважали. И было за что. За двадцать пять лет после развала Союза из лаборатории не пропало ни куска меди. Не говоря уж о менее дорогих металлах. А времена были суровые. В начале девяностых бандиты-металлисты осаждали Ломова со всех сторон. Поняв, что за деньги с ним не договориться, угрожали силой. Предварительно откоррумпировав ломовское начальство, иначе чем объяснишь, что взвод охраны вывели из подчинения начлаба и отправили охранять неизвестно что.
Ломов переселил полуголодные офицерские семьи в здание лаборатории, чтобы заодно и питались одним котлом, иначе было уже не выжить, и организовал охрану собственными силами. Загородил единственный въезд противотанковыми ежами (велосипедам сотрудников ежи не мешали). По ночам Ломов лично обходил периметр с калашом наготове, иногда постреливая в болотную темноту. А днём писал гневные рапорты на самый верх. При всём при этом лаборатория работала, завершая какие-то немыслимые, назначенные ещё в советские времена испытания.

Бандиты отстали, голодные времена ушли, но приехали москвичи. Всех сотрудников, кроме начлаба, перевели на гражданку, а лабораторию решили продать в частные руки. Ломов сопротивлялся как умел ― снова перегородил въезд, стрелял и писал письма.

Унялись и москвичи. Тем временем выяснилось, что испытания всё-таки нужны, а лаборатория в целости и сохранности, да ещё со штатом опытных учёных, осталась только одна. Ломова повысили до подполковника, вернули взвод охраны и начали ставить всем в пример. Сам же Ломов ставил в пример кота Симона, как образцового сотрудника с острой интуицией.

Дело в том, что во время высоковольтных испытаний положено сидеть в экранированной пультовой комнате и смотреть в приборы. Находиться в зале категорически запрещено. Симон и не находился, всё зная заранее. В дни испытаний он выскакивал из зала, как только поутру открывали двери и не возвращался до вечера. В иные дни, когда проводилась подготовка или профилактика, Симон спокойно дрых до полудня, потом выходил ненадолго и возвращался, наблюдать ход работ и любоваться птичками за окном.

Интуиция кота удивляла только лейтенанта Мышкина. Начальство, наконец, выделило объекту второго офицера, озаботясь пенсионным возрастом подполковника. Юный лейтенант был энергичен и любознателен, и в первые дни службы даже пытался силой удержать Симона в зале, за что получил от Ломова нагоняй и приказ оставить кота в покое.
― Симона я знаю, ― сказал подполковник, ― а тебя нет.
Ломов частенько подчёркивал недостатки Мышкина, указывая на отсутствие подобных у кота. Чем задевал лейтенанта за живое.

Как-то подполковник Ломов, вернувшись из госпиталя, вошёл в испытательный зал для выяснения обстановки.
― А силовую схему монтировать поручили, как я вижу, лейтенанту Мышкину, ― громко сказал он, задрав голову к потолку. ― Так мы никогда испытания не начнём.
― Но ведь молодому наверху сподручнее, ― объяснил подошедший Аркадий Львович, старейший работник лаборатории.
― У нас всё по плану, товарищ подполковник, здравия желаю, ― отозвался и сам Мышкин, выглянув с верхней полки стеллажей.
― Ваш план особо секретный, полагаю, потому что по плану, доступному мне для обозрения, испытания должны начаться сегодня.
― Так сегодня и начнём, здесь работы на пару часов осталось. Успеем.
― Нет, лейтенант, не успеете.
― Успеем, я отвечаю!
Подполковник Ломов негромко выругался, махнул рукой и вышел из зала.
― Почему он говорит, что не успею? ― спросил Мышкин у Аркадия Львовича. ― Мне же лучше знать, сколько осталось.
― Так вот же почему, ― Аркадий Львович указал на Симона, спокойно лежавшего у подножия огромного изолятора.
― Ну это просто смешно, ― вспылил Мышкин, ― да я за час всё смонтирую.
Лейтенант взялся за дело с утроенной энергией. Как Тарзан летал он по стеллажам, не каждый раз успевая переставлять лестницу, как пропеллеры вертелись в его руках гаечные ключи, с визгом разматывались кабельные катушки. Работа кипела.
― Осторожно, не сломай там чего-нибудь и сам не свались, ― беспокоился Аркадий Львович, подавая лейтенанту запчасти.
Через час взмыленный Мышкин доложил о готовности схемы.
― Будете проверять, Аркадий Львович?
― Буду, ― вздохнул тот и полез наверх.
Только минут через двадцать Аркадий Львович согласился включить диагностику новой схемы и пошёл в пультовую. Мышкин последовал было за ним, но, открыв дверь, оглянулся на Симона:
― Эй, котяра, давай на выход. Выходи, дурачина.
Но Симон вместо этого запрыгнул на высокий подоконник и, отвернувшись от лейтенанта, уставился в окно.
― Ну как хочешь, ― отозвался Мышкин, а, войдя в пультовую, спросил, ― Аркадий Львович, что случилось?
Сняв крышку командного пульта, Аркадий Львович грустно шевелил контакты, потом нажимал кнопку и снова шевелил.
― Кабель связи порван, ― сообщил он.
― Как порван?
― Не знаю как, но знаю кем.
― Блин, ― сказал лейтенант. ― Лестницей, наверное. Там мешало чего-то, я и дернул. Помню где именно, сейчас найду и починю!
― По инструкции кабель связи ремонту не подлежит. Только перекладывается целиком. Чем мы с тобой и будем заниматься и сегодня и завтра. Ломову сам доложишь?
― Сам, ― мрачно кивнул Мышкин.
Ему захотелось свежего воздуха. Он вышел на улицу, походил по аккуратной дорожке с маленькими ёлочками, оглянулся на испытательный зал и увидел в окне Симона. Кот тоже заметил лейтенанта. Не отрывая взгляда, Симон выразительно почесал за ухом.

2020 г.

Из жизни олигархов.
Жил-был один олигарх. Регионального значения. Имя татарское, происхождение советское. Владел комбинатом. На комбинат пришёл после института, начинал с участка, потом цех, параллельно — заочная аспирантура. К началу приватизации был главным технологом и доктором наук. Борьба за комбинат велась нешуточная, а победил он — остался только один. Кто-то скажет, что олигарх наш оказался самым хитрым, везучим и беспринципным, а кто-то что самым умным, смелым и энергичным. Получив комбинат, наш герой тут же все акции заложил, набрал кредитов, внешних и внутренних, и закупил лучшее на тот момент оборудование. Внутренний кредит — это когда рабочим полгода зарплату не платят.
Сложное было время. Олигарх день и ночь на комбинате. За ворота выходит только митинги убалтывать. Женщины на городской площади соберутся и кричат, что детей кормить нечем. Олигарх к ним пешком идет (машину сожгли вчера) и обещает, что всё наладится. Верьте мне, говорит. Женщины верят. Олигарх обратно в цех, новую линию испытывать. А чтобы голодных обмороков не было, на проходной пекарню поставил. Каждому по булке, семейным по две.
Линию, однако, запустили. Пошла продукция, мирового уровня, в России никому неизвестная.
Олигарх на выставках и ярмарках, семинарах и встречах, то лекции читает, то перед нужными людьми выплясывает. Кого убедит в качестве, кому откат посулит. Одни скажут — повезло, другие — заранее всё продумал, как бы то ни было рынок потихоньку стал привыкать, а потом взял да и привык.
Прошло лет десять, может больше. Комбинат вовсю работает. В цехах чисто, на всех красивая униформа. Половина продукции идёт на экспорт. Зарплата высокая, на инженерные должности — конкурс. Городок вокруг комбината новыми домами блестит и ровными дорогами гордится. Если ночью снегопад — к семи утра убрано. Школа, больница, детский сад, бассейн, — всё имеется в лучшем виде. Вот только вместо церкви наш герой мечеть построил, но это к делу не относится.
Олигарх всякий рабочий день на комбинате. Но больше восьми часов теперь не задерживается. В наступившем благополучии позволил себе хобби — горнолыжный спорт.
— Недопустимо, что бы наша великая страна так сильно отставала в слаломе! — заявил с трибуны. Может и лукавил, но склоны оборудовал, трамплин соорудил, базу построил, спортивную школу открыл, детей набрал, из Австрии лучших тренеров выписал. По выходным теперь весь город на горных лыжах катается, кроме самого олигарха, тот сколько не пытался, так и не смог научиться.
Назревал юбилей — 60 лет. Городские власти, как и положено, ходатайствовали наверх о присвоению олигарху ордена. А в ответ — ничего. Все насторожились. И не зря. Позвонили олигарху из самой-пресамой администрации. Ждите, говорят, делегацию.
Приехали двое. Один вежливый, другой с ноутбуком, на стол перед собой поставил, смотрит туда и молчит. А Вежливый вовсю комбинат расхваливает, вкупе с руководством. Потом заявляет:
— Есть замечательная новость! Наша Госкорпорация согласна купить двадцать процентов акций вашего комбината.
— Но я не собирался ничего продавать, — удивился олигарх.
— Но вы же хотите орден? — спрашивает Вежливый.
— Нет, — искренне отвечает наш герой.
— А крупные госзаказы? А льготные кредиты? А чтоб никто не беспокоил? Вы же понимаете, какая мы организация, вам же звонили. И потом, мы не просто так, мы вам деньги заплатим.
Задумался олигарх. Сумма, которую назвали, это так, приличия соблюсти. А вот крупные госзаказы — дело хорошее. Китайцы ведь на пятки наступают. Да и ссориться с этими ребятами не хочется. Согласился. Продал двадцать процентов акций.
Прошел год, может два. Комбинат работает, Госкорпорация дивиденды получает. И вдруг опять звонок, и опять делегация. Побольше, на это раз. Снова Вежливый, с ноутбуками теперь двое, один за столом, другой в отдалении, видимо, на тот случай, если у первого ноутбук поломается. И ещё некто незаметный, даже и не вспомнишь потом, был ли он на переговорах или нет.
— А где госзаказы обещанные? — начал разговор олигарх.
— Напрасно вы по этому поводу волнуетесь. У нас есть замечательная новость, — отвечает ему Вежливый. — Наша Госкорпорация готова приобрести все акции вашего комбината!
— А что же тут замечательного? — опешил олигарх.
— Видите ли, общий результат деятельности нашей корпорации не достаточно высок. Но приобретя такое перспективное предприятие как ваше, мы существенно повысим общую эффективность и это замечательно! И, опять же, мы вам заплатим хорошие деньги, а не как в прошлый раз. У нас прямой доступ к бюджетным деньгам сейчас, так что цена вам обязательно понравится!
— Не понравится, — мрачно отозвался наш герой. — Никакая не понравится. Тут всё мною выстроено и выстрадано, и о продаже речи быть не может.
— Это ваше право, — почти участливо продолжил Вежливый. — Но отрасль вашу мы считаем крайне важной. Поэтому, если вы откажетесь, то мы построим комбинат такого же профиля, только больше в два раза и в трёх километрах от вас. Смета, кстати, предварительно одобрена, проект составлен. Толик, покажи проект.
Молчун Толик повернул ноутбук экраном к олигарху. На экране было написано "Проект".
Помчался наш герой в Москву, связи поднимать. Дошёл до министра. И все как один советуют ему продавать, и министр тоже. Ну что тебе всю жизнь на работу ходить? Возьми деньги, хорошие же деньги дают. Можешь на них в самой Австрии горнолыжный курорт купить. Хотя мы это не одобряем.
А пока олигарх связи поднимал, на комбинате проверки начались. Первая, вторая, третья. На таможне экспортный груз задержали, контракт сорвался. На седьмой проверке олигарх сдался.
Собрал коллектив, простился и ушёл. Вместе с ним почти все замы ушли, кто в большие города поехал, к детям поближе, кто просто на пенсию. А директор по сбыту и вовсе в лесники подался. Всю жизнь, говорит, мечтал, людей ненавижу.
Прошло года два, может больше. Олигарх по горнолыжным местам путешествует, спортсменов своих поддерживает. Иногда на водах отдыхает. Тут бы журналист написал, что душа нашего героя по-прежнему болела за родной завод. Это прием такой, журналист пытается представить себя на месте миллиардера и догадаться, о чём тот думает. Но чтобы понять миллиардера, надо иметь хотя бы один миллиард. Так что, может болела душа, а может и нет.
Тем временем, внучка олигарха выигрывает чемпионат страны по слалому. Дедушка счастлив. Однако после награждения, очень настойчиво, так что не откажешься, заманивают его на разговор. И снова — Вежливый, двое с ноутбуками и Незаметный. Те же самые. А может и другие, просто типажные.
— А сейчас вам что от меня надо? — спрашивает их олигарх. — Акции я вам продал, с полученных денег все налоги уплатит. Зачем праздновать мешаете?
— Так есть же замечательная новость! — восклицает Вежливый. — Видите ли, эффективность работы нашей корпорации, признаться, растет медленнее, чем хотелось. После вашего ухода комбинат практически перестал выплачивать дивиденды. Хотя мы туда направляем лучших специалистов, квалифицированных топ-менеджеров. И как только они начинают сильно воровать сразу меняем на других, не хуже. Но результаты, увы, не радуют. Вот, к примеру, экспортная выручка упала на тридцать семь процентов.
— На сорок шесть, — поправил олигарх.
— Тем более, — продолжил Вежливый. — А тут еще, как назло, комплектующие попались некачественные...
— Что значит "попались"? — зло перебил его олигарх. — Все комплектующие комбинат нынче только от вашей Госкоропарции получает, причем втридорога.
— Вот именно! И наша Госкорпорация предлагает вам возглавить комбинат. Так сказать, вновь. Сумму в контракт сами впишите, прочие условия обговорим наилучшим для вас образом. И вместе с контрактом вы получаете право на выкуп двадцати процентов акций! Согласитесь, замечательное предложение! Подождите, не спешите уходить, мы же разговариваем. Это ведь ваш комбинат, ваши сотрудники, вы же не бросите их в такой трудный момент, вы же им обещали.
На этих словах олигарх побагровел, потом подышал, вспомнил внучку и начал говорить уже вполне ровным голосом.
— Значит так. Я ушёл и ушёл навсегда. Что я людям обещал — всё выполнил. Больше ничего обещать не буду. И вас видеть не хочу. Прощайте.
— А вот торопится не надо, уважаемый, — вдруг вступил в разговор Незаметный, — Мы ведь эти годы даром времени не теряли. Все документы на комбинате ревизовали, все ваши схемы и схемочки вычислили. Вот, к примеру, за неделю до вашего ухода больница новое оборудование получила, импортное. А оплачивалось это оборудование с оффшорной компании. А как деньги на оффшор попали? Рассказать? Так что присядите вы года на два с компенсацией ущерба, нанесенного родной стране, в размере всех ваших оставшихся денег. Или вернетесь в директорское кресло. Вам решать, куда присесть.
— Да тут и решать нечего, — снова вступил в разговор Вежливый. — Вы же умный человек. И, кстати, орден получите. Толик, покажи орден.
Толик повернул ноутбук и олигарх увидел орден.
А дальше будет то, что никто не любит — открытый финал. Пусть каждый сам решает, чем могла эта история закончится. Можно даже поставить себя на место нашего героя и обо всем догадаться, если, конечно, у вас есть хотя бы один миллиард. Это всё я не из вредности, просто не знаю чем закончилось, и никто не знает.
Были слухи про какую срочную операции в Австрии, и что загранпаспорт вдруг оказался просроченным. Но это если из Шереметьева улетать, а если по дороге в Калининград из поезда выпасть, то может не такой уж и просроченный. Правда ещё говорили, что операция та совсем плохо закончилась.
Комбинат же работает. Но конкурса на инженерные должности больше нет, есть только в отдел снабжения и негласный.
А вот что интересно. В Дубае, где жара несусветная, построили горнолыжный курорт! На открытие сам шейх присутствовал, ленточку перерезал. А мужичок, который ножницы подавал, ну прямо вылитый наш олигарх. Хотя я издалека смотрел, мог и ошибиться, да точно ошибся, померещилось.

Шампанское на Старый Новый год

Посвящается Ирине З.

После новогодних праздников на работе все были вялые, даже говорили с трудом. Вера подумывала в пятницу отгул взять, или хотя бы уйти пораньше, а тут оказалось ― Рамиль приехал! Из фирмы по обслуживанию оборудования. Весь день Вера с удовольствием наблюдала, как он работал ― уверенно и аккуратно. В конце дня подошёл документы подписывать.
― Завтра Старый Новый год, ― сказал Рамиль.
― Да, ― согласилась Вера, ― а ещё суббота, очень удачно.
― Как будешь праздновать?
― Ну как… Это у вас там, в Казани, разгуляево, а у нас городок тихий. Оливье нарежу и у телевизора посижу, а то что-то вымоталась я за эти праздники. Хочешь ― в гости приходи.
― Во сколько?
― Что во сколько?
― Во сколько приходить?
― Ко мне? ― Вера изумленно и растеряно уставилась на Рамиля, ― Тебе же сейчас в Казань ехать надо.
― Завтра снова сюда приеду. Бешеной собаке семь вёрст не крюк. Это поговорка такая, русская. Но если неудобно, ты скажи. Я не хочу, чтобы было неудобно.
― В пять, ― выдавила из себя Вера. ― Приходи в пять. Адрес записать?
― Я знаю где ты живешь, ― ответил Рамиль, тем самым добив Веру окончательно.

Личная жизнь у Веры не складывалась. Хотя мужики на неё посматривали, и она их не чуралась. Так что приключения были, раз в год в Геленджике уж непременно, но ничего путного не выходило. А ведь у каждой подруги по мужу, у кого и по второму. И дети у всех.
― Ничего, ― успокаивала себя Вера, ― сейчас и в сорок рожают, и в пятьдесят. Ой, в пятьдесят-то не хотелось бы.
Местные алкоголики все разобраны, надежда только на иногородних. На комбинат много кто приезжал, но чаще всего на сезон, или вообще в командировку, то есть, временно. И это снова приключение, а не жизнь. Большинство ещё и женатые, а с женатыми Вера зареклась ― больше ни-ни. Итак уж, восемь лет коту под хвост. Даром что в Москве, ну и за границу немножко поездили. В столице Вера осталась после института и возвращаться в родной Нево́лжск не планировала. Примчалась, когда мама заболела, тяжело заболела. И вскоре отошла, отмучилась. Вера и не знала сколько бы ей рыдать в пустой квартире, но стали приходить люди, с детства знакомые. Во всех скорбных заботах помогли. Поминки проходили тепло и без лишней тоски, маме бы понравилось. Даже начальство с комбината своим присутствием одарило. Прямо на поминках предложили Вере остаться, зря что ли учиться отправляли.
― Что там тебе, в этой Москве-то? А мы большие деньги на реконструкцию очистных получили. Оборудование берём по последнему слову, и финское берём, и немецкое по лицензии, казанского производства. Будешь лабораторией заведовать.
― Ух ты, очистные, как хорошо-то. Так что, не будет больше комбинат людей травить?
― Рыб. В смысле, воду будем очищать. А воздух-то нормальный, фильтры меняем регулярно, чего жаловаться-то...
― Да что вы говорите такое…
― Это ты сейчас с Москвы приехала, а поживёшь чуток, вспомнишь и обвыкнешься. Опять же, очистные будем и дальше развивать, ты этим и займёшься как раз, подумай, перспективы отличные. И зарплата сейчас не как раньше, а каждый месяц, верно говорю, земляки?
― Верно, раньше ещё хуже было, ― донеслось с разных концов поминального стола.
Решение Вера не сразу приняла, вначале с документами возилась, вещи разбирала, с подругами общалась, кто вернулся или не уезжал. Потом подумала ― действительно, что её в Москве ждёт? Съёмная квартира и давка в метро. А здесь остаться ― быть дальше от него, того самого. Чем дальше, тем лучше. Опять же, кто она в столице ― пылинка, что есть, что нет, никто не заметит. А здесь ― завлаб, со всех сторон уважение. Зарплата, правда, одинаковая, но до работы пешком, жилье своё, да ещё огород мамин, уедешь так пропадет. Про оборудование не соврали, в самом деле современное, удобное, не хуже московского. Благодаря оборудованию она и с Рамилем познакомилась, он был в бригаде наладчиков, на все вопросы отвечал кратко и точно. Со всеми бы так. Запуск лаборатории отмечали помпезно ― с шампанским, телевидением и начальством, местным и казанским.
― Хорошо бы именно вас, Рамиль, присылали на гарантийное обслуживание, ― сказала тогда Вера.
― Так шепните моему директору, а я с удовольствием, ― с улыбкой ответил Рамиль.
К начальству Вера тогда подойти постеснялась, но обслуживание поручили Рамилю, и он стал приезжать каждые три месяца. Случись чего ― можно было вызвать экстренно, но ничего не ломалось, а жаль, думала иногда Вера. Подруги, Ирка с Ямвикой, что-то учуяли и давай подначивать:
― Твой приехал!
― Так уж и мой, скажете тоже, ― отнекивался Вера. Может ей поначалу Рамиль не сильно-то и нравился, сейчас уже не вспомнить, ― он ведь женатый, небось.
― А ты спроси!
― Да не буду я спрашивать.
Подруги, однако, сами всё разузнали, доложили ― свободен!
― Тоже знаете ли… Мужику под сорок, из себя видный, руки золотые. И не женат. Странно как-то.
Ирка с Ямвикой только охали и дурой обзывали, ну а Вере-то что делать? Рамиль как-то всё о работе, легко с ним, это правда, но ведь проверит, наладит и в Казань укатит. А у Веры тем временем Геленджик, где о Рамиле можно и не думать. Всё равно ничего не дождёшься. Однако, дождала́сь. Неожиданно. И приятно.
С утра Вера побежала за продуктами. Продавщица, фамилия её была Пахомова, училась когда-то в параллельном классе. Нынче у неё центнер лишнего веса, трое детей и муж Борька.
― Шпрот сколько банок-то ― две?
― Две. А икра сильно солёная?
― Консерва же, где мне знать, чё там в ёй. Вроде, никто взад не приносил. Одну?
― Одну. И вот ещё… Шампанского бутылку.
― Во, классно-то, у нас всяко есть: и краснодарское со скидкой, и просекко, это из Италии, но без скидки.
― А настоящее, французское? Шампанское ведь только французское может быть.
― Да ты чё, бутылка-то больше пяти тыщ! Оно тебе надо? Да и нет у нас. Хотя…
― Есть?
― Блин, была бутылка, я её обратно-то отписала, раз не берёт никто. Щас найду, да где ж она… А вот, чё я говорила, пять четыреста! Обзывается ― Драппиер, чисто Франция. Одна бутылка и осталась, таких, кстати, нигде больше нет, не возят их больше-то.
― Правильно говорить: Драпье.
― И чё теперь? Пять четыреста! Другому всю зиму не просыхать на такие де́нюжки. Берёшь?!
― Да.
― Ох, у московских свои привычки! Или на комбинате вдруг премию дали?
― Ага. Как раз ― пять четыреста.
― Ежели так… Девки калякали, Рамилька-то в город зачастил… Профилактику делает, де потрогает, де подмажет.
― Заткнись, Пахомова.
― Молчу! Полный рот воды! Мандарины-то бу́дёшь брать? Жранья́ много не быва́т, я тебе новый ящик-то открою, ради такого дела…
С платьем и кружевным бельем Вера определилась ещё с вечера. А сейчас ― кухня. Вроде всё продумано и рассчитано, но время летит предательски быстро, уже почти четыре! Вдруг Вера охнула ― шампанское она мало того, что забыла в холодильник убрать, так ещё и возле батареи поставила. Что делать? Морозилка рыбой забита, разморозишь ― пропадёт. Хорошо хоть зима и мороз подходящий, и снега за ночь намело. Вера жила на первом этаже, балкона у неё не было. Набросив пуховик, она выбежала на улицу, поглядела вокруг, особо пристально ― на балкон Петра Семеновича, и быстрым движение сунула бутылку в сугроб. И бегом домой, в душ и к зеркалу, к зеркалу.
Звонок прозвенел минут на пять раньше назначенного времени. Да ничего, Вера уже была в полном боевом облачении. Пальто Рамиля показалось ей мокрым.
― Споткнулся тут. И в сугроб. ― смущенно объяснил Рамиль, ― Салям! Со Старым Новым!
― И тебя, ― улыбнулась Вера. ― Раздевайся, проходи, здесь вот ванная, я жду тебя в гостиной.
Рамиль вошёл в комнату, снова смущенно улыбнулся и перед тем, как сесть, поставил на стол бутылку французского шампанского «Драпье».
― Ой, а про шампанское-то я забыла! ― всплеснула руками Вера.
― Так вот, как раз. Французское, настоящее. Друг посоветовал именно такое, он с французами работает. Я и купил.
― В каком смысле «купил»? ― настороженно спросила Вера. Не узнать эту бутылку было невозможно.
― Ну как… В магазине. Но в хорошем, там палёнку не держат, ― сказал Рамиль, глядя на Веру честными глазами. Это был не розыгрыш. Это была ложь. У Веры похолодело внутри.
― А этикетка мокренькая чего-то.
― Так мы же с ней в сугробе лежали, ― рассмеялся Рамиль.
― Ах да, я помню, в сугробе, ― Вера попыталась взять себя в руки. ― Извини, я забыла спросить, что ты ешь, а что не ешь.
― Я всё ем, ― радостно отозвался Рамиль.
― По тебе не скажешь, ― заметила Вера, вспомнив, как летом он приезжал в обтягивающей футболке, с кубиками пресса. ― А я чуть зазеваюсь и сразу вес набирается.
― Ты очень красивая, ― сказал Рамиль.
― Вот как… Ладно, оливье с говядиной, яйца со шпротами, помидоры вот, сама закатывала, тут, как видишь, бутерброды с икрой, рыбка красная. Угощайся. И будет ещё пирог с капустой. Как бы, на горячее.
― Восторг! С чего начать?
― С чего хочешь. Начни с оливье.
― Отлично. Но сначала шампанское открою. Тебе же нравится такое?
― Нравится, ― кивнула Вера, закусив губу.
Какое-то время сидели молча. Рамиль ел, а Вера держала в руках бокал и не знала, что сказать. Потом зачем-то спросила:
― А почему ты не с семьей в праздник? ― прозвучало как-то зло. Но Рамиль не заметил.
― К родителям я на Новый год заезжал. Жены у меня нет, давно уже, развелись.
― А дети?
― Сын. Ему тринадцать. По воскресеньям общаемся.
― А зачем с женой развёлся? ― Вере не нравился тон, которым она задавала вопросы.
― Лучше спросить: зачем женился? ― не сразу ответил Рамиль, ― Она меня с армии дождалась. Мы гуляли-то перед призывом недели две. А она два года ждала. Я гордый ходил, у всех пацанов по-другому было. Потому и женился. Стали жить. Потом сын родился. А работа у меня всегда была в разъездах. С годами как-то стал понимать, что домой не хочется. Пока сын маленький был, конечно, к нему тянуло. А как подрос ― в компьютер уткнулся, отцу рад или не рад ― не понять. А жена только про деньги, других тем как будто нет. Ну да, согласен, денег всегда не хватает, но не воровать же идти. Я сколько мог зарабатывал, побольше других. И на себя не тратил. За лето на рыбалку если два разу схожу, то уже хорошо. Ремонт делал, по выходным ещё подрабатывал. А жена мне ― вот, я же тебя дождалась, а ты спиннинг купил. Я… один раз спиннинг купил, хороший и недорого. Как будто, ждать парня с армии это подвиг. Если любишь, то ждёшь. А если не любишь так и…
Рамиль замолчал, наполнил бокалы шампанским. Он был сильно взволнован.
― Нашла себе бизнесмена, сейчас с ним живет. Но меня заранее предупредила, чтобы без обид, по-честному. Я не возражал. Как живет ― не знаю, сын приходит― я не спрашиваю. Да и не спросишь, он как зайдет, сразу в компьютер и сидит там часами.
― Хочешь ещё салата? ― спросила Вера.
― Да. Вообще я оливье не очень… Моя… Ну, раньше в оливье всегда колбаса и морковка, а у тебя ничего такого нет и вкусно, очень.
― Я всё же химик, умею смешивать, ― Вера хотела улыбнуться, но получилось как-то вымучено.
― А я инженер-механик. И автоматику тоже знаю. Мне вообще-то не положено на гарантийное обслуживание ездить, это я директора упросил, чтобы тебя видеть.
― Меня? ― удивилась Вера. ― Что же ты раньше ничего не говорил? Ведь без малого два года знакомы.
― Сказали, что у тебя был кто-то.
― Кто сказал?
― Женщины.
― Хм… Странно. Но допустим. А что эти женщины сейчас говорят? Что у меня нет никого?
― Я не знаю, что сказать, ― взгляд Рамиля на мгновение стал по детски несчастным. ― Хотя нет, знаю, извини. Для меня каждый приезд в Нево́лжск, как праздник. Тебя увижу, и всё сразу иначе.
Как-то правильно и хорошо. Наверно, это неожиданно прозвучит. Точнее, наоборот. Или… Но не важно уже. Выходи за меня замуж, пожалуйста.

Веру била мелкая дрожь. Она пыталась глубоко вздохнуть, вздох получался прерывистым.
Вера смотрела на Рамиля и видела золотую фольгу стоящего между ними шампанского.
Зачем же он так, ну зачем. Лучше бы наелся и в койку потащил, да она бы только за. Утром встал и уехал, и ни о чем думать не надо, увидимся ещё ― хорошо, не увидимся и ладно. А он вон чего, на улице нашёл и к женщине пришёл, предложение делать. На всю жизнь, на всю жизнь с этой вот бутылкой. И что же мне теперь, что же, что...
― Ты… ― слова давались с трудом, ― ты не мог бы сейчас… уйти.
― Я что-то не так сделал? ― глухо спросил Рамиль.
― Нет, нет. Дело не в тебе… Как в таких случаях говорят, ты хороший, добрый, умный, замечательный. Но я прошу тебя уйти. Дело во мне, конечно, во мне, я не знаю, может в маме немножко, хотя причём тут мама, уходи, очень тебя прошу, пожалуйста. И забери с собой эту бутылку.
― Там уже нет ничего, ― сказал Рамиль, вставая.
― Тем более.

Вера вышла в прихожую, смотреть, как он одевается.
― Хочешь, я тебе в дорогу пирог заверну.
― Я не люблю капусту, ― ответил Рамиль и ушёл.

Закрыв за ним дверь, Вера вернулась в комнату, выключила свет. Стала видна улица, там снова была метель. Вера включила телевизор, ― давали новогоднюю программу, ― и, взяв мамин плед, свернулась под ним калачиком на диване.

Январь тянулся ещё долго. Февраль был побыстрее. Первого марта в небесной канцелярии как будто посмотрели календарь: ярко засветило солнце и всё стремительно стало таять. Никто не помнил такого тёплого первого дня весны. На работу Вера шла в зимних сапогах, обратно было впору надевать резиновые. У подъезда образовывалась огромная лужа, Вера пыталась её обойти по ещё нерастаявшим островкам снега, с острыми краями в чёрных крапинках. Отовсюду вылезал наружу мусор, накиданный за зиму с балконов ― окурки, презервативы, фантики, блеснула на солнце золотая фольга.
Стоп! Фольга?! Наступив в лужу, Вера нагнулась и вытащила из-под снега бутылку французского шампанского «Драпье». Этикетка тут же отвалилась, но не узнать эту бутылку было невозможно.
― Ой, ― сказала Вера.
Войдя в квартиру, она первым делом скинула промокшие насквозь сапоги, надела сухие носочки. Потом долго сидела на диване, пытаясь собраться с мыслями. Собравшись, взяла телефон и набрала номер.
― Что-то сломалось? ― спокойным голосом спросил Рамиль.
― Нет, оборудование в порядке. Я не по этому звоню. Дело в том, что… Ты не мог бы повторить вопрос?
― Так сломалось или нет?
― Ой, не про то. Знаешь, КВН когда показывают, там у них есть «разминка». Команде надо на вопрос ответить, а они, чтобы время-то потянуть, просят вопрос повторить.
― Я не смотрел.
― Если ты повторишь, что спрашивал у меня на Старый Новый год, то я отвечу: да, согласна.
Молчание было долгим, а потом очень долгим. Вера понимала, что ей лучше ничего не говорить и прошептала: «Слышишь?»
― По телефону неправильно, ― наконец отозвался Рамиль, ― Я возвращаюсь в Казань к длинным выходным, и восьмого марта приеду к тебе.
― Прекрасный подарок, ― тихо сказала Вера.
― Что? Не расслышал.
― Я буду ждать. Про капусту помню, а какой пирог твой любимый?
― Хм… Балиш с курагой.
― Вот такой и спеку.
― Ты умеешь?
― Я научусь.

©2021

В студенческий духовой оркестр народ записывался ради двух дополнительных баллов при распределении. Меня эти странные баллы не волновали, я был отличником, мне тупо нравилось дудеть. Еще мне нравилось слышать звучание оркестра изнутри, нравилось, что ноты намного проще фортепьянных, что за всякое торжественное мероприятие давали червонец, и что мне всё это легко давалось.
Но не те были времена, чтобы позволяли дудеть ради денег, баллов или удовольствия. В рамках идеологической борьбы нам было строго указано принять участие, защитить честь и не ударить в грязь на конкурсе самодеятельных оркестров ленинградских вузов.
Нашим оркестром руководил дирижер из театра музыкальной комедии. Высоких требований не предъявлял, но просил соблюдать порядок нот и не сбиваться с ритма. Новость о конкурсе почему-то его разволновала.
― Так ведь недолго и халтуру потерять, ― озабоченно сказал он, ни к кому не обращаясь.
Для выступления было выбрано попурри на темы песен советских композиторов. Впрочем, выбор был невелик ― либо попурри военных времен, либо не военных. Мы, конечно, выбрали военных и приступили к репетициям.
Каждую музыкальную линию вели несколько инструментов. За ритм отвечали большой и малый барабаны, первые трубы играли основную мелодию, вторые шли на терцию ниже, флейты свистели в облаках, альтовые и теноровые саксгорны упруго аккомпанировали, а мы, саксгорны баритоновые, степенно и зычно обогащали звучание контрапунктом. Туба, опорный бас, была одна, в малых оркестрах всегда одна туба, туба работает там, где уже никого нет, и её всегда хорошо слышно.
В нашем оркестре на тубе играл Шура Коцюбинский, по прозвищу Коц.
Небольшого роста, полноватый, в больших нелепых очках, Коцюбинский был горький пьяница, двоечник и гениальный электронщик. Вопрос про его отчисление из института стоял уже сам по себе. А всё, что звучало и светилось в общежитии, было собрано или отремонтировано его руками.
Широкую известность Коцюбинский приобрел благодаря случаю с Аналого-Вычислительной Машиной. У Коца органично получалось только пить и паять. Вне этих занятий он чувствовал себя плохо. На семинаре у доцента Златкина, терзаемый похмельной жаждой Коц облокотился на АВМ, отчего та съехала на пол и рассыпалась. Шурик ойкнул.
― Теперь-то вас, наконец, отчислят, ― обрадовался Златкин.
Коцюбинский потыкал пухлым пальцем в детальки на полу.
― Я всё починю, ― сообщил он уверенно.
― Две недели сроку, ― ответил Златкин, стыдясь собственного коварства.
Коварство доцента заключалось в том, что Аналого-Вычислительная Машина, изобретенная, если копнуть глубоко, в 1642 году, не работала ни дня. Большой железный ящик со множеством дырочек и лампочек никому не раскрывал своих секретов.
Некоторые утверждали, что кафедра держит этот хлам только ради спирта, положенного на протирку контактных групп.
Поэтому, когда через две недели Коц отремонтировал Машину, всеобщему удивлению не было предела. Убедившись, что АВМ работает, доцент Златкин поправил очки и сказал так: «Не уверен, что вы умеете читать, Коцюбинский. Но паяльником владеете виртуозно».
Коца снова не отчислили. Из-за двоек ему нужны были баллы, и он играл на тубе.
АВМ же проработала месяца два, после чего кафедральные лаборанты, разбавив спирт до состояния воды, спалили её окончательно.
Тем временем репетиции шли, конкурс приближался, а дирижер наш был всё грустнее. На генеральную репетицию он сумел затащить проректора и председателя профкома. Послушав наше попурри, руководство выписало материальную помощь, на которую из театра музыкальной комедии были приглашены для усиления профессиональные оркестранты. По одному в каждую группу инструментов, кроме тубы, разумеется. У меня, в баритоновой группе, это было очень уместно, поскольку второго баритона только что отчислили. Музыканты прибыли утром, в день конкурса.
― Зови меня Эдуардом, студент, ― инструмент у профессионала был не мятый и даже блестел, ― что лабаем?
― Попурри.
― Ну, пусть будет попурри. Пум, пум, пум-пум. ― Эдуард стал читать ноты, быстро нажимая на клапаны. ― Так, студент, смотри, здесь лабаем, и здесь лабаем, а здесь, вот эти такты, я один, без тебя. Осознал?
― Почему без меня? ― мне стало обидно, ― Я специально над этим пассажем работал, самое красивое место в партии.
― Ну, сбацай.
Я сыграл. Без ошибок.
― Так, студент, а теперь дядя Эдик.
Ноты были те же, но прозвучало гораздо громче, почти оглушило.
― Осознал, студент? Тебе смысла нет. Опять же, выйдешь со своей мятой мандулой на публику, разволнуешься и налажаешь.
― Может и не налажаю, ― возразил я.
― Запомни, студент. В духовом оркестре лажают все! Но лабух, в отличии от студента, лажает как?
― Редко? ― предположил я.
― Незаметно, ― поучительно сказал Эдуард, ― если, конечно, не накиряется, ― добавил он и на минуту погрузился в какие-то свои воспоминания.
На институтском автобусе, притихшие от ответственности, мы приехали в Дворец Культуры, где проводился конкурс. Как вскоре выяснилось, слишком рано, оркестров, выступающих до нас, было множество. Нам указали сложить инструменты в отведённую комнату и шататься по ДК, чтобы только за полчаса до выступления собраться и раздуться.
― Иначе, губы сядут, и будет пуф-пуф, вместо бям-бям. ― наглядно объяснил дирижер. ― Ничего не есть и не пить! Шура?
― Да слышу я, слышу, ― отозвался Коц.
В назначенное время, все, кроме него, были на месте.
― Где студент Коцюбинский? ― в ужасе вопрошал дирижер, тыкая дрожащей рукой в одинокую тубу.
― Он ноты забыл, ― объяснял кто-то, ― сказал, что поедет за нотами и успеет вернуться.
― Кто успеет? Коцюбинский успеет?
― А еще у него пиво было в сумке, ― зачем-то шепнул флейтист, будущий маркшейдер.
― Пиво… ― дирижер побледнел, ― Ну всё… вилы…
В тот день Коцюбинский потерял ноты. Он пошел их искать и потерялся сам. Очнется Коц через два дня у им же отремонтированного пульта охраны пивзавода имени Степана Разина.
Но что делать сейчас, когда через полчаса на сцену, а нет ни басиста, ни нот?
Выход, разумеется, только один ― надо искать Сашу Мацевича!
Саша Мацевич учился в институте бесконечное количество лет. Все эти годы он проводил в студклубе, принимая участие во всем, где была хоть какая-то музыка, будь то хор, театр или джаз.
Всегда улыбчивый, с тонкими усиками, которые делали его похожим на опереточного брюнета, Саша обожал осваивать разные музыкальные инструменты. Если почему-то у него не получалось сразу, что бывало редко, он удалялся от мира в дальний закуток сцены и через неделю-другую возвращался счастливый, с удовольствием играя на новом инструменте в любых, названных ему стилях. Саша любил музыку, а музыка любила Сашу.
Конечно, Мацевич не мог пропустить такое важное музыкальное событие и был где-то рядом. Его нашли с гобоем во рту, он изучал гобой, ему нравился звук.
― Саша, вынь гобой, бери тубу. ― взволновано говорил ему дирижер, ― Ты же сможешь на тубе, да?
― Наверное, смогу, ― отвечал Саша, ― не пробовал.
— Вот и отлично. Сашенька, у нас нет нот. Смотри, вот партия трубы, в каждом такте первая доля твоя, и желательно третья тоже, вот здесь тональность меняем, и здесь меняем, и ещё, где у трубы «до», у тебя «си бемоль».
Мацевич мельком глянул ноты, погрел мундштук, дунул. Звук получился плотный, бархатистый.
― А можно я на коде что-нибудь от души добавлю? ― спросил он дирижера.
― Сашенька, тебе всё можно.

На сцене яркий свет бил в глаза, в первом ряду белели строгие лица жюри, за ними темнота. От волнения, а может от избытка юных сил выступали мы с небывалым энтузиазмом. На миг исчезли неправильное дыхание, недотянутые нотки, заедающие клапана, на миг вместо всех эти мелочей мы ощутили музыку. Наши медные трубы пели! Да, все мы местами лажали, потому что в духовом оркестре все лажают, но делали это незаметно, как настоящие музыканты.
И лишь один инструмент не ошибся ни разу, лишь один голос, низкий, мощный, раскатистый, уверенно вёл за собой оркестр сквозь тональности и коду, искусно играя тембром, переходя от залихватского мажора к разрывающему душу минору военных дней. Саша, Саша, где ты сейчас?
Главного приза мы не получили. Но жюри разбиралось в музыке. В институт пришла почётная грамота, которая потом валялась в студклубе много лет. В ней было сказано:
«За блестящее выступление на конкурсе самодеятельных оркестров ленинградских вузов награждается Александр Коцюбинский».

©Сергей ОК
2019 г.

Таймырский огурец

Длинные огурцы тоже покупаю не особо, но я их уважаю. Это у меня с детства, часть которого прошла на юге полуострова Таймыр, в городе Норильске. Проживало там аж четверть миллиона жителей, и проживало весьма сплоченно. Вроде город большой, но в обычных больших городах всё время кто-то уезжает, кто-то приезжает, дороги кругом. А вокруг Норильска не было дорог, а была тундра, ночь и холод, вот все и жались друг к другу, как пингвины в пургу.
Овощи и фрукты завозили летом, в навигацию. Большей частью в консервах. В магазинах также широко был представлен «гювеч» ― кусок льда, с торчащим из него болгарским перцем и стручковой фасолью. Долгой полярной зимой свежим овощам было взяться неоткуда, самолетами, понятно, не навозишься. Другое дело – для научных целей!
Мама моя работа в институте сельского хозяйства Крайнего Севера, в отделе растениеводства. Звучит, согласитесь, нелепо. И люди честно делали свою работу, доказывая, что никакого растениеводства в тундре не было и не будет, но их, почему-то, не разгоняли.
Так вот, мамина начальница ухитрилась выписать с материка образец длинного парникового огурца. Огурец прибыл, был с осторожностью распакован, признан исправным и немедленно порезан по числу детей сотрудников лаборатории.
Мне достался кусочек толщиной в два моих тогдашних пальчика. Я как можно тоньше отрезал прозрачный кругляш, и, положив его на язык, ждал, почти не дыша, когда огуречный леденец растает. Того кусочка огурца хватило мне дня на два. От него, зеленого, веяло весной и счастьем.

Вести с полей
(основано на событиях)

«Приезжай, Синюхин, ко мне в деревню. Здесь у сеновала крыша дырявая. Можно потрахаться, а потом лежать, на звёзды смотреть. Тебе понравится. Вера».
Смска застала Синюхина в центре большого, задушенного летним солнцем города. Он как раз думал, в какую сторону идти и что там делать. Прочитав, ответил: «Е́ду», и пошёл на вокзал. «Станция Молоча́евка, деревня Нижние Чуме́йки. Там найдешь. Очень жду» ― сообщала Вера вдогонку.
После покупки билета ещё остались деньги. Везти в деревню цветы Синюхину не показалось разумным. Тоже и с водкой, всяко какая-нибудь баба Катя уже нагнала там бидон первача. Синюхин купил шоколадный ликёр, а на оставшееся взял многообещающую сосиску в тесте.
― Интересно, ― размышлял Синюхин, ― что Вера делает в деревне? Вроде, в педагогическом учится. Практика, наверное, или типа того.
За три часа пути Синюхин, крепко сжав бутылку, успел выспаться впрок. В Молочаевке было малолюдно, летали мухи. В Нижние Чумейки, как выяснилось, идти семь вёрст, если не заплутаешь. А коли повезёт, то можно на буханку подсесть, которая продукты возит. Спросив ещё пару раз, Синюхин вышел на нужную дорогу и бодро зашагал по ямам. Через полчаса его действительно нагнала «буханка», то бишь, всепроходимый фургончик ульяновского завода. Водитель, худой прыщавый парень с наколками на пальцах сам предложил подвезти:
― Чего, куда? В пионерлагерь?
― Да, ― подумав, согласился Синюхин.
― Правильно. Без мужика никак. А то деревня ― три с половиной бабки, и в лагере сплошь девки... гладкие. Я подкатил к одной, давай, говорю, чо кобенишься, ты же баба, ты ж без этого не можешь…
― И что? ― поморщился Синюхин.
― Смогла, ― вздохнул водитель. ― Там недалеко, на речке, тростниковые заводи. Щука клюёт ― милое дело. В воскресенье поеду рыбачить. Могу и тебя прихватить, выпьем.
― Было бы неплохо, ― согласился Синюхин.

Прокатившись по деревне, буханка неспешно заехала во двор лагеря. Вокруг всё блестело свежей краской, дети бегали туда-сюда. Первой к машине подошла Вера. Распущенные каштановые волосы, зелёные глаза, лёгкое платье, что очень ей шло ― Синюхин восхитился.
― Какая же ты красивая! ― сказал он.
― Какая? ― улыбнулась Вера.
― Самая, ― пояснил Синюхин, и наклонился поцеловать.
― На́ людях не будем, у нас строго. Надо же, приехал. Я как-то и не верила. Здравствуй, Синюхин. Ой, это мне? Ликёр? Шоколадочный? Да это ж мой любимый, наверное. А вот наш лагерь, летний, для детей из неблагополучных семей. Как тебе?
― Ну… чистенький.
― Так только что отремонтировали, ещё запахи не выветрились. А где твои вещи? Ты без вещей? Что, на чуть-чуть совсем, да?
― Спешить некуда, ― пожал плечами Синюхин. ― Могу и надолго. Работа тут есть какая-нибудь? Отпилить чего или закопать?
― Работы полно, куча всякой работы, но денег не дадут, не предусмотрено.
― Кормить хоть будут?
― Ой, это конечно! Еды у нас вагон и тележка. Каши на любой вкус. Вон, Филька ещё привез. А печенье опять тоже самое, что ж такое. Извини, надо продукты принять.
― Не вопрос,― Синюхин помог водителю отнести привезённые ящики в кладовую. Вера всё пересчитала и подписала бумаги. Филимон уехал.
― А начальство-то разрешит? ― спросил Синюхин.
― Начальство? Начальство… Сейчас спросим, ― голос Веры стал заискивающим, ― Верочка Сергеевна, позволите у нас молодого человека разместить, он нам в хозяйстве очень пригодится! ― сказав это, Вера смешно нахмурила брови и продолжила низким, грубоватым голосом, ― Ну… Ежели на девок не будет засматриваться, то пусть остаётся. На других девок, в смысле. Чтоб ни-ни! Обещаешь?
― Обещаю, ни-ни,― кивнул Синюхин.
― Ой как хорошо! Давай тебя сразу и покормим, проголодался же с дороги, пойдем.

Они зашли в столовую, где их встретила невысокая, плотно сбитая девушка с решительным взглядом.
― Галка, у нас гость, покормишь гостя? Он нам помогать будет.
― Синюхин,― представился Синюхин.
― Ломакина.
― Видишь, ― с гордостью добавила Вера, ― приехал, а ты сомневалась. Ну ладно, корми, а я в отряд зайду, тихо там как-то, подозрительно.
― Желаете грудки вальдшнепов со сморчками или удовлетворитесь утиным пармантье с ноткой томлёного лука? ― осведомилась Галка.
― Ржаные гренки и пиво, ― сказал Синюхин, усаживаясь.
― Ближайший аналог ― гречневая каша с тушенкой. Будешь?
― Да.
― Держи тарелку, хлеб-соль на столе, чайник рядом, вот котел, отскребай и накладывай. Желательно всё, а то мне его ещё мыть.
― Я помою, ― отозвался Синюхин.
― Правда? Фигасе. Ладно, я пойду тогда пока. Welcome, как говорится.
Каша была вкусная, но доесть было невозможно, выбрасывать же рука не поднималась. Синюхин вышел во двор спросить, не хочет ли кто-нибудь добавки. Вера, в окружении стайки девочек, рисовала что-то на большой доске. Синюхин направился к ней, с другой стороны к Вере приближался мальчик лет десяти, неся в руках что-то ржавое.
― Вера Сергеевна, смотрите что я нашёл, на космолёт похоже, только грязный!
― Мишка, вечно ты всякую дрянь таскаешь, брось немедленно, ― откликнулась Вера не оборачиваясь.
― Стой! ― закричал Синюхин, ― Стой! Не бросай! Стой как стоишь!
― Ой, мамочки! ― в ужасе вскрикнула Вера.
― Миша, ― Синюхин старался говорить спокойно, ― Не шевелись, замри. Это игра такая. Замри и стой. Вера, бегите все, быстро бегите, до ближайшего дома и укройтесь за ним. Вызови сапёров. Миша, я сейчас к тебе подойду и возьму у тебя эту штуку.
До мальчика было шагов пятнадцать, но Синюхин не ускорялся, чтоб не напугать ещё больше, руки у Миши заметно дрожали. К тому же он кашлял, убегающие в спешке дети подняли пыль.
― Так, я взял, держу, а ты медленно отпусти, всё, отпускай, вот, хорошо, молодец. Сделай большой шаг назад. А теперь беги за всеми, догоняй. Беги, беги, скорей!
Убедившись, что во дворе никого не осталось, Синюхин медленно подошёл к песочнице, как можно аккуратней опустил мишкин космолёт на песок и плавно разжал пальцы. Затем не бегом, но быстро, вышел со двора.
За первым деревенским домом Синюхина поджидали четыре перепуганные девушки и десятка два взбудораженных, запыхавшихся детей.
― А как сапёрам звонить, мы не знаем! ― бросилась к нему Вера.
― Ментам позвони, они разберутся, ― сказал Синюхин. ― Никого не забыли, все здесь?
― Все, все здесь, пересчитали дважды! ― ответили ему.
― Алё! Это из лагеря «Чунга-Чанга», который в Нижних Чумейках. У нас бомба! Что значит какая? Страшная!
― Немецкая, реактивная, от пятидесятимиллиметрового миномета. Корпус цел, ― подсказал Синюхин.
― Слышали? Ну вот! Хорошо, ждём, ― Вера опустила мобильник, ― сказали оцепить территорию и ждать.
― Круто, ― заметил Синюхин.
― А что у бомбы корпус целый ― это хорошо? ― спросила Вера.
― Нет, это плохо.
Их окружили дети:
― А если бомба взорвётся, мы умрём? Все?
― Все, ― сообщил Синюхин. Дети весело загалдели.
― Так, тихо! ― вмешалась Вера, ― Ничего у нас не взорвётся! А кто не будет слушаться, поедет домой и не узнает, чем закончилось. Понятно?
― Это они пока весёлые, ― пояснила Синюхину Галка, ― а через час устанут, проголодаются и плакать начнут.
― А как мы их ужином накормим? ― озаботилась Вера.
― Мешки надо раздобыть, ― сказал Синюхин, ― я с другой стороны в окно влезу и наберу чего-нибудь, там, хлеб, консервы, конфеты.
― Так вместе можем, ― вызвалась Галка.
― Нет, только я, ― отрезал Синюхин.
У Веры зазвонил телефон.
― Сапёры лишь утром приедут, ― сообщила она, поговорив, ― быстрее им не успеть. Где ночевать будем? Здесь жилых домов всего несколько, да и тесно там. А в заброшенных жутковато, там всё гнилое.
― Ты про сеновал упоминала, ― напомнил Синюхин, ― В какой стороне? Далеко от лагеря?
― Так, дети, сегодня ночуем на сеновале, приключения продолжаются. Сейчас идём по домам за мешками! Просим вежливо, но жалостливо! ― громко распорядилась Вера.
Пока искали мешки, Синихюн познакомился с двумя другими симпатичными девушками.
― Меня Леной зовут, ― сообщила рыжеволосая, с веснушками и серьгой в носу. Высокую, тёмноволосую девушку в больших очках представила Галка:
― А это Борц, наш фельдшер. Недавно замуж вышла.
Борц фыркнула.

Синюхину понадобилось пять подходов, чтобы в клетчатом бауле перетащить продукты, ложки-кружки, одеяла и прочее. Потом он растопил одолженный у бабы Нюры самовар, это оказалось самым сложным, проверил сарай с сеном на крепость. Взяв у той же бабы Нюры инструмент, сколотил новую лестницу. Вырыл два туалета, огородив съехавшим с крыши шифером. Тем временем, Вера с подругами накормили детей ужином, умыли колодезной водой, и, распределив по сеновалу, уговаривали спать. Дети отчаянно сопротивлялись. Синюхин, забравшись на сеновал последним, стал уже сомневаться, что дети вообще умеют спать, как вдруг за пару минут всё стихло. Вера нашла Синюхина в темноте и прильнула к нему.
― Спят?
― Спят.
― Крепко?
― Не настолько, ― хихикнула девушка.
Синюхин откопал в сене ликёр, открыл и вложил ей в руки.
― Ух ты, а сам будешь?
― Нет, для меня слишком сладкий, ― отказался Синюхин, поведя перетруженными плечами.
― Устал? Давай я тебе шею помну.
― Кто же так массирует? ― раздался где-то рядом полушёпот Галки, ― Вот сейчас покажу как надо. Ликёр, кстати, я тоже хочу.
― И я хочу ,― прошептала, видимо, Лена, появившись где-то возле синюхинского бедра.
― Чего хочешь-то, массаж или ликёр? ― уточнила у неё Галка.
― Всё хочу.
― Для успокоительного массажа нужно макушку чесать, ― сообщил голос откуда-то сверху и Синюхин почувствовал на себе ещё одни руки.
― Борц, а ты куда?
― Я медик, без меня вам нельзя.
Синюхину нравился обволакивающий его женский шёпот. Но поддерживать разговор сил уже не было, сон и усталость сморили его окончательно, он даже не различал кто целует его со словами: «Это на́ ночь, это не считается...»

Проснулся Синюхин от взрыва, далекого и глухого. Высунулся наружу: возле сеновала играли дети.
― Доброе утро! ― крикнула ему Вера.
― Сапёры прибыли?
― Да. Работают. Сказали, будут взрывы ― бояться не надо. Манную кашу будешь?
― Нет! ― испугался Синюхин.
― Тогда чаю попей с конфетами. Ступай к бабе Нюре, там Галка второй отряд кормит.
― А кто самовар растопил? – удивился Синюхин.
― Да никто. У бабы Нюры чайник электрический нашёлся.
― Вот как. Ясно. ― Синюхин слез с сеновала, ― Тут где-то речка есть. Может туда двинем, пока сапёры работают?
― Не, мы туда не ходим. Там глубоко. Мы только на ручей. А ты сходи, конечно. Всё равно делать нечего, только ждать. Вон там тропинка вдоль огорода, по ней вниз, километра два.

Речные берега были заболочены, Синюхин долго искал спуск к воде. Найдя, с удовольствием искупался, прополоскал одежду, высушил на солнце. К полудню вернулся в лагерь.

Во дворе стояли две машины разминирования, ходить можно было только по дорожке, обнесенной яркой лентой. Вера снова встретила его первой:
― Лагерь эвакуируют. Сапёры ещё четыре мины нашли, говорят, им тут работы на неделю, не меньше. А нас отправляют в «Звёздочку» и в «Огонёк», на уплотнение. Скоро автобус приедет. С собой сказали постельное белье взять и личные вещи. Продукты не надо, их уже списали. Ой, а вот и автобус. Поможешь грузиться?
Простыни и одеяла Синюхин придумал увязывать в плотные тюки, но автобус был маленький и они с водителем замучились утрамбовывать багаж. Наконец, можно было уезжать.
Вера, Галка, Лена и Борц стояли у открытой автобусной двери. Лица у всех были унылые.
― А меня уволили, ― всхлипнула Вера, кивнув на мобильник. ― На комиссию вызывают. Господи, я была-то «и.о.», куда ж меня ещё увольнять?
― Короче, резко спала улыбка с наших лиц, ― сказала Галка, обращаясь к Синюхину.
― Наверняка какая-нибудь неблагополучная мамаша уже успела нажаловаться, ― мрачно предположила Лена.
Синюхин обнял Веру за плечи:
― Тогда зачем тебе ехать? Останемся здесь. Жить будем на сеновале, продуктов навалом, часть на самогон обменяем. У кого тут самый вкусный самогон?
― У бабы Кати, конечно, ― живо откликнулась Галка. Лена и Борц кивнули в знак согласия.
Вера потёрлась щекой о синюхинскую рубашку.
― Я так не могу. Я должна детей сдать.
― А я могу, ― вдруг заявила Галка. ― Сеновал, самогон, всё как учили. В университете.
― И я могу, ― сообщила Лена.
― И я, ― начала было Борц, но была одёрнута Галкой:
― Ты-то куда, ты же замужем, забыла?
― Упс, всё, я не могу, ― спохватилась Борц.
― Получаемся только мы с Ленкой. Ты как, Синюхин, двоих потянешь?
― Потянет, ― обречённо вздохнула Вера.
Помечтав пару секунд, Синюхин сказал:
― Я начальству обещал, что ни-ни. Дети, кстати, уже запарились в автобусе, а нам их ещё сдавать. Поехали.

И махнул рукой.

©Сергей ОК, 2021

Магическое число

Не проучивший в универе и года, я загремел в одну южную и негостеприимную страну. Откуда был доставлен в ташкентский окружной госпиталь, где хирург Слизкий приказал мне ходить.
— Ходить обязательно. Походил, отдохнул и снова пошёл.
— Товарищ майор, так швы же разойдутся.
— Швы — моя забота, а твоя забота — ходить. Вышел из палаты и по коридору, потихоньку, а к концу недели уже до крыльца. А потом и на улицу, вокруг корпуса обошел и в палату. Только так, никак иначе.
Свои нелепые перемещения вдоль стеночки я придумал называть забегами. А ещё начал считать шаги, чтобы потом достижения оценивать. В первом забеге было шагов пятьдесят. Обратно меня принесли. Коридор казался бесконечным, но через три дня я прошёл его полностью. А затем были и крыльцо, и улица. Не сразу, не быстро и не легко, но пришёл день, когда я обогнул наш белоснежный корпус и вернулся в палату. Насчитав 828 шагов.

Через три года, на весёлом и пьяном студенческом слёте я вышел в финал борьбы на руках. Противостоял мне прикладной математик Кобыла. Он был чертовски силён и очень любил персики. Манили фрукты и меня. Коробка персикового компота в то скудное время была более чем достойной наградой. Но главное, что рядом была моя девушка. Прекраснейшие глаза на свете смотрели на меня и упасть в этих глазах я никак не мог. И вот уже, под общий гогот и улюлюканье, я преклоняю колено перед любимой и, протягивая завоеванный трофей, прошу стать моей женой.
— А если я не соглашусь, ты мне консервы оставишь? — спрашивает она.
— Да, — отвечаю я, успев страшно испугаться. Вокруг все притихли.
— Я согласна, — ласково произносит любимая, — куда уж тут денешься.
Веселье продолжилось. Персики пошли на общий стол и, судя по жалобам, почти все были съедены Кобылой. Кстати, в коробке было восемнадцать банок (8+2+8).

А время обжигало нам лица. Старые законы отмирали, новые устанавливались силой. Снова засвистели пули, но мимо, мимо. И не было для меня большей радости в те шальные годы, чем возвращаться домой, в нашу первую однушку, номер 82, на восьмом этаже.

Но вот ревущие девяностые откатились от нас, один за другим. Несмотря на усилия правительства, стало возможно жить созидательным трудом. Желания превосходили возможности, в каждой мелочи таилась засада, но были и неожиданные удачи. Экспортный контракт, первый и сразу с американцами. Не сильно выгодный, но очень престижный. В дубравах Северной Каролины гнездилась штаб-квартира нашего заказчика и я часто звонил туда, сразу запомнив код: "828".

Стихли амбиции молодости. Командных высот не захвачено, но блиндаж оборудован надежно. Желания и возможности подружились, ну, почти подружились. В жизни стало мало событий, но сама жизнь обидно ускорилась. Желая замедлить, я зашел как-то в фотомагазин. Мало что зная о цифровых аппаратах, слушал вполуха продавца, пока не увидел SONY 828. Не купить такую фотокамеру я, разумеется, не мог. С той соньки началось моё увлечение фотографией.

Звонит сын. Я радуюсь.
— Алё?
— Пап, у нас викторина, у меня есть звонок другу и я позвонил тебе, времени в обрез, последний вопрос, счёт на секунды! — я с трудом улавливаю смысл его скороговорки, — Пап, самое высокое здание в мире какой высоты? Ты должен знать!
Должен? Да, наверное, должен, видел я этот арабский небоскреб, сколько же оно... что там гид говорил...
— Пап! Время заканчивается! Сколько метров???
— Восемьсот двадцать восемь! — кричу в трубку и замираю. Пара секунд — и слышу взрыв аплодисментов, похоже, угадал. Или вспомнил. Или угадал. Звонок прерывается.

Жду, что сын перезвонит. Не то чтобы ради спасибо... Просто, путь позвонит, скажет, что это сейчас было. Но нет. Ему восемнадцать (8+2+8), и у него много важных дел. Он только что выиграл какую-то викторину. С моей помощью, правда, ну а с чьей же ещё... Опять же, профессор Кобыла его хвалит.
А мне пора в ежевечерний забег по набережной. Нет, я не бегаю — хожу, просто так называю.

©СергейОК, 2020 г

В начале века наш коммерческий отдел бухал постоянно. От избытка сил, от ставших, наконец, ощутимыми заработков, от счастья, что выжили в лихие годы, а впереди целая вечность. Впрочем, никто настолько глубоко не мыслил, пили просто так, для веселья. А по выходным всем отделом ездили то на рыбалку, то за грибами.

Начальник отдела ― Саша, так к нему все обращались. Прирожденный лидер, трудяга и тот ещё бухарик. Было в отделе двое Васильевых. Не родственники. Старшего называли Мишей, младшего, долговязого и зубастого ― Рашпилем. Кирилл Токарев для всех и всегда был «Вилли». А приписанного к отделу водителя Антона Павловича Чехова называли полным именем, поскольку смешнее уже не придумать.

В последнюю пятницу августа отдел набухался раньше обычного. А надо было ещё сделать недельную инвентаризацию и подготовить бумажки к понедельнику. На это уходило обычно часа три, компьютеры тогда работали медленно. Саша, каким бы пьяным не был, к работе относился ответственно.
― Стоп! ― громко скомандовал он, ― Руки с клавы убрать, компы выключить. Сейчас жребий кинем, кому повезёт на выходных прийти сюда трезвым и доделать склад.
Жребий выпал Мише.
― Ну только не это… А как же Карелия? Я же не смогу в воскресенье с вами в лес поехать, ― расстроился Миша, заядлый грибник, ― В субботу к нам тёща приезжает!
― Ничего не поделаешь, на жребий не обижаются. ― ответили ему.
Миша тяжело вздохнул и высказал в адрес тёщи ряд критических замечаний, крайне неприличного содержания.

Ранним воскресным утром Саша, Вилли, Чехов и Рашпиль выехали за грибами. Прибыв на новое, заранее выбранное место, они позавтракали, обсудили примерный маршрут и контрольное время возращения к машине. Беспокоиться, впрочем, надо было только за Рашпиля. Уроженец поволжских степей был совершенно беспомощен в карельском лесу. Саша указал Рашпилю идти за ним и не отставать.
― После тебя же ни одного гриба не найдешь. Опять поганок насобираю, ― начал жаловаться Рашпиль, когда они углубились в лес. ― Может я сбоку пойду, параллельным курсом?
― Ну иди, только из вида не теряйся, ― разрешил Саша.
Погода была отличная. Солнце сквозь сосны подсвечивало мох. Через какое-то время путь грибникам преградило болото. Стали обходить, вдоль болота рос мелкий кустарник, из-за которого и в пяти шагах трудно было разглядеть человека. Саша ввёл дополнительные меры безопасности:
― Я тебя кричу «Э-ге-гей!», а ты кричи в ответ, понял?
― Э-ге-гей, ― подтвердил Рашпиль.
Болото обходили долго, перекрикивались. Зато, как только начался сухой лес, пошли грибы. Маслят и моховиков Саша не брал, искал посерьезнее. Встречались подберезовики, но большей частью червивые. Стали попадаться белые – один, второй, а потом сразу штук семь рядышком. И целая поляна груздей.
― Э-ге-гей! Сюда иди! ― прокричал Саша и принялся наполнять корзины.
Минут через пять на поляну вышел Антон Павлович Чехов.
― Смотри, грибов сколько! ― радостно сказал ему Саша, ― А Рашпиль где?
― Не знаю.
― Э-ге-гей! ― крикнул Саша.
― Э-ге-гей, ― негромко отозвался Чехов.
Саша поморщился от дурного предчувствия.
― Антон, кто мне сейчас э-ге-гей из леса кричал, ты?
― Я.
― И давно ты мне э-ге-гей кричишь?
― Я болото обходил и услышал. С тех пор и кричу.
― И Рашпиля не видел?
― Никого не видел, ни Рашпиля, ни Вилли.
― Да Вилли-то что будет, он лесной человек. А вот Рашпиль…
Саша откинул крышку мобильника, связи не было.
― Так, Антон Палыч, быстро всё здесь собираем, и топаем обратно, Рашпиля искать.
Саша и Чехов вернулись к болоту, долго ходили вокруг, кричали. Никаких следов Рашпиля не было. Зато время от времени на мобильнике появлялась связь на полполоски.
― Стой на месте! Или ходи по кругу! Сам ничего не делай! Понял!?― орал Саша в трубку.
― Надо спросить, какие над ним облака, ― советовал Чехов.
― Да не слышно ничего, ― Саша в сердцах захлопнул мобильник. ― Куда же он делся…
Часа через два Саша и Чехов вернулись к машине. Там их поджидал Вилли с полной корзиной белых. Решили ездить по дороге туда-обратно и сигналить, постепенно расширяя обхват.
Рашпиля нашли в четырёх километрах от места стоянки. Без корзины, с мокрыми до колен ногами, и сильно пьяного, хотя никто не помнил, чтобы у него с собой было.
― Я мобильник в болоте утопил, ― первым делом пожаловался он.
― Хм, кому же я тогда звонил? ― удивился Саша.

На подъезде к городу у Саши заверещал телефон.
― Саш, привет, это Миша. Слышишь меня?
― Слышу, как там склад, сделал? ― устало спросил Саша.
― Нет, конечно.
― Что значит «конечно»?― голос у Саши стал строгим.
― Ты же сказал ничего не делать.
― Я?
― Да. А ещё сказал на месте стоять или ходить по кругу. Несколько раз звонил!
― Ну… Так ты по кругу походил? И постоял? Тогда нормально всё, можешь делать склад, ― Саша еле сдерживал смех, ― Да тихо вы все, чего ржёте, мне Мишу не слышно.
Но Миша и сам уже смеялся в трубке:
― Рашпиля-то нашли?
― Нашли. Под ёлкой, бухого.
― Под ёлкой, бухого…― мечтательно повторил Миша. ― Завидую!

Молодость моя,
молодость,
в каком лесу бродишь ты без меня,
весёлая и пьяная...

©СергейОК

Утренняя шурпа

Друга моего, Анварбека, в Петербурге часто останавливают полицейские. И я могу их понять, ведь Анварбек похож на нелегального иммигранта больше, чем все, когда-либо виденные мною представители этого сословия. У него отсутствующий взгляд, сложного силуэта одежда и чёрные руки слесаря. Анварбек ― художник, кузнец, ювелир. Его работы выставлялись в Эрмитаже, их покупают в частные коллекции.
― И ведь что самое обидное, ― жалуется Анварбек, ― ну проверили разок, запомнили и отпустили, так нет же, каждый раз новые полицейские, хотя я из своего района почти не выезжаю! Здесь слишком много полицейских!
У Анварбека нет банковских карт и счета. Всякий раз возникает проблема, когда ему хотят деньги перевести, особенно в валюте. Живёт Анварбек один, в маленькой квартирке на проспекте Сизова, еду дома не готовит ― на кухне у него небольшой горн.
Я рассказываю ему про рестораны авторской кухни, как там интересно и вкусно, и вообще, говорю, в центре Петербурга очень красиво.
― Там ещё больше полицейских! ― пугается Анварбек, ― А из еды нет ничего вкуснее утренней шурпы, точно тебе говорю!
― А что это ещё за блюдо такое? Чем от обычной шурпы отличается? ― удивляюсь я.
― Вах! ― взгляд Анварбека становится чуть менее отсутствующим, ― это вчерашняя шурпа, которую недоели, и она всю ночь тебя ждёт, и утром ты приходишь ― и она твоя.
― А куда приходишь-то?
― Как куда… Поесть. Официантку там зовут Шахло, такая красавица! Ты, вот что, утром приезжай ко мне, на Сизова, и пойдем шурпу кушать. На угол, к магазину, где шаверму дают.

И вот, сам себе не веря, я оказался утром на проспекте Сизова.
― Зайди за мной, пожалуйста, ― попросил Анварбек, ― а то меня по дороге полицейские остановят и ты меня ждать будешь долго.
Я поднялся к нему на девятый этаж. Анварбек показал свою новую работу, безумной красоты фантазию на тему пчака ― узбекского ножа.
― Соседу подарю, ― сказал Анварбек, ― Чтобы не обижался когда шуму много. Как думаешь, возьмёт?
― Ну… Я бы взял, ― ответил я не совсем искренно, на секунду представив себя соседом кузнеца.
Мы вышли из дома и, щурясь на зимнее солнце, подошли к угловому универсаму. Сбоку к магазину притулился киоск с шавермой, над ним было кафе с немыслимым названием «Афрасиаб».
Нас встретил суровый интерьер и очаровательная девушка Шахло. Не прошло и минуты, как подали шурпу.
С первой ложки Мир, за редкими исключениями, исчез для меня. С последней ложкой нехотя начал возвращаться.
― Да это же чудо какое-то! ― пролепетал я ошеломленно, ― Фух, ещё, наверное, попрошу, ещё порцию.
― Не надо, ― остановил меня явно гордый собой Анварбек. ― Лучше чай будем пить. С чабрецом. Умеренность ― союзник природы и страж здоровья. Так сказал великий мудрец Абу-ль-Фарадж бин Гарун.
― Хм… Знаешь, имя мудреца как-то впечатляет больше, чем эта мысль.
― Хорошо, тогда так: Ешь столько, чтобы тела зданье не гибло от перееданья.
― Это посильнее. Кто сказал?
― Абдуррахман Нуреддин ибн Ахмад Джами.
― Ух ты. Но такая шурпа… Такая…
― Человек живет не тем, что он съедает, а тем, что переваривает.
― А вот это мощно. Убедил. Кто сказал? Авиценна?
― Абу́ Али́ Хусе́йн ибн Абдулла́х ибн аль-Ха́сан ибн Али́ ибн Си́на?
― Да.
― Нет.
― А кто?
― Бенджамин Франклин.
― О, боже! Хорошо, пусть Франклин, но скажи мне эти слова по восточному, мне нужен мостик от утренней шурпы в мой Петербург.
Анварбек улыбнулся и, подумав секунду, то ли произнес, то ли пропел что-то стройное и шелестящее. Шахло в углу захихикала.
― Скоро весна! ― подумал я.

2020 г. ©СергейОК

Был в нашей группе студент Шурик Коцюбинский, по прозвищу Коц. Небольшого роста, полноватый, в больших нелепых очках Коц был горький пьяница, двоечник и гениальный электронщик. Вопрос о его отчислении из института не ложился никогда. А всё, что звучало и светилось в общежитии было собрано или отремонтировано его руками.
Известность Коцюбинский приобрел благодаря случаю с Аналого-Вычислительной Машиной. У Коца органично получалось только пить и паять. Вне этих занятий он чувствовал себя плохо. На семинаре у доцента Златкина, терзаемый похмельной жаждой Коц облокотился на АВМ, отчего та съехала на пол и рассыпалась. Шурик ойкнул.
― Теперь то вас, наконец, отчислят, ― обрадовался доцент Златкин.
Коцюбинский потыкал пухлым пальцем в детальки на полу.
― Я всё починю, ― сообщил он уверенно.
― Две недели сроку, ― ответил Златкин, стыдясь собственного коварства.
Коварство доцента заключалось в том, что Аналого-Вычислительная Машина, изобретенная, если копнуть глубоко, в 1642 году, не работала ни дня. Большой железный ящик со множеством дырочек и лампочек никому не раскрывал своих секретов. Некоторые утверждали, что кафедра держит этот хлам только ради спирта, положенного на протирку контактных групп.
Поэтому, когда через две недели Коц отремонтировал Машину, всеобщему удивлению не было предела. Убедившись, что АВМ работает, доцент Златкин поправил очки и сказал так: «Не уверен, что вы умеете читать, Коцюбинский. Но паяльником владеете виртуозно».
Коца снова не отчислили. АВМ же проработала месяца два, после чего кафедральные лаборанты, разбавив спирт до состояния воды, спалили её окончательно.

Здоровый завтрак

Сквозь утренний сон слышу голос жены:

— Я тебе киноа сварила. Поешь! Очень полезная! Нам сказали киноа есть обязательно! Ну всё, я на фитнес, пока!

Проснулся, зарядку сделал, оголодал. На кухне — киноа в кастрюльке. Понюхал, пожевал, так и есть — очень полезная, лебеда эта американская, фрукт заморский.

Мелко нарезал сала с прожилками, раскалил сковороду, кинул. До первых шкварок, без фанатизма. Затем сыра набросал плавиться, подождал пока тонкий край у борта сковороды потемнеет. Засыпал киноа, перемешал. Добавил зиры. Пару лет назад купил ведёрко зиры, теперь всюду сыплю, когда жена не видит. Поперчил. Ещё раз помешал. Пока суть да дело мелко порезал лук, укроп и кинзу. Выключил огонь, переложил в большую тарелку, густо посыпал зеленью. Размышлял про помидор, понятно, что нужен, но резать ли? Решил не резать, положил целиком в тарелку, уселся за стол, приступил к трапезе. Поскольку есть надо медленно, включил телевизор, чуть не нарвался на политическую программу, — скорее переключать! — остановился на фильме про бурундуков. Как живут, чем питаются. Хорошо, познавательно. На рекламе сварил кофе.

Жена звонит:

— Киноа нашел? Съел?

— Съел.

— Понравилось?

— Очень.

— Вот видишь! Завтра зелёную гречу сварю!

— Конечно, милая, как скажешь.

(С)Сергей ОК

1894

отрывок из повести «Морковь против Оливье». Продолжение, предыдущие части:
Дело купца Трузе https://www.anekdot.ru/id/1162782/
Тайна Мастера https://www.anekdot.ru/id/1163973/

Погода была для Петербурга неожиданная: сухо и солнечно. Михаил Васильевич решил не брать извозчика, а пройтись пешком. Да и домой, в пустую квартиру, ему не хотелось. Немного погуляв по Университетской набережной, он свернул на 6-линию к Андреевскому рынку, чтобы пройтись по мясным рядам. Внимание его привлекла вывеска у одного из трактиров: «Оливье от Оливье». Михаил Васильевич вошёл внутрь и застал скандал. Сидевшая за столом миловидная барышня чем-то отчаянно возмущалась, чуть не плача. Нависший над ней чернобородый трактирщик с серьгой в ухе громко ругался в ответ.
― Ты что, любезный, на барышню орёшь? ― вмешался Михаил Васильевич.
― А вы ещё кто такие? ― огрызнулся мужик.
― Надворный советник Игнатьев, ― сообщил Михаил Васильевич строгим тоном.
― Э-э-э, ваше благородие…
― Ваше высокоблагородие.
― Извиняйте, ваше высокоблагородие, тут дело пустяшное, мне от этой и денег не надо, пусть только уйдёт отсель, а то будет здесь меня учить всякая…э-э-э…курсистка.
― Да вы посмотрите, господин надворный советник, что они мне принесли под видом «оливье», ― барышня, с видом взъерошенного боевого воробышка, подвинула в сторону Игнатьева стоявшую перед ней тарелку.
― Оливье? ― Михаил Васильевич с интересом осмотрел содержимое, ― Нет, это совсем не похоже. Мне ведь довелось отведать это знаменитую закуску в исполнении самого месью Оливье, в восемьдесят втором, на выставке. А здесь какое-то непотребство, да ещё и морковь покрошили.
― А у меня на кухне тоже Оливье готовит, самый что ни на есть. Семья то у них, видать, большая. Так что у нас без обману, ваше высокоблагородие, всё чин по чину.
― Вот как? А позови сюда, любезный, твоего Оливье. Хотелось бы взглянуть.
― Да ради бога, ― согласился чернобородый и зычно рявкнул вглубь трактира, ― Жак! Вьянзиси! Ан месью вё тэранконтре!
Из-за кухонной двери выглянул кудрявый юноша, весьма похожий на француза.
― Да какой это Жак Оливье?! ― всплеснула руками барышня, ― это же Бенька Столов! Мы с ним на поварских курсах учились. Только его выгнали за кражу вестфальского окорока.
― Ты чего, Пелагея, городишь! ― немедленно отозвался юноша. ― С какой бы стати мне свинину красть?
― Эка ты русский язык сразу выучил, ― недобро пробасил трактирщик и двинулся на Беньку. Тот вмиг исчез за кухонной дверью.
― Полагаю, нам лучше покинуть это заведение, ― обратился Игнатьев к барышне, ― денег с вас не требуют, а оставаться здесь совершенно ни к чему.
Они вышли на улицу.
― Михаил Васильевич Игнатьев, к вашим услугам.
― Пелагея Павловна Александрова, ― ответила барышня, достала платочек и промокнула им уголки глаз.
Игнатьеву всё понравилось, и платочек, и прочее.
― Так вы обучаетесь на поварских курсах? У Федора Андреевича Зееста, полагаю?
― Уже окончила. А сейчас беру уроки у господина Астафьева, в паштетной мастерской.
― Как это чудесно! В паштетной мастерской! ― рассмеялся Игнатьев.
― Вы напрасно так, ― со всей серьёзностью возразила девушка, ― приготовление паштета требует многих знаний и большого терпения.
― Разумеется, Пелагея Павловна. Не извольте сомневаться, я весьма ценю паштеты, особенно от господина Астафьева. Но скажите, откуда у вас такая убежденность в отношении салата оливье? Ведь вы, в силу возраста, никак не могли кутить в московском «Эрмитаже» в те добрые времена, когда сам Оливье там распоряжался.
― Ох, ― сказала барышня, и лицо её стало задумчивым, ― я ведь росла в этом самом «Эрмитаже». Дядюшка был добр ко мне.
И Пелагея Павловна рассказал Игнатьеву историю из своего детства. Услышанное привело Михаила Васильевича в немалое волнение.
― Удивительно! Как же это удивительно! ― воскликнул он, ― а ведь знаете, я редактирую журнал «Наша пища», даже иной раз пишу там ― вам одной откроюсь ― под псевдонимом Вебе. И в мартовском номере я попытался составить рецепт салата Оливье, основываясь на своих воспоминаниях.
― Я читала, ― улыбнулась барышня.
― Читали? О, боже! И какое же будет ваше суждение?
― В общих чертах верно. Можно трюфель добавить.
― Шоколадный?
Пелагея Павловна звонко рассмеялась.
― Как смешно вы шутите, Михаил Васильевич!
― Счастлив, что смог вас порадовать, ― отозвался Игнатьев, весьма довольный собой, ― быть может и ещё смогу, если вы не спешите, конечно.
― Не спешу, ― сообщила Пелагея.
Тем временем они миновали шумные хлебные палатки с калачами, ситниками и сайками, обогнули скученные у рыночных ворот телеги с мешками, кулями и чанами. Пройдя по Большому проспекту, свернули на 3-линию, где было уже не слышно баб, торгующих селёдкой на крик, по копейке за хвост. И вошли в Румянцевский сад.
― Так вы журналист?
― Нет, я ветеринар, магистр ветеринарных наук, городовой ветеринар Санкт-Петербурга. Читаю лекции по мясоведению, здесь неподалеку, в университете. Кулинария же моё увлечение, и, не стану скрывать, весьма сильное.
― Ох, я же читала вашу статью о мерах против заражения пузырчатой глистой!
― Вот как! ― восхитился Игнатьев, ― это ведь весьма важный вопрос! А о способах уничтожения трупов заразного скота читали?
― Нет!
― Хотите расскажу?
― Конечно!
Майское солнце светило сквозь юную листву, дети заливались смехом, убегая от нянюшек. Михаил Васильевич поведал своей спутнице о многих ветеринарных открытиях, а затем начал говорить про войну, Балканы, и как турецкая пуля убила под ним лошадь. Заметив слёзы на глазах девушки, Игнатьев устыдился и повёл разговор о новом микроскопе, только что полученном от Цейса. Возможности оптического прибора заинтересовали Пелагею Павловну, и ей тут же была обещана возможность поглядеть через него на глисту. Вскоре они покинули сад и пошли вдоль Невы, по набережной, обсуждая различия харьковской и варшавской схемы сортировки мясной туши. У Дворцового моста Пелагея Павловна заметила, что некоторые лодочки по форме напоминают ей расстегаи. Игнатьев спохватился, свистнул извозчика, и они помчались на Владимирский, в трактир Давыдова, где у Михаила Васильевича как у литератора были особые привилегии, а рыбные расстегаи славились на всю столицу.
Расстегаи Пелагея Павловна похвалила, налимью уху одобрила, а вот гусиный студень собралась критиковать, но тут к ним подошёл очень рослый, косая сажень в плечах, господин. Да так быстро, что девушка чуть было не испугалась. Но Игнатьев вскочил ему навстречу. Они радостно обнялись.
― Дима!
― Миша! Рад тебя видеть, дорогой. А я с Саперного семеню, аж запыхался, извозчик-то меня не берёт, говорит, рессоры проломлю. Ну представь же меня очаровательной барышне.
― Пелагея Павловна, вот, наш брат ветеринар, а нынче известный писатель, да вы, верно, читали, Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.
Дмитрий Наркисович вдруг преклонил колено и, оказавшись вровень с сидящей девушкой, спросил:
― Ну, Пелагеюшка, не томи, читала? Что больше прочего полюбилось? Про Серую шейку, да?
― Я о вас, конечно, слышала, Дмитрий Нар…нар…
― Дима! Для мишиных друзей я ― Дима! Так и зови. Почту за честь.
― Да, да. Видите ли, я сейчас учусь и читаю только книги по предмету, по кулинарии. И ещё по мясоведению, ― добавила Пелагея Павловна, мельком взглянув на Игнатьева.
― И чудесно! ― неожиданно одобрил Мамин-Сибиряк и не без труда поднялся с колена. ― Правильно! Вот я недоучился, а сколько бы мог кобыл спасти! Миша, Поля, простите, встреча у меня с Федькой Фидлером, а он немец, опоздаю – помрёт, я уж к нему бежал, да вас приметил, а вы на сладкое пирог с крыжовником попробуйте, ох, хорош!
Они и в самом деле взяли пирог с крыжовником, Игнатьев рассказал и о других своих друзьях, а Пелагея Павловна слушала его совершенно счастливая. Когда Михаил Васильевич упомянул вскользь, что с женою они разошлись, Поля подумала, что будь такой человек её мужем, она бы с ним ни за что не рассталась.

©СергейОК, 2020г.

Отец года

― На прошлой неделе забирал сыновей из лагеря. А там администраторша, Ирина Гандоновна, с вечера ещё смски разослала: «Уважаемые родители! Прошу не опаздывать, после двенадцати ваши дети будут ждать на улице!». Понятно, что понты, но на улице минус шестнадцать, стрёмно как-то. Лагерь от школы тхеквондо. Клёвая школа, кстати. В этом году даже зимнюю форму пошили, чёрно-белую, с оранжевым иероглифом, чтобы детей легче было в снегу искать. Младший мой, ему восемь, чемпион. В весовой категории ноль с плюсом. А старший сопли жует, десять ему. Хорошо между собой не борются, а то бы младший старшего уделал, несмотря на вес. Была бы психотравма. А может и обошлось, старший разбросанный такой, за всё хватается и бросает с полдороги. Младший ― совсем другой, сидит, молчит, как будто его медитировать научили. А потом ― херась! ― и чемпион, ― херась! ― и отличник.
До лагеря чистой дороги ― два часа. Я вышел в девять, чтобы с запасом. Завёлся сразу. И тут сосед бежит с крокодилами. Пришлось прикуривать ему, время тратить. По городу ― плотно, все куда-то наладились в последней день каникул. На трассу выехал, крейсерскую скорость набрал ― и на тебе в жопу вымпел ― затор! Молоковоз и три долбодятла в анальном контакте. Пока пробка рассасывалась ― весь запас растаял. Е́ду уже впритык, очкую, «и мальчики замёрзшие в глазах».
На подходах к лагерю дорога по лесу, выеблины да колдоёбины, а указатели мелкие, еле видно. Не туда свернёшь ― и коня потеряешь и репутацию. А перед лагерем опять пробка, уже из родителей, кто вперёд, кто назад, маневра нет, сугробы. Яжемать на яжебабушке, лучше не встревать ― угандошат сразу. В общем, возле лагерного КПП я был в двенадцать с минутами. Гляжу ― стоят два пингвина, иероглифами подсвечивают. Ещё и в масках, но это даже лучше, теплее. Живо, кричу, в машину оба. Вещи закинул, тренеру кивнул и отъехал. «Не замерзли?» ― спрашиваю. А они уже в смартфоны уткнутые, им уже ничего больше не интересно.
Минут двадцать из лесного квеста выбирался. Выехал, наконец, на трассу, только разогнался ― звонок, администраторша:
― Эдуард! Почему вы так долго не забираете ребёнка?
― Родная, ― отвечаю, ― вы от большой ответственности берега попутали? Всех своих я уже забрал.
― Вам бы, Эдуард, арифметику подтянуть. Потому как ваш младший сейчас возле меня на КПП греется.
Я по тормозам, на трассе встал, аварийку включил, назад оборачиваюсь, кричу:
― Смартфоны убрать, маски снять! Ты кто?
― Лёша.
― Какой ещё Лёша?
― Потапов.
― Ты зачем в эту машину сел?
― Так вы сказали, оба в машину, живо.
― Опаньки… А ты, дубинушка-ухнем, как мог брата потерять? Чего моргаешь? Вот блин… Алё, Ирина Геннадиевна? Это снова Эдик. А за Лёшей Потаповым уже приехали? Нет? А, только подъехали, к вам идут? Передайте, пожалуйста, что Лёша у меня. Пусть они моего младшенького заберут. На въезде в город заправка с ёлкой, там и произведем обмен шпионов. И телефон мой дайте им на всякий случай. Спасибо огромное, Ирина Геннадиевна, с наступившим вас!
***
Эдик залпом допил оставшиеся полкружки пива.
― Если будешь публиковать, то слово в слово, без демагогии.
― Договорились, ― кивнул я.
― Но имена подкрути. Чтобы в случае чего у меня с женой диспута не возникало.
― Она не знает? Дети не рассказали?
― Нет, конечно. Я же их пристыдил и застращал.
― Хм… Со старшим понятно, а младшего за что?
― Как за что? За то, что молчал и медитировал.
― Эдик, да ты просто «отец года»!
― Погоди ещё, год, сука, только начинается…

©СергейОК, 2021

― Позвольте представиться, Жеребцов Николай Петрович, Вологодского, Грязовецкого и Кадниковского уездов помещик. Прибыл засвидетельствовать почтение мужу вашему, пребываю большим почитателем его таланта, но с этой самой минуты пребываю ещё большим почитателем вашей красоты, несравненная Наталья Николаевна! Ах да, тут конфуз вышел, так сказать, une petite confusion, арапка ваш, что при входе, меня на дуэль вызвал, расхаживает, шельмец, в барском халате, пьёт, видать. Вы уж велите всыпать ему горячих на конюшне.
Так где же супруг ваш, драгоценный Александр Сергеевич?

(с)

В России зимой (из письма Джоан C.)

Русские любят зиму. И гордятся, что русская зима очень холодная.

У входа в дом русские ставят короткую метлу, называемую «venik». Этой метлой они сбивают снег с обуви. Потом заходят, сразу снимают зимнюю обувь и надевают «tapochki». Это специальная обувь (home slippers), в которой больше никуда не ходят. Если приходят гости, то им тоже дают «tapochki».

Если прийти в гости и принести свои «tapochki», то русские удивляются и спрашивают: «Unahuya?».

Этому соответствуют следующие русские поговорки:
«В Тулу со своим самоваром». Имеется в виду, что в город Тула можно ехать без самовара, поскольку самоваров там очень много. Самовар – разукрашенный прибор для кипячения воды с помощью тлеющих шишек, основа русской чайной церемонии.

«Nakhrena козе bayan». Имеется в виду, что козе не нужен баян (кнопочный аккордеон).

Если температура в доме меньше 73 градусов, то русские считают ― в доме холодно. В их квартирах обычно очень тепло. Поэтому русские никогда не переодеваются к ужину. Ходят по дому в нижнем белье или голыми. Русские любят ходить по дому голыми, надев «tapochki».

Если русские выходят из дома и видят, что метлы нет, то они с большим разочарованием произносят: «Venik spizdili». После чего смотрят на двери соседних квартир.

Пучок подсушенных веток с листьями, которым русские бьют друг друга в бане тоже называется «venik». И пишется одинаково, но русские их не путают.

Русские настороженно относятся ко всему, что стоит дёшево, но при этом с удовольствием едят и пьют всё, что бесплатно. Это называется: «Halyava».

Чем-то вроде полицейской ленты русские заранее огораживают места, где сосулька должна убить человека.

Русские говорят: «Naglost' ― второе счастье». Имеется в виду, что человек решительный и невежливый обязательно преуспеет в жизни.

Русские очень широко паркуют машины, чтобы «сохранить возможность выпасть из кабины пьяным на снег».

На улицах часто бывают очень скользко. Русские называют это «лёд без одежды». Когда русские поскальзываются и падают, то громко кричат: «Blyat'!».

©Сергей ОК, перевод, 2021

Замечательная арфистка Татьяна Тауэр рассказывала мне, как однажды, на гастролях в Чите, устроители написали на афише «аферистка» вместо «арфистка».
― Ошиблись, видать, ― вспоминала Татьяна Лазаревна, ― А народу припёрлось больше обычного!

Меня обругали банковские мошенники. Нецензурно. Я заменю многоточием.

― Добрый день, звоню вам из контакт-центра Сбербанка, вы подтверждаете перевод 11000 рублей с вашей карты?
― С удовольствием подтверждаю, ― отвечаю я уверенно, поскольку на карте у меня 62 рубля.
― Тебя, падла …, …, в детстве … не учили, что врать … нехорошо?!

(C)CергейОК

Старушки и окрошка

В незапамятные доковидные времена гостили у нас две испанские старушки. Мы дружим с большой испанской семьей, которая приезжает к нам по частям. В тот раз отрядили бабушек. Совершенно замечательных. Мы показывали им питерские достопримечательности и кормили всякой всячиной. Старушки всем восторгались. Всё им нравилось. Поскольку всё нравится не может, я внимательно всматривался в старушек ― не выдаст ли какой-нибудь случайный жест или выражение лица, что кое-что из предлагаемой еды нравится им не так уж сильно. Но испанки были непробиваемы, как вратарь Касильяс. Кстати, его карьера в Реале тогда только начиналась и старушки видели за ним большое будущее.
Скопытились бабушки на окрошке. Которую в петергофском ресторане сделали на ядрёном квасе, сгустив его вдобавок горчицей с хреном, и густо усыпав укропом. Я в секунду умял свою порцию и хотел ещё. А старушки, слегка похлебав, положили ложки и сидят.
― Может, сметаны ещё добавить? ― спросил я с плохо скрываемым любопытством.
― Спасибо, ― отвечает одна из них, ― мы совершенно не голодны.
― У этого супа, ― чуть помедлив, добавляет вторая, ― очень непривычный вкус.
Потом старушки ели пельмени и не без ужаса поглядывали, как я поглощаю вторую порцию окрошки.
Пельмени им очень понравились. Парк и фонтаны тоже. В конце экскурсии они тихонько спросили у моей жены:
― А Серхио хорошо себя чувствует?

(с)СергейОК

Как-то раз мне понадобилась консультация по морскому праву. Опросив знакомых, я направился к рекомендованному специалисту. Он оказался довольно молодым человеком, крупным, рыжим, с круглым лицом в очках.

― Добрый день, Сергей Олегович, ― представился он, протянув руку.
― Сергей Олегович, добрый день, ― улыбнулся я, пожимая руку специалиста.

Разговор у нас не клеился. Он отвечал на мои вопросы односложно, смотрел куда-то в сторону. Консультанты так себя не ведут. Наоборот, стараются заболтать потенциального заказчика. Мой же собеседник был похож на обиженного школяра-ботаника, троекратно увеличенного размера.

С большим трудом удалось его разговорить. Мы нашли общих знакомых, пожурили властные структуры. В конце концов, он всё таки выдал несколько длинных фраз, доказывающих знание предмета, и согласился подготовить документы по моему вопросу. Прощаясь, обменялись визитками.
Консультант заглянул в мою и спросил удивленно:
― Так вы и в самом деле Сергей Олегович?
― Да. Я же назвался, когда пришел.
И тут большое лицо Сергея Олеговича наконец-то расплылось в широкой, совершенно детской улыбке:
― А я подумал, что вы дразнитесь!

©Сергей Олегович

Южная Африка, бассейн реки Блайд, край каньонов и водопадов, красотища невероятная, куда фотокамерой не ткни ― везде пейзаж-эпохалочка.
Спёрли рюкзак. Со всем объективами. Прямо из багажника. Водитель клянется, что машину не покидал, только что музыку свою африканскую слушал. Объектив остался только один ― который на камере был нацеплен, пока я по скалам карабкался. А с одним объективом ты уже не трэвел-фотограф, ты либо лох, либо гений. А я не гений.
И объективы-то были мало что недешёвые, так ведь ещё и пристрелянные, не один год подбирал.
Беседую с местными, что делать, как быть... Может в полицию пойти? Парень, который мне сафари организовывал, рассказывает, что его дядя ― бывший полицейский, местный, типа, авторитет, и лучше его просить, чем полицию.
Приехал большой и чёрный Дядя. С ним и с племянником едем в тауншип. Так тут местные трущобы называются. Местами в этих тауншипах домишки сооружены из пары досок, спинки кровати и шифера. По сравнению с ними бразильские фавелы ― пятизвездочный отель.
― В тауншипах не только нищие. Разные люди живут, ― поясняет мне Дядя. ― Просто дом для чёрных не особо важен.
В подтверждение его слов навстречу с нами выезжает из трущоб белый мерседес, совсем ещё не старый. Из него вылезает негр, весь в золоте ― цепи, браслеты, кольца, килограмма на три.
Дядя с ним заводит разговор:
― У нашего туриста украли рюкзак с фототехникой. Это плохо.
― Кому плохо? ― лыбится Золотце.
― Всем плохо, ― настаивает Дядя. ― Это наша коза и мы её доим. А умыкнули на твоей территории.
― Если это ваша коза, ― возражает Золотце, ― что ж вы её так плохо пасёте?
― Справедливо, ― соглашается Дядя, ― но эти объективы, они как маленькие компьютеры, стоит их в фотокамеру сунуть, как сразу начинают на весь мир сообщать, чьи они и откуда.
Мне, понятно, сказали из машины не выходить. Я и не выхожу, догадываюсь оттуда о чём разговор. Подходит ко мне Дядя:
― Вон тот человек за триста баксов готов рюкзак вернуть. То есть, в смысле, найти и вернуть. Деньги сразу.
― А не обманет?
― Нет, не обманет. А если ещё двести добавите, то он виновного засунет зебре в жопу и предъявит.
― А вот это ни к чему, ― говорю, ― зачем лошадку огорчать? Что она мне сделала?

На следующее утро возвращаюсь после завтрака в своё бунгало, гляжу ― рюкзак. Вроде целый, всё на месте, на линзах царапин нет. Не совали их, стало быть, в фотокамеры. Хотя фотокамеры, полагаю, у них есть.

©СергейОК, текст и фото

Давнишний мой знакомый, выйдя на пенсию, взялся учить молодежь вождению грузовых машин, в соответствующем колледже. Рассказывает:

— Образование нынешнее меня не впечатляет. Учим движение задним ходом, заезд в предполагаемый двор. Ничего у парня не получается. Под прямым углом надо, объясняю, раз, другой, и ни черта. Сели на перекур. Тут мне он говорит: "Дядь Витя, а как угол может быть прямым?"

Случай в забегаловке

Нам, гибридным, тоже не просто. Родители надеялись, что мы возьмём лучшее от двух великих народов, не допуская, что нам достанется оставшееся. Зато ведь можно быть своим и для этих, и для тех.
Меня растили русским. Точнее ― советским. Так было легче, возможно, безопаснее. В школе всё было хорошо. В институте случались намёки, которых я не понимал, поскольку совершенно не заморачивался на эту тему. А потом очень хотелось преподавать, но меня не взяли. Мне передали слова ректора: хватит и одного еврея на кафедру. Я не поверил, ведь ректор прекрасно знал моего совершенно русского отца. Ну, не взяли и ладно. Я ушёл в бизнес и преуспел. Я продолжал жить русским в России, потому что так удобнее. Правда, по арабо-израильскому конфликту позиция моя всегда была однозначная, впитанная с молоком моей еврейской мамы.
В питерской забегаловке ко мне подсело пьяное быдло.
― А я не против, что бы вы жили в моем городе, ― услышал я. ― Считаю, что евреи тоже люди.
Много лет прошло, а я так и не придумал, как нужно было реагировать. Сказать, что по отцу я из Рюриковичей? Смешная еврейская фамилия ― Рюрикович. Дать в морду? Но там уже и так места не было.
Я продолжил жить, тем, кто я и есть ― полукровкой. Я никогда не стану своим ни для тех, ни для этих. Я буду переживать за два великих народа, которых ненавидит весь остальной мир.

Однажды я был в Самаре, на заводе, по делу. Завод был такой большой, что нужный отдел отыскался только к обеденному перерыву. Ребята из отдела гостеприимно позвали меня с собой. Обедали они все вместе, во главе с начальником, которого звали Слава, в пивном ресторане "Старый Георг". Ресторан этот удивительным образом находился напротив заводской проходной.
Заказали пиво без водки, всяких закусок, щи "Боярские" и, в качестве главного блюда, жаренную картошку с грибами. Официант установил в центре стола большую, ещё скворчащую сковороду, достойно увенчавшую наше застолье.
Несмотря на плотный обед, заводские работоспособность не утратили, и, вернувшись в отдел, принялись энергично трудиться. Я тоже старался не отставать, и к концу рабочего дня даже проголодался.
Ужинать пошли в том же составе и в тот же ресторан. Но обслуживала нас теперь девушка.
Первым делом взяли водки с пивом, потом стали заказывать еду.
— И большую сковороду жареной картошки с грибами, — Слава жестом показал, насколько большой должна быть сковорода.
— У нас нет жареной картошки с грибами, — сообщила официантка.
— Что, всё съели? Все грибы? — удивился Слава.
— У нас вообще нет такого блюда.
— Да как же нет, мы же его ели на обед?
— Не знаю, что вы там ели, но точно не это или не здесь. Вот, меню перед вами, можете проверить, такого блюда нет.
— Так, девушка, послушайте, — Слава старался говорить как можно более внятно, — Вы же тут недавно, я вас раньше не видел. А мы здесь каждый день обедаем, всем отделом. И едим картошку с грибами, жаренную.
— И щи "Боярские", — добавил кто-то, — Ещё скажите, что у вас щей нет.
— Щи есть, — невозмутимо ответила официантка, — А про картошку вы чего-то путаете. Никогда тут такого не делали.
Самарчане растерянно переглянулись и выпили водки. Надо заметить, что растерянность им не свойственна. С тех пор прошло много лет, мы дружим, часто встречаемся и я никогда не видел их растерянными, за исключением рассматриваемого случая с грибами. Я решил вмешаться:
— Девушка, я приехал из Санкт-Петербурга. В Самаре первый раз. И одного дня еще не пробыл. Но даже я знаю, что картошку с грибами в вашем ресторане подают! Я уже сказал, что из Санкт-Петербурга? Так вот я оттуда.
Не знаю, почему я так педалировал Санкт-Петербург, видать, другие аргументы на ум не шли. На успех особо не рассчитывал. Но Слава смог повернуть в нужное русло:
— Так, давайте ещё раз. Мы все уже поняли, что такого блюда у вас нет.
— Нет, — кивнула официантка.
— Но к нам, — продолжил Слава, — Приехал человек из самого Питера! Не могли бы вы пожарить картошки с грибами?
— А, ну это другое дело, — вдруг просияла девушка, — Что же вы сразу не сказали. Конечно, пожарим! Пойду, кухне скажу.
— И водки, водки ещё принеси, — крикнул ей вдогонку Слава, — А то я что-то разволновался.

Молодая женщина с дочерью обедают в пиццерии. Девочке лет одиннадцать, она пьёт лимонад из очень высокого стакана. Сразу через две трубочки.
― А знаешь, мама, ― сообщает вдруг ребенок, отрываясь от трубочек, ― если вы с папой разведетесь, то за школьные завтраки платить будет не надо.
Женщина давится куском пиццы, машет руками, кашляет. С трудом отдышавшись, предупреждает:
― Ты вот что… Ты папе об этом не рассказывай.

Как я организовывал концерт Цоя

Как я организовывал концерт Цоя в нашем институте? Да никак не организовывал. Идея была Андрюхи Кныша, он же и с Цоем договорился. Андрей удивительным образом существовал в двух параллельных мирах — был студентом старейшего технического ВУЗа и активным участником ленинградского рок-клуба, всех знал, со всеми дружил, и в группе "Аквариум" числился художником по рисованию афиш.
Финансовые и технические вопросы взял на себя заведующий студклубом Марк Борисович. Дело осталось за малым — получить одобрение институтского начальства. Вот это и решили поручить мне. В студклубе считалось, что я у начальства на хорошем счету, потому что отличник и общественник. Правда, вся моя общественность в том же студклубе и протекала: кружки, ансамбли, спектакли и всякие праздники. В чём-то я участвовал, что-то сам организовывал, а нет, так просто торчал в студклубе всё свободное время. А был в нашем клубе большой актовый зал, которому могли позавидовать многие ленинградские театры, просторное фойе, где по случаю дискотеки помещалось до полутысячи пьяных студентов, несколько репетиционных залов, а ещё комнаты и уголки за сценой, наполненные старыми декорациями, музыкальными инструментами и прочим волшебством, и, разумеется, кабинет Марка Борисовича, где и проходил разговор.
— Так вы группу "Кино" знаете? — удивился я для начала.
— Конечно, знаю. Я вообще много знаю. Даже слишком, — Марк Борисович смотрел на меня поверх очков.
— А почему раньше не приглашали?
— Потому что раньше только я их и знал. А теперь будет целый полный зал. Если ты сможешь согласовать афишу с начальством.
— С ректором? — спросил я не без испуга.
— С ректором, — кивнул Марк Борисович, — но ты к ректору не ходи, потому что есть проректор по воспитательной работе. Но ты и к нему не ходи, потому что есть партком. А вот в партком ты ходи.
— Может быть, вы, всё-таки, сами пойдете? Или вместе? — робел я.
— Поверь мне, лучше будет без меня. Я уже своё отсогласовал. У меня же Высоцкий выступал. Да что там Высоцкий — сам Галич выступал. А теперь я отвечаю за микрофон и чистоту в фойе. Хочешь слушать Цоя прямо здесь — шагай в партком.

Конечно, я хотел, очень хотел. В ту пору западная рок-музыка казалась мне чем-то интересным, но далёким. Слушать такую музыку долго, а то и целый альбом — нет уж, увольте. Другое дело — русский рок. Тут было не спрятаться, круг сжимался, все мои друзья либо фанатели, либо сами активно участвовали в рок-движении, создав, в том числе, клёвую группу "Секрет". А самым крутым считался "Аквариум". Я был на "квартирнике", в комнате с белым потолком на улице Рубинштейна, где набралось человек тридцать, длинноволосых, странно одетых.
— А кто из них Гребенщиков? — шёпотом спросил я Кныша.
— Тот, кто поёт, — ответил он. В этот момент запели все. — И кто говорит между песнями, — пояснил Андрей.
Присутствующие радовались каждой спетой фразе и каждому произнесённому слову, понимая, видимо, о чём речь. Не считая себя чуждым поэзии, я тоже пытался проникнуть в смысл, разобраться в системе непривычных образов. "Небо становится ближе с каждым днём...хм, наверное, что-то климатическое" — размышлял я, чувствуя себя неуютно. Опять же, портвейн я не любил.
А о "Кино" говорили всё больше и всё лучше. Я видел их в составе "Поп-механики". Фантазии Курёхина были грандиозны и понятны, потому что я решил, что это джаз, а джаз я любил.
А ещё у меня была затёртая кассета "Кино", где слов было не различить, да и музыки тоже. Квартирники меня пугали. Другое дело, послушать Цоя в родном студклубе! Тут есть за что бороться. И я решился. Вот только понять бы, как договариваться с парткомом института. За помощью я отправился к парторгу факультета.

Впоследствии мне думалось, что партия прикрылась профессором Соловушкиным с целью хотя бы отчасти загладить свои кровавые преступления. Но это вряд ли. Скорее всего, никто больше не согласился. Александр Сергеевич Соловушкин смотрел на мир грустными глазами, был автором ряда важных для отрасли работ и заботливым преподавателем, всегда спокойным и доброжелательным. Если студент чего-то не знал, то профессор испытывал стыд за себя, институт и отрасль. Он всегда шёл навстречу и верил на слово, но обманывать Александра Сергеевича считалась последним делом. И если какой-нибудь двоечник по пьяному делу подобным хвастался, то мог от сокурсников и оплеух огрести.
Небольшого роста, профессор был почти незаметен за огромным старинным столом.
— Александр Сергеевич, как мне в большом парткоме концерт согласовать? Рок-группа "Кино", очень интересная музыка. Солист Виктор Цой, пишет песни, выступает с гитарой. Не слышали?
— Не довелось, к сожалению, — профессор выглядел огорченным. — Хотя...Цой. Лет пятнадцать назад защищался у нас на кафедре Цой, очень толковый, и вроде, как раз, Виктор. Так это тот самый? У нас учился?
— Нет, точно нет. Этот Цой нигде не учился.
— Нигде не учился и выступает с гитарой, — задумчиво проговорил профессор, — Это призвание, не иначе. О чём же он поёт?
— Да трудно сказать. Но точно ничего плохого не поёт. Просто, не всегда понятно. Ну вот, к примеру: "Я сажаю алюминиевые огурцы на брезентовом поле".
— Огурцы. На брезентовом поле. Сажает, — Соловушкин будто бы пробовал каждое слово на вкус.— Быть может, ему лучше в сельхозинституте выступить? Или в академии лесотехнической?
— Александр Сергеевич, так договорились уже. Народ ждёт. Хорошее будет мероприятие. Поможете согласовать?
— Хорошо, давай попробуем, — профессор набрал местный номер, — Алё, Боря? Можно зайти на минутку? Примешь?

Парторг института Борис Иванович имел пышные румынские усы и хитрый взгляд, будто бы знал, как обмануть весь мир, а может и уже обманул. Меня он слушал до слов "рок-группа", после чего прервал, как мне показалось, не без радости.
— Рок-группу никак нельзя, у нас же вечерники!
— А если акустический концерт, под гитару, без барабанов?
— Но это всё равно рок-группа? Ведь так?
— Так.
— Значит, нельзя.
— А если это будет творческий вечер?
— Нет уж, вот этого тем более не надо! Ни в коем разе! — замахал руками Борис Иванович, а Александр Сергеевич понимающе кивнул.
Я знал, о чём они. Пару недель назад в институте проходил творческий вечер знаменитого дирижёра Темирканова. В ходе выступления Юрий Хатуевич сказал: "В театре оперы и балета имени Кирова всё начальство — говно. В нашей стране вообще вначале становишься говном, а потом уже начальником, но даже на таком фоне руководство кировского театра выделяется редкостным ароматом".
— Как же быть? — спросил я почти уже жалобно.
— Как быть? Учиться, учиться и..?
— Учиться?
— Верно. Наш паровоз летит куда?
— Вперёд?
— Вот именно! И вопросы надо ставить правильно. А не спрашивать машиниста, можно ли кидать сырой уголь. Кидать-то можно, но копоть ведь пойдёт, копоть!
Я ожидал, что Борис Иванович разовьёт свою мысль до понятного, но профессор Соловушкин вдруг встал и потянул меня из кабинета:
— Боря, спасибо за помощь, всё ясно, не будем более отвлекать.

Мы шли по главному коридору института, на стенах висели портреты знаменитых инженеров прошлого. Александр Сергеевич посматривал на них с лёгкой завистью, очевидно полагая, что партийными поручениями основоположников не мучили.
— Сергей, предположу, что слова Бориса Ивановича ты понял не совсем?
— Совсем не понял, — подтвердил я.
— Я поясню. Это довольно... специфический опыт, — Александр Сергеевич как будто извинялся за свой опыт и знания. — Вопрос нужно преподнести так, чтобы не возникло нужды его решать. В данном случае подойдет что-нибудь... этнографическое. Цой же корейской национальности? Кореец?
— Кореец.
— А родился где?
— Здесь, в Ленинграде.
— Стало быть, не будет большим преувеличением сказать, что он северный кореец. И это замечательно. И пусть будет фольклорный концерт. Пусть студенты знакомятся с творчеством дружественных народов. Никто не будет против.

Затащив Кныша в кабинет к Марку Борисовичу, я объявил:
— Есть две новости, плохая и хорошая. С какой начать? — и продолжил, не дожидаясь ответов, — Рок-группу не разрешат из-за вечерников, даже если это будет рок-пантомима. Но нам одобрят фольклорный концерт. Цой же кореец? Вот пусть и выступит как кореец.
— Это ты чего сейчас? Ты опупел? — начал было Кныш, но Марк Борисович его остановил.
— Не кипятись, это не Сергей опупел и не сейчас. А идея вполне рабочая...хм... фольклорный вечер экзотических народностей... Что-то похожее есть в перечне рекомендуемых мероприятий. Вот и ладушки. Но только одного корейца мало, надо массовости нагнать, ещё кого-нибудь привлечь. Подумайте, кого можно?
— Виктор будет с гитаристом выступать, — сообщил как-то быстро успокоившейся Андрей, — с Юрой Каспаряном. А раз Каспарян, то где-то армянин.
— Не особо экзотично, но подойдет. Хорошо. Ещё мысли?
— Братьев Нозадзе можно! Они и так каждую неделю выступают. Заодно и станцуют, — предложил я.
— Вот именно, что каждую неделю. Братьев трогать не будем. У них смотр в конце месяца. Ещё идеи?
— А может позвать этого, как его... Атабая Жанбекова? — вспомнил Кныш, — Очень петь любит.
— О, нет, нет, — замахал руками Марк Борисович. — У Атабая песня слишком длинная. Я его прервал в прошлый раз, так он всё грозится допеть. Лучше кого-нибудь менее пронзительного.
— Муся Бернц может спеть народную песню. С подругами. На голоса красиво разложат, — по мере произнесения я начал понимать, что говорю глупость.
Марк Борисович смотрел на меня укоризненно.
— Да лучше громким стуком в бубен сорвать вечерникам занятия, чем слушать тихую песню этого народа,— Марк Борисович замолчал ненадолго, потом спросил полушёпотом, — А там, наверху, дирижера давешнего не вспоминали?
— Было дело, — ответил я, сделав скорбное лицо.
— Эх, Юра... — Марк Борисович покачал головой, затем хлопнул себя поколеням и сказал, громко и уверенно, — В общем так, мои юные коллеги. Нам нужен негр. Будет негр — будет концерт. Ищите негра. Чёрного и худого.

(продолжение следует)

(С) СергейОК

Вечерняя Ургант

А время было если не голодное, то скудное. В ресторанах полагалось платить швейцару за вход, пить водку и танцевать. Ничего из этого я не умел. Но была навязчивая идея сводить девушку в ресторан. Да и поесть заодно. И тут, на Невском, открыли «Литературное кафе». В билет входил камерный концерт с ужином. И больше ни за что платить не надо, что меня особенно устраивало. На радостях я приобрел билеты на вечер с участием народной артистки РСФСР Нины Ургант.
В тот день я не обедал. Забегался, да и толкаться в институтской столовке было неохота. Зачем, если вечером ресторан? Качество ресторана я в те годы определял по размеру порций.
― А порция огромная, на целый взвод! ― рассказывали мне знакомые.
― Ух ты ― восхищался я, ― Хороший, видать, ресторан!
В Литературном кафе никто из моих знакомых не был, но я не волновался, а предвкушал.
К вечеру есть хотелось сильно и в кафе мы приехали к самому началу мероприятия, чуть ли не первыми.
Администраторша с легкой брезгливостью проверила наши билеты. Взгляд у нее был пронзительный.
― А кормить будут? ― я неумело попытался обратить главный вопрос в шутку.
Лицо администраторши вытянулось, как под воздействием вантуза.
― Проходите в зал, молодые люди. ― холодно сказала она и отвернулась.

Мы сели за столик, в углу играл пианист, кафе медленно наполнялось. Я ёрзал, пытался острить, в основном про еду, смешно не получалось, но девушка вежливо хихикала.
Наконец, к нам подошла официантка.
― У нас сегодня салат, горячее и десерт. Вы всё из этого будете?
― Да! ― крикнул я, видимо, слишком громко, многие оглянулись, а девушка испугалась.
Гости расселись, концерт начался. К пианисту добавился флейтист, длинная флейта с большими клапанами напомнила мне шашлык.
― Ваш салат!
Я опустил глаза и увидел очищенный от пупырышек маленький огурчик, стыдливо прикрытый укропом. Я даже не съел, я вдохнул салат. И стал растерянно оглядываться по сторонам ― всем приносили одинаковое, никто не ругался и не рыдал.
На сцену вышел струнный квартет, заиграли Чайковского. Услышать эту музыку в том самом зале, где Петру Ильичу подали холерной воды, показалось мне дурным предзнаменованием.
― Налей мне водички, пожалуйста, ― попросила девушка и, заметив мой пустой взгляд, добавила ― вроде уже горячее начали разносить.
Да, начали. Разумеется, не с нашего столика. Это известный закон, по которому как ни сядь, а разносить всё равно начнут не с тебя. Но время шло и официантки с большими подносами ковыляли всё ближе и ближе, стук тарелок, расставляемых под музыку погибшего от здешней еды композитора, делался громче. Запахло жареным. Жареной курой.
Тем памятным вечером в Литературном кафе приготовили курицу. Именно так, в единственном числе. Одну на всех. И вот одна тридцатая часть этой пожилой птицы, зарезанной за то, что не могла уже нестись, предстала предо мною в сопровождении двадцати рисовых зернышек.
Был ли я в тот миг страшен или жалок ― не знаю, но девушка отдала мне свою порцию.
Облизав обе тарелки, я подумал, возможно, вслух: «Очень хочется кушать», а потом долго сидел молча.
Вокруг все зашевелились, захлопали. На сцену вышла Нина Ургант, объявила романс. А я неотрывно думал про десерт, каким он будет, когда? Нина Николаевна пела, полагаю ― замечательно, я же, вытянувшись в струнку как дозорный суслик, высматривал еду. Вот, вижу, ну что, не так все и плохо, большой, жирный кусок торта, вам чай или кофе, мне торт и чай, Нина Николаевна запела следующий романс, полагаю ― замечательно, а мне уже принесли, принесли еду и я со всей дури запускаю в еду ложку, и рот мой раскрыт, глаза выпучены, рука моя уже отправляет здоровенный кусок сладкого жира в его последний подъем…
И тут прямо в ухо скрипучий голос администраторши:
― Молодой человек, будьте так любезны не жрать, когда поёт народная артистка!

В общем, «Вечерний Ургант» смотрю редко. Как Ваню вижу, сразу есть охота, а время позднее и есть нельзя, потому что вредно.

Omnia mea mecum porto

Пушкинодомец Л. очень любил кино. Не являясь киноведом («кинологом», как шутят представители этой корпорации), он знал о кино все. Л. не пропускал ни одной премьеры – из тех, разумеется, что ему были доступны. Только вот премьеры были ему доступны не все – из-за того, что к упомянутой корпорации он, увы, не принадлежал. Ведь принадлежность к корпорации подразумевает некоторые преимущества, а преимущества одних – так уж устроена жизнь – чаще всего являются результатом ограничения других. Иначе какие же это преимущества?

Такое положение вещей не позволяло Л. посетить очередную премьеру. Это был закрытый просмотр для членов Дома кино, каковым Л., понятное дело, не являлся. Не преувеличивая значения членства, он отправился в Дом кино. Стоя в очереди у входа, он невозмутимо наблюдал, как пришедшие на премьеру предъявляли на контроле свои членские билеты. Он был единственным, кому предъявить было нечего. И он ничего не предъявил. Он прошел мимо контроля, вежливо поздоровавшись.

– Член Дома? – спросили его вдогонку.

– Нет, с собой, – ответил Л. и прошел в зал. Возвращать его не стали. Вероятно, в Доме кино в таких случаях верят на слово.

(С) Е.Водолазкин

Синюхина уволили

Лида всегда звонила заранее. Она знала, что у Синюхина часто бывают женщины. Хотя Синюхин никогда не рассказывал одним своим женщинам про других. Приходила Лида редко, только в те дни, когда начальник стройки, где работали они оба, Лида ― психологом, а Синюхин на экскаваторе, уезжал куда-нибудь с семьей. Когда шеф был в городе, он звонил Лиде и требовал доложить, где она и чем занимается. Один раз, вернувшись неожиданно, он позвонил, когда Лида была у Синюхина. Лида, краснея, соврала, что она в «Звёздочке», так назывался модный салон красоты.
― Я любовница Владимира Яковлевича, ― сказала Лида, выключив телефон.
― А зачем он тебе? ― спросил Синюхин.
― Квартиру обещал. В новом доме. ― совсем тихо ответила Лида.
С тех пор они почти не говорили. Лида была очень начитанной девушкой, и Синюхин полагал, что вряд ли сможет удивить её какими-то рассказами. Лиду, похоже, молчание устраивало. Без слов и целиком она отдавала инициативу Синюхину, а на прощанье улыбалась и целовала в щёку.
Копая траншею, Синюхин думал, что здесь будет дом, в котором будет жить такая хорошая девушка, как Лида. И ему было приятно от этой мысли. Если, конечно, начальник её не обманет ― приходила к Синюхину следующая мысль, и ему делалось неприятно. Он мысленно закапывал Владимира Яковлевича в траншею, с контрольным ударом ковшом по голове.
Владимир Яковлевич приезжал на стройку по вторникам. На двух больших чёрных внедорожниках, с челядью и охраной. Вид у него был неимоверно грозный. Начальника боялись все, кроме Синюхина. Синюхин людей не боялся. Никаких и никогда.
Два-три раза в месяц, почему-то никогда не пересекаясь с Лидой, к Синюхину приезжала Женя. Познакомились они, будучи сильно пьяными. Синюхин тогда покинул бар и, шатаясь, брёл по ночной улице. Его внимание привлекла броско одетая женщина, которая, громко ругаясь, пыталась открыть дорогую машину. Нажимала на брелок, дёргала ручку. Машина не открывалась и женщина била её за это сумочкой по капоту.
― Мужчина! Помогите даме открыть… ― обратилась женщина к Синюхину, ― Дама пьяна…
― Не вопрос. ― отозвался Синюхин и принял у дамы брелок.
В этот момент из ближайшего ресторана выбежал крупный и злой мужик.
― Ты чо сука делаешь! ― заорал он, обращаясь к женщине.
― Так нельзя говорить, ― сказал Синюхин и мгновенно загородил даму телом. От своего резкого движения Синюхин споткнулся и, замахав руками, упал прямо на мужика, попав ему головой в живот. Мужик, пьяный, как и все, грохнулся на газон и затих. Синюхин поднялся.
― Кто это? ― спросила женщина у Синюхина.
― Не знаю.
― А ты кто?
― Синюхин.
― Класс! Машину открой тогда.
― А это не ваша машина. Это порш, а у вас брелок от мерседеса.
― Мерседес? А, точно, вон стоит. Пойдем. Ты мой герой. Я тебя люблю, Си-ню-хин. А я ― золотая рыбка. Исполню любое твое желание. Во, открылось. Синюхин садись, будем исполнять. Чего ты желаешь?
― Тебя как зовут?
― Женя.
― Моё желание, чтоб ты за руль не садилась, а поедем на такси.
― Ну нееет.
― Да.
Такси быстро приехало, они уселись на заднее сидение. Женя потянулась к Синюхину и поцеловала его.
― У нас будут дети, Синюхин. Много детей. Такие же смелые, как ты, и такие же пьяные, как я.
Сказав это, Женя отключилась. Синюхину ничего не оставалось, как привезти её к себе.
В квартире новая знакомая очнулась и сразу стала раздеваться.
― Это предбанник? А где вход в парилку?
― Это моя квартира.
― Ты живешь в предбаннике, бедненький, и джинсы у тебя такие старые, а сам ты такой молоденький, ― Женя завалила Синюхина на кровать, стянула с него джинсы, легла сверху и снова отключилась.
Они проспали часов пять. Синюхин встал выпить воды, вернулся к постели и стал рассматривать голую Женю. Она была, возможно, старше Синюхина, но фигуру являла спортивную и загорелую, как на картинке. «Интересно, ― думал Синюхин, ― грудь у неё натуральная? Как их вообще различают?». Синюхин лёг рядом и положил ладонь на ближайшую. Ладонь приятно наполнилась.
― Ты чего делаешь, гад? ― Женя проснулась. ― Я замужем!
― Я ещё ничего не делал, ― ответил Синюхин, не убирая руки.
― А чего ждёшь?
― Так ты ведь замужем.
― Так ты ведь ― гад.
Женя никогда не предупреждала Синюхина о своих визитах. Как-то, вернувшись позже обычного, Синюхин даже обнаружил её сидящей на лестничном подоконнике.
― Ты где так долго шляешься, пьянь подзаборная? ― с деланным возмущением спросила Женя, ― сижу тут в этой пылище, а у меня юбка от Эскады, дороже чем весь этот дом! А ты всё не идёшь! Время-то уже сколько, девки из салона меня только до десяти страхуют, потом закроются.
― Из «Звездочки»? ― спросил Синюхин, улыбаясь. Других салонов он не знал.
― Не по́няла, ― Женя зачем-то сделала ударение на первый слог, ― откуда знаешь, что «Звёздочка» - мой салон? Следишь за мной?
― Просто «Звёздочка» - самый модный сейчас, ― нашёлся Синюхин.
― Ответил правильно! Ишь! Ну, иди ко мне, следопыт немытый.
Женя беспрерывно говорила во время их свиданий. Темы были бесконечно далекие от синюхинской жизни: Женя жаловалась на учителей элитной школы, где учился её сын, на ленивых и вороватых работниц своего салона. А также на мужа, крупного, видимо, бизнесмена, на его болезни, на его отлучки, и на то, что он совершенно не слушает жену. В последнем Синюхин вполне мог понять её супруга, и частенько предлагал формы близости, исключающие устную речь. Впрочем, руководить Женей не получалась, а фантазии её были чрезвычайно богаты. Женя забавляла Синюхина, он вообще любил всех своих женщин.
Из-за этой нежной любви Синюхин не стал развивать отношения с Лариской. Они познакомились в баре, Лариска была симпатичной, общительной и в меру пьяной девушкой. Вскоре выяснилось, что она работает в модном салоне «Звездочка», на что Синюхин улыбнулся в усы. Точнее, усов Синюхин не носил, но он представил себе усы, а потом представил, как в них улыбается. Лариска поинтересовалась, где трудится Синюхин, он ответил.
― Ух ты! ― всплеснула руками Лариска, ― Мы работаем на одну семью!
― Почему? ― удивился Синюхин.
― Так Евгения Павловна наша – жена твоего шефа главного.
― Владимира Яковлевича?
― Ну да. Он ей и салон построил, чтобы по бабам бегать не мешала. А она сама-то чего может? Только орать и может, такая стерва конченная, сука.
Лариска добавила ещё с десяток слов, которые Синюхин относил к мужскому лексикону и не любил слушать в женском исполнении. Ему было неприятно слышать плохие слова про Женю.
Он решил продолжить вечер в другом баре, в поиске ещё какой-нибудь девушки. «Пожалуй, со «Звездочкой» уже перебор», ― подумал Синюхин. С другой стороны, Женя в адрес Лиды может и похуже высказаться, намного хуже, несравнимо по масштабу и глубине с ларискиными потугами.
Да и Лида вполне способна прервать обет молчания и сообщить нечто неожиданное о Жене.
Всё это навело на Синюхина такую грусть, что он решил никого уже не искать, а просто напиться.

Утром Синюхину позвонил начальник участка и указал срочно прибыть к шефу.
― К Владимиру Яковлевичу? ― уточнил Синюхин спросонок.
― А к кому ещё? ― вопросом на вопрос ответил начальник и протяжно выругался.
И на стройку, значит, не заезжать, сразу в управление ехать, думал Синюхин, одеваясь. По дороге он не стал ни о чем не размышлять, чтобы не запутаться, решил держать голову пустой.
Перед кабинетом Владимира Яковлевича толпились несколько человек: начальник участка, бригадир ремонтников, кто-то из инженеров. У стены, рядом со столом секретарши, сидел охранник. Все мужчины глядели на Синюхина зло. Секретарша, красивая девушка с пухлыми губами, смотрела на Синюхина с интересом, но интерес этот был каким-то плохим. Между тем Синюхин подошел поближе к её столу, чтобы лучше рассмотреть. Увиденное ему понравилось.
― Заходите, ― сказала девушка.
Синюхин зашёл.
Владимир Яковлевич не предложил ему сесть, а встал сам и, подойдя вплотную, заорал:
― Ты совсем охренел, чмошник?! Ты чем думаешь, обсос?
После таких слов Синюхин всегда бил собеседника в лицо. Но сейчас он сдержался.
Причин было несколько. Во-первых, Владимир Яковлевич намного старше. Во-вторых, он страдал множеством паршивых болезней, о которых так подробно рассказывала Женя. В третьих, Синюхин хотел всё же выяснить, по какому поводу вызывали. Он точно знал про два повода, которые можно было обозначить, как жена и любовница. Причины для недовольства им, Синюхиным, конечно, веские, одна из причин даже законная, но ведь у Владимира Яковлевича могли быть и другие увлечения, секретарша, к примеру, хотя Синюхин здесь пока ни при чём.

― Ты алкаш конченный. Тебе только с белочками дружить. На кой чёрт мы тебя в Германию посылали!
Про алкоголизм и белочек Синюхин не понял, как это связано? Но он вспомнил чудесную неделю в Баварии и свою подругу Дитрих. Женщина высокая и решительная, привычная к трактирным дракам, Дитрих как будто бы стояла теперь рядом с ним и осуждающе смотрела на Владимира Яковлевича.
― Да из какого говна тебя делали, тупица? ― продолжал орать начальник.
Синюхин был чуть выше ростом и, глядя на лысину шефа, подсознательно разыскивал там следы растущих рогов.
― У тебя мозги отмороженные? Ты о последствиях совсем не думал?
Владимир Яковлевич даже не представлял, до какой степени Синюхин не думал о последствиях. Думать о последствиях Синюхину не нравилось. Он не формулировал эту мысль, но чувствовал, что намного легче поступать правильно, если не думать о последствиях.
― Что ты молчишь, идиотина?
― А что, собственно, случилось? ― с искренним интересом (так Лида или Женя?) спросил Синюхин.
― Кого же мы набрали… У тебя экскаватор в хлам! Гидравлика восстановлению не подлежит! Ты ковш сломал! Ковш! Ковш вообще нельзя сломать! Но тебе, Синюхин, это удалось! Что ты лыбишься, клоун?!
Синюхин не мог не улыбаться. Проблема не касалась его женщин, и стало быть, не было нужды их защищать. Более того, и проблемы не было, Синюхин точно знал, что экскаватор он не ломал. А ещё Синюхин представил, как ковш трескается от контрольного удара по рогатой голове Владимира Яковлевича, и ему стало смешно.
― Ты ещё посмейся тут! Ты что думаешь, я тебя уволю и всё? ― не унимался шеф, ― Нет, дорогой мой, ты мне за всё заплатишь, ты всю жизнь, падла, пахать будешь на ремонт этого экскаватора, я у тебя всё изыму, и квартиру, и машину, всё что есть!
Синюхин задумался. Экскаватор уделал его сменщик, Свинаренко, это ясно. Показал на Синюхина, паскуда. У Свинаренко четверо детей, один из них инвалид. Жена, толстая и некрасивая, ипотека или две ипотеки, мать больная, теща вредная и чего-то там ещё, всего не упомнишь.
У Синюхина квартира в залоге, не отнимешь, машину Гольф не жалко, всё равно не заводится, про всю жизнь думать тоже самое что о последствиях, а самое главное, что Владимира Яковлевича категорически больше не хочется видеть и слышать. Вот только робот-пылесос, маленький, преданный, надежный…Шарик…
― А пылесос я вам не отдам, ― сказал Синюхин решительно, ― и не ждите!

©Сергей ОК
Приквелы:
https://www.anekdot.ru/id/1039179/
https://www.anekdot.ru/id/1045114/

Рэйнер Шмукеншлейгер — богатый человек, с какой стороны не погляди. Он владеет сельскохозяйственным предприятием с оборотом в два миллиона евро. Основной доход дают виноградники. Они расположены близко к Вене, где земля золотая. Пожелай Рэйнер продать их — мог бы получить любую цену. Но Рэйнер и не думает о продаже. Каждый день он встает в шесть утра и трудится, пока не устанет, то есть до темноты. Работников Рэйнер нанимает на сбор урожая, в иное время — редко. Ему помогают жена Магдалена и пятеро детей.
Старший, Йоханнес, дипломированный винодел. Он закончил не что-нибудь, а британский институт Магистров вина. Через год Йоханнеса изберут президентом австрийского винодельческого союза, и он станет самым молодым президентом за всю историю достопочтенной организации. Конечно, Йоханнес будет ещё реже бывать дома, чем сейчас, но Рэйнер всё равно рад и гордится успехами сына.
Лара, жена Йоханнеса, шесть лет назад родила близнецов — Якоба и Пауля. В тот славный день Рэйнер поставил двух деревянных аистов у дороги, потом долго смотрел на свой большой, трехэтажный дом со множеством комнат, с примыкающей к дому конюшней, яблочным садом и ухоженными лугами вокруг и радовался, что места хватит всем.
Впрочем, их дочь Эмма живёт в Вене. Её муж, Наум Грин, занимается оптовыми продажами вина и логистикой. Рэйнер доволен зятем. А свою внучку, трёхлетнюю Магдалену-младшую, считает самой красивой девочкой на свете.
Третий сын, Леон, учится в лётной школе, но каждые выходные приезжает домой. Отец Магдалены владеет компанией сельской авиации, и Рэйнер надеется, что со временем компания перейдет к Леону. Но, возможно, сын захочет посмотреть мир, полетать на больших самолетах. Ему решать.
Младший сын, Фабиан, помогает родителям после школы. Он также берёт уроки скрипки, учитель его хвалит.
Больше всего проблем было у Рэйнера со вторым сыном, Тобиасом. Тот зачем-то выучился на театрального художника, а потом отправился стажироваться в Санкт-Петербург, в Мариинский театр, где пристрастился нюхать кокаин и женился на хористке. Целый год Рэйнер пытался вернуть сына домой, и это было самое трудное время в жизни семьи. Но, к счастью, всё получилось, во многом благодаря русской жене Тобиаса. Очень помог и доктор Хофер, а также парное молоко и свежий воздух. Сейчас Тобиас работает в семейном хозяйстве, а творческий голод утоляет, сплетая из соломы всякие забавные фигуры. Поначалу это были два смешных гнома, похожие на близнецов, потом у гномов появились домики, башни, висячие мосты и трактир, в гости пришли всякие добрые звери, прилетел дракон, но тоже оказался не злым, соломенные лабиринты протянулись от дома до дороги. Рэйнер никогда не отвлекал сына от работы в соломенном городе, видел, какой он там счастливый. Соседи со всей округи стали приводить детей, поглядеть на диковинку. А зять, Наум Грин, предложил возить китайских туристов, и придумал, как это сделать. Вначале приехал один автобус, через месяц — другой. А нынче автобусы приезжают ежедневно, иной раз по пять за день.
Для приема гостей приспособили бывший ремонтный ангар. Он пустовал, потому что вся техника у Рэйнера новая и на гарантии, если что ломается, тут же привозят замену.
Ангар украсили цветами, поставили длинные деревянные столы, бочки с молодым вином, прилавок с местными продуктами и сувенирами. Кормят шницелем с картофельным салатом, перед подачей шницель мелко нарезают, чтобы удобно было есть палочками. Сувениры и продукты китайцы почти не покупают, за вино Рэйнер денег не берет — наливай и пей, сколько хочешь.
Зато платным сделан вход в туалет — специально построенный павильончик, который Тобиас расписал под позднего Климта, с акцентом на золотой и красный. За вход берут четыре евро, китайцы стоят в очередях.
Жену Тобиаса, Елизавету, симпатичную пухленькую блондинку, приняли хорошо. Обрадовавшись понятному имени, тут же стали звать её Си́си, на что Елизавета обреченно кивнула, не умея возразить. Поначалу она мало что понимала и, на всякий случай, всё время улыбалась, отчего прослыла девушкой приветливой и весёлого нрава. От Елизаветы не требовали никакой работы, но радовались её попыткам быть полезной. Хуже всего у неё получалось с курами, лучше — с китайцами. Китайцев ей в конце концов и поручили. В малиново-зеленом платье с пышными рукавами и глубоким декольте, Си́си разносит шницели и поёт тирольские песни с неимоверным акцентом, который китайцы, понятно, не замечают. А местных её акцент умиляет, и они считают Елизавету бо́льшей достопримечательностью, чем, собственно, соломенный город.
Каждый год, в конце ноября, Рэйнер и Магдалена едут в Вену отмечать годовщину свадьбы. Они выезжают субботним утром, аккуратно разместив в машине костюмы. Приехав в город, селятся в отеле Захер, что в самом центре, и сразу идут по магазинам, прежде всего, за подарками детям и внукам. Магдалена улыбается, глядя, с какой серьезностью Рэйнер выбирает для внучки плюшевого зайца.
Они относят покупки в отель, обедают, затем, немножко отдохнув, надевают выходные костюмы и отправляются в Оперу.
На Рэйнере красный галстук, клетчатый жилет и темно-зеленый пиджак из толстой шерсти, с низким воротником-стойкой, а также шляпа под цвет пиджака, с пером. Шляпу он сдаст в гардероб. На Магдалене сарафан с ярким фартуком и большим бантом на поясе, шерстяной жакет и туфли, отороченные мехом, всё-таки, ноябрь. Впрочем, театр совсем близко.
Оба они любят музыку. Рэйнер даже немного играл на скрипке в юности. В антрактах пьют шампанское и общаются со старыми и новыми знакомыми. По окончании спектакля не уходят, вместе со всеми добрую четверть часа аплодируют артистам, выходящим на поклоны. Затем, не торопясь, возвращаются в отель.
— Тебе не понравился спектакль? Мне показалось, ты думал о чем-то другом, — озабоченно спросила Магдалена.
— Я думал о Фабиане и его увлечении скрипкой, — вздохнул Рэйнер. — Вчера учитель снова сказал,что у него большие способности.
— Он талантливый мальчик! Помнишь рождественский концерт в Гумпольдскирхен?
— Да, но вся эта театральная жизнь... — Рэйнер замолчал. Молчала и Магдалена. Потом, взяв мужа за руку, сказала:
— Но ведь не всех скрипачей посылают на стажировку в Санкт-Петербург.
— Надо будет расспросить об этом доктора Хофера. Боюсь, он в курсе, — невесело пошутил Рэйнер.
Воскресным утром они позволили себе встать много позже обычного и долго завтракали. К десяти часам пошли на утреннюю мессу в собор Святого Стефана, чуть раньше начала, чтобы занять хорошие места.
После мессы Рэйнер и Магдалена взяли подарки и поехали к Магдалене-младшей и её родителям. Их ждал вкусный домашний обед, в конце которого внучка залезла к деду на колени, чтобы подёргать его за усы. После чего они долго играли и были очень довольны друг другом. Когда Магдалена-младшая, утомившись, заснула, зять угостил Рэйнера оранжевым вином, весьма модным на рынке. Рэйнер, немного подумав, сообщил, что хорошее вино можно сделать только из грюнера. Впрочем, он всегда так говорил, чтобы ему не наливали. Тем временем, Эмма и Магдалена-старшая пришли к выводу, что Си́си в скором времени даст повод ставить у дороги деревянного аиста.
На следующее утро не было ещё и половины восьмого, когда Шмукеншлейгеры выехали из Вены. Оказавшись на полупустой загородной дороге, Рэйнер облегченно вздохнул, а потом сказал жене:
— Я считаю, что на том концерте, в Гумпольдскирхен, Фабиан играл лучше всех!

©

Поддержка науки

Работал я на небольшом частном заводе, где, помимо прочего, делали полупроводниковые шалабушки. Вполне такие приличные, даже приезжали из Энергетического Института, что в самой Москве расположен, на них посмотреть. Языком поцокали, удивились, что в России такое дело освоили, водки выпили и уехали.
Через некоторое время читаю мелким шрифтом, что МИНОБРНАУКИ (крепость или племя полинезийское – на что больше похоже?) объявляет конкурс на разработку и внедрение этих самых полупроводниковых шалабушек. За семь миллионов долларов. Разумеется, весь завод необычайно обрадовался и даже какое-то время не работал. А потом бросились бумаги готовить. Решили нажульничать – не признаваться, что уже пять лет как успешно внедрили и тоннами производим, а обошлось в те же семь, но только рублей (поскольку все установки сами придумали и сделали). Обложились научными статьями для квалификации и написали, что лабораторный образец имеется и работает как зверь. А за семь лимонов баксов обещали покрыть полезными шалабухами всю страну и её окрестности. И покрыли бы, кстати.
Ну и как мы могли не выиграть этот конкурс? Как? А вот так. Конкурс выиграл тот самый Энергетический институт, который в гости приезжал. Ну и чёрт с ним.
Спустя пару лет познакомился я на банкете с ярким представителем МИНОБРНАУКИ (всё таки племя скорее, а не крепость). Присутствовал за шведским столом и Ученый из Энергетического института.
– А как там шалабухи? – спросил я громко и язвительно. – Разработались? Чего-то я на рынке их не вижу. И в журналах не вижу. Прошлой осенью, правда, от вас женщина звонила, спрашивала, какая у шалабух химическая формула. А кроме этого – никакой научной деятельности за вами не наблюдаем.
– Да никто и не собирался их разрабатывать, – мирно ответил мне Ученый, – Название просто у вас взяли, красивое оно, понравилось. А нам главное деньги освоить. Не так ли?
– Всё так, — подтвердил яркий представитель МИНОБРНАУКИ, — институту иначе денег не выделишь. Фонды, знаете ли. Баклажаны удачные, да. С чесночком. О чем это я? Институт должен функционировать! Там же люди, у них наработки. Вот вы — гражданин России?
– Да. А что?
– А то! Науку надо поддерживать!

ОСТРАЯ ТЕМА

Есть у меня приятель в Сингапуре. Зову его ― Педро. Это отдаленно похоже на первые слоги его настоящего имени. Опять же, познакомились мы на банкете, где я какое-то время думал, что он из Мексики. Меня он называет: «Серигари». И всякий раз улыбается при этом.
Педро ― страховой юрист, толковый парень. Пару раз консультировался у него. А однажды помог.
Некая китайская компания понесла убыток во глубине сибирских руд. Мужчина из той глубины заказал технологическую линию, внёс аванс. А потом исчез ― ни денег, ни привета. Оборудование специфическое, девать его особо некуда. Китайцы, не долго думая, заявили страховой случай.
Разбираться поручили Педро. Он прислал мне жалостливое письмо. В России, пишет, не был и не хочу, ничего не знаю, а пуще всего боюсь мороза.
Я выяснил, что сибиряк поссорился с женой и полностью утратил интерес ко всему, кроме алкоголя. К моему появлению, на его бизнес уже нашёлся покупатель, который охотно согласился принять на себя и китайский контракт, на условиях отказа от штрафов. Всё благополучно решилось без особых усилий с моей стороны, но Педро сделался обо мне такого высокого мнения, что аж неловко.

Через два года я оказался в Сингапуре, проездом. Не был уверен, звонить ли Педро, но позвонил. Тот примчался немедленно и повёз меня знакомить с семьей, по дороге показывая достопримечательности. Проживал Педро в небольшом аккуратном доме у воды, с собственным причалом и бумажными фонарями. За домом высились небоскребы, но, почему-то, не давили.
Семья Педро, жена и трое детей: мальчишка лет пять и девочки постарше, обедали на веранде. Сидели вокруг большого блюда с чем-то, похожим на плов, только цветастее.
Педро, видать, жену не предупредил, завидев нас, она всполошилась. Сказала, что немедленно приготовит что-нибудь специальное, поскольку их еда может показаться мне слишком пряной. Я просил её не беспокоиться, и глядя, с каким аппетитом ест пятилетний малыш, заверил, что люблю остренькое. Мы уселись за стол, Педро принялся рассказывать обо мне. По его словам выходило, что у них в гостях король севера. Я же, тем временем, навернул местного плова. Дыхание спёрло, тысячи игл вонзились в язык, слёзы полились из глаз. Пару секунд я ещё думал, что сейчас полегчает, но становилось только хуже. Меня, подхватив под руки, отволокли в ванную, где я с четверть часа лечился проточной водой.
Вернулся к столу. Взрослые выглядели виновато, дети смеялись. Старшенькие сдержанно, а младшенький ржал в голос, за что получил от отца подзатыльник.
― Сейчас будет омлет с креветками, это очень типичное сингапурское блюдо, совсем не острое, ― поторопился сообщить мне Педро.
― Для кого не острое? ― не без труда спросил я, ― Для меня или для твоего сынишки?
― Совсем, совсем не острое! Для всех!
― А рис весь такой, ― поинтересовался я, наконец переведя дух, ― или мне попался самый жгучий кусок?
― Весь такой, ― сообщил Педро.
― Как же вы его едите?
― Ложкой! ― ответил за всех младшенький и показал мне свой столовый прибор из красной пластмассы.
Через час с небольшим Педро привёз меня обратно в аэропорт. Мы тепло расстались. Напоследок я спросил:
― А почему ты ни разу не назвал меня по имени за столом, а только по фамилии?
Вопрос явно застал Педро врасплох. Он забормотал что-то про большое уважение, но тут же громко рассмеялся, сделавшись похожим на своего пятилетнего сына.

Синюхин и суджух (реальная история, только фамилия другая)

Намаявшись до середины июля, Синюхин поехал отдыхать в Сочи.
Денег хватило на неделю. Возвращаться не хотелось, да и не на что было. Синюхин устроился в армянское кафе у пляжа, работать за еду и жилье. Жить предлагалось под перевернутым баркасом, лежавшим у моря. На баркасе были нарисованы название кафе и чьи-то гениталии.
Синюхину поручили резать суджух, твердый и пахучий. В первый же день он нарезался так, что к утру кисть опухла. Синюхин засомневался, сможет ли продолжать. Но его поставили на овощи, это было легче. Через день ― опять суджух. Синюхин пытался менять угол и хват, резать левой, чуть не отрезал себе полпальца, руки и спина болели нещадно. Вдобавок ему постоянно кричали, что резать надо тоньше, ровнее и быстрее. Почти не отдохнув за ночь, Синюхин снова принимался за работу, решив, что должен справиться и всё тут. Не прошло и двух недель, как Синюхин стал нарезать суджух красивыми пластинками, тонко и ровно, почти не уставая при этом. Его руки, особенно кисти, налились небывалой силой.
Еще через неделю к Синюхину подошел хозяин кафе, посмотрел на его работу и сказал рассеянно, что нож тупить не надо, нож не для этого. А для нарезки суджуха есть специальная машинка, с которой и ребенок справится. Вот она, на полке стоит, на видном месте.
Синюхин сильно расстроился и хотел уволиться. Но потом передумал. Уж больно полюбился ему баркас. Ночевавшие под ним женщины развели домашний уют, причем каждая старалась превзойти предыдущую. Под баркасом теперь было широкое спальное место с тюлевой занавеской, вешалки для одежды, большое зеркало, удобный рукомойник, множество прикольных безделушек и даже радиоточка.
Но прошло дня три и хозяин снова подошел к Синюхину, вручил ему неожиданные деньги и свирепо попросил уехать. Немедленно. Сюнюхин вспомнил, что девушка, с который они сегодня утром вылезли из-под баркаса, чем-то похожа на хозяина, и не стал спорить.
Наринэ собрала в дорогу гранатовое вино, суджух, лаваш и персики. В поезде Синюхин обменял суджух на вареную курицу. Лето закончилось.

©Сергей Кабанов
2019

Дело купца Трузе
(отрывок из повести "Морковь против оливье")

Реформы Александра II хорошенько встряхнули страну. Да вот только в России какие перемены не делай, а тут же кое-у кого заведутся шальные деньги. И пропивать их лучше в Москве, подальше от столичного начальства, но чтоб по модному, с шампанским и устрицами для начала, а потом уж как пойдет. Вот так и прославился московский трактир «Эрмитаж», руководимый Оливье, где радовали гостей кухней на французский манер, изысканным обхождением и роскошным интерьером. Имелись и уютные номера для ночного отдыха, что особо ценилось приезжими.
Известно, что Мастер назвал свой шедевр «Зимний салат из рябчиков». Были им созданы и другие закуски под майонезом, но, по общему мнению, именно салат из рябчиков имел особо тонкий вкус. И вскоре стал первой из закусок, без которой никто себе посещения «Эрмитажа» не мыслил. При жизни Оливье мало кто называл эту закуску его именем, чаще просто говорили «салат». И половой радостно бежал за «зимним салатом», в котором помимо жареных рябчиков с наибольшей вероятностью обнаруживался картофель, бульонное желе, каперсы, оливки, свежие огурцы, раковые шейки и зеленый салат. Всё это было залито густым провансалем с острой ноткой афганского соуса.
Морковки в изначальном оливье не только не было, но и быть не могло. Наряду с репой и брюквой, морковь считалась пищей низших сословий, в дорогом ресторане совершенно не уместной. К тому же, вследствие формы, а особенно цвета, морковь упоминалась в скабрезных шутках, и в московском обществе об этом корнеплоде при дамах не говорили. Всё, на что могла рассчитывать морковь на кухне Оливье, так это увариться в бульоне и пропасть.
О столь низкой репутации морковки свидетельствует и дело купца Трузе, получившее широкую огласку.
Начиналось так. Московский 2-й гильдии купец Перешивкин боролся за подряд по снабжению городской тюрьмы. Соперничал с ним рижский 2-й гильдии купец Теодор Трузе, предложивший цену почти вдвое меньшую. Но подряд достался москвичу.
Удачу Перешивкин отправился праздновать в «Эрмитаж», вместе с чиновником губернского управления, коллежским асессором Доможировым и своим старшим приказчиком, мещанином Ульяновым. Взяв отдельный кабинет, троица немедленно приступила к пьянству. Звенели рюмки, громкий смех разносился чуть ли не на весь трактир. Приказчик Ульянов, усмотрев в себе поэтический дар, всякую закуску сопровождал экспромтом.
― Нам на стол стерлядок двух, а Федьке Трузе оплеух, ― декламировал мещанин под гогот сотрапезников. ― Нужен в Москве Трузе, как хомяк в арбузе! Нам ещё графин смирновки, а Федьку в Ригу без обновки!
― Ну уморил, уморил, ― восхищался Перешивкин, ― до слёз! Хомяк! В арбузе!
― В Москве у Трузе вышло боком, закусим это артишоком! ― не унимался Ульянов. ― Колбаса копчёная, Федькой наречённая, и порежем и помнём, за сапог её заткнём!
― До он у тебя что Пушкин! Дай я тебя поцелую! ― Доможиров с Перешивкиным обнялись и расцеловались.
― Федьке хвост селёдочный, а нам паштет печёночный! Трузе-купец в Москве некстати, как морковь в оливье-салате!
― Ха-ха-ха! Морковь! В оливье!
Вдруг все трое испуганно притихли. В дверях кабинета стоял Теодор Трузе. Росту он был немалого, телосложения крепкого, а вид имел пьяный и свирепый. Шагнув к Ульянову, Трузе ухватил его за волосы и, прорычав: «А поищи-ка в оливье морковь!», ткнул поэта лицом в салат. Тем самым заложив еще одну связанную с оливье традицию, доселе популярную, особенно почему-то у военных разведчиков.
Перешивкин и Доможиров бросились было приказчику на выручку, но рижанин раскидал их по кабинету, порушив мебель и перебив посуду. Досталось от него и половым. Вязали Теодора вшестером, хорошо ещё, что городовой подоспел.
За учинённое безобразие Трузе на три месяца отправили в тюрьму, которую он ранее собирался снабжать. Перешивкин уплатил штраф и лишился подряда. Мещанину Ульянову выписали пятнадцать ударов розгами. В отношении чиновника Доможирова дело представили так, будто никто его в трактире не видел. А вскоре перевели с повышением в Тверь, откуда он был родом.
Оштрафовали и Оливье, чему он немало удивился. На пять рублей.

(с)СергейОК

Без Григория не обходилось ни одно театральное событие. Он был всегда и везде. О премьерах, особенно балетных, судил тонко.
Невозможно было понять сколько ему лет и чем он, собственно, занимается. Но театрально-музыкальный мир привык к Григорию и вопросами этими не мучался.
А Мариинский театр проводил тогда встречу со спонсорами. Присутствовали знаменитости, прежде всего балерины, в первую очередь Диана Вишнева и Ульяна Лопаткина.
Балетные ходят на такие мероприятия чтобы потанцевать. Прочее им скучно. А оперные (вы не знали?) ходят после спектакля петь в караоке, что напротив театра. Вот и Диана с Ульяной, на̀скоро перекусив креветками, при первых же звуках музыки отправились на танцпол.
Были они тогда ещё очень юны, но уже божественны (это официальный титул, присвоенный в 1995 году Вишневой, а в 1996 году ― Лопаткиной). Примы Мариинки, безоговорочные суперзвёзды мирового балета, безукоризненные и прекрасные.
Дальше рассказывает Гриша:
«А я гляжу ― Дина и Ульяна как-то вяло танцуют, ну я и подскочил, показал пару резких движений, они повторили и мы втроём такую проходочку сделали, туда-сюда».
В этот момент, один из спонсоров, разбогатевший внезапно и не успевший изучить театральную жизнь, указав мускулистым пальцем на Григория, спросил организатора вечера:
― А что это за лысый чёрт?
― Точно не скажу, ― смутился организатор, ― но в подтанцовке у него Вишнева с Лопаткиной.

И вот иду я сквозь джунгли, по горной тропе, в рамках всемирной борьбы с ожирением.
Склон не крут, однако, жара и влажность отягощают. Но я справляюсь и этим горд — дыхание почти ровное, пульс почти в пределах. Под ногами вывороченные потоками камни, острые гребни черной лавы, опавшие ветки. Я экипирован — горные кроссовки, спортивный костюм, кепка, очки, рюкзак, вода, компас, нож, телефон, крем, мазь, уксус, справочник «Джунгли для чайников».
Дошел до конца. Далее — отвесная скала. Футболка — хоть отжимай, собой доволен, силы на обратный путь остались, годы подготовки не прошли зря. Пустился в обратный путь, вниз, к отелю.
И вдруг — что за хрень? — мне навстречу движется молодая пара в банных халатах и, представьте себе, в тапочках.
— Сэр! — спрашивают меня, — Мы правильно идем в СПА?
Ох ты, в СПА они идут…
— Неправильно, — отвечаю им не без грусти, — СПА на другом конце острова, что, впрочем, недалеко, от этой скалы четыре километра. Дойдете до рецепции, от нее наверх, метров сто.
И пошли мы, солнцем палимы, к рецепции.
Я, конечно, первым пришел. Все же кроссовки, костюм, годы подготовки…

Не помню уже с какой стати поехал я в спортивный лагерь. Было мне тогда восемнадцать лет. Учился в одном ленинградском техническом ВУЗе. Институт устроил для своих спортсменов летний лагерь под Керчью. Спортсмены были большей частью боксёры, очень сильная секция, меньшей частью ― борцы и гиревики. Меня же записали как шахматиста. Хотя я не шахматист, а бадминтонист, что с точки зрения боксёров одно и тоже.
По сложившийся традиции перед началом смены высылались квартирмейстеры, в число которых попал я, четверо единоборцев, тоже с младших курсов, и три девушки, какое-то отношение к спорту, вероятно, имеющие. С одной из них я подружился уже в поезде.
Лагерь состоял из десятка фанерных бараков и большой обветшалой спортплощадки. Вдалеке от моря, но рядом с каким-то парком. Питание в лагере не предусматривалось, надо было ходить в столовую через дорогу и отоваривать талоны на еду. Еды на талоны давали много.
Весь день мы расставляли железные кровати и таскали матрацы. Однако вечером, заслышав из парка музыку, решили пойти на танцы. Хотя всю дорогу наблюдали подозрительного вида корпуса профессионально-технических училищ. Увы, дважды два в голове не сложилось. Где-то в Керчи жила тогда маленькая девочка Ульяна Лопаткина, что станет лучшей балериной всех времен. Но вокруг нас были только ПТУ.
В парк, не будучи особо между собой знакомы, мы шли порознь. Я был с девушкой и меня интересовали лишь медленные танцы. Музыка играла недолго. Началась какая-то то возня, вопли, ругань. Кто-то из наших, проносясь мимо, крикнул:
― Бегите отсюда!
Советом воспользовались лишь отчасти. Сойдя с освещенной танцплощадки в темноту, мы не побежали, а пошли. Вскоре нас догнала и окружила дюжина низкорослых и злых подростков.
― Ты тоже из Ленинграда? Откуда ты? ― спросили они, оттеснив от меня девушку.
Я задумался на мгновение. Скажу, что из Ленинграда ― будут бить. Скажу, что не из Ленинграда ― тоже будут бить.
― Из Ленинграда! ― сообщил я с гордостью, пытаясь угадать, откуда прилетит первым делом.
Не угадал, получил в скулу, но тут же феноменально далеко отпрыгнул назад (нас, бадминтонистов, учат мгновенно отходить на заднюю линию). Сзади были колючие кусты, я проник внутрь и бить меня стало сложно, кусты царапались, а я увёртывался.
― Милиция! Милиция! ― кричала моя девушка так пронзительно, что атакующие морщились.
Мне досталась лишь пара пинков, как уже подоспели дружинники. Одного окрика оказалось достаточно, чтобы подростки разбежались.
Не все наши отделались царапинами и лёгкими ушибами. Одному борцу-второкурснику (вроде бы именно он пригласил на танец местную девчонку, что в этих краях наказуемо, видишь ли), разбили очки, да так, что стекло разрезало щёку. Пришлось накладывать швы в травме, вернулся он под утро.
И в тоже самое утро, в лагерь, двумя автобусами, приезжают боксёры и борцы, преимущественно тяжёлых весов. Приезжают скучать, поскольку смену возглавил сам главный тренер Иваныч, а при нём пьянку не устроишь, чем себя вечером занять ― поди пойми, места новые, на вид пустынные. И тут им навстречу братишка в бинтах и повязках. Воодушевились прибывшие чрезвычайно.
Вечером того же дня ворота распахнулись и сотня юных, но более чем крепких бойцов, в выразительных майках, повзводно, с песней, выступили из лагеря с намерением замесить всю Керчь. Большинство ведь ещё и с военных сборов прибыло. А всё, что на сборах кажется величайшей тупостью ― все эти построения и марши, по окончанию становится неотъемлемым элементом веселья. Замыкала шествие секция бадминтона в моём лице, ну а как я мог пропустить? Стыдное, но приятное чувство оказаться на сильной стороне, хоть твоих заслуг в том нет ни капли. Во главе колонны шагал забинтованный, ему поручили указывать на хулиганов пальцем. Злости ни в ком не было, даже в забинтованном, лишь молодецкая удаль.
Побоище не состоялось. Уже упомянутый Иваныч настиг отряд у входа в парк и после недолгих препирательств загнал обратно в лагерь. Как средство от скуки пообещал десятикилометровый кросс по утрам.
Пепел Клааса, конечно, ещё постукивал в сердца спортсменов. Щека товарища ещё кровоточила. Особенно возмущались, почему-то, лёгкие веса. Был составлен новый план действий под кодовым названием «засада». Выступающий в наилегчайшем весе студент, звали его, вроде, Илья, в тайне от тренера проник на танцплощадку и принялся там вести себя самым вопиющим образом, отпуская местным девушкам пьяные комплименты, а парней обзывая последними словами. В нужный момент он мгновенно трезвел и с юрагагаринской скоростью мчался в сторону лагеря, увлекая за собой раззадоренных аборигенов. Деятельность Ильи была столь продуктивной, что через пару вечеров, местные, утратив инстинкт самосохранения, вбежали в лагерные ворота, да ещё с кольями и цепями. Было их не слишком много, впрочем, сколько бы ни было – без разницы.
Что больше подействовало на местных ― нанесённые им умеренные побои или отповедь всё того же Иваныча, но поведение изменилось сильно. Неугомонный Илья продолжал посещать парк, несмотря на запрет тренера, и жаловался, что танцующие теперь шарахаются от него как от прокаженного. И совершенно не хотят следовать за Ильей куда-бы ни было. Илья вёл себя всё хуже и хуже, и тогда на него был спущен десант керчинских старушек-билетёрш:
― Позор какой! А ведь ты из Ленинграда! ― сказали ему старушки.
«Так-то я из Воркуты» ― хотел было возразить Илья, но осёкся и, покраснев, поплёлся в лагерь.
На следующий день танцплощадку закрыли. Уж не знаю почему, вряд ли из-за Ильи. Музыка из парка более не доносилась.

Тайна Мастера

(отрывок из повести «Морковь против Оливье». Продолжение, начало здесь: https://www.anekdot.ru/id/1162782/)

Грандиозных успех французского ресторана «Эрмитаж» был достигнут не только благодаря безукоризненному вкусу Мастера и его умению совместить русского едока с французскими продуктами, но и невероятным трудолюбием. Оливье был везде, он царил на кухне, даже после того, как из Парижа выписали шеф-повара Дюге, следил за всеми закупками, помнил каждого посетителя.
Всякий день был он в ресторане, не давая себе ни выходных, ни ночного отдыха. Мастер, надо сказать, был натурой артистической, человеком рампы. Бесконечно любезный в зале, умеющий с каждым гостем составить интересную тому беседу, Оливье, входя на кухню, метал громы и молнии.
― Уроды! Бездельники! ― начинал он с порога, ругая поваров за малейшую оплошность, а половых за нерасторопность. Доставалось даже парижской знаменитости, от чего знаменитость втайне прихлёбывал коньяк. Не гневался Мастер только на кухонную девчушку Пелагею, круглую сироту, которую приютила дальняя родственница, мывшая в «Эрмитаже» посуду. Пелагея росла на кухне, была сметливой и улыбчивой, что очень нравилось Оливье. Бывало, повара прятались от него, выставляя вперёд себя девочку, и Мастер смягчался. Возможно оттого, что своими детьми так и не обзавёлся. Никогда не был он женат и проживал тут же, над рестораном, в скромной квартире.
Немалые же доходы свои Оливье пускал на выкуп доли у купца Пегова, своего компаньона, да на закупку диковинных продуктов и самых дорогих вин. А ещё собирался открыть французский ресторан в столице и торговался с тамошними купцами за помещение.
На сорок пятом году жизни Мастер заболел.
― Сердечная слабость и крайнее измождение, ― с грустью заключил доктор Склифосовский, ― вам бы, друг мой, на воды, да на полгода, не меньше.
― Как же я всё оставлю? ― возразил Оливье, ― Ничего, полежу пару дней и окрепну.
Но время шло, а силы не возвращались. Всё чаще Мастер не мог себе позволить даже спуститься на первый этаж. Он вызывал к себе приказчиков с амбарными книгами, пытался вникать в счета, ругался по привычке, но всё тише и тише. Пелагея была при нём неотлучно. Иной раз Оливье обучал её кулинарии. С кухни приносили продукты, ученица старательно сравнивала вкусы и судила, что к чему подойдет. Вечерами Мастер рассказывал ей свою жизнь, а девочка делилась с ним своими тайнами.
В тот печальный день, 14 ноября 1883 года, Оливье слабым голосом говорил половому Ивану:
― Скажи Шарову, чтобы нотариуса ко мне вызвал, как его бишь… Герике. А потом принеси рябиновой, а к ней икорки зернистой, троечной, да чтоб как дробь была. И вот ещё… салата моего, из рябчиков, принеси чуток. А сверху пьемонтский трюфель пусть покрошат, будет тогда, как под чёрным покрывалом, что всю ночь мне снилось. Хотя и не спал толком. Быть может, последняя эта моя трапеза… А для Поли пусть блинчик выпекут, хочешь блинчик?
― Дядюшка, да вы помирать собрались? Матушка померла, а потом и батюшка. А теперь вы?
― Ты вот что, Поля, ты не бойся. И не плачь. Нужды тебе ни в чем не будет, я позабочусь. Чего стоишь, Ванька, ступай уже, бестолочь.
***
Из протокола допроса Иванова Ивана Михайлова, полового трактира «Эрмитаж», происхождением из крестьян села Кобыляево, Ярославской губернии:
«…как и было велено, я привёл господина нотариуса Герике. Как мы вошли, хозяин доедал салат из рябчиков. Как нас заметил, то сильно закашлял и стал кричать непонятное, как будто: «Э-ро! Э-ро!», а после затих. Я тут же за доктором побежал, да уж всё было напрасно. А в комнате при том был я, господин нотариус Герике и Пелагея, племянница Дарьи Александровой, да она по малолетству всё время ревела в углу и глупая, потому если что на меня скажет, то верить ей не надо».
***
После безвременной кончины Мастера дела в «Эрмитаже» пришли в расстройство. Продуты и посуду стали нещадно воровать, а шеф-повар Дюге запил, да не по-французски, а по-местному. В московских канавах стали находить его всё чаще, отчего в народе возникло выражение «напиться в дугу». Московский генерал-губернатор князь Долгоруков личным распоряжением отослал непутевого обратно в Париж, с припиской: «таковых нам без надобности, своих класть некуда».
Но вскоре московские купцы, что не мыслили уже себе жизни без любимого трактира, выкупили дело у родственников Оливье и создали товарищество по управлению. Во главе встал московский 2-й гильдии купец Поликарпов, заядлый любитель руанских уток, прочие были помельче: Мочалов, Дмитриев, да крещёный еврей Юдин. Просился к ним и купец Перешивкин (см. «Дело купца Трузе» ― прим.авт.), но получил отказ. «Эрмитаж» вновь ожил. Товарищи пристроили к трактиру стеклянную галерею и банный флигель в античном стиле, где посетителей поджидали дамы, тотчас готовые на все услуги. Подавали теперь на хрустале и серебре, но за рецептурой следили не особо и продукты брали, где ближе ― всё равно от посетителей отбоя не было. Потому и пошёл слух, что тайну знаменитого салата Мастер унёс с собой в могилу. Половые, когда их о том спрашивали, загадочно подмигивали. Но как можно было двадцать лет скрывать рецепт на кухне, где полсотни человек трудились с одиннадцати утра до четырёх ночи? Нет, секрет Оливье был проще по названию, но сложнее по исполнению. Ни в чём и никогда не допускал он отступлений. Единожды найдя лучшие ингредиенты и пропорции, строго требовал их соблюдения, ничего не упуская из виду.
Так для провансаля масло брали только чёрное, с фруктовым оттенком, что выжимают на двухсотлетней мельнице в сердце Прованса ― долине Бо. Горчицы приходили лишь от Мариуса Грея из Дижона, да чтобы каждая партия была сопровождена собственноручным письмом месье Мариуса. Острую добавку «Соя-кабуль» поставлял только лондонский дом «Crosse & Blackwell». Яйца же брались исключительно от чёрных минорок с птичьего двора помещицы Куртенер, где кур кормили отборным зерном. Подготовленную для салата нарезку Оливье осматривал лично, после чего командовал замешивать и первым снимал пробу. И так всякий божий день, пока жизнь не покинула его…
Что же касаемо девчушки Пелагеи, то её, в память о Мастере, Поликарпов отправил на воспитание в Санкт-Петербург, в приют принца Ольденбургского, уплатив взнос и выдав на дорогу корзинку еды.

(продолжение следует)

Сию фразу приписывают Александру Ланжерону, третьему по счету легендарному начальнику Одессы (губернатор Новоросии), другу де Рибаса и Ришелье, продолжившему их великое дело. Чествуют его менее предшественников, отмечая лишь, что всё он делал правильно, хоть и был рассеян. Может так оно и было, но помимо дел хозяйственных являлся Ланжерон замечательным сочинителем комедий, которые, увы, не дошли до нас, пропали где-то в чреве Парижа. Так вот, путешествуя как-то в украинских степях, повстречал наш герой графиню Долгорукую и имел с ней беседу, в ходе которой сказал:
"Мадам, пейзажи вокруг совершенно великолепные. Но вот из удобств имеется только водка".

Время было обеденное, а я оказался в местах, где особо то и не кормят. Порыскав по чёрным от мокрого снега улицам, натолкнулся на аккуратное с виду заведение под вывеской «Пивной ресторан». Привлёк меня и плакат «Шурпа за 444». По такой погоде шурпа ― самое то.

― Вы на шведский стол? ― спросила меня девушка при входе.

― А у вас шведский стол есть? ― удивился я.

― Есть. Двести рублей.

Страсть как люблю словосочетание «шведский стол». Воображение немедленно переносит меня в благоухающий тропический вечер, где я, вооруженный огромной тарелкой, брожу среди бесконечной череды ароматных яств и напитков с трубочками. Лиловый негр, в высоком белом колпаке, разделав большим ножом лобстера, предлагает к нему полдюжины соусов.

То, что что картинка не сочеталась с двумястами рублями меня не смутило. Опять же шведский стол ― это быстро, а есть хотелось сильно.

― Обязательно попробуйте шурпу, ― сказала мне девушка, принимая оплату, ― суп дня сегодня. Проходите на второй этаж, для таких как вы у нас отдельный зал.

Шведский стол оказался проще некуда. Начинался с хлеба, огурцов, капустного салата, компота и морса. Далее следовал большой тазик с гречей, похоже не тронутой, и поддон с остатками жареной картошки. Затем начинались, если верить надписям, серая масса рыбных тефтелей, и кривые треугольники шницелей, почему-то ярко оранжевого цвета.

Была и шурпа, вполне съедобная. Без мяса в видимом диапазоне, но с наваром и картофельно-морковным множеством.

За шурпой я ходил трижды. Первый раз ― решив с шурпы начать. Второй раз ― по классике, отдав должное капустному салату. Третий ― решив шурпой и ограничиться. К тому же, посуда для супа не сильно превосходила размером кофейную чашку. В последний подход пришлось ждать, пока некий юноша заполнит шурпой большую удобную миску. «Где он взял?» ― начал было думать я, но тут же сообразил, что миска не из нашего зала, а сам юноша ― официант. Неужто, сейчас наполнит миску шурпой и пойдет вниз продавать за 444? И точно, наполнил и пошёл.

Не зря я, всё-таки, люблю шведские столы.

Иногда в ресторанах гостей встречают слишком сложными фразами.

Вот заходит мужчина. Явно хочет пообедать.

― К вам присоединятся? ― спрашивает его симпатичная девушка у входа.
― Чего? ― не понимает вошедший.
― К вам присоединятся? ― повторяет настойчивая девушка.
― Присоединяйтесь! ― соглашается мужчина.

Логопед жила на проспекте Стачек и принимала на квартире. Туда меня и привезли, потому что я был маленький и заикался.
— Ну, начнем, — сказала мне логопед. — Запомни, заикание есть болезнь умных.
На этом надо было и закончить. Моим родителям не тратить больше время и деньги, а добрую логопедшу гнать из профессии. Ведь я очень хотел быть умным. И шансов вылечиться у меня уже не было. Нннникаких.

Окончив строительный институт, я поехал на севера́ за длинным рублем. Очень на машину хотелось заработать, квартира-то у меня и так была, от бабушки. С заработками получалось не особо, зато познакомился, и даже, можно сказать, подружился с ростовчанином Аршаком.

— А хочешь я тебе свою машина отдам? — сказал мне как-то Аршак, — SAAB 900, космического синего цвета, авиационные технологии, турбонаддув и все дела. Трёхлетка, как за невестой ухаживал, да. Никому бы не отдал, только тебе. Триста тысяч как другу, ничего больше не надо, только чтоб ты был доволен.

Аршак знал, что больше трёхсот мне и не поднять. И начал я всё сильнее и сильнее мечтать об этой машине, воображая её себе чуть ли не космолётом.

Не отдохнув после вахты и недели, поехал в Ростов-на-Дону. От вокзала до Аршака шёл пешком и чуть ли не вприпрыжку — было начало октября, светило ласковое солнце, настроение было прекрасным.

Аршак же встретил меня заспанным и хмурым. Как-то нехотя повёл к машине, у яблони припаркованной. Под слоем пыли и листьев с трудом угадывался "космический" синий цвет. Здесь и там виднелись потёртости, левая фара как-то странно косила.

— Немножко тут крыло помяли, фара новая ровно не встала, — зевая, пояснил Аршак. — Но светит как прожектор на китайской границе!

Я приуныл и отпросился погулять по городу, проветриться после поезда. Гулял долго, запомнил рынок у красивого белого собора — такая там жизнь кипела, южная, шумная, необычная. Не смог пройти мимо квашенного баклажана, фаршированного жёлтыми, красными и зелёными овощами, купил из-за красоты, по вкусу-то потом окажется не лучше уксуса.

На выходе с рынка меня плотно окружила толпа цыганок. Ни к кому больше не цеплялись, только ко мне, как-то вычислили, что соглашусь. Может баклажан их сориентировал или сомнения на лице прочли. Да и вообще, вид у меня двадцать лет назад был непутёвый. Допускаю, что и сейчас такой же, но за килограммами прожитых лет не так заметно.

— Ваша взяла, — говорю я самой цепкой и самой старой, ей бы Бабу-Ягу без грима играть, — гадай.

Цыганка в ладонь мою уставилась и затараторила как понаписанному:

— Человек ты хороший, ой, хороший, добрый, жить долго будешь, детей у тебя двое будет, радость тебе принесут, а вот жена тебя обманет...

— Стоп! — прерываю. — Это всё не научно и не интересно. Ты конкретно ответь, покупать ли мне синюю машину?

— Так ты сюда за машиной приехал? — спрашивает меня цыганка и смотрит пристально.

— Да, но деньги в банке! — соврал я на всякий случай.

Тут эта Баба-Яга руку мою бросила и отступила на шаг:

— Не покупай, не покупай эту машину. Большую беду накличешь, не покупай.

И ушла, утянув за собой весь табор, даже про деньги не спросила. Потом правда, мелкая меня догнала, выпросила пару бумажек.

По дороге к дому Аршака я, помахивая баклажаном в пакетике, составлял отказную речь. Пришёл — а там в саду большой стол накрыт, шашлык-хоровац, колбаса домашняя, гусь копченый, хрустящий суп Тутмач, пирожки с солёной лебедой и ещё всякой всячины. Кругом родственники Аршака, на барабане играют, песни поют и все как один уверяют меня, что синий SAAB не иначе как подарок судьбы. А заодно обещают на обратный путь багажник арбузами забить, да такими, что я сроду не пробовал.

Арбузы и в самом деле были очень вкусные. И к машине больших претензий нет. Отъездил без малого три года. Рейку рулевую менял, шаровые, амортизаторы, в общем, по мелочи. Правда, ездил аккуратно, как-то всё цыганка из головы не шла.

А при первой возможности взял SAAB поновее и с кондиционером. Старый продал, и так меня отпустило после продажи, что даже напился. Всё убеждал собутыльников не верить цыганам, хотя никто и не спорил.

Пришло время — женился. Родился сын, потом второй. Взяв на руки третьего сына, я, зачем-то, обратился мыслями к цыганке, хоть к тому времени почти забыл о ней:

— Ну что, ведьма ты старая, съела? Дуришь народ почем зря, стыд и срам.

И вот работаю я в строительном тресте, начальником участка. Строим дом аж в двадцать пять этажей. И с этого самого двадцать пятого этажа летит вниз шестиметровая стальная балка-двутавр. Ударяется обо что-то, пружинит, перелетает забор, которым стройка как полагается огорожена, и впечатывает в асфальт проезжавшую мимо машину вместе с водителем. Сразу насмерть.

Иду я к месту происшествия и холодею, вижу — синий SAAB. Ближе подошёл — левая фара косит.

Начальство порешило меня крайним сделать. Не поленились даже задним числом выговор нарисовать, причём за основу взяли мои же доклады, о том, где непорядок и что требуется исправить. Получай статью 216, часть 2. Восемь месяцев гадал — посадят или нет. Плохие были месяцы. Дали два года условно с запретом руководящих должностей. Как смягчающие обстоятельства были приняты отсутствие судимостей, трое детей и мочекаменная болезнь. По гражданскому иску изъяли машину и гараж. Счастье, что квартиру оставили.

Ну а сейчас жизнь налаживается потихоньку. Вначале хотел плитку класть. Заказчик же мой полстены снёс и сильно переживал, что за перепланировку накажут. А у меня опыт есть и знакомства. Я ему всё и согласовал. Он на радостях кучу денег отвалил, руками столько и за три месяца не заработаешь.

Теперь только перепланировками и занимаюсь, желающих хватает. Документы готовлю, конструкцию считаю, с использованием двутавровых балок, взятки сую кому следует. Можно сказать — своя фирма, хоть и не оформленная. Взял по кредиту внедорожник "Volvo", тянет меня, почему-то, к шведскому автопрому.

Ну а цыганку теперь уж никак не забыть. Смотрю на сыновей — двое точно на меня похожи, а вот третий как-то не совсем.

Скворцов и тюлень

— Это несерьёзно! — сказал фотограф Скворцов. На рекламном плакате к острову Тюленей подплывал неказистый кораблик, битком набитый толстыми туристами с дешевыми фотокамерами. Ограниченный ракурс, нет возможности выбрать правильный угол к солнцу, всеобщая толкотня, грязь и хаос, думал Скворцов. Нет, надо нанять лодку. Отельный консьерж тут же раскрыл перед ним альбом с красивыми катерами. Поглядев на цены, Скворцов подумал, что не так уж и любит тюленей.
Но выход, как всегда, нашёлся. Таксист, отвозивший вечером Скворцова в портовый ресторан, рассказал, что у рыбаков можно найти лодку на весь день, не дороже пятисот рандов. С опытным шкипером. Скворцов одобрил и дал таксисту поручение.
В порт Скворцов направился, поскольку предположил, что если где и умеют готовить рыбу, то у самого моря. Пока что в Африке кормили только невкусной рыбой. К тому же, Скворцову захотелось немного романтики: сидя в Кейптаунском порту за бокалом минералки, напевать песенку «В Кейптаунском порту». Последнее вполне удалось, хотя кроме первой строки ничего не вспомнилось. Звучал джаз, сотни лампочек отражались в темной воде, от бара к бару гуляли веселые люди. Рыба, креветки, мидии — всё, что заказал Скворцов, на вкус было одинаковым и напоминало соленую вату.
Рано утром, таксист, как и обещал, ждал у входа в отель. В багажник уже поставили заказанный Скворцовым "пикник" — большой пластмассовый ящик-холодильник, где лежали во льду бутылки с минералкой, два банана и диетический бутерброд с брокколи.
Дорога оказалось долгой. Скворцов успел вздремнуть. Проснувшись понял, что город остался далеко позади. Они ехали вдоль океана, вокруг было пустынно, изредка попадались дома и большие указатели с надписью "Пляж".
— А вот и рыбацкий порт! — наконец сказал таксист и, заметив удивление на лице Скворцова, добавил, — Старый рыбацкий порт.
Весь порт состоял из бетонного мола, длинным полукругом уходящим в море. С внутренней стороны болтались на воде лодочки, с мачтами и без. На берегу стояли ржавые контейнеры, используемые, видимо, для хранения, и высилась сооруженная из тех же контейнеров будка, с гордой надписью "Офис". От этого офиса к ним направился чёрный мускулистый парень, очень чёрный, намного чернее таксиста.
— Это ваш шкипер, — радостно объявил таксист.
Скворцов для начала уточнил расценки. Парень подтвердил, что за пятьсот рандов лодка до темна в распоряжении Скворцова, но бензин оплачивается отдельно, по факту.
— Окей! — сказал Скворцов. Он был рад, что всё удачно складывается.
Шкипер взял пикник, потянулся было за фоторюкзаком, но Скворцов понёс фоторюкзак сам.
Идти пришлось немало. Уже у самого конца мола шкипер вдруг резко повернул направо и исчез. Скворцову в первый миг показалось — прыгнул в воду, но нет, парень, как по лестнице, не останавливаясь, сошёл в небольшую моторную лодку. Скворцов устремился было за ним, но замер на бетонном краю. Ступить вниз, на качающийся нос лодки он не решался, да и высота была пугающая. Шкипер прижал борт к молу, принял у Скворцова рюкзак. Скворцов же сел на край, потом развернулся и, опираясь на руки, попытался спуститься. Шкипер поймал болтающиеся в воздухе ноги фотографа и направил их в нужное место.
Изнутри лодка показалась не такой маленькой, как снаружи. Имелся тент и непромокаемое отделение, куда Скворцов тут же запихал рюкзак. Шкипер на корме возился с мотором. Скворцов решил сказать ему что-нибудь приятное.
— А мне тут гид рассказывал, что чёрные люди боятся моря. Плохо же он знает свою страну — сказал Скворцов и посмотрел на облака. Те были не особо фотогеничны, но в целом подходили. И тут Скворцов почувствовал неладное. Наверное, парень должен был что-то ответить, но ответа не было. Скворцов перевёл взгляд на шкипера и понял, что тот побледнел. Заметить этого Скворцов никак не мог, но каким-то образом почувствовал. Выкатив глаза, парень смотрел то на Скворцова, то на воду, на Скворцова, на воду и вдруг, одним прыжком выскочив из лодки, побежал к берегу.
— Куда же... эээ, — не успел спросить Скворцов и подумал, — наверное, парень забыл что-то. Важное. Бензин, к примеру.
Скворцов обвыкся в лодке, посидел на разных скамьях, определил самую удобную. Дул лёгкий ветерок. Было приятно дышать морем, похлёбывая прохладную воду из пикника.
По молу шёл черный человек с ящиком, похожим на скворцовский, но крупнее. Вскоре стало ясно, что это не шкипер.
— Доброе утро, сэр! — сказал человек, подойдя. — Не желаете мороженого?
— Нет, не желаю, — ответил ему Скворцов. Мороженщик как будто не расслышал, он поставил ящик, открыл и стал вынимать и показывать образцы продукции.
— Очень вкусное, очень холодное, сэр! С тёмным шоколадом, с белым шоколадом. С орехами, без орехов, с кокосовой стружкой. Отличная цена, сэр!
— Я сказал уже, мне ничего не надо.
— А мороженого?
— Нет.
— Окей, сэр! Я понял вас, сэр. Я могу принести пива. Есть настоящее намибийское! Для вас шесть банок по цене пяти!
— Послушай, — с лёгким раздражением сказал Скворцов, — я ничего у тебя покупать не буду. Это понятно?
Мороженщик не ответил. Он не торопясь уложил продукцию в холодильник, присыпал льдом, и, не без труда подняв ящик, медленно зашагал к берегу.
Столько прошёл и зря, думал Скворцов, провожая его взглядом. Бизнесмен то он плохенький, не то что... я. Неожиданно пришедшее на ум сравнение пляжного мороженщика с собственным бизнесом показалось Скворцову забавным. Он рассмеялся. Затем долго наблюдал за морем, птицами, мелкими рыбками, кружившими вокруг лодки. Думал о том, как велик мир. Снова смотрел на рыбок. Прошло, однако, минут двадцать пять. Пора уже что-то предпринять. Вокруг не было ни души.
— Для рыбаков поздно, для туристов рано, — подумал Скворцов настороженно. — Если здесь вообще бывают туристы.
Посмотрел в телефон, связи не было. Да если бы даже была, позвонить Скворцов мог только в Россию. В далекую, заснеженную Россию.
Попил воды, пожевал бутерброд. Возникло ощущение, что шкипер не вернётся никогда.
Надо было вылезать из катера и топать к офису. Скворцов надел рюкзак, поднял пикник, подержал и опустил. Над лодкой возвышалась ровная бетонная стена, зацепиться не за что.
Самым высоким местом лодки был нос, но выйти на него Скворцов не решался. Волнение моря усилилось, лодку неприятно подкидывало. Чтобы хоть как-то уцепиться за мол, надо было встать на бортик, но суденышко опасно кренилось. Тяжелый рюкзак стеснял движения. В лодке его не оставишь, это же Африка. Людей вроде нет, но стоит только отойти, как тут же появятся люди и всё сопрут. Кидать рюкзак на бетон, в надежде, что не все объективы разобьются, Скворцов не собирался.
Похоже, единственный вариант сделать как шкипер — оттолкнувшись от скамьи выпрыгнуть из лодки. Но это грозит падением и гибелью всей фототехники в морской воде. Не хотелось Скворцову и акул. Он поставил ногу на скамью и тут же убрал. Скворцов не был склонен переоценивать свои прыгательные способности. Решил подождать ещё какое-то время и съесть банан. Банан Скворцову не понравился — слишком сладкий. Кожуру он положил обратно в холодильник, завернув в салфетку.
Ещё можно попытаться завести мотор и поплыть. Но куда? К берегу не подойти, там острые камни, да и волны нехорошие. Вот в порту, где вчера ужинал Скворцов, были удобные причалы и людей много. Но где тот порт, сколько туда плыть, сколько в лодке горючего? Скворцов не рискнул оценить свои мореходные способности выше прыгательных. Собственно, он даже не знал, в каком из двух океанов, Атлантическом или Индийском, сейчас находится.
И вдруг то, на что не решался Скворцов, с блеском исполнил... тюлень. Метрах в пяти от лодки из воды высоко выпрыгнул морской котик и плюхнулся на мол.
— Ух ты! — только и сказал Скворцов и осторожно полез за фотоаппаратом, боясь спугнуть. Но котик и не думал пугаться. Он преданно смотрел на Скворцова и негромко тявкал.
Скворцов защёлкал камерой. С одним объективом, с другим, с фильтрами и без, меняя параметры съемки на сколько хватало фантазии. Котик вёл себя превосходно, переворачивался с боку на бок и махал Скворцову ластами.
Сзади послышались шаги. Скворцов оглянулся — шкипер? — нет, снова мороженщик.
— Добрый день, сэр! — начал Скворцов как можно вежливее, — Я хотел вам объяснить, но не успел. У меня диабет, это такая болезнь, и я не ем ничего сладкого, никаких десертов. Вы не поможете мне вылезти из лодки?
— Но вы же ничего не купили, — как-то задумчиво произнёс мороженщик.
— Я же говорю, мне нельзя мороженого.
— Так ему можно.
— Кому ему?
— Ему, — мороженщик показал на тюленя.
— А, я понял, конечно, сейчас, — покопавшись в кармане, Скворцов протянул мятую бумажку в десять рандов.
Но мороженщик не стал за ней наклоняться. Солнце светило ему в спину, темным силуэтом возвышался он над Скворцовым.
— Сэр, — заговорил мороженщик, усиливая речь жестами, — дайте мне сразу четыреста рандов. Вынем вас из лодки, накормим тюленя, а потом мой брат отвезет вас в отель, другое такси сюда всё равно не вызвать.
Подумав пару секунд, Скворцов решил не торговаться. Он передал наверх пикник, потом, с опаской, фоторюкзак. Вцепившись в руку мороженщика, выбрался на мол и ощутил приятную твердость под ногами. Фразу про твердость Скворцов раньше где-то читал, но теперь прочувствовал и глубоко. Дал мороженщику две купюры по двести рандов. Тот принял деньги обеими руками и поблагодарил. Затем протянул Скворцову мороженое.
— Снимите обёртку и бросайте. Он поймает.
Тюлень, тем временем, аж подпрыгивал на животе от нетерпения.
— Лучше ты бросай, — распорядился Скворцов, доставая камеру, — а я фотографировать буду.
Морской котик безошибочно хватал мороженое на лету, с удивительной ловкостью вертя гибкой шеей.
На десятой порции Скворцов озаботился защитой природы.
— А ему плохо не станет? Не заболеет?
— Он привычный, — уверенно сообщил мороженщик.
Скворцов взглянул на него с подозрением.
— Так это твой тюлень? Ручной?
— Нет, сэр. Это дикий тюлень. Совсем дикий. Но мы с ним родственники через третью жену.
— Как это?
— Она тоже очень любит мороженое и такая же дикая, как он.
— А сколько у тебя жён? — уважительно спросил Скворцов.
— Четыре жены, сэр.
Скворцов подумал, что поспешил с выводом о размахе бизнеса мороженщика. Всё-таки парень содержит четырёх жен и контролирует немалую территорию на берегу неизвестно какого океана.
Поймав ещё порций пять, тюлень, похоже, наелся. Он лежал на спине и вяло похлопывал себя ластами по животу.
Скворцов собрал рюкзак. Решил высыпать лед из пикника, чтобы легче было нести. Хотел было предложить мороженщику банан, но испугался, что будет неправильно понят.
Пикник и без льда нести было тяжело. Поднявшийся ветер мешал разговору, но идти молча мороженщик, похоже, считал невежливым.
— А пиво вам тоже нельзя?
— Тоже нельзя.
— Вон за теми горами живет колдун. Могущественный колдун. Лечит от всех болезней. Мой брат много пил, а теперь не пьет, боится колдуна.
— Это тот брат, который таксист?
— Нет, сэр, другой. У меня восемь братьев. А у вас?
— Четверо, — ответил Скворцов, посчитав всех двоюродных и троюродных, включая тех, кого бы и не узнал при встрече. Отчего-то захотелось, чтобы у него тоже были братья. Между двумя порывами ветра Скворцов спросил:
— Почему шкипер убежал и не вернулся?
— А вы дали ему денег вперёд?
— Нет, не давал.
Мороженщик всем своим видом показал, что в таком случае не видит причин для беспокойства.
— Ну как же, — настаивал Скворцов, — мы же договорились, а он куда-то делся. Мог денег заработать.
— Чёрные люди, сэр. Никогда не знаешь, что у них на уме.
Скворцов отметил про себя, что чёрный мороженщик далеко не такой чёрный, как шкипер. Видимо, в этих краях это важно.
Они подошли к офису. То, что таксист оказался тем же самым, Скворцова уже не удивило. Вид у таксиста был виноватый. Опять же, мороженщик издалека начал выговаривать брату на неизвестном Скворцову языке.
— Мне так жаль, сэр, так жаль, — бормотал таксист, принимая у Скворцова пикник.
— Так что случилось со шкипером? — спросил его Скворцов.
— Не знаю, сэр, не знаю. Быть может, он на выборы побежал, у них, вроде, выборы сегодня.
— Выборы? Кого выбирают?
— Вождя.
— Всюду политика, — чертыхнулся Скворцов, — куда ни плюнь.
Он простился с мороженщиком, обещав подумать насчёт колдуна. Сел в машину. Снова замелькали пустынные пляжи. Горы то приближались, то удалялись от шоссе. Потом пошли ухоженные коттеджные поселки, пристани с множеством яхт. Вскоре начался город. Скворцов узнал набережную, где ужинал вчера.
— А я знаю, почему тюлень так мороженое любит, — сказал Скворцов.
— Почему же? — живо заинтересовался таксист.
— Рыба у вас невкусная.

©СергейОК, текст и фото
2020 г.

К истории https://www.anekdot.ru/id/1125657/

Удивительны и неожиданны вопросы о правдивости истории. Это доклады с отчетами могут быть как правдоподобными так и неправдоподобными, а у рассказа другие критерии, поскольку другая цель. Наше впечатление о картине разве менее правдоподобно для нас, чем сама картина? Впрочем, дабы не растекаться по древу мыслью, вот вам история, тесно связанная с упомянутой.

Угораздило меня однажды оказаться в московском метро на кольцевой линии. Дело было вечером и планы у меня были легкомысленные. Рядом со мной сидела молодая женщина, беременная. Сидела и клевала носом. А потом привалилась к моему плече и заснула. Да так сладко, так по-детски, что будить её совсем не хотелось. Пересадку свою я проехал, да и ладно, кольцевая же. Еду дальше, а делать-то могу только одно — думать. И стал думать о работе, долго и обстоятельно, чего раньше за мной не водилось. И пришёл к выводу, что в старой теме меня держат только усилия, ранее на неё же и потраченные. И лучше будет начать новую. Сформулировал аргументы, продумал шаги. Как выяснится позже — не ошибся, всё сложилось удачно.
Девушка проснулась, когда мы почти круг проехали.
— Ой, — говорит, — простите, пожалуйста.
— Не за что, — отвечаю, разминая плечо.
— Я сейчас почти не сплю, трудно немножко, — объясняет будущая мама, — спасибо вам.
— Был рад помочь. Будет мальчик — назовите Серёжей.
— Ой, а мы уже решили Георгием назвать, извините, — говорит молодая женщина испуганно, будто бы я могу обидеться или проверить.
— Ну, в таком случае я напишу историю про сон и опубликую на анекдотру. Согласны?
— А ребенку это не повредит?
— Не повредит, абсолютно.

СИЛА ЛЮБВИ
(основано на реальном событии)

— Привет, это Синюхин.
— Алё? Кто это? А, Синюхин. Я поняла, да. Ну, привет. Чего так рано-то?
— Полдень уже. Пойдем, посидим где-нибудь. В кафе?
— Не, не хочу в людное место. И вообще, жарко сегодня, солнце, вон, шпарит.
— Пойдем на пляж?
— На пляже вообще людей овердофига. Сейчас бы на лесном озере чилить, в тишине, без мусора... Знаешь такое?
— Знаю. Можно поехать. Не знаю на чём. Моя машина не проедет.
— Вау, так моя по-любому проедет. Точнее — папина машина. Огромный внедорожник! Как раз из ремонта его получишь, а то уже ругаются. Я им позвоню, пиши адрес.

С Ксенией Синюхин познакомился в нотариальной конторе. Она пришла туда что-то оформлять и ждала назначенного времени. Синюхину у нотариуса оформлять было нечего, он зашёл ради симпатичной помощницы, но её не оказалось на месте. Из тех, кто был, Синюхину понравилась Ксения, живенькая юная брюнетка с множеством браслетиков на тонких загорелых руках. Он подсел к ней и предложил познакомиться. Ксения не возражала, ей было скучно в очереди. Вечер у неё был занят, договорились, что Синюхин позвонит на следующий день.

В мастерской Синюхина подвели к огромному Шевроле Суборбану, занимавшую половину площадки перед боксами. Машина сама открылась.
— На ключ реагирует, — пояснил мастер, — на вот, держи ключ. Значит, тут у нас полный порядок, всё проверили, всё работает. Да и что ему сделается. Серьёзный аппарат. Жрёт только до фига.
— Это сколько? — спросил Синюхин.
— Ну, по городу все двадцать пять.
— А чего так много?
— Так бронированный же. Считай, что танк, — ухмыльнулся мастер. — На нём только по минному полю зайцев гонять.
Синюхин открыл невероятно толстую дверь и уселся в мягкое, удобное кресло. С интересом осмотрел приборы.
— Ты раньше-то водил такие? — спросил мастер.
— Танки? Нет, только БТР.
— Ну, смотри, не поцарапай. Сам знаешь, чья тачка.

К машине Синюхин приноровился быстро. На заправке купил букетик, бутылку белого вина, воды и закусок. В указанном месте подождал Ксению. Она опоздала всего на четверть часа, пришла с пляжным полотенцем, в коротких шортах, одетых, как показалось Синюхину, прямо на закрытый купальник. Синюхин вручил Ксении букет и с чувством поцеловал в щеку. Ксения хмыкнула. Они двинулись в путь, девушка включила громкую музыку и всю дорогу пританцовывала в кресле. Проехав полсотни километров, Синюхин свернул с шоссе на чуть заметную тропу, после чего они долго двигались по лесу, пересекая размытые ручьями низины.
— Обратно-то дорогу найдешь? — спросила Ксения, сделав музыку потише. Озабоченной она не выглядела.
— Найду, — кивнул Синюхин. — Слушай, в мастерской сказали, что я папу твоего должен знать. Он кто? Какой-то известный человек?
Ксения, назвала фамилию, пожав плечами. Фамилия показалось Синюхину смутно знакомой. Дальше расспрашивать он не стал. Между деревьями показалось озеро. Маленькое и красивое. Съехав по песчаной дюне, Синюхин поставил Суборбан у самой воды.
— Ух ты, топчик! — Ксения вышла из машины и грациозно потянулась всем телом, — И микропляжик имеется. Как называется?
— Озеро Ксюшное.
— Ксюшное? Лайк тебе, Синюхин.
— Вино будешь?
— Буду. А шняжка есть какая-нибудь?
Синюхин открыл багажник, разворошил пакет с едой и начал открывать бутылку карманным ножиком.
— Ветчина, маслины, крекеры... Фу... Не зожно! — Ксения наморщила носик, — Ну ладно, мы ж природе в самое лоно заехали. Музыку включим?
— Ты вроде хотела в тишине чилить, — улыбнулся Синюхин.
— Ну, я не громко.
Пили из горлышка, Синюхин — пару глотков, Ксения всё остальное. Про вилки Синюхин тоже забыл, ели руками, труднее всего было с маслинами.
— Будем купаться без шмотья! — заявила Ксения, расстегивая шорты.
Синюхин, понятно, не возражал. Девушка нравилась ему всё больше и не терпелось посмотреть, как там у неё всё устроено. Ксения разделась и пошла к воде. Прекрасна, как Афродита с татушками, — поэтично подумал Синюхин. Все вещи были сложены в машине. Голый Синюхин посмотрел на ключ и задумался.
— Машину закрой обязательно! — крикнула ему Ксения из озера. — А то как-то у нас всё стырили, в таком же месте. А у меня там мобильник и ценные фенечки.
Синюхин отошёл от автомобиля на пару шагов — замки щелкнули, стёкла, толщиной с ладонь, поднялись, — и руками, пахнущими ветчиной, закопал ключ в песок под корягой. Потом побежал догонять девушку.
Ксения плыла уверенным кролем.
— Куда это она пьяная, не догнать же, — забеспокоился Синюхин, — ишь как рассекает, занималась, наверное.
Они встретились на середине озера и поцеловались с разгона. На другом, заболоченном берегу, Ксении не понравилось. Повсюду в озеро били со дна родники, вода над ними была холодная, Синюхин предложил искать тёплые места ближе к берегу. Ксения то подплывала и обнимала Синюхина, то вдруг ускользала от него в воде. В порывах нежности Синюхин раньше не называл девушек "рыбками", но в данном случае ничего другого в голову и не приходило.

Мельком взглянув на машину, Синюхин разглядел какую-то собаку, даже не собаку, а лису. Животное рылось под корягой, где был спрятан ключ. Синюхин почувствовал недоброе и заспешил на берег.
— Ты куда? — окликнула его девушка.
— Да там лиса.
— Какая лиса?
— Из леса.
Завидев человека, рыжая неприятность скрылась в кустах. Синюхин подбежал к коряге — зверюга успела выкопать несколько ямок. Синюхин бросился их перекапывать. Ключа не было. Не было его и вокруг.
— Что случилось? — спросила подошедшая Ксения, голая и стройная.
— Лиса ключ похитила.
— Съела?!
— Вряд ли. Задевала куда-то. Может песком где присыпало. Или в траве не виден. Надо искать.
— И не открыть теперь? Попандос... Ой, ну давай искать.
Синюхин разбил территорию вокруг коряги на квадраты поиска. Самые сложные, где надо было просеивать песок руками, взял себе.
— Ключик, ключик, найдись, пожалуйста, маленький, зараза такая, — приговаривала Ксения, на четвереньках ползая по траве.
Искали долго. Но тщетно.
— Но мы же его найдем, скажи мне, найдем ведь?
— Найдем, — как можно уверенней отвечал Синюхин.
— А где же мы его найдем? Его же нет нигде. Мы уже по второму разу ищем. Ой, меня комар укусил. Скоро нас комары сожрут. Мы же голые вообще. Синюхин! Мы все умрем! Давай стекло выбьем? Вон, камни есть, большие. Разбей стекло, а?
— Не получится. Машина ведь бронированная, сама знаешь. На ней можно по минному полю зайцев гонять.
— Каких ещё зайцев? То лиса, то зайцы, то комары. Ну открывайся же! — Ксения стукнула несколько раз ладонью по стеклу и заплакала, — Пожалуйста, придумай что-нибудь!
— Ну, до деревни тут километра четыре, — начал вслух размышлять Синюхин, не прекращая поиски, — босиком сложно, но я дойду. Позвоню другу, он заедет к твоему отцу за вторым ключом, потом к нам. А я, если машины в деревне не найду, вернусь пешком, принесу одежду и... — Синюхин осекся, увидев изумленный взгляд Ксении, — хм... ну да, отец твой тоже, наверное, приедет. Я бы приехал, как тут иначе...
— Я своего отца никогда не видела, — сказала девушка, вытирая слёзы ладонью, — у меня только мама и бабушка.
— Но ты же говорила, что машина — папина.
Ксения вздохнула, и с какой-то взрослой досадой в голосе объяснила:
— Папика. Машина папика. Он с твоего друга вначале кожу живьем снимет, потом спросит зачем приходил, а после за нас примется.
Синюхин наконец вспомнил, где слышал эту фамилию.
— Погоди, он же, вроде, сидит.
— Да всё уже, вышел. Вернулся в Госдуму.
— Значит, нет второго ключа, ну и ладно, — продолжил размышления Синюхин, — Знаю я одного рукастого, любую тачку откроет. Если не сидит, конечно. И не в Госдуме.
— Что же я за дура такая! — Ксения уже рыдала, — Мне же эту машину просто продать надо было. А мне покататься захотелось! Блин... Сделай же что-нибудь, ты же мужчина!
— Ну, если как мужчина, то сейчас я могу сделать только одно. — Синюхин встал перед Ксенией и крепко поцеловал её в соленые от слёз губы.
— Ты с ума сошёл?
— Я без ума от тебя.
— Ой! — Ксения опустила глаза и убедилась в твердости синюхинских намерений. — Но ведь даже постелить нечего. А песок пыльный, фу.
— А мы на крыше.
— На крыше?!
— Там места много. Давай ополоснемся и наверх, там тепло, солнце нагрело.

Крыша Суборбана действительно оказалась просторной и теплой, но слегка скользкой для мокрых тел.
— Ты, если что, — шептал Синюхин среди подготовительных поцелуев, — за рейлинги хватайся.
— Что?.. Что такое... рейлинги?
— Да уже не важно.
В общем-то худощавый Синюхин действовал столь решительно и энергично, что многотонный автомобиль раскачивался всё сильнее и сильнее, войдя, судя по всему, в резонанс. Подпрыгивающая верхняя палуба веселила Ксению, они и постанывала, и заливалась хохотом и пыталась узнать, не проломят ли они крышу, ведь ей ещё продавать...
Вдруг снизу раздался сильный щелчок.
— Слышал?
— Да.
— Замки?!
Синюхин мигом слетел вниз и дёрнул ручку — дверь открылась!
— Вау! — выдохнула Ксения с крыши — Очешуенно! Прямо оргазм какой-то. Из серии хё фёст тайм. Помоги слезть.
Спустившись, она открыла заднюю дверь и, почему-то, первым делом натянула шорты.
— А чего замки открылись-то?
Синюхин задумчиво пожал голыми плечами.
— Может лиса нас услышала и пришла поглазеть?
— И ключ с собой принесла?
— А ключ у неё в зубах застрял.
— Всё должно быть проще, — рассудительно заговорил Синюхин. — Ключ где-то совсем рядом. Он на границе зоны открытия. Когда я раскачал машину...
— Мы раскачали!
— Мы раскачали, всё как-то сместилось и сигнал прошёл. Ключ... возле колеса! Одного из колёс. Под машиной, мы ведь там и не смотрели. Вроде в багажнике фонарик был.
— Большой и толстый, — подтвердила Ксения.
Взяв фонарь, Синюхин полез под Субурбан.
— Ты бы хоть постелил что-нибудь, там ведь шишки — заботливо подсказала девушка.
— Ничего, я привык уже, — отозвался Синюхин, а через полминуты крикнул — Эврика!
Он выкатился из под машины и, вскочив на ноги, как чемпионский кубок поднял над головой ключ. Ксения, радостно завизжав, бросилась ему на шею. Они весело закружились и плюхнулись в озеро.
— Ключ не замочил? — испугалась девушка.
— Ключ сух! — с гордостью констатировал Синюхин, — А вот шорты твои намокли.
— Да по фигу, — отозвалась Ксения и тут же их стянула. — Мы должны важное дело закончить.
— Точнее не скажешь, — согласился Синюхин. — Ну, полезай.
— Куда?
— На крышу.
— Да какую ещё крышу, — рассмеялась девушка. Она вернулась к машине и стала возиться с задними креслами, — Тут же такой траходром можно разложить. Так, держи полотенце. Где этот рычажок? Вот рычажок. Вот хорошо как. Мягонько. Залезай сюда. Дай полотенце, ой нет, мокрое. Ты смотри тут аккуратней, не напачкай, мне же продавать. Ну, иди ко мне, иди. Машинку продам — куплю себе шубу лисью. Рыжую-прерыжую. Из лисы. Из ли-сы-из-ле-са...

©СергейОК, 2020 г

Городок у нас небольшой, наша ремонтная служба – единственная. Командует мой брат, младший, но я не против. Отличный директор из него вышел. Опять же, он всё это придумал и меня вытащил, даже, я бы сказал, спас.
По натуре я плотник, а работал электриком, по высоковольтным делам. Слышали про напряжение 1 150 000 вольт? А я одно время и такую линию обслуживал. Правда, больше 500 киловольт на неё не давали. Жил в Москве, заработал на квартиру возле Шереметьево, а что, тоже Москва.
Женился я сразу после школы, на однокласснице. Семья у нас хорошая была. Пока жена не заболела. Похоронил её и спился. Но не сразу, пару лет дочка держала. Потом нашла себе худого и очкастого, замуж вышла, уехала с мужем на Гоа, жить в природе. А я остался, никому не нужный, деньги были первое время. Что вытворял, вспоминать не хочется. Дошли как-то вести до брата, он приехал, подшил меня и убедил на малую родину вернуться. Есть, говорит, чем заняться, на хлеб хватит, а если супермаркет Магнит будут строить, то и на масло хватит. Я квартиру на дочку переписал, ― может, вернётся? ― и поехал. С пьянством закончил.
В ремонтной службе на постоянке нас четверо. Брат ― главный по интернету, весь городской интернет на нём. Николай, по кличке «Клещ» ― сантехник. Дёма, тоже одноклассник мой, бытовую технику чинит. Но на вызовы не ходит, колясочник он, после Афгана. Всё прочее, считай, на мне. В основном электрика, но бывает и плотницкое ― дверь перекосило, петли расшатались, рамы менять надо ― тут я аж отдыхаю душой.
Раньше, до меня, был ещё Сенька Фриц. В каждую квартиру спутниковую антенну провёл и укатил в Германию. Антенны эти тоже мне поручили. Морока с ними. Первый раз приезжаю – обрыв, зацепили, дёрнули. А высоковольтник на антенну смотрит свысока. Ну я, недолго думая, спаял. И на тебе ― не работает. Дёма меня обругал за тупость. В общем, где тока мало, а частоты много ― жди полтергейста какого-нибудь. Подумал я тогда. И дождался.
Зоя Тимофеевна в наш городок переехала, когда я уже в Москву укатил. Работала на ферме, сейчас в Магните, товароведом. Сын у неё военный, служит на северах. Про мужа не рассказывала, но ясно, что дело давнее. Живет в двухэтажном доме, на восемь квартир. На каждую квартиру Сенька ухитрился отдельную антенну поставить и, по случаю капремонта, плотно зашил кабели в стены. Только антенная розетка торчит, красивая. И вот уж третий вызов, поскольку из этой красивой розетки оплаченное телевидение Зое Тимофеевне поступает не регулярно. Когда я прихожу ― всё работает. Я за порог ― выключается. И как тут понять в чём закавыка? На крышу лазил, всё щупал-перещупал, сигнал есть, уровень приличный. Денег не беру, вроде, не за что. И женщину оставлять всякий раз жалко ― чуть не плачет. Прихожу снова, как позвонит:
― Простите ради бога, но сегодня мой любимый сериал в восемь вечера, самая развязка, если бы вы смогли зайти…
― Конечно, зайду.
Смотрим сериал, чай пьём с пирогами, пироги вкусные.
― Зоя Тимофеевна, давайте я заново провод протащу сюда с крыши. Уж решать, так кардинально. Конечно, будет шум и пыль, но ведь улягутся.
― Ну что вы, у меня же ремонт свежий совсем, обои такие не найдешь, да и трудно без мужчины в доме подобным заниматься.
― Без мужчины трудно, ― соглашаюсь я. ― Ну что тогда… Брат мой сейчас интернет-телевидение начал устанавливать, говорит, скоро тарелки не нужны станут.
― Как не нужны? Совсем? ― удивляется Зоя Тимофеевна. ― И проводов не будет?
― Какие-то провода будут, витая пара, к примеру, так это называется.
― А если это «витая пара» оборвётся, то кто придёт чинить? Ваш брат?
Представив брата, сидящего за столом на кухне Зои Тимофеевны, я решительно заявил:
― Нет, сам приду.
Тем временем пересмотрел я кучу роликов про ремонт антенного оборудования, а заодно и про полтергейст. Не помогло. И родной брат и одноклассник Дёма надо мной ржут, советы давать отказываются. Клещ вообще какую-то похабщину несёт, алкоголик чёртов.
А к Зое Тимофеевне я начал уже без вызовов заходить. Иной раз у Магнита встречаю, чтоб сумки помочь тащить. Антенщик из меня никакой, чего уж тут. Зато на кухне всю мебель отремонтировал, теперь открывается-закрывается ― хоть на выставку вези, за деньги показывать.
― Ты бы уж переехал ко мне, ― говорит как-то Зоя, ― смотри вон как телевизор хорошо работает.
― Завтра же и перееду, ― отвечаю.

Формула задачи

Собирать материал для диплома меня отправили в Советскую Эстонию, на сланцевое месторождение. Я был тому рад, места знакомые, родные, рядышком Усть-Нарва ― летняя вселенная моего детства. Несмотря на почти полное отсутствие эстонцев, городок Йыхви слыл чистеньким, а уровень разгильдяйства на производстве был так низок, что в какой-то момент главным разгильдяем оказался непьющий студент-отличник из Ленинграда, то есть ― я. Но это другая история, может и расскажу как-нибудь, если решусь.
Мой руководитель, профессор Соловушкин, напутствовал меня такими словами:
― Каждый раздел надо проиллюстрировать чертежом или схемой, чтобы не меньше восьми плакатов было на защите. И, самое важное, правильно формулировать задачу, обрати на это внимание.
На самое важное я как раз внимание и не обратил, ужаснувшись требуемому количеству плакатов. Из всех копировальных устройств мне был доступен только «Дралоскоп». Это было подсвеченное снизу оргстекло, в метр шириной, на которое укладывался копируемый чертеж. По чертежу раскатывалась калька, вещь неприятная сама по себе. По кальке надо было обводить карандашом мутные контуры. А затем, поскольку на защиту с калькой не придёшь, предстояло перенести чертёж с кальки на ватман. Это делалось с помощью копирки (грязно и криво) или с помощью иголки (криво и грязно) с последующим дорисовыванием.
Я ходил в разные отделы Управления, брал чертежи и целыми днями неряшливо их копировал. К счастью, мне нужна была только одна технологическая цепочка. Но при желании я мог получить все транспортные развёртки, все электрические схемы, чертежи всех конструкций, полный список оборудования и план действий на случай ядерной войны.
Вводную часть мои коллеги брали из маленькой брошюры о комбинате. Брошюру эту выдавали на проходной всем желающим. Я же подошёл творчески, ходил в библиотеку, читал старые журналы и в итоге сочинил опус, описывающий героическое прошлое и усердное настоящее. Я даже поговорил с местным ветераном, но ветеран был старенький и нёс явную антисоветчину.
Опус, как и всякий раздел, надо было иллюстрировать. Мне виделся в этом месте общий план месторождения. За ним я и отправился к геодезистам. Но женщина, которая не только сразу выдавала мне любые чертежи, но даже иногда помогала копировать (у неё это отлично получалось), вдруг сделала строгое лицо:
― Общий план? Только через первый отдел. И… лучше вам туда не ходить.
Выросший в тепличных условиях, я добрым советом не воспользовался. И попёрся в первый отдел, намереваясь зачитать там своё сочинение в качестве аргумента.
Со мной беседовал немолодой мужчина с земноводным взглядом. Моё творчество его не заинтересовало. Он спросил про отца, про дедушек, про заграничные поездки. А потом сообщил, что для допуска к плану нужно письмо от ректора с подробным обоснованием.
Я ушёл огорченный, думая, чем же теперь иллюстрировать вводную главу. Быть может, эмблему предприятия как-то использовать? С этой мыслью я взял на проходной брошюру и оторопел ― с первой же страницы на меня смотрел «Общий план месторождения», именно так было там написано, что ж я раньше не замечал? Самый настоящий план, только очень мелкий.
― Ну да ничего, ― обрадовался я, ― разберёмся.
Вернувшись в Ленинград, я попытался перенести рисунок на ватман, нацарапав на кальке мелкую сетку. Ничего не выходило, рисунок был слишком миниатюрен, а я не слишком терпелив.
Требовалось радикальное средство. И я направился к своей одношкольнице Лариске, которая училась на художника.
― Вот, ― говорю, ― из этого рисуночка нужно сделать плакат, в метр шириной.
― Один в один перенести? ― только и спросила замечательная во всех отношениях Лариска.
― Как можно точнее! ― с важностью сказал я.
― Хорошо. Погуляй часик где-нибудь.
Через час плакат был готов. Я ошеломленно смотрел на него, а в голове медным колоколом звенели слова моего руководителя, между которыми вкралось слово «идиот», хотя профессор такого не говорил:
«…самое важное, идиот, правильно формулировать задачу!».
Контуры месторождения на плакате полностью соответствовали рисунку. С той же точностью была соблюдена пропорция между рисунком и названием, и теперь слова «Общий план месторождения» огромными жирными буквами покрывали всю верхнюю часть плаката. Снизу же чернела гигантская надпись: «Рис. 1».
― Всё в порядке? ― участливо спросила Лариса, озадаченная, видимо, моей реакцией.
― Да, всё хорошо, просто супер, спасибо огромное, ― пробормотал я и пошёл делать с этого плаката кальку, благо навык был.

Правильно формулировать задачу я с тех пор так и не научился, но зато теперь учу этому других.
А историю эту долго никому не рассказывал.

2020 г

Чебуреки

Дмитрий Николаевич Кралов, уроженец Северодвинска, служил снабженцем в одной из московский корпораций. Имел большую квартиру на Патриарших и дачу на Новорижском (Рублёвку не потянул). Сказав жене о важном загородном совещании, Кралов улетел на выходные в Ялту, со своей новой знакомой Еленой. Поселились в отеле «Вилла Елена». Новая знакомая оказалось девушкой меркантильной и за оральные ласки потребовала изделие крымской меховой фабрики.
Следующим вечером они гуляли по набережной, Дмитрий Николаевич хотел выбрать место для ужина, но Елена настойчиво и многословно призывала вернуться в отель и поесть там.
― Да здесь одни забегаловки беспонтовые, лук с помидорами жареный. А в отеле хотя бы шампанское французское.
― Чем тебе крымское-то не нравится? ― устало поинтересовался Кралов, не пивший ничего, кроме виски.
― Ну потому, что это не мой уровень. Вот ты же не будешь есть чебурек из этого киоска?
Бросив на Елену тяжелый взгляд, Кралов направился к киоску и вскоре уже откусывал от чебурека большие куски, капая жиром на шлёпанцы.
― Фу… ― Елена каким-то образом смогла надуть накаченные силиконом губы. ― Ну и что ты доказал? И что?
Кралов отвернулся.
― Надо было Светку брать и не мучаться, ― думал он, жуя чебурек, ― или даже хотя бы Люську.
Ночью Дмитрия Николаевича отвезли на скорой в больницу. К утру он умер.
Елена вернулась в номер, собрала вещи, включая кошелек и дорогие часы Кралова. Затем покинула отель, прихватив гостиничное полотенце.

***

Вахтовик Погожев, уроженец Тамбова, приехал к морю на недельку, погулять да покутить с друзьями. Деньги кончились быстро, друзья потерялись, девушки не запомнились. Последние пару дней Погожев ночевал на пляже и питался чебуреками. В воскресенье, в общих чертах довольный отдыхом, Погожев улетел в Нарьян-Мар, где приступил к вахте.
По утрам стал находить на подушке волосы, к концу недели совершенно облысел и ездил к врачу, но тот ничего не сказал. Выпали ресницы и брови. А вскоре на теле не осталось вообще никаких волос. Погожев получил кличку «Обнуленный» и отработал две вахты подряд, после чего решил вернуться в Тамбов, к бывшей жене и сыну, шести лет. По дороге переживал, что жена, Катя, его не примет. Но Катя приняла.

***

Алим Измайлов, активист, уроженец Самарканда, боролся за передачу «Ласточкина гнезда» крымским татарам. Был выслан из страны. Жил в Турции, трудился на помидорах, скучал по Крыму и борьбе. По случаю купил паспорт на имя Загида Сунгурова. После долгих мытарств приплыл в Ялту. Идя по набережной, ощутил, как соскучился по русским женщинам. Решил познакомиться сразу с двумя, купив каждой по чебуреку. Девушки фыркнули и убежали. Алим съел оба чебурека и продолжил прогулку. Настроение было превосходным. Вот только спина стала чесаться, особенно лопатки, рукой уже было не достать. Алим спустился на пляж и начал ёрзать спиной по гальке, но зуд никак, никак не унимался. Глянув на себя в море, Алим увидел, что у него выросли крылья ― большие и зелёные. Разбежавшись, он полетел вдоль береговой линии, хватая подброшенные кусочки хлеба и ловко уворачиваясь от врачей.

***

Чиновник Степан Ларисенко, уроженец Херсона, возвращался от родственников, когда узнал, что по вверенному ему участку набережной ходит Начальство. «Принёс же чёрт» ― шептал запыхавшийся от бега Степан, на ходу пряча украинский паспорт. Начальство, тем временем, остановилось у киоска с чебуреками.
― А вот были сигналы, Ларисенко, что ты людей травишь.
― Никак нет, всё исправлено, всё в порядке!
― Ой ли? ― прищурилось Начальство.
Но Ларисенко уже кусал обжигающий чебурек, ― Вот, глядите, очень вкусно. Попробуете?
― В другой раз, ― отозвалось Начальство и двинулось дальше.
Ларисенко жестом подозвал водителя и шепнул:
― Водки достань срочно, где хочешь, мигом.
Водку водитель притащил быстро, но пришлось ждать ещё полчаса, пока Начальство покинет вверенную территорию. Ларисенко в три глотка опустошил бутылку и поехал домой. Вскоре его пробил озноб, в глазах потемнело, началась рвота и страшная головная боль.
Очнулся Ларисенко в больнице.
― Что со мной, доктор? ― прохрипел он.
― Острейшая алкогольная интоксикация.
― Водка, что ли, палёная?
― Совершенно верно.
― А чебурек-то, значит, хороший был, ― хмыкнул Ларисенко и впал в кому.

***

Водитель-экспедитор Загид Сунгуров, уроженец Махачкалы, привёз фрукты на центральный рынок. В ожидании документов, пошёл подышать морем. Купил чебурек, вкус которого показался Загиду странным.
― А это точно баранина? ― спросил он продавца.
― Конечно, брат! ― ответил тот.
Загид вспомнил, как всю прошлую неделю вкалывал арбузам мочевину, и решил чебурек не доедать. Но было поздно. Уже через час его охватила жуткая слабость, сознание помутилось. Очнулся Загид на автовокзале, без денег и документов. Упрашивал водителей отвести его в Джанкой, забыв, что уже восемь лет живёт в Евпатории, где у него жена, трое детей, и все вкалывают на арбузах.

***

Поп-певица Глаша, уроженка Сызрани, гуляла по набережной в больших черных очках для неузнаваемости. Возле киоска с чебуреками ей позвонили. Оказалось, что въезд на Украину запрещен, гастроли накрылись, аванс придётся возвращать. Глаша выругалась, хлебнула коньяка из карманной фляги и занюхала густым чебуречным ароматом.
На следующий день ей показалось, что ресницы стали длиннее. Она было обрадовалась, но потом обнаружила волосы в совершенно неподходящих местах. Срочная эпиляция не помогла, волосы росли везде и росли быстро. Глаша поехала в лучшую швейцарскую клинику лечиться, потом искала места подешевле, моталась по странам и городам, лекарям и знахарям. Ушла с эстрады, порвала старые связи, стала одеваться в чёрное с заклепками. В конце концов, осела в Петербурге, где и выступает в составе рок-группы «Готика» под сценическим псевдонимом «Бритва».

***

Поэт и переводчик Пётр, уроженец Москвы, весь вечер сочинял экспромты у памятника Ленину. На вырученные деньги купил чебурек и, держа его на вытянутой руке, чтобы не капнуть на единственные шорты, направился к морю. Огромная чайка, напугав Петра громким хлопаньем зелёных крыльев, выхватила чебурек и скрылась в сумерках.
― Зачем же ты, пернатое чудило, мою еду куда-то утащило, ― пробормотал поэт, с трудом принимая произошедшее. Затем повторил ту же мысль по-французски, ― Oh, bizarre créature plumée, pourquoi t’en emporte quelque part ma bouffe?
После этого Пётр вернулся к русскому языку, начав вереницу ругательств. Но осёкся, заметив рядом немолодую, хорошо одетую даму с приятным лицом.
― Очень проникновенно, ― сказала дама.
― Это был мой ужин, ― объяснил Пётр, ― к тому же, совмещенный с обедом.
Даму он, разумеется, узнал. Именно она и дала ему сто рублей, на которые был приобретен чебурек.
― Я живу неподалеку, в отеле «Ореанда». Там можно заказать ужин в номер. Меня зовут Галина.
В отельном номере Пётр принял душ, съел всё, что принесли, и уснул в кресле. Проснувшись на рассвете, он перелез к Галине в постель и дважды порадовал добрую женщину.
Потом они вышли на балкон, курить и смотреть на море.
― У меня муж здесь умер. Вот только что.
― Соболезную, ― испуганно отозвался Пётр.
― Он сюда девок возил… ― пожала плечами Галина. ― Осталась большая квартира на Патриарших, дача на Новорижском и деньги… не разобралась ещё сколько, но, думаю, хватит.
Над балконом пролетели чайки, крича злыми утренними голосами.
― Я знаю шесть языков. ― быстро проговорил Пётр. ― В быту неприхотлив.
― Пьёшь много? ― спросила Галина.
― Да нет, ― подумав, ответил поэт.
― Тогда ладно, ― кивнула женщина.

2020г.

― Таблетки от кашля? ― заговорщицким тоном прошептал Дима, ― А знаешь, что их наркоманы едят? Им аптеки не продают, так они пацанов просят зайти и купить. Понял?
― Понял, ― прошептал я и разволновался.
Диме было двенадцать, он знал много всякого такого. А мне девять, я был советский школьник, почти отличник. Слово «наркоман» я слышал, раза три. И никогда не видел написанным.
Недавно я впервые увидел написанным слово «еврей» и тоже разволновался.
― А знаешь, как наркоманы время проводят? ― продолжил Дима, ― Сидят за столом, на столе ваза, в вазе таблетки от кашля. И весь вечер таблетки эти глотают.
Я представил себе круглый стол, вокруг которого сидели аккуратно одетые, серьезные наркоманы. На столе ваза, похожая на белый эмалированный тазик. В тазу таблетки, гора таблеток, как черепа с картины «Апофеоз войны» художника Верещагина, мне ее тоже Дима показывал, чтобы напугать.
― Весь вечер таблетки едят? ― переспросил я. ― И не кашляют?
― Не, ― ответил Дима, подумав, ― не кашляют.

Рио-де-Жанейро. Летал над городом на вертолете, фотографировал. Виды шикарные, но свет жёсткий. И статуя Христа не в облаках. А хочется заснять в облаках. Потому что у всех есть такая фотка, а у меня нет. Блажь, конечно, но что поделаешь. Договариваюсь полетать с утречка, авось повезёт с облаками.
Вылетаем в половине восьмого. Христос мало того, что не в облаках, так ещё и, прости господи, в мареве. И вообще всё в мареве. Марево, сиречь дымка, плохая штука для фотографирования. Густой туман в художественной фотографии, считай, соавтор, а вот от дымки только вред ― детали размываются, цвета блекнут. Прошу пилота взять пониже, может хоть что-то получится. Подлетаем к району фавел, местных трущоб. Там по-своему живописно. Но тут же уходим к океану. Прошу вернуться. Возвращаемся.
― Зависни здесь! ― показываю пилоту. А он опять к пляжу выруливает. Вот непонятливый какой.
― Надо вернуться и зависнуть !
― Импосивл! Бажуку! ― сообщает мне пилот и головой мотает.
― Пурке импосивл? Пурке ноу? Вирар!
― Ноу по вирар! Бажуку! ― и хлопает себя левой рукой по правому плечу.
Заболел что ли, думаю, что с ним за бажуку такое, плечо повредил? Вот повезло мне с пилотом... Чаевых не получит.
Приземляемся.
― Что за бажуку там было? Почему не полетели куда просил?
Тут мне пилот из двух рук и одного плеча показывает такую скульптуру, что рука сама полезла в карман за чаевыми.
― Стингер, что ли? ― не без труда выдавливаю из себя вопрос. ― Типа того?
Пилот вздыхает и показывает несколько вмятин и заделанных дырок на корпусе вертолета. Похоже, от пуль.
В общем, в фавелах народ большей частью работает по ночам. И развлекается по ночам. Восемь утра для них ― самый сон. Если вертолёт близко подлетает ― палят по нему не раздумывая. Но вертолеты с неуёмными фотографами всё равно летают. Так вот, перед моим приездом среди пилотов слух прошёл, что в фавелы базуку завезли и ящик снарядов к ней.
А те, кто Христа в облаках снял ― смелые ребята. Завидовать не буду.

© Сергей ОК, текст и фото

Сосед у окна явно боялся летать, ёрзал и шумно выдыхал время от времени. Когда стюардесса показала, как надо надевать спасательный жилет, ему стало совсем невмоготу.

— Как же это всё перенести, боюсь я этих самолетов, ох, боюсь, — прошептал сосед и вытащил из кармана маленькую плоскую фляжку, — Будете?

— Спасибо. Воздержусь, — ответил я сочувственно.

Сосед хлебнул пару раз, спрятал флягу и попытался привлечь внимание стюардессы, та прошла разок мимо, потом заметила.

— Всё ли у нас в порядке, девушка? Системы, так сказать, работают?

— Не беспокойтесь, — с дежурной улыбкой ответила стюардесса. — Самолет почти новый, погода прекрасная.

— А как экипаж, опытный?

— Очень опытный. И отдохнувший,— заверила девушка и неожиданно зевнула, — вчера отлично отдохнули. Хорошего полёта.

— Что вы на это скажете? — спросил меня сосед, заметно побледнев.

— Пожалуй, присоединюсь, если ещё осталось.

В канун рождества

Пакеты с икрой и шампанским как-то быстро стали нестерпимо оттягивать руки. Синюхин такого не ожидал, думал ― донесёт. Ставить на землю ― плохо, запачкаются. И тут вдруг какой-то крупный парень схватил Синюхина за грудки и, прижав к стене, прорычал:
― Я её брат! Ты понял! Брат!
― Чей брат? ― просипел Синюхин. Его ноги болтались в воздухе.
― Что ещё за чей? Я брат Наташи, ты понял?
― А ведёшь себя как брат Зухры, ― сообщил Синюхин, успев подумать, что с Наташами всякий раз проблема.
― Какой ещё Зухры? Ты чего плетёшь, падаль? ― напавший пытался разглядеть в глазах Синюхина испуг. Но не разглядел.
А ведь он тяжелее категории на три, если не больше, подумал Синюхин. Сколько вообще в боксе категорий? Пожалуй, не нужно его спрашивать, о какой Наташе речь.
― Что ты хочешь? Чтобы я женился? ― спокойно спросил прижатый к стенке Синюхин, ― Хорошо. Вдвоём легче ипотеку выплачивать.
― А-а-а, квартиру взял? ― всё ещё рычал крупный парень, ― Большую? Где?
― Да не то чтобы взял… ЖК «Высокие дятлы». Они обанкротились, а ипотека осталась. Ещё тринадцать лет платить.
― Так в суд надо подавать, дубина!
― Был уже суд. Выиграли. А толку?
― У тебя же есть хата, однушка, ― голос стал посдержанней.
― Стало быть, из тех Наташ, которые у меня дома бывали, хм… Всё равно непонятно, ― размышлял про себя Синюхин, а вслух сказал ― Хата в залоге, я ж кредит брал, чтобы первый взнос в «Высокие дятлы» внести. Можно меня держать пониже? Пакеты тяжёлые, а бросить нельзя ― разобьётся что-нибудь. Или сам подержи.
Парень отпустил Синюхина, отошёл на полшага, посмотрел на пакеты, которые Синюхин пристраивал возле стенки, найдя место почище.
― По ходу жируешь, вон сколько икры набрал…
― Я курьер, ― сообщил Синюхин, ― у меня и терминал из кармана торчит.
― Вот дура. Что ж она в тебе нашла?― почти простонал брат неизвестно какой Наташи, ― Дрыщ с долгами. Увижу возле сестры ― закопаю, понял?
Сказав это, он двинул Синюхину кулаком под дых, так, на ход ноги, чтоб запомнил. И тут же скривился от боли, прижимая к губам ушибленную до крови руку, ― А-а-а…Что у тебя там, заморыш?
― Аппликатор Кузнецова игольчатый, ― охотно пояснил Синюхин, поднимая пакеты и набирая на воротах код для входа во двор. ― Я ещё и в ортопедической аптеке курьером работаю. Хорошая вещь, от нервов. Себе купи, а то уж очень ты взбалмошный.
― Какой, какой? ― грозно прошипел парень, но железная калитка уже захлопнулась за Синюхиным, и ответа не последовало.
Слово «взбалмошный» давно нравилось Синюхину, он всё искал случая применить.
― К Зухре больше не пойду, ― решил Синюхин, заходя в лифт.

©Сергей ОК, 2020

Как-то раз, в начале века, решили мы выяснить правду о настоящем ирландском рагу. Дело в том, что в ирландском пабе Моллис, на Рубинштейна, под видом «айриш стью» давали тогда огромную порцию вкусной тушеной баранины. Но нас на мякине не проведешь. Нам подавай аутентичное. Опять же, если на Рубинштейна баранины столь много кладут, то что ж будет в настоящей Ирландии?
Тутикеттудаблин и вот мы уже в самом центре ирландской столицы, заходим в бар Фланаган на улице О’Коннелл ― аутентичнее некуда. Опять же плакаты на стенах, что первое рагу именно тут сварили, а также Хариссон Форд как-то заходил.
Заказываем не без волнения, ждем. Приносят большую миску, набитую мелкой картошкой и крупной морковкой, порезанной кругляшами. В пустотах― бульон.
― Но где же мясо? ― громко удивляюсь я.
― А вы на дне покопайтесь, будет кусочек, а может и два. ― по-русски отвечает официантка.

Всего одна буква…

Делясь с десятилетней дочерью жизненной премудростью, я, для закрепления материала, решил произнести модное словечко. Но ошибся и сказал: «лайффак». Тут бы могла повиснуть неловкая тишина, но не повисла.
― Папа! ― хихикнула Нюся, ― «Лайффак» ― это когда не сработало, а если по-хитрому что-то решили, то это «лайфхак». Запомнил?

Мужчина за соседним столиком, по телефону, возбужденно:
― И все без конца спрашивают! Откуда взялся этот вирус? Что делать? Когда кончится? А я им не ничего не отвечаю. Так все обижаются! Ты же врач! Ты же в красной зоне работаешь! А что мне им сказать? Мойте руки перед едой, в остальном я не уверен. Чего обижаться-то? Я вообще ещё полтора года назад венерологом был. Покажи мне твёрдый шанкр, так я тебе про него всё расскажу, и спою, и станцую!

— Давно хотел узнать, как вы живёте на двадцать тысяч в месяц? — спросил я сторожа.
— Да ясно как, ворую.
— У кого? — удивился я.
— Да ясно ж у кого, у вас, — сторож удивился ещё больше. — Я же вашу дачу охраняю, не чью-нибудь.
— А что у меня воровать-то, — забормотал я, — мебель вроде на месте, книги... разве что навоз в мае заказывали... А, понял! Топливо! Солярка! Раньше за год тонн семь уходило, а теперь все десять!
— Да какие десять, какие семь, — сторож смотрел на меня с жалостью, — Уж третий год, как электричеством отапливаемся. Но зато счетчик я вам слегка подкрутил, скажите спасибо.
— Спасибо, — произнес я машинально, потом спросил, — А зачем же вы так? Вроде ж я плачу вам вовремя, ни о чем не прошу особо, премию давал на Новый год...
— Ну вы даете... А как прожить на двадцать тысяч? В месяц? Как?
— А зачем соглашались?
— А вы бы не дали больше. Ведь не дали бы?
— Не дал. Я спрашивал тогда, мне сказали — двадцать тысяч, больше не предлагай. Если кто больше будет просить — считай, жулик.
— Так и есть. А двадцать тысяч — честный. Вот как я. Другой бы брал больше, а воровал не меньше.
— Повезло мне с вами, выходит.
— Да чего уж там.
— Может мне вас пристрелить?
— А ружьецо-то давно проверяли? На месте ли оно?

©СергейОК

Однажды в Ирландии 2

Однажды я приехал в Ирландию. Со мной была девушка, безумно красивая. Она была так хороша собой, что я мог бы и вообще ничего не есть, но ел. Моя спутница придерживалась академического подхода и пыталась во всём разобраться сама. Поэтому она купила французский справочник: "Что делать и чего не делать в Ирландии". В главе, посвященной питанию (а во французских справочниках других глав толком и не бывает), было жирным оранжевыми шрифтом написано: "Не ищите в Ирландии высокой кухни! Её там нет!".

Тем не менее, и вряд ли случайно, поселились мы в загородном отеле, при котором оказался лучший ресторан Ирландии минувшего года. Вокруг ― бескрайние поля, в которых с удовольствием паслись черноголовые овцы. У них было много вкусной травы. А у нас, как выяснилось, ресторан откроется только вечером. Но можно перекусить в отельном баре.
Колоритный усатый бармен очень нам обрадовался. И сразу произнёс что-то, похожее на приветствие.
После интенсивного курса английского преподаватель сказал мне: "Сергей, единственное, что могу вам посоветовать ― попробуйте в обращённой к вам английской речи услышать хотя бы одно знакомое слово. Услышите — и сразу улыбайтесь!"
Девушка моей мечты обратилась к бармену с вопросом. Я услышал в её вопросе знакомое слово «snack» и заученно улыбнулся. Бармен же принялся что-то долго и эмоционально объяснять. Я сидел с серьезным лицом и смотрел как шевелятся его усы. Я не опознал ни единого слова, да что слова, даже артикля "зе" ни разу не уловил. Вскоре мне надоели усы, я перевел глаза на свою спутницу. Она слушала бармена улыбаясь, в каких-то местах поддакивала и была ещё красивее, чем до входа в бар, хотя казалось, красивее уже некуда. Наконец, бармен закончил говорить и подкрутил слегка растрепавшийся ус.
— Ну, что будем заказывать? Что здесь у них дают? — тихо спросил я любимую.
— Я ничего не поняла. Ни слова. — ответила она еще тише.
— Во как... Ты же ему кивала… А он по-английски говорил?— растерялся я.
— Да, в каком-то смысле,— также растеряно подтвердила моя спутница. — И мне кажется, ну...интонационно, я всё-таки филолог, пусть и романист, что кормить нас здесь не будут.
— Стало быть, английский он знает, — сделал я неожиданный вывод, повернулся к бармену и сказал громко, ― Ту ти, плыз!
Прекраснейшая из женщин тут же перевела мои слова и бармен выдал нам две чашки чая с кувшинчиком питательного молока.

Вечером мы были в ресторане. На первое давали морковный крем-суп. Цвет был такой же оранжевый, как шрифт во французском справочнике. На второе следовало рыбное горячее. Любимая рыба ирландцев называется "спинка минтая". Вот именно эта спинка была уложена на большой кусок трески и, ― какая находка! ― обложена картошкой и облита оранжевым соусом, по вкусу как суп, но гуще. На десерт принесли морковный мусс, уже знакомого нам цвета. Это был изначальный суп, взбитый с мёдом и орешками.

— Снова оказалось, что французы в еде разбираются, — грустно заметила моя спутница.
— Не в еде счастье, — ответил я, потому что был сыт. И, желая подбодрить любимую, добавил — А поехали в Лимерик сочинять лимерики?
Она сказала: «Поехали!». И махнула рукой.

Мёртвая и живая

И стал над рыцарем старик,
И вспрыснул мертвою водою,
И раны засияли вмиг,
И труп чудесной красотою
Процвел; тогда водой живою
Героя старец окропил,
И бодрый, полный новых сил,
Трепеща жизнью молодою,
Встает Руслан...

― Бабушка, а почему Руслана вначале мёртвой водой полили? И почему вода мёртвая, если раны лечит?
― Вырастешь и разберёшься. Чем тебе блинчик мазать: вареньем или сгущенкой?

Решил, что пора разобраться. Мёртвая вода, живая вода ― что это?
Оказалось, что сказок с мёртвой и живой водою совсем мало и все они славянские. Всеобщую же известность этот сюжет получил благодаря поэме Пушкина и пересказу Толстого о Сером волке. Распространено мнение, что назначение мертвой воды ― добить героя окончательно. Дабы не возродился он нечистью какой-нибудь, ведь покалечен и не закопан, а это прямой путь в упыри. Как правило, сказочные сюжеты повторяются или взаимопроникают в религию. Окончательное умертвление нигде более, ни в каких источниках, с дальнейшем воскрешением не связано. Не для того вампиру осиновый кол вбили, чтобы он впоследствии неприятно оживился.
Другое мнение связывает порядок воскрешения с природным циклом, дескать мартовский дождь смывает остатки снега, а майский даёт семенам расти. Такое суждение представляется слишком общим, чтобы считаться верным.

В основу дальнейших рассуждений положу следующие принципы:
1) Копни любой вымысел, любой фантастический роман и наткнёшься на переживания автора, вызванные реальными событиями. Сказки не могут быть исключением. Действительность в них скорее преувеличена, нежели изменена.
2) Простейший ответ, как известно, чаще всего ближе к истине. И речь в сказках идёт не о мистике, а о веществах, которые и надо определить.

Что нам известно про эти две жидкие субстанции?

1. Точно жидкие и, возможно, прозрачные. Иначе бы их не называли водой. Похожи на воду, но не вода.

2. Большая редкость. Отправляться за ними надо в дальние края, иногда в разные.
«Сокол полетел за живою водою, а ворон ― за мёртвую».

«Задумался дурень:
— Что же я теперь делать буду? Да я и за год, а может быть, и весь свой век не найду такой воды».

3. Добыть эти вещества можно лишь в малых количествах. Грузоподъемность сокола до 1,5 кг (больше собственного веса), но лишь на десятки метров.

«…а Баба-Яга уже тут как тут, ставит на стол два пузырька и говорит: Набери в эти пузырьки живой и мертвой воды, хотя бы по капельке...»
4. Мёртвую и живую воду внутрь не употребляют. Ими опрыскивают.
5. Мёртвая вода залечивает раны.
6. После опрыскивания живой водой пациент начинает говорить.
7. Хотя записаны сказки были намного позже, из содержания следует, что эпоха дохристианская, не позже десятого века. Под влиянием Библии в сказки приходит иной сюжет:
«Маруся прямо из церкви бросилась к своей старой бабушке. Та ей дала в одном пузырьке святой воды, а в другом живущей и сказала, как и что делать. На другой день померли у Маруси и муж и сын; а нечистый прилетел и спрашивает:
— Скажи, была у церкви?
— Была.
— А видела, что я делал?
— Мёртвого жрал!
Сказала да как плеснёт на него святой водою — он так прахом и рассыпался. После взбрызнула живущей водой мужа и сына — они тотчас ожили и с той поры не знали ни горя, ни разлуки, а жили все вместе долго и счастливо.»

Перенесёмся в десятый век, где лежит на земле Иван-царевич, а Серой Волк ему верно служит. Увидим, что слухи о смерти Ивана сильно преувеличенны. Серый Волк застал царевича раненым и без сознания. Кстати, о Сером Волке. Волк – самое распространенное тотэмное животное у славян, стало быть, кто-то из рода Волка, возможно, уволенный из волковской бригады за странные наклонности ― то лошадкой обернётся, то Еленой Прекрасной. Но друг преданный, опытный и запасливый ― имел с собой два пузырька. Побрызгал чем-то таким, в чем мухи дохнут (мёртвая вода!), а вот раны… перестали гноиться? Антисептик. И тут хочется набрать полные лёгкие воздуха и крикнуть в форточку: «Спирт!»
Но был ли спирт известен в то далекое время? И мог ли попасть на Русь? Да и ещё раз да. Уже несколько веков арабские химики добывали спирт, разумеется в сугубо медицинских целях. Вовсю работал путь из варяг в греки, а на византийском базаре купишь всё что угодно.
Ох, сейчас эрудированный читатель схватит меня за руку и закричит: спиртовой раствор привезли на Русь в четырнадцатом веке! Фрязи привезли! И называли его (внимание!): аква витае, то бишь, «вода жизни».
Я бы мог ответить красивой и глупой фразой, что от vitae до mortis один шаг, но скажу иное. Привезённую жидкость, несмотря на отчаянные жесты италийцев, русичи тут же употребили внутрь и возрадовались. Да так, что развернули, перекрестясь, массовое производство по итальянской технологии и вскоре уже грузили в Италию на экспорт. Спиртовой раствор занял прочное место в славянской культуре, а много ли мы знаем слов, сходных по звучанию с аква витае? Кроме имени «Виталик» ?
А вот «винокурня» слышали все. В те годы (как и сейчас) латынь знали лишь избранные. Чудесный напиток стали называть чаще всего куреным вином, а также корчмой, хлебным, горячим, зелёным вином и, в конце концов, водкой. Но ни разу не «виталиковой водой».

И вот уже раны Ивана продезинфицированы, теперь надо привезти его в чувство. На то есть другой пузырек. Спрыск:
― Долго ли я спал?
Нашатырь применялся ещё древними египтянами. Вовсю нюхали. Нашатырный спирт в нынешнем понимании придумали французы в 18 веке. Могли те же арабы получать соединения аммиака ранее, учитывая, что перегонкой они владели как мало кто другой? Думаю, что могли. Могли ли попасть на Русь? Могло. Было ли диковинкой? Разумеется.
Итак, спирт как мёртвая вода и нашатырный спирт как живая вполне отвечают всем семи пунктам. А для тех, кто сомневается, назову ещё одно вещество, резервное, а именно ― уксус.
Знакомый доктор сказал мне, что уксус можно использовать для дезинфекции ран, хотя спирт лучше. И для приведения в сознание тоже можно, в иной концентрации. Хотя спирт лучше, снова добавил доктор, не уточнив, какой именно.
Уксус был всегда и везде. Но в этом есть и ослабление версии, потому что пропадает критерий «редкости». И с прозрачностью не так чтобы хорошо. Впрочем, речь могла идти об уксусной эссенции, о которой арабы писали еще в восьмом веке.
Так что, возможны варианты. Спирт, уксус, нашатырный спирт. Что было у Волка под рукой в тот момент, тем и брызгал. И без всякой там мистики, друга спасал.
А блинчик мне бабушка сгущенкой намазала и свернула трубочкой. А те кто сворачивают конвертиком, или, не дай бог, треугольником ― тратят блины понапрасну.

Источники:
Руслан и Людмила (автора знаете)
Иван Царевич и Серый Волк
Летучий корабль (не мультик)
Черноволосый принц
Марья Моревна
Упырь
Знакомый доктор

©Сергей ОК,2022

― А вот мы читали, что самая национальная еда у вас, в Хорватии, называется «штрукли». А вот нельзя ли их попробовать?
― Можно, да, но они очень долго готовятся. Очень долго.
*************************************************************
Ночь. Загреб. Гостиница.
Стук в дверь: Бум! Бум! Бум!
Испуганно, хрипя спросонок: Кто там? Что?
Раскатистый бас из-за двери: Ваши штрукли!

Синюхин, Лидия и пылесос

После заграничной стажировки Синюхину доверили экскаватор. Работа Синюхину понравилась, зарплата ― тоже. С аванса купил робот-пылесос. Этот бытовой прибор забавлял Синюхина чрезвычайно. Теперь Синюхин после работы первым делом спешил домой, гадая, в каком углу застыл оловянным солдатиком его робот. Когда однажды пылесос подполз к порогу, как бы встречая хозяина, Синюхин аж хехекнул от удовольствия.

Тем временем, начальство обязало всех работающих на дорогостоящей технике пройти психологический тест. Психологом оказалась молодая крупная женщина, с проницательным, как у всех психологов, взглядом. Она представилась Лидией Сергеевной и начала задавать несложные вопросы. Лидия Сергеевна сразу понравилась Синюхину, он смотрел на неё с интересом и всё возрастающей нежностью.
Через какое-то время женщина стала путаться в вопросах, взгляд её утратил былую проницательность.
― Об этом вы уже спрашивали, ― мягко подсказал Синюхин.
― Ах да, извините, ― Лидия Сергеевна зашелестела своими записями.
― Лидия Сергеевна,― продолжил Синюхин, пододвинувшись поближе, ― Можно я вас домой провожу?
― Но мы же ещё не закончили, ― растерянно ответила женщина.
― Так дома и закончим, ― объяснил Синюхин. И добавил, ласково ― Поехали?
Лидия Сергеевна молчала. В её больших глазах Синюхин заметил испуг. Он подумал, что надо сказать что-нибудь ещё. А потом подумал, что может и не надо.
― Поехали, ― совсем не по-гагарински вдруг выдохнула Лидия Сергеевна.
Обсудив пространство и время ехать решили к Синюхину.
В такси, в паузе первых поцелуев, Лидия Сергеевна сказала: «Этого не может быть!»
Второй раз она произнесла те же слова, когда Синюхин голым вышел из ванной.
Третий раз ― прощаясь, возле такси.
― Ты же понимаешь, что мы больше не увидимся? ― её голос звучал взволновано.
― А что, тестов больше не будет? ― удивился Синюхин.
― Этого решительно не может быть, ― сказала сама себе Лидия Сергеевна, захлопывая дверцу.
― Мыслящая женщина! ― с уважением подумал Синюхин.

Поднимаясь к себе, Синюхин вспомнил про пылесос и улыбнулся.

©СергейОК

Сегодняшний разговор:

— Добрый день, можно ли у вас ребенка на пони покатать?
— Да, здрассте, не, нет у нас поней. А большую боится?
— Большую боится.
— Есть маленькая лошадь, не пони, но маленькая, все дети катаются, с утра до ночи, а она маленькая, росла-болела, сто сорок в холке. Берете?
— Нам бы такая подошла, наверное.
— Так всем бы подошла. Запись на нее… сейчас гляну… на следующий четверг.
— Четверг?!
— Так детей немерено, а лошадь одна! Одна! Маленькая! А работает как…
— Ну хорошо. Стало быть, в следующий четверг вы нас покатаете?
— Покатаем, конечно. Если не сдохнем. Что ж не покатать…

Яйца

Надежна Семёновна, семидесяти шести лет, делает бизнес на яйцах. А ведь обычно начинают так: «Надежна Семёновна, семидесяти шести лет, получает одиннадцать тысяч рублей пенсии. На квартплату уходит… и так далее». Но не хочется «обычно». Поэтому я сразу и про яйца и про бизнес. А если кого интересует, какая у Надежды Семёновны пенсия ― то да, одиннадцать тысяч.
Надежда Семёновна покупает в магазине пять-шесть десятков неимоверно грязных яиц. Тщательно моет, упаковывает в свежие коробочки и садится возле метро продавать, на принадлежащий только ей деревянный ящик из-под пива.
― Яичко домашнее, утром из-под курочки, только с электрички! ― говорит она с ласковой и немного усталой улыбкой, ― Вкусное, полезное, каждый день потом брать будете.
― Откуда, говорите, яйцо? ― спрашивает какой-нибудь особо дотошный покупатель.
― С Любани, сыночек, откуда ж ещё. Чисто у нас там, природа. Заводов нет, фабрик нет, вообще ничего нет.
― Да уж, экология! ― одобрительно кивает собеседник, протягивая деньги.
Живёт Надежда Семёновна возле метро, в пятнадцати минутах неспешной стариковской ходьбы. Любань называет потому, что шестьдесят лет назад познала там таинство плотской любви, стало быть, не забудет, и завтра опять Любань упомянет. Хотя может и не в Любани дело было, поди всё упомни, но уж больно название к тому располагающее.
В магазине яйца по семьдесят за десяток, двенадцать рублей коробочка. Продажа по сто сорок. Коробочки иногда остаются на второй круг ― некоторые покупают два-три яйца и несут их домой в прозрачных полиэтиленовых пакетах.
В хороший день, как выражается Надежда Семёновна, «выхлоп» получается рублей в триста. За месяц ― вторая пенсия. Но это только когда тепло, зимой-то вообще никак.
За место у метро раньше надо было платить парням в спортивных костюмах, затем ментам. Последние лет пять никто денег не требует.
― Я их всех пережила, ― говорит на это Надежда Семёновна.
Она не из тех пожилых женщин, что костерят почем зря всё новое. Раздражают её только маркираторы и раздражают до бешенства. Когда-то яйца вообще не маркировали. Первые годы маркировку можно было смыть. Но потом появилась всякая каплеструйная мерзость, а то и лазерная, пропади оно пропадом. Всё больше птицефабрик обзаводились такой дрянью и всё труднее было найти яйца без маркировки. И вот настал день, грустный майский день, когда не нашлось ни одного подходящего яйца. Ни в ближнем магазине, ни в дальнем. Маркировку даже из-под грязи видно, а если ещё вымыть… Надежда Семёновна знала, что такое когда-нибудь случится, но никакого плана у неё не было. Ни А, ни Б. Поэтому она купила пять коробок, вымыла, упаковала и села продавать у метро.
Первую коробку взяли не глядя, кто-то из постоянных клиентов. Потом какая-то дама захотела два яйца и стала внимательно выбирать.
― Какие же это домашние, тут вон «Роскур» написано, женщина, вы что? Обманываете, что ли? ― голос дамы становился всё громче, ― Нормально так, сидит тут, торгует.
Вокруг Надежды Семёновны собрался народ.
― Покажь все яйца, все покажь! ― потребовал упитанный мужичонка с обиженным лицом, ― Эй, бабуся, руки убери! Во, и тут маркировка, и здесь! Ты чо, бабка, творишь-то? Чо молчишь? Молчит, такая…
Не поднимая глаз, Надежда Семёновна произнесла:
― Не всё так однозначно…

© Сергей ОК, 2022г

Мы стояли на краю кипящего серного озера и рейнджер сказал:
― Это единственный в Новой Зеландии активный вулкан. Остров-вулкан. Сейчас ученые-вулканологи мониторят тут всё, температуру измеряют. Одно время здесь производство организовали, видите ― вон там, развалины цеха. А вулкан всё разрушил, люди погибли.
― А что здесь производили? ― спросили мы.
― Софа,― ответил рейнджер.
― Диваны? ― удивились мы. Рейнджер говорил на киви-инглиш, понимать его было сложно.
Я попытался представить технологический процесс. Ловить в море мореный дуб, обмазывать его вулканическими красками, выпиливать чего-то. Как-то не складывалось.
― Софа, в смысле, мебель? ― переспросили мы рейнджера.
― Нет, химия. Порошки.
― А, сульфиды, ясно. А сейчас не будет извержения?
― Не, успеем. Но лучше уже улетать.
Рейнджер не ошибся, мы успели. А извержение случилось два дня назад. Погибли многие.
Люди наивны и самонадеянны. Люди склонны забывать сколь грозна и могущественна природа. Мы лишь песчинки перед её высокой волной, все мы, и вулканологи и мебельщики.

Случай с бандитами

У Синюхина был брат. Он жил в Москве и работал в Газпроме. С братом Синюхина роднили мутные воспоминания детства, общий отец и случай с бандитами.
Тогда брат ещё в Москву не переехал, а что-то предпринимал по линии ларьков. И однажды вечером возник на пороге синюхинской однушки на двенадцатом этаже формально не заброшенного дома.
― Ты чего дверь не запираешь? ―заговорил он быстро и взволновано, ― Мне перекантоваться надо пару дней, на дне полежать. Пару дней, потом поглядим. Водка есть? Есть? Нет? А котлеты какие-нибудь?
― У меня замок сломан, ― начал отвечать Синюхин по порядку, ― Раз надо, так живи. Водки нет, котлет давно уже нет. Ещё денег нет и воды горячей.
― А чего есть? ― брат устало опустился на замызганный кухонный диванчик.
― Шпроты, ― не без гордости сообщил Синюхин.
― Так, Микрон, вот держи деньги, возьми водки три ампулы, хлеба, огурцов и котлет, эстонских. Эстонские ― вкусные, с мясом.
Синюхин, присев у двери, стал завязывать шнурки. Вдруг дверь распахнулась и над Синюхиным нависли двое здоровых парней угрожающего вида.
― А чего дверь не закрываем? ― спросил один из них.
Увидев вошедших, брат-предприниматель застонал, сполз на пол и прижался спиной к батарее.
Бандиты, не иначе, подумал Синюхин. Выпрямился и сказал громко:
― Пошли вон из моей квартиры.
― Ага, ты еще милицией пригрози, ушлепок,― ответили ему. ― А Синька, глянь, уже одетый, как будто ждал нас, ну поехали, всё, отбегался.
Синюхин тут же кинулся на ближайшего здоровяка с кулаками. Тот удивленно выставил руку, остановив атакующего, потом той же рукой двинул Синюхину в живот, стало не вдохнуть.
― Ишь какой. Духовитый у Синьки братишка. Слышь, воин, нам с твоим братом потолковать надо. А ты сиди тихо. Или пойди проветрись. К тебе вопросов нет. Давай, вали отсюда, ― здоровяк подтолкнул Синюхина к выходу. Тот и в самом деле пошёл. Дойдя до двери, Синюхин что-то повернул в замке и сильно дёрнул. Раздался громкий щелчок.
― Эээ? Это чо было? Ты чо наделал, дурилка?
― Дверь закрыл. Теперь не откроется. Вообще никак.
― А ключ? Быстро сюда! ― взревели бандиты.
― Ключ в замке,― довольно спокойно ответил Синюхин. ― Но это не поможет.
― Вот падла, да я щас урою тебя!
― И вот вас милиция найдет в квартире. С трупом. ― внятно сказал Синюхин, глядя на ближайшего к нему бандита. Тот неуловимым движением сбил Синюхина с ног. Сильно ударившись головой о стену, Синюхин растекся по полу, всё поплыло кругом, голоса стали глухими, далёкими.
Бандиты завозились с замком, громко матерясь. Гоша, тяни на себя, кричали они кому-то через дверь.
― За дверью у нас, стало быть, Гоша,― пробормотал Синюхин.
Парни крутили замок, совали куда-то кухонные ножи, но дверь не поддавалась.
― Да щас пальну и всё. Глушак только накручу.
― Стрёмно палить, давай с разгона навалимся и выбьем.
― А если вместо двери плечо выбью? Меня тренер наругает. Не, пальну. Зря что ли волыну брали. Отойди.
Раздалось несколько глухих выстрелов, затем сильным ударом ноги стрелявший вышиб дверь. Синюхин с трудом приподнял голову. За дверью оказался крупный парень с безумным лицом и автоматом Калашникова в руках. Кровавое пятно на его животе быстро увеличивалось.
― Суки!!! ― заорал он. Синюхина оглушило автоматной очередью, осколки мебели и стекла падали на него отовсюду, он пытался отползти, закрыться, вжаться в угол, исчезнуть.
Вдруг всё стихло. Синюхин протёр глаза, осмотрелся. Совсем рядом, не шевелясь, лежал на спине один из парней. Второй, с простреленной насквозь головой, привалился к холодильнику. Третий, перевалившись через порог, лежал на животе в луже крови.
― Микроха, ты живой? ― раздался голос брата.
― Да, а ты?
― И я, вроде. Вот ведь… ― брат завозился, поднимаясь, ―Микрон, слышь, когда менты понаедут, ты не говори про меня, лады? Скажи, что дверь чинил, а эти к тебе заскочили, потому что от того убегали.
― От Гоши? ― уточнил Синюхин.
― Что? А, ну да, от Гоши. Ух кровищи сколько. Не наступить бы. Этот, который Гоша, вроде дышит ещё. Ну ты реши, чего там вызывать, скорую, не скорую. И деньги… Хотя, впрочем, себе оставь. Этих обыщи ещё, если успеешь. Я погнал. Давай, Микрон, увидимся, пока...

Через месяц брат купил себе новую машину, а старую, Фольксваген Гольф, подарил Синюхину. И обещал делать так всегда.

©СергейОК

Раз в год или реже брат появлялся у Синюхина с большой бутылкой односолодового виски и диковинными котлетами из Азбуки вкуса. Быстро напивался, начинал хватать Синюхина за шею, лепетать и клясться. Микроха, я тебе клянусь, возьму к себе по-любому, будет как надо, всё устрою, но сейчас не могу, ситуация не та, не подходящая, но утрясем, Мика, ты не думай, возьму, по-любому, но по-ходу момент пока сложноватый…

Синюхин молча кивал. Он никогда не просил брата устроить его в Газпром, и не понимал, почему тот решил, что ему туда хочется. Наверное, все хотят, чтобы их устроили в Газпром. Все и всегда, но не Синюхин. Он вообще не любил газ, не любил шипение чуть открытого баллона, не любил, что надо отдергивать руку со спичкой, когда газ вспыхивал, не любил цвет, которым горит конфорка на кухне. Он ненавидел натягивать противогаз по команде «газы!», и саму команду «газы!». Терпеть не мог машину ГАЗ-66, которую водил в армии, ему не нравился сектор Газа, певец Газманов и тренер Газзаев, он вздрагивал на словах «газават» и «оргазм», всегда пинал таблички «По газонам не ходить», не пил газированную воду и не читал газет. Но Синюхин не хотел расстраивать брата, надеялся, что и не придется, вот наступит утро и брат снова уедет в свою Москву, хмурый, деловой, молчаливый.

Душераздирающая история

У одного мужика был телефон с Мегафоном. Но не суть. Мужик предпринимал чего-то по мере сил, крутился как мог. Потом вдруг масть пошла, подсел на госзаказы, наверх откатывал и сам имел неплохо. И вдруг облом, куратора повязали, мужика пристегнули, светит срок. Но он в последний момент денег на офшор скинул и по левому паспорту в дальнюю страну поехал. Но дальняя страна его не приняла, паспорт уж слишком левый. Двое суток подержали и передали приехавшим за ним держимордам, те улыбаются, довольные. И вот приземляется мужик в Пулково, а на его мобилу ― Дзинк!―смска приходит. Сопровождающий ему экранчик показывает, а там: «Добро пожаловать домой!».

Космический Шарик
(правдивая сказка времен самоизоляции)

В одном лесу жили зайцы. Но к нашему рассказу это не имеет никакого отношения. А имеет отношение то, что на опушке леса, в красивом доме, увитом плющом, жила одна девочка.
Больше всего на свете эта девочка любила роботов. Она читала фантастические рассказы про роботов и смотрела про них же фантастические мультики. Но не только. Поскольку эта была очень серьезная девочка, то она посещала кружок робототехники, где ей рассказывали как устроены роботы и почему они такие фантастические.
И конечно девочка мечтала, чтобы у нее был собственный настоящий робот. И ждала, что когда ей стукнет десять (стукнет не по носу и не больно), родители подарят робота. Но не дождалась. К ней пришел грустный папа и рассказал, что полмира заболело простудой, а другое полмира попряталось, боясь заболеть. И все магазины с роботами закрыты, и все космолеты с роботами временно облетают Землю стороной. Девочка выслушала папу и обещала не плакать.
Но как только папа вышел из комнаты, девочка заплакала.
А надо сказать, что за чистоту в этом доме отвечал пылесосик. Он был маленький и кругленький, но при этом очень самостоятельный и ответственный. С утра до вечера он ездил по дому, подметал и мыл. А ночью отдыхал у любимой розетки и слушал музыку токов, которые текли в проводах.
И вот девочка плачет, а к ней в комнату заезжает пылесосик. И сразу направляется к ее ногам и начинает в них тыкаться. Девочка подумала, что мешает ему убираться — такое уже случалось раньше, — и пересела на другой стул. Но пылесосик снова подъехал к ней и продолжил тыкаться, отчаянно мигая зеленой лампочкой. Другая девочка не обратила бы на лампочку внимания, но наша-то занималась в кружке робототехники и кое-что знала про секретные языки роботов.
Охнув, она записала в тетрадку порядок мигания и, посмотрев в секретный словарь, расшифровала сигналы. И глаза у нее сделались большие-пребольшие, потому что пылесосик с ней говорил!
— Не плачь. Не плачь. Убери ногу. Робот у тебя уже есть. Не плачь.
— А ты меня слышишь?
— Слышу. Вижу. Я очень ответственный. В этом углу очень грязно. Вчера только мыл. Очень грязно. Не плачь.
«Мы говорим с ним на секретном языке роботов, - лихорадочно думала девочка, - и он сказал, что робот у меня уже есть. Что же это означает? Неужели?»
Девочка набралась смелости и спросила:
— Скажи, ты что — робот? Настоящий?
— Да, — тут же промигал пылесосик, — Я самый настоящий твой робот. Робот-пылесос. Подвинь стул, мне не пролезть. Спасибо. Можешь звать меня космическим роботом-пылесосом. В космос я не летал, но мне будет приятно.
— И мне очень приятно, — захлопала в ладоши девочка, — что у меня теперь есть мой собственный настоящий космический робот-пылесосик!
— Я всегда был. Но я всё время работаю и у меня нет времени на саморекламу. Придержи дверь, мне надо мыть коридор. В коридоре опять пыль.
— Давай, я буду тебе помогать, — предложила девочка. — Открывать двери, заливать свежую воду и переставлять стулья, чтобы тебе было удобно.
— Давай. Но вначале сделай домашку, — просигналил робот, выезжая в коридор.
— А можно я буду звать тебя Шариком? — крикнула девочка вдогонку.
— Лучше Космическим Шариком, — мигнула издалека зеленая лампочка.

(С) СергейОК
2020г.

В больнице города С.

Скользкий валик по коже, туда-сюда.
― Ооо….Уууу…Печень то у вас….Дааа…Совсем уж… Что я хочу сказать…Вы же еще молодой относительно человек. Пить надо бросать.
― Я не пью.
― Понимаю, что сегодня вы не пили. Но видите ли… Надо совсем не пить.
― Я совсем не пью. Даже по праздникам.
― Неужто? И давно?
― Всегда. С детства. Ну, то есть, никогда не пил.
― Ох ты… Вам срочно надо к врачу.
― А вы-то кто?
― А я ― узист.

Поход на Москву

Жил-был один мужичок, собою неказист, да и немолод уже. Посещал он однажды Москву по какой-то ерунде и возвращался домой на поезде. И соседка сразу ему знакомой показалась, заговорили — бог ты мой! — лет двадцать назад играли они вместе в оркестре при ДК связи, как тогда шутили — «половой». Мужичок тромбонистом служил, а дама эта на флейте играла и считалась первая красавица. Многие оркестранты в её сторону неровно дышало и сам дирижёр подмигивал. Мужичок тогда лишь поглядывал сквозь смычки, любовался, ну и фантазировал малость. У него на тот момент дома всякие семейные обстоятельства были, да и шансов за собой не видел. Сейчас даже удивился, что соседка его признала.
А разговор замечательно пошёл. И оркестр вспомнили, и про жизнь поговорили, и про то, как она выглядит замечательно. Время и станции летели незаметно, под конец устали, молчали вместе — уютно было, хорошо.
На вокзале её сестра встречала, за город ехать, на семейный юбилей. Обменялись на прощанье телефонами. Решился в щёку поцеловать, наклонился. Вдруг то ли мяукнул кто, то ли специально — но обернулась она, и поцелуй прямо в губы пришёлся и продлился некоторое время, даже, быть может, секунды три. Забилось у мужичка сердце, как давно уже не билось, пульс не сосчитать. Дошёл он до своего дома на дрожащих коленях, выпил водки и послал эсэмэску такого содержания: «Встретимся в Москве как-нибудь?». Положил телефон на столик, к окну подошел, под занавеску пролез и сильно-сильно лбом к холодному стеклу прижался. Слышит — пимс! — ответ пришёл. Кинулся обратно, чуть занавеску не сорвал. Читает: «Будешь в Москве — заходи». И адрес. Мужичок крякнул и присел на диван. Самая красивая женщина в его жизни хотела видеть его в Москве, хотела видеть его, хотела его, хотела!
Всю ночь мужичок не спал, составлял планы, бегал на себя в зеркало смотреть. Решил так — поспешишь, людей насмешишь. Поутру первым делом пошёл в банк и снял досрочно деньги с депозита, потерял проценты. Потом записался к зубному — вставлять коронки и лечить кариес. Книжку купил про здоровое питание и две огромные гантели. Твердо решил мужичок к Москве подготовиться. Чтобы женщину не разочаровать и самому не опростоволоситься.
Лифт не вызвал, гантели наверх по лестнице тащил. К шестому своему этажу приполз со звёздочками в глазах и сердцем во рту. Понял, что тяжело будет. Но не огорчился ни капли.
Началась у мужичка новая жизнь. По телевизору сериалы про любовь смотрит, на которые раньше только плевался. Забыл про хлеб и картошку, жирное и солёное, а на ночь и вовсе не ест. Утром и вечером гантели тягает да приседания делает. Лифтом нигде не пользуется, через день зубного посещает. На работу пешком ходит, в обед кефир пьет. Первые дни самые тяжелые были. Связки болели, и есть по ночам хотелось жутко, как уснёшь — завтрак снится, проснёшься, а всё ещё ночь.
Ко второй неделе заметно полегчало. На шестой этаж вбежал — и ничего, нормально. В помощь гантелям тренажер купил, собрал, посередине единственной комнаты поставил — другого места не было. Да и не надо. Стал мужичок привыкать к новой жизни. А ещё журнал читать про мужское здоровье и пару раз в неделю на шлюхах тренироваться. Поскольку по части интимных дел были у мужичка сомнения на свой счет. Шлюхи поначалу удивлялись, но соглашались помочь и вели себя как порядочные женщины. По окончанию мужичок разбор полётов проводил — что правильно сделал, что неправильно, и первое время даже записывал ответы.
И мечтал мужичок, сильно мечтал. На тренажере, на шлюхе и даже у зубного. Думал он о той женщине постоянно. Воображал себя с нею. На работе бурчать начали, что от него толку никакого не стало, опять же линолеум пропал, десять рулонов. После голодных лет мужичок себе подобного не позволял, разве что по мелочи, а тут как-то все сошлось. В результате поругался с директрисой, пришлось на отпуск написать. Отгуляю, думает мужичок, а потом и вовсе уволюсь, пусть поищет себе завхоза. Может, вскоре вообще в Москву перееду, работу там найду с зарплатой поболее. А квартиру сдам — отличная прибавка! Хотя на такую женщину денег еще больше надо. Ну так вспомню молодость, залабаю на костыле, Москва город большой, каждый день похороны. И погрузился мужичок в воспоминания о дважды краснознаменном оркестре округа, заулыбался, а закончив, поднял верх палец и сказал вслух: «Ни чета нынешним!»
К концу месяца живот заметно убавился, а плечи стали шире на размер, чему мужичок сам изрядно удивился. И самочувствие было как никогда. Потренировавшись, напрягал мускулы и чувствовал себя как артист из одного кино, просто вылитый, особенно если в зеркало не смотреть.
Пора в столицу ехать. С новыми зубами. Тем более что ждать уже никакой мочи нет. И вот составляет мужичок эсэмэску на заветный номер. В таком ключе, что как бы собираюсь в столицу по важным делам, но не прочь и посетить хорошую знакомую, поужинать вместе. Ответ пришел быстро: «Если речь только про ужин, то можешь и не приезжать».
Мужичок подпрыгнул и затряс сжатыми от радости кулаками, перечитал ещё раз и ещё — как от этих слов веяло ароматом жаждущий его женщины, такой далекой и близкой одновременно!
В Москву, в Москву, скорее! Забрал брюки из химчистки, сложил рубашки в чемоданчик и тут же решил чемодан не брать, ну куда же это в гости с чемоданом, сбегал в аптеку, купил презервативов и всяких подсказанных шлюхами полезных гелей. Размышлял, куда их положить, чтобы как-то поизящнее достать в нужный момент, придумал из подарочной бумаги сделать кулечек и бантиком обвязать. Сюрприз! Положил на стол, любовался, считал минуты до поезда.
Выйдя из дома, не мог вспомнить, закрыл квартиру или нет, пошёл уже было обратно, вспомнил, что точно закрыл, а паспорт взял? Да вот же он. Всё на месте: и паспорт, и билет; скорее в поезд, в самый медленный поезд на свете.
Под стук колес неожиданно уснул, тоже от волнения, видимо. Проснулся, купил кофе у разносчицы, выпил без сахара, вот уже и приехали.
Москва, всегда такая холодная и неприветливая, нынче стала будто праздничная, ни мокрой грязи, ни мрачных рож. Такси мужичок взял, чуть отойдя от вокзала, — сэкономил слегка. Пригодятся еще деньги-то. Назвал адрес, но перед этим попросил к ближайшему в том районе приличному магазину подвезти, где деликатесы и водка непаленая.
Таксист кивнул, не прекращая с кем-то говорить на незнакомом языке. Ехали не так уж и долго, на удивление, хотя смеркалось, город замедлялся и гудел в пробках.
— Магазин, — сказал таксист, на секунду прервавшись.
— Подождёте меня? — спросил мужичок, протягивая деньги.
Таксист кивнул.
В магазине и вправду было много деликатесов, таких дорогих, что цену указывали за пятьдесят грамм. Мужичок взял колбасы трёх видов, сыра и рыбки соленой. Замахнулся было на черную икру, но в последний момент смалодушничал (да и не до икры будет!), взял красной. Зато водку выбрал самую лучшую, а также вина французского две бутылки и шампанское «Князь Голицин». Походив еще, добавил в корзинку сок, ликер и свежий ананас.
Расплатился, вышел. Таксист уехал, не дождался, гад нерусский. Куда идти, где это? Подсказали, что рядом. Через полчаса ходьбы устал от московского «рядом», поставил пакеты, отдышался. Отправил эсэмэску: «Уже иду!» Получив ответ: «Ко мне?» — обрадовался и поцеловал «самсунг» в экранчик. С новыми силами тронулся в путь, вышел вскоре на нужную улицу, начал дома отсчитывать.
«Чёрт!!! Забыл! — скривился вдруг мужичок. — Сюрприз-то, кулёчек с бантиком, так и остался на столе! Вот напасть…»
— А где тут презервативы? — начал спрашивать у прохожих. — То есть… это… аптека?
— Рядом, — ответили.
Мужичок вздохнул, написал эсэмэску: «Буду через полчаса». Пимс! Пришёл ответ: «Других планов у меня на сегодня не было».
Мужичку стало ой как неудобно, на него надеются, а он тут… И ни одной машины не видно. Улицы узкие, дома невысокие, как будто и не Москва совсем. Где же аптека, где крестик? Может, сумки с едой оставить пока? Да кому ж их тут оставишь.
Аптека нашлась в длинном дворе, к счастью, ещё работала. Купив всего и побольше, мужичок тронулся в обратный пусть. Пакеты с продуктами оттягивали руки, перекладывал как-то, старался не останавливаться и не сбиться с пути.
Уфф! Пришел наконец-то. В домофон тыкает — палец дрожит. Пипикнуло, открыли. Поднялся на второй этаж, потянул приоткрытую дверь. Вошел.
Всё как в мечтах. Уютно, тепло, коврик круглый, пальто на вешалке, зеркало. И она. Так близко! Несусветно красивая, домашняя. Стоит, чуть наклонив голову, смотрит на него, как будто с вопросом каким.
Мужичок плечи расправил.
— Здравствуй!
— Ну, здравствуй. Какими судьбами?
— Я… это… — начал было мужичок, а сам поставил сумки на коврик, шагнул к ней, обнял изо всех сил и целовать, целовать!
— Да что же это! Прекратите! Стоп! Стоп! — вдруг закричала она, вырываясь, уперлась руками ему в грудь. — Отпустите меня, отпустите, что происходит?! Пусти!
— Да как же?! — опешил мужичок, отступив. — Я же к тебе приехал, вот, ждал…
— Что за наглость такая, что вы себя позволяете!
— Мне уйти, что ли? — глухо спросил мужичок, не веря происходящему.
— Оставьте меня в покое! — прокричала она, отвернулась к зеркалу и заплакала.
Пришибленный, растерянный мужичок чуть было не бросился к ней снова, зашатался, замычал, схватив себя за голову. Наклонился, выдернул водку из пакета, толкнул дверь и бросился вниз по лестнице. Выйдя из подъезда, сорвал пробку и залпом впустил в себя полбутылки. Пошёл, шатаясь, по холодной улице, остановился, вытер слезы рукавом, ещё выпил, снова побрёл, у фонаря присел, допил, что осталось, закрыл глаза руками. Сидел долго.
— Мужик, тебе куда? — жёлтое такси подъехало почти вплотную.
Мужичок очнулся. Поднялся с трудом, но в машину сел уже уверенно.
— К девкам! — сказал громко.
— На точку, что ли? — переспросил таксист.
— Не знаю, чтоб покрасивее и чтоб выпить!
— Тогда в клуб?
— Валяй в клуб.
Машинка понеслась по ночным московским улицам, таксист что-то рассказывал, мужичок не слушал, шептал всё — как же так, как же? А может, из-за икры? Черную надо было брать. С ананасом.
— Черную с ананасом! — повторил он громко.
— Сейчас уже всё будет. Уже подъезжаем, — отозвался водитель. — А я им объясняю, претензии ко мне может предъявлять только погибший, а остальные вообще никто и ни при чём! С вас косарь.
Вывеска над большой железной дверью нервно светилась красным. Мужичок слова иностранного не разобрал, нажал кнопку.
В клубе мигало и громыхало, ходили полуголые девицы со строгими лицами. Пройдя контроль, мужичок заплатил за отдельную кабинку, заказал сухариков и водки, которую тут же выпил и заказал еще. Посидел, согрелся, стало чуть легче. Глаза привыкли к мельканию, стало видно, что девицы по очереди поднимались на сцену с шестом и танцевали там, снимая последнее. А потом обходили по очереди кабинки. Заходили и к мужичку. Каждую он спрашивал, как зовут, предлагал деньги за секс и получал отказ. Согласилась только самая страшная, которую и на сцену-то не пускали. Себя оценила в пятнадцать тысяч с НДС. Мужичок засомневался. Видя его колебания, находчиво предложила другое — за пять тысяч рассказать, как можно весь стриптиз-клуб поиметь. Получив сумму, объяснила: если ещё пять тысяч дать охраннику, то получишь ключи от квартиры в доме напротив, откуда по телефону звонишь в клуб и вызываешь кого хочешь, хоть танцовщицу, хоть официантку. Мужичок страшную поблагодарил, допил залпом водку и оплатил счет, морщась от дороговизны.
С охранником говорить было трудно, язык заплетался. Но справился. И на улицу сам вышел, и квартиру нужную нашел. Поискал водки — нету, нашёл телефон, снял трубку, попал сразу в клуб.
Из трубки громко играла музыка.
— Мне бы Свету, Свету бы, — прошамкал мужичок в музыку. Света, пухловатая блондинка, ему больше других понравилась. Но вместо «Светы» выходило какое-то «све-све-све».
— Вы что, всех хотите? Всех? — спрашивали из трубки.
— Да не всех, а Свету! — сердился мужичок, но выходило всё равно «све» да «све».
На том конце убедились в том, что сразу всех хочет, всех и повели. Дверь открылась, и в квартирку начали заходить официантки и танцовщицы, включая страшную. Мужичок перепугался, зашипел: «Да вы издеваетесь? Издеваетесь?» Выходило невнятно. Входящие подобрали знакомое слово, близкое по звучанию, получилось — «раздевайтесь». Первые стали раздеваться, спрашивать друг у друга, куда вещи складывать, не на кровать же. Раздетых одетые подпирают, те мужичка теснят. Он давай их руками отталкивать, вещи выкидывать, кричит: «Администратора сюда, министра-то-ра-ра» — слово длинное и для трезвой головы. Пришедшие поняли, что клиент в отказке и требует министра. Осудили, уходя. Совсем, сказали, с ума сошёл, но министра, даже двух, обещали тут же прислать.
Дверь за девушками и захлопнуться не успела, как вошли двое охранников в чёрных костюмах, схватили мужичка за подмышки, прижали к стенке и предложили оплатить всё беспокойство. Сумму назвали дикую.
Мужичок перепугался. Объяснить ничего не может, бумажник показывает, где всего двадцать тысяч осталось. Охранники ему — а вон у тебя карточка есть, в долларах, сейчас к банкомату ночному поедем! Мужичок головой крутит, дескать, нельзя, курс высокий, высокий курс, охранникам слышится: «Выкуси». Ах выкуси, да мы сейчас тебя по стенке размажем! И давай мужичка возить по обоям верх-вниз.
То ли согревшись от этих фрикций, то ли от всего выпитого и пережитого мужичок отключился, обмяк и, будучи отпущен на пол, захрапел...
Охранники выругались, взяли все деньги из кошелька и стали дальше по карманам шарить. Нашли пять пачек презервативов, паспорт, ключи и визитку начальника департамента контрразведки полковника Кожемякина А. М. Покрутив визитку, парни переглянулись, вернули в кошелек пять тысяч — чтоб не серчал, затем вытащили мужичка на лестницу, приложили к тёплой батарее и ушли.
Часов через шесть мужичок наполовину проснулся, выполз на утреннюю московскую улицу, поморщился на свет, остановил частника и поехал на вокзал.
Первым делом купил билет, затем пошёл пиво пить. Нашёл где подешевле, к пиву взял сосиску, огурец и большой кусок черного хлеба. Ел с удовольствием. Месяц так вкусно не ел. Потом взял еще кружку и, похлопывая себя по животу, уселся поудобнее на замызганном диванчике. Продавщица за стойкой ему улыбнулась, он — ей. Зевнул и подумал, что в целом неплохо съездил в Москву. А то ведь дома всё провинциально, обыденно, а тут, как ни крути, столица, интересно можно отдохнуть. Поиздержался сильно, конечно. Но будет чего вспомнить. Да и здоровье в целом подтянул. Когда б еще за зубы взялся — никогда бы.
И тут — пимс! — эсэмэска приходит. Удивился, читает: «Почему ты ушёл так быстро?» Хлопнул тут мужичок ладонью по коленке, вытянул губы и сказал: «Пфффффффф…»

(С)СергейОК

Однажды в Довиле

Любовь, неутолимая любовь к халяве привела меня однажды на международную туристическую выставку, что проходила на севере Франции, в городке Довиль. Городок этот на вид совершенно игрушечный, и я с утра решил по нему прогуляться, а на выставку прийти к обеду, поскольку кроме обеда меня ничего там не интересовало. Но пошёл дождь, и ближайшим местом, где можно было укрыться, оказался как раз выставочный павильон, сооруженный на безразмерном довильском пляже. Предъявив бейдж с надписью "Julia Zolina" я вошёл.

Несмотря на утро, народу на выставке было много. Все чего-то делали, носили, говорили, время от времени звучали объявления на весь павильон.

Интуиция привела меня в буфет. Там не кормили, но подкармливали. И наливали. Опять же, кроме меня никого из посетителей в буфете не было. Трудно найти лучшее место переждать дождь, подумал я, приступая к дегустации. Но вскоре по громкой связи сказали нечто наподобие "Жульязолина́", причем трижды. Это зачем им вдруг понадобилась Жулья Золина́? И чего сразу жулья... Я слегка напрягся и перевернул бейджик именем внутрь. Но стоило мне потянуться за канапе, как бейджик предательски развернулся. Похоже, бармен меня сдал, опасаясь, что закусок на всех не хватит . С криком: "Месье Золина́, месье Золина́!", подбежала какая-то тётка с планшетом,и, ухватив меня за рукав, отволокла на стойку администрации, где всучила сумку для буклетов и показала на планшете картинки.

Выяснилось, чем эта выставка отличается от привычных мне промышленных. Да, гостей селят в пятизвездочном отеле и кормят французской едой, но при этом заставляют работать! Посетитель отмечает в анкете какие стенды его интересуют, администрация составляет график и выдает расписание. Причём, время на каждом стенде ограничено, каждые двадцать минут звучит гонг и народ меняется стендами. Те же, кто анкету не заполнял, а Юлия Золина, как вы понимаете, именно к таким и относится, должны посетить все стенды. Неявка на стенд недопустима, поскольку ломает общий график, и неявившийся подлежит розыску и приво́ду, для чего имеется тётка с планшетом.

Кое-как всё это мне объяснив, тётка снова ухватила меня за рукав и потащила на нужный стенд.

Пока она меня тащит, призна́юсь, что мой французский начинается и заканчивается на теме "Еда".
Я, как раньше говорили, читаю без словаря, но только меню.

На первом моём стенде оказались какие-то виноделы. Мне тут же подали вина, я выпил и сказал: "Экселãн!". Виноделы заулыбались и поднесли мне бокал с другого подноса. Осушив который, я с чувством произнёс: "Манифи́к!". Тут стендовики засуетились, видимо, распознав во мне знатока, и налили вина из новой бутылки, которую при мне открыли. Выпив третий бокал, я надолго замолчал. Виноделы смотрели на меня с волнением, очевидно решив, что я жду послевкусия. Я же в этот момент пытался вспомнить ещё какое-нибудь слово. Сказать два раза подряд "манифи́к" — как-то не литературно. Произнести"экселãн" означало бы приравнять третье вино к первому, а к третьему виноделы явно относились более трепетно.На ум приходили только варианты выражения восторга посредством русской обсценной лексики, совершенно здесь не уместные. Пауза затягивалась. И вдруг, неожиданно для себя, я громко сказал:"Ой-ля-ля!"
Добрые виноделы были совершенно счастливы. Мы допили открытое, закусили вкусным сыром и расстались друзьями. На прощанье мне подарили бутылку вина, правда, не ой-ля-ля, а экселãн.

На следующий стенд я шёл весьма воодушевленный, и напрасно. Там оказался всего лишь серый стол с бумажками, а за столом скучный мужик, похожий на следователя. Мы поздоровались, я сел напротив, он записал имя с моего бейджика в блокнот и спросил что-то типа на каком языке ко мне обращаться. После приключений у виноделов я, естественно, воскликнул: "Вив ля Франс!" Мужик кивнул и продолжил по-французски. Пока он говорил, я внимательно осмотрел стенд. Не было ни холодильника, ни ящиков, ни корзин, ничего, где можно было б хранить угощения и подарки. Меня это обидело, и я решил не говорить мужику ни экселãн, ни манифик, ни уж, тем более, ой-ля-ля. Мужик моё настроение понял, но будучи заложником капиталистической системы, был обязан произнести свой текст целиком. Мы посидели еще минут пять, он нехотя рассказывал мне что-то на непонятном языке, а я нехотя слушал, даже не пытаясь вникнуть, какую туристическую услугу мне втюхивают.

Третий стенд в моём расписании с трудом отыскался в самом дальнем углу. Там была женщина средних лет. Ни о чем меня не спрашивая, она сразу принялась что-то рассказывать, взволновано жестикулируя. Было очевидно, что речь не о работе, а о чём-то личном. Женщина была похожа на даму с собачкой, у которой спёрли и собачку и поводок. Чтобы как-то её поддержать, я сказал "ой-ля-ля" в сочувственной интонации. Это подлило масла в огонь, она поставила перед мной миску с орешками, наклонилась и перешла на быстрый шепот. Некоторые слова были знакомы. К примеру, пару раз она произнесла "пуасон", то есть, "рыба". Я предположил, что её муж, владелец рыбной лавки, нанял молоденькую продавщицу, или даже двух, а дама теперь вынуждена ездить по выставкам и мучиться. Или же она накормила мужа рыбой, и он умер. А может выяснилось, что у дамы на рыбу аллергия, хотя нет, слово аллергия я знал, как имеющее отношение к еде, оно не звучало.
Нас разнял гонг. Уходя, я обещал ей по-русски, что всё наладится. Но она не услышала, уже начав что-то говорить следующим посетителям.

На четвертом стенде меня встретила русская девушка. Я догадался не столько по внешности, сколько по взгляду.

—Ой, —сказала она, прочитав висящее на мне имя, — А вы кто?
— Я? Ну... Я ищу Юлю Золину, она забыла вот это, — я потыкал пальцем в бейджик, — Вы её не видели?
— Нет. А мы как раз её ждем к этому времени.
— Вот как? Прекрасно. Можно, я тоже подожду?
Какое-то время мы стояли молча.
— Ой, — снова сказала девушка, — Её же на выставку без бейджа не пустят.
— Да вы что! А я полдня тут её ищу! Пойду, раз такое дело, погляжу на улице. Давайте, буклет ей передам. Что у вас тут?
— Замок-отель.
— Красивый?
— Очень.
— Прекрасно. Именно то, что она хотела.

Я и в самом деле пошёл к выходу, надеясь, что дождь кончился. Хотелось отойти от павильона подальше, чтобы никакая тётка с планшетом меня бы не догнала. А на обед, конечно, вернуться. Не откажут же мне в еде из-за пропуска пары стендов, размышлял я, что им тогда с моим обедом делать? Выбрасывать что ли?

P.S. В лифте отеля, вечером того же дня, я встретил группу Блэк ай пис, правда, без Фёрге. Но пока я думал, как привязать эту встречу к рассказу, группа вышла из моды и теперь уже никому не интересна, тем более, без Фёрге.

© Сергей Кабанов
2019 г.

Когда мне было семь лет, я ходил в гости к Ане Горшковой. Раньше нас водили в один детский сад, иначе говоря, мы знали друг друга полжизни. В школы, однако, пошли в разные. А вот музыкалка была одна. Аня там училась хорошо, играла на фортепьяно и пела. Я учился плохо. Никак не могли решить, к какому инструменту меня прикрепить, всем было жалко инструмент.
Аня жила на втором этаже большого старинного дома по переулку Каховского. От нас недалеко, но надо было перейти улицу с машинами и пройти мимо интерната, где после землетрясения жили странные ташкентские дети. Мне, сегодняшнему, и не представить, как можно семилетнего ребенка отпускать одного. Но меня отпускали.
Аня всегда встречала меня у открытого пианино. Пела песню, чаще всего: "То березка, то рябина". Потом мы играли с шахматными фигурами, резными, диковинными. Доска не требовалась. Из больших книг строилась крепость с подземельями. Надо было освободить принцессу. Принцессой, конечно, была Аня. А я был принцем на белом шахматном коне. В разгар веселья Анина бабушка требовала нас на кухню, где угощала молоком и печеньем. А потом сообщала, что Анечке пора делать уроки.
— Да и тебе, наверное, тоже, — добавляла она с некоторым сомнением.
Аня жила с мамой и бабушкой. Маму её я видел всего пару раз.
— Моя мама самая красивая на свете! — как-то заявила Аня.
— Не, — зачем-то возразил я, — Джина Лоллобриджида самая красивая.
— Нет, мама! — воскликнула Аня обиженно, — Мама, мама, мама!
Это был сильный ход. Проговорить так же быстро имя итальянской актрисы я не мог и сдался, без особого, впрочем, сожаления.
И вот как-то я пришёл, нажал звонок и приготовился ждать. Дверь всегда открывала бабушка и ждать приходилось долго. Но в тот раз дверь распахнулась мгновенно. Я увидел маму Ани, очень взволнованную. Сразу же она стала ещё и растерянной, поскольку никого перед собой не видела. Ведь чтобы заметить меня, надо было смотреть вниз. В её глазах мне показались слёзы.
— Похожа на Джину Лоллобриджиду, — подумал я, а вслух сказал — Аня дома?
— А... Это ты... — женщина, наконец, опустила глаза и увидела меня. — Да, дома, проходи. Скоро мама придёт из булочной, угостит вас чем-нибудь.
Через минуту я уже слушал про берёзку и рябину. А из головы не шло: "А... Это ты...". Где мне было знать, что запомню эти слова на всю жизнь. Я был удивлён случившемся со мной, охватившим меня новым чувством, столь же непонятным, сколь и неизбежным.
С тех пор к Ане Горшковой я больше не приходил. Не помню уже, что было тому виной. Кол, полученный по физкультуре, — я не успел переодеться. Или наступившая зима. А может и что-то более важное...

Паспортный стол, очередь, народу много. У заветной двери немолодая нервная женщина:
― Проходите, я давно тут стою, но я перепускаю, мужа жду, мужа.
Время от времени звонит:
― Мишенька, ты где? Где? Все ещё едешь? Миша, ну давай же быстрее, пожалуйста. Я ведь уже полтора часа здесь.
И снова:
― Я перепускаю, проходите, я мужа жду.
Очередной звонок, и вдруг глаза женщины беспредельно расширяются.
― Что??? Ярославская улица? Сейчас, подожди секундочку, ― женщина выбегает из зала и мы все слышим её крик снаружи, ― Ты, бл…, что творишь, бл…! Козлина херов! Ты же доктор наук! Как можно, бл…, улицу, бл…, с проспектом перепутать, бл…! Ярославский, сука, проспект! Двадцать минут тебе на всё, иначе …здец! Полный, бл…, … здец!
Женщина возвращается на своё место у двери, дрожащей рукой пряча мобильник в карман. Мы стараемся не смотреть в её сторону. Мы ждём Мишу. Те, чья очередь на подходе переживают ― дождутся ли? Я спокоен, мне ещё долго, посматриваю на часы.
Миша появляется через двадцать три минуты. Невысокий, пожилой, в пуховом пальто до пола и с огромной маской на лице. В руках портфель и пять ярких полиэтиленовых пакетов, невесть чем набитых.
― Миша, ― почти ласково зовёт его женщина, ― сюда, сюда иди, ко мне. Паспорт не забыл? Я уже всё подготовила, заходи.
― Как же я зайду туда со всем этим? ― негромко спрашивает Михаил, кивая на пакеты.

В поликлинике Синюхин познакомился с Наташей. Договорился о свидании, взял телефон.
Месяца через три позвонил, раньше как-то не складывалось, пригласил в гастробар.
Пришли две девушки, обе ― Наташи.
― Может сестры, ― растерянно думал Синюхин. ― Но сестер одним именем не назовут.
Они выпили. Синюхин пошутил на политическую тему, Наташи засмеялись.
― Почему же их две? ― соображал Синюхин. ― Как об этом лучше спросить? И кто из них был тогда в поликлинике?
Нет, Синюхин не был робкого десятка. Он всегда весело лез в драку, прыгал с парашютом и ходил с рогатиной на тюленя. Но число Наташ смущало Синюхина. Он не знал, что делать и решил напиться. Тут же передумал, но было уже поздно. Все вокруг размякло и закружилось.
Потом Синюхин обнаружил себя на незнакомой улице, свежий воздух приятно холодил лоб.
Синюхин стоял, не падал, потому что с двух сторон его поддерживали Наташи.
― Так вот почему вас столько, ― пробормотал Синюхин и безмятежно улыбнулся.

Биг Мак блюз

А я думал, что соусов бывает два: болгарский кетчуп и майонез из баночки, которая потом еще пригодится. И ел шариковый салат в институтской столовой, с луком и, вероятно, солеными помидорами. А еще я знал, что на ленинградском вокзале Москвы дают фанту. И даже пил ее два раза. Так бы и текла моя жизнь, кабы однажды, на улице стоял тогда поздний горбачев, не оказался я в Москве по псевдонаучным делам. И сказали мне ― забудь про фанту, езжай на Пушкинскую, там ― Макдоналдс! Настоящий!
Отстояв холодным мартовским днем два часа в очереди, я купил первый в жизни Биг Мак. Помню этот запах, даже больше чем вкус. Помню первый кусочек, второй и последний, и как слизывал соус с обертки. И как возвращался на конференцию, счастливый и взволнованный.
― А какой там соус! Это же и не кетчуп и не майонез! ― рассказывал я изумленным молодым ученым, ― Это что-то такое, такое… И все посыпано кунжутом, густо, густо. А какой огурчик внутри! Маленький такой, кругленький!
Время шло, всё менялось к лучшему. Я удачно женился, стал есть много вкусного и узнал, что бывают и другие рестораны кроме Макдоналдса. В любознательном нетерпении я посетил их великое множество, поглощая мишленовские звезды созвездиями. Когда потерял счет однозвёздочным, перешел на двухзвёздочные, что укрылись в садах и башнях Европы, а когда все уже было найдено и пройдено, предо мною распахнулись врата Величайших Трехзвездочных, легендарных и непревзойденных.
У Ганьера, в Париже, я пребывал в столь густом аромате белого трюфеля, что можно было встать из-за стола опираясь на аромат.
Бокюс жал мне руку в своем лионском замке и говорил, что давно не видел, чтобы кто-нибудь столько съел.
Возможно, бывал я и у Дюкаса в Монако, но ничего не помню, потому что Зенит в тот день выиграл Суберкубок.
Так вот. Что ж мне, после всего этого, забыть мой первый Биг Мак? Разлюбить его, мягонького? Да ни в жисть!
©

Приезжал золотарь, откачивал... сами знаете что.

— Хозяин! Всё готово, всё откачано. Смотреть будете?

— Что смотреть?

Гид в Стамбуле попался отличный. Русский он учил на базаре в Лалели — русском районе Стамбула. Рассказывает артистично, слушать интересно, хотя и путает иногда слова, вместо «унаследовали» говорит «наследили». Но он турок, стамбулец, и это замечательно, намного лучше гида-эмигранта. Знает всех торговцев и официантов огромного города, длину всех мостов, все арабские вязи в мечетях и всех оттоманских правителей.
Вот только ошибся, сказав, что первым ребенком Хюррем-султан была девочка.
— Мальчик! — поправила гида моя шестилетняя дочка. Они с мамой смотрели сериал «Великолепный век».
Этот сериал, по словам нашего гида, увеличил посещаемость Стамбула в разы. Особенно много, почему-то, стало приезжать незамужних женщин. Все они покупают билет и идут смотреть гарем.
Я не смотрел «Великолепный век». Но видел, как его смотрят другие.
Из сокровищ Топкапы больше прочего понравилась мне парадная сабля Сулеймана, понимаешь, Великолепного.

Читаю материалы к выставке:

«…старпер Михайлов вошел в рейтинг тридцати самых перспективных россиян…».

До̀жили. Хотя… В голове как-то не укладывается.

Поправил очки, читаю заново:

«… стартапер Михайлов…»

На пианино меня учила играть женщина по фамилии Калиниченко. Между нами была пропасть в двадцать лет. Вредная двадцатидевятилетняя старуха. Большие глаза, светлые волосы, внешность довоенной кинозвезды. Впрочем, мне не было никакого дела до ее внешности.
- Почему опять ногти не стрижены? Почему опять такие грязные! Как тебе не стыдно! Ты же царапаешь клавиши. Ты портишь и пачкаешь инструмент. И ведь каждый раз одно и тоже. Тебе стыдно?
Я понуро рассматривал свои ногти, неровные, с черным полосками. Было стыдно, даже очень.
Урок заканчивался, я покидал класс, и тут же все, что оставалось за дверью - учительница Калиниченко, пианино, непостижимый басовый ключ и мой стыд - переставали существовать. Спроси меня кто, что было на уроке - я бы не вспомнил. Никто и не спрашивал. Калиниченко всякий раз писала записку родителям, записки копились в моих карманах, превращаясь затем в кривых мятых птиц.
Родителям нравилось, что я много читаю и хожу в музыкальную школу.
- Сережа очень много читает. И ходит в музыкальную школу. И совершенно не играет во в дворе с друзьями, даже не знаем, хорошо ли это? - с удовольствием жаловались родители приходившим гостям.
На дворе минус сорок, на кой ляд там играть? До школы минут семь ходьбы, это еще ничего, а до музыкалки все двадцать, дорога скользкая, метель. Тулупчик у меня была на вырост, с подворотом посередине и перешитыми пуговицами. Длинная шерсть подворота мешала смотреть вниз, надо было прижимать рукой или тянуть шею, чтоб видеть, куда ступаешь. От музыкалки до читального зала - совсем близко, там тепло, тихо, Шерлок Холмс и мифы Древней Греции. На вынос давали только книги болгарских писателей, про мальчиков и девочек, которые все время собирали персики.
Персиковый компот я любил. Папа часто приносил заказы с болгарскими консервами: компотом и маринованными огурцами. Вторым сортом шли толстые мягкие огурцы. Первым - маленькие, крепенькие. Крайний Север снабжали хорошо.

(С)СергейОК

Однажды в Амстердаме

В те годы не знал я, что кока-кола вредная, и охотно запивал ею пиццу, не ведая, что пицца еще вредней. И вот иду я ночным Амстердамом и мучаюсь от жажды, потому что пиццы переел, а кока-колы недопил. А киоски с пиццой и колой все как один оказались не ночные, а вечерние, ― хлоп! ― и закрылись. Ну хоть один бы найти где-нибудь, мечтаю я, протискиваясь сквозь группу огромных негров, там никак иначе, между фасадом и каналом не широко. А негры эти как начали мне шептать: кока-кока-кока.
Ну наконец-то, думаю, плохо, конечно, что с рук, но, может, у них так принято.
― Давай, ― говорю, ― и побольше!
Под тусклым светом красного фонаря негр протянул мне пакетик с порошком.
― Что ж ты, исчадье голландское, мне концентрат суешь? ― возмущаюсь я. ― В чем я его разводить, по-твоему, должен?
И ушёл, в лучших чувствах оскорбленный.

Синюхина уволили: последствия

Продолжение https://www.anekdot.ru/id/1046043/
Пригодится и https://www.anekdot.ru/id/1044754/


Первой была Лида.
Её голос в трубке звучал взволновано: «Ты один? Я приду?».
Пришла быстро, была рядом. С порога бросилась Синюхину на шею:
― Зачем, зачем ты это сделал?! Из-за меня, да? Всё из-за меня?
― Давай не будем об этом, ― попросил Синюхин, понимая, что правильно ответа ему всё равно найти.
― Хорошо, не будем, ― Лида смахнула слезы и попыталась улыбнуться.
Они прошли в комнату, сели на кровать.
― Как же ты теперь?
― Да, нормально всё. Экскаваторщики везде нужны, ― сообщил Синюхин, совершенно не будучи в этом уверен.
― А хочешь я тебе психологическую помощь окажу? ― спросила Лида, ― Нас учили.
Синюхин тут же назвал несколько поз, в которых, по его мнению, психологическая помощь будет особо действенной. Лида согласилась.
Утром они позавтракали и Лида ушла на работу. Синюхин остался с утром один на один и не без удивления обнаружил себя несколько растерянным. Он поставил робот-пылесос заряжаться, прилёг на кровать, посмотрел несколько объявлений о работе, и неожиданно заснул.

Второй была Женя.
В полдень Синюхин вышел из дому и направился было в ближайшую столовую. Но тут к нему подъехал на самокате толстый мальчик и протянул конверт.
― Это тебе, ― сказал мальчик. ― А денег дашь?
― Нет, ― ответил Синюхин.
― А мне уже дали! ― с презрением заявил самокатчик и отъехал.
В конверте был адрес и слова: «Возьми паспорт. Вынь аккумулятор из телефона. Жду. Золотая рыбка».
Синюхин вернулся к себе, почистил зубы, вынул аккумулятор, сунул паспорт в карман и вышел.
По дороге он размышлял, зачем Жене нужен его паспорт и пришёл к выводу, что о женитьбе речь идти никак не может. Да и адрес другой, не ЗАГСа.
Записка привела Синюхина к новому дому в элитном квартале. Он поднялся на нужный этаж, нашёл дверь, но позвонить не успел, дверь открылась и Женя втащила его в квартиру.
― Отойдем от входа, чтобы не подслушивали. Аккумулятор вынул? Дай сюда всё.
Женя забрала телефон и провела Синюхина в комнату, большую, только что отремонтированную. На полу лежал матрас, рядом находилась тумбочка, другой мебели не было. В квартире стоял запах краски, вход в другую комнату был завешен строительной плёнкой.
― Это из-за меня? ― быстро заговорила Женя, ― Ты что же, нашу семью разорить решил? И почему не сказал, что у Вовки работаешь? Что, типа, не спрашивала? Тоже мне, отмазка. Зачем ты экскаватор уделал, а? Глупый ревнивый мальчик, всё из-за меня, да? Отвечай немедленно!
― Ну, в каком-то смысле… ― пробормотал Синюхин.
― В каком ещё смысле? Какой во всём этом смысл? Ты сумасшедший! А на вид тихий. Хотя нет, ты не тихий. Вовка вчера чуть ласты не склеил, так орал! А я слышу, блин, фамилия-то знакомая. У Вовки проблем куча сейчас, а тут ещё ты с этим экскаватором, последняя капля. Чего молчишь? Молчи лучше. Домой тебя нельзя. Вовка-то поорал и забыл, нужен ты ему, а вот псы его голодные своего не упустят. Буду тебя искать.
― Собаки? ― нахмурился Синюхин. Собак он понимал плохо и поэтому опасался.
― Угу, свора целая. Вовка их пригрел, а они только деньги тянут. Колька Гладис у них за главного. Знаешь его? Нет? Машину себе выцыганил дороже моей. Дороже моих всех. Они тебя точно искать будут, чтобы перед Вовкой силу показать.
― А, бандиты, ― понял Синюхин и перестал хмурится.
― Убить не убьют, но ведь покалечат. Вовка вчера грозился оторвать тебе… Но это я не позволю. Лучше уж руку.
Синюхин поёжился. Женя продолжила:
― Поэтому надо их опередить. Пойти в полицию и заявить, что угрожают. Менты проверку начнут, Гладис умоется. Пойдёшь? Нет? Не пойдёшь. Так я и думала. Ладно. Сиди здесь неделю. Вот твой новый телефон, держи. Никому не звони из тех, кому раньше звонил. Никуда не выходи. Еду заказывай в разных местах. Баб не води. От баб все беды. Потом уезжай, нужно уехать на куда подальше. Справишься? Уедешь? Годик-другой и забудут. И вот ещё… ― Женя положила на тумбочку пачку денег, ― Ну что ты сразу головой мотаешь, не мотай, пожалуйста, я тебя очень прошу, ради меня, мне это надо, очень надо, тут много, хватит надолго. Я всё равно обратно не возьму. Можешь в унитаз спустить, но потом всю неделю будешь трубы чистить! Ну, пожалуйста, глупыш, не спорь, считай что… Не знаю там чего считай, не важно, но мне так спокойнее. А оружие? Может пистолет принести? Я смогу. Нести? Системы наган. Стрелять умеешь?
― Умею, ― ответил Синюхин, ― оружия не надо, лишняя проблема.
― Хорошо, как скажешь. Видишь, какая я послушная старая девочка. Не возражай. Мне было хорошо с тобой, Синюхин, очень хорошо. Наверное, мы больше не увидимся. Береги себя пожалуйста, ладно? Так, плакать я не собираюсь. Это не слезы. У меня аллергия на краску. Ты проветривай чаще. Не провожай. И целовать тебя не буду. А то не смогу уйти. ― с этими словами Женя поцеловала Синюхина, потом ещё и ещё, он крепок обнял её, не хотел отпускать, но она вырвалась, ― Не провожай! ― и ушла.
Оставшись один, Синюхин открыл окна, заказал пиццу и пиво. Пиццу привезли почти сразу, пиво не привезли совсем.
― Нам нельзя алкоголь возить, ― объяснил курьер.
― А кому можно?
― Никому нельзя.
― Хм, ― сказал Синюхин. Грядущие недельное сидение предстало перед ним в тусклом свете. Синюхин понёс пиццу на кухню. Кухня оказалась размером с синюхинскую квартиру. Синюхин подумал перетащить сюда матрас и, тем самым, усилить сходство. Которому, впрочем, мешала богатая кухонная мебель, напомнившая Синюхину бар в пятизвёздочном отеле, где он подрался с администратором.
Синюхин пожевал пиццу. Не понравилось. Он вообще не любил есть один, настолько, что порой предпочитал оставаться голодным. А любил Синюхин есть, когда рядом были женщины. В армии он ставил перед собой выпускную фотографию класса и трапезничал по очереди с каждой одноклассницей, кроме, разумеется, Вики Зайцевой.
Синюхин вскипятил воду, но не нашёл заварки. Полок и ящиков было множество, а запасов никаких. Захотелось ржаных гренок с сыром. Ну и пива, конечно. Синюхин задумался.
У него было три любимых бара. Свинаренко знал про один из них, что-то отмечали там. В том же баре давали самые вкусные гренки. Именно в этот бар, мог зайти и Аркашка, армейский приятель Синюхина, а нынче моряк. Телефон Аркашки Синюхин не запоминал, тот всё равно часто менял номера, объясняя, что занимается тайной контрабандой.
― А что значит «тайная»? ― спрашивал у него Синюхин. ― Никому не говоришь, что ли?
― Никому, ― подтвердил Аркашка, ― только тебе.
Синюхин сунул недоеденную пиццу в холодильник, взял несколько купюр из пачки и пошёл на улицу.
В баре не было ничего необычного. Не было и Аркашки. За стойкой работал Толик, это Синюхина обрадовало, он уважал Толика за серьёзность.
Заказав гренки и пиво, Синюхин сказал:
― Меня тут враги искать будут. Можно я на кухне посижу?
― Менты? ― уточнил Толик.
― Нет.
― Проходи.
В стене, за стойкой, было стекло, прозрачное только если смотреть с кухни. Синюхин поздоровался с Тагиром, поваром, и сел у края разделочного стола, так, чтобы можно был видеть весь зал. Нашёл глазами двух девиц в униформе салона связи и с удовольствием захрустел гренкой.
Всё случилось быстро. Синюхин едва успел допить пиво, как в бар вошли двое парней в тёмной одежде. Бесцеремонно обойдя заведение, и не обратив внимания даже на связисток, они подошли к Толику. Оба были плотные, один высокий, второй суетливый. Синюхин решил называть их «Большой» и «Нервный».
Нервный показал фотографию Синюхина из личного дела. Потом написал что-то на тысячной банкноте и подвинул её к Толику. В баре парни не остались, вышли на улицу и сели в стоящий возле угла дома большой мерседес, ― Синюхин проследил через кухонное оконце.
― Тебя спрашивали, ― заглянул на кухню Толик.
― А записали что? Телефон? Можно мне?
Толик протянул банкноту . Синюхин предложил ему другую тысячерублевую, но Толик отказался.
Расплатившись, Синюхин вышел через чёрный ход. Обойдя здание, он подошел к бару с другой стороны. Остановился за углом. Мерседес был совсем рядом, в паре шагов, Синюхин видел его номер. Двигатель работал, видимо, ради кондиционера, в городе было душно. Синюхин набрал номер с банкноты и, дождавшись вальяжного «Алё?», заговорил как телефонный робот:
― Мерседес госномер триста сорок два? В машине бомба. Взрыв…через…пять…секунд.
На второй секунде двери распахнулись и парни, громко матерясь, побежали от машины в разные стороны. Синюхин же выскочил из-за угла, юркнул в открытую дверь и нажал на газ.
Мерседес дёрнулся так резко, что Синюхин еле отвернул от ближайшей урны. К счастью, встречных машин не было и удалось быстро вырулить из парковочного кармана.
Вскоре зазвонил телефон. Синюхин отвечать не стал. Чуть позже, выехав на проспект, перезвонил сам:
― У меня был от вас пропущенный звонок, ― сказал Синюхин и отодвинул трубку от уха, чтобы не слушать первую волну ругательств и угроз, затем продолжил, ― машину я отгоню в потайное место. И перезвоню ровно через час. А вы пока найдите Гладиса. С ним буду говорить. Не с вами.
Синюхин перезвонил через час, как и обещал. Голос ответившего был другим.
― Это ты что ли, минёр хренов?
― Сапёр, ― пояснил Синюхин.― Военная специальность. А минёр на флоте. Ты ― Гладис?
― А ты сам-то чей? Ты на кого попёр, знаешь? Кто ты, морда?
― Синюхин, ― представился Синюхин.
― Тот самый? ― Гладис явно удивился.
Синюхин почувствовал себя знаменитым, а потом подумал, что не всегда это так уж хорошо, быть знаменитым.
― Машину хотите обратно? ― спросил он.
― Да мы по любому найдем и тебя и машину, куда ты денешься, баклан.
― Если не договоримся, машину подорву через минуту, ― обещал Синюхин. Ему были слышны голоса в трубке: «В натуре бомба? Да хрен его знает, отморозка! Барсетка там! Документы!».
― Чего ты хочешь? ― раздался голос Гладиса.
― Обещания, что не будете меня искать. Честное слово даёшь ― машину возвращаю.
Парни явно снова совещались, но слышно на это раз не было.
― Хорошо, Синюхин. Везёт тебе сегодня. Возвращай тачку и катись ко всем чертям.
― Так слово не дают. Надо подробно, я такой-то, даю честное слово и так далее.
Гладис выругался, но спорить не стал:
― Я, Гладис Николай Романович, заместитель начальника охраны сто семнадцатого треста, даю честное слово, что если Синюхин вернёт мерседес в целости и сохранности…
― И с барсеткой!
― …и со всем, что там было, то я никаких вопросов предъявлять не буду. Что, сапёр, записал?
― Записал. Знаете пустырь за третьим участком?
― Конечно.
― Там дальше кусты, автобусная остановка, а за ней съезд. Приезжайте.
Уже минут через пятнадцать Гладис, Большой и Нервный подъехали к пустырю на большом внедорожнике. Сразу за автобусной остановкой они увидели мерседес. Возле автомобиля, привалившись к дверце, стоял Синюхин и ковырял в зубах травинкой.
― Не понял. Ты чего смелый такой? ― зло сказал Гладис, выходя из машины.
― Эй, лошара, где барсетка моя? ― опередил его Нервный, подбежал к мерседесу и заглянул в салон, ― Фух, на месте. А бампера все в царапинах, и сбоку тоже.
Синюхин помотал головой, не отводя взгляда с Гладиса.
― Не гони пока, Гексоген, ― осадил тот Нервного, ― слышь, Синюхин, а чего ты траву тут жуёшь? Тебе ж бежать надо.
― Зачем? ― спокойно спросил Синюхин, ― Ты ведь мне честное слово дал.
Гладис озадаченно посмотрел на Синюхина, потом кинул взгляд на кусты, оглянулся на подошедший к остановке автобус. От этого Синюхина, похоже, можно было ожидать чего угодно.
― А ты, часом, не камикадзе? ― негромко спросил Гладис и машинально отступил на шаг.
― Да оборзевший он в притык, падла, руки сейчас вырву, чтоб мою машину не лапал, ― тем временем начал Нервный, ― Слышь, Романыч, это ты слово давал, а я нет, всё, Синюхин, сука, кирдык тебе, угонщик хренов, щас поедешь себе могилку копать.
― Ну, это ваши дела, ― ухмыльнулся Гладис, ― а мне пора, пожалуй.
Такой ход событий явно его устроил. Синюхин хотел было что-то сказать, но перед ним неожиданно возникла спина Большого.
― Остынь, Гексоген! А ты, Романыч, слово дал, а теперь расширительно толкуешь! ― заговорил Большой.
― Чего? Чего я делаю? ― удивленно обернулся Гладис.
― Ты как это за терпилу против своих вписываешься? Против своих! Как так? ― заверещал Нервный.
― Тихо! Синюхин ― правильный пацан. Он мне скорую вызвал, а я в него из калаша палил. Типа, жизнь спас. Узнаешь меня? ― Большой обернулся к Синюхину.
Синюхин скорее не узнал, а догадался:
― Гоша?
― Ага! ― лицо Большого вдруг расплылось в совершенно детской улыбке. ― Я и есть!
― Да тут оказывается старые кореша встретились,― без эмоций сказал Гладис. ― Ну я на базу, жду вас там.
― А ты чего скажешь, Гексоген? ― Гоша строго посмотрел напарнику в глаза.
― А я то чего? Это ж другой расклад, ― Нервный успокоился также быстро как и завёлся. ― Всё путём, вопросов нет, ― и тут же спросил Синюхина, ― а зачем ты экскаватор расхерачил?
― Насос заклинило, ― ответил Синюхин, мысленно попросив прощения у немецких производителей надёжных насосов.
― А, насос, ― понимающе покачал головой Гексоген и добавил уважительно, ― ну ты ваще парень резкий. Если чего, там , работу же будешь искать, так давай к нам!
― Гексоген, ты опух? Куда ему к нам? ― поправил товарища Гоша.
― А ну да, к нам не получится, ― сообразил Гексоген, ―дайте-ка дверцу открыть.
Он сел в мерседес и погладил руль:
― Машинка моя…
― Как бы, это, спасибо, что тогда… и перевязал…и скорую… ― обратился Гоша к Синюхину. ― И что заяву ментам не накатал, тоже…
Синюхин молча кивнул.
― А я на юрфак поступил, ― радостно сообщил Гоша и тут же нахмурился, ― сессию, правда, не сдал.
― Сдашь ещё, ― Синюхин безосновательно обнадежил Гошу, ― Если не посадят.
― За что? Чего я сделал-то... Хотя… ― Гоша задумался, ― Не, сдам. Точно сдам. Блин… Ладно… Тебя может подбросить куда?
― Я на автобус.
― Ну бывай тогда, береги себя. Если какие вопросы ― звони, телефон знаешь, ― Гоша сел в мерседес. ― Помчали, Гексоген!
― Есть вопрос, ― Синюхин наклонился к отрытому окну, ― секретаршу Владимира Яковлевича как зовут?
― Динку что ли? А тебе зачем? Не, ― замотал головой Гексоген, ― Не скажу.
― Ну не говори, ― пожал плечами Синюхин.
Гексоген аккуратно вывел мерседес на асфальт, затем резко ускорился.
― Вот теперь можно и уезжать, ― прошептал Синюхин. ― На куда подальше.

©

Допустим, захотелось вам пересечь Ла Манш евротунелем. Берете билет, вам говорят ― вот там купите сувенир на последние фунты, сходите в туалет и садитесь в автобус. Ну, вроде, всё как ожидалось. Сейчас подъедем на автобусе к вокзалу, пересядем в поезд… И тут автобус начинает заезжать в какой-то огромный контейнер. Прямо целиком! За окнами неприятно темнеет, загорается надпись: «Сидеть ровно и не высовываться». Не высовываемся, сидим ровно, вскоре начинаем ощущать легкое покачивание. Похоже, понеслась. Минут через пятнадцать покачивания в темноте непонятно как приходит смс от телефонного оператора: «Приветствуем вас во Франции!».
Какая еще Франция? Да вы под толщей воды, где туннель, а в туннеле контейнер, а в контейнере автобус, а в автобусе кресло, а в кресле ― вы. Не хватает только яйца да иголки.

©

В Германии у Синюхина была женщина по имени Дитрих.
Заграницей Синюхин оказался по работе, в составе бригады по освоению нового экскаватора. Отправили тех, кто мог прочитать по-английски слово «Инструкция». А у Синюхина были языковые способности, с детства. Он очень быстро начинал понимать смысл сказанного, на каком бы языке с ним не говорили. В школе у Синюхина была по английскому тройка, потому что учительница с ним не разговаривала.
Прибывших поселили в маленьком номере деревенской гостиницы. Рядом с гостиницей был бар, где Синихюн в первый же вечер подрался с какими-то американцами в военной форме. Дитрих вытащила его через кухню на улицу, отвезла к себе, помыла и уложила в постель. Каждое утро Дитрих стала привозить его на работу, а потом забирать прямо с площадки, а если не успевала – то из бара.
Когда они были вместе, Дитрих без умолку что-то говорила, Синюхину это не мешало, даже нравилось.
Так прошла неделя. Командировка заканчивалась.
― Боже мой, какой же ты schnurrig. Ты schnurrig даже для русского. Я потратила на тебя всю кредитку, чертов Zechprella. Улетал бы уже скорее, а то буду слишком долго тебя забывать. Почему ты называешь меня Дитрих? Очень, очень schnurrig. Меня зовут Хродохэйдис. Неужели трудно запомнить, красавчик? Хродохэйдис, понимаешь?
А Синюхин понимал, понимал почти всё.
― Хорошая ты тетка, Дитрих. Даже жалко уезжать,― думал Синюхин на баварском диалекте.

©СергейКабанов

Cлучай в магазине

Среди путеводителей и учебников 1C маленькую cтарушку-продавщицу почти не было видно.
— Есть ли у вас книга Владимира Набокова «Лекции по русской литературе»?
Я начинал говорить машинально, думая сразу о многом, но, увидев взгляд продавщицы, замедлился, стал произносить четче и, закончив говорить, понял, что оказался внутри События.
Старушка не смотрела на меня с удивленным восхищением, как бы мне, наверное, хотелось. Ее взгляд был скорее полон печали и сожаления. Так смотрят на отставших от поезда, так встречают вернувшихся жестоких соседских детей, так изучают линию разлома на осколке когда-то любимого блюдца.
— Нет, — сказала она, почти не нарушив паузы своим ответом.
Магнитики в целлофане сбились в кучу, форточка была привязана бумажной веревкой.
— А была? — спросил я зачем-то.
Пауза продолжалась. Тишина ласково висела на потрепанной магазинной люстре.
Была, еще как была, говорил мне взгляд старушки, впрочем, она видела уже не меня: в читальном зале всякий скрип имеет эхо, искусство — божественная игра, обложка порвана, а скажут, что я, с очками было бы лучше, студент Егор всегда такой серьезный, животворный синтаксис, в очках я такая нелепая, булочка с маком — восемь копеек, две булочки — шестнадцать, сломался карандаш, что на это все скажет мама…

Я вздохнул для приличия и пошел к выходу, чуть не сбив со стола путеводитель, в котором, к счастью, обо мне не было ни слова.