Поиск по автору:

Плохие лимоны после смерти попадают в лимон-ад.

Хорошим девочкам рады на небесах. Плохим девочкам рады везде.

«Месье, я вам испортил такую ночь....»

Любой бородатый анекдот рано или поздно случается в жизни. Жена брата
недавно поделилась.

Когда она N лет назад с мамой и бабушкой приехала в Америку, им, как
всем беженцам, дали Медикейд – бесплатную медицинскую страховку. Бабушке
навсегда, а молодым – на полгода, пока на работу не устроятся. Мама и
бабушка бросились лечить застарелые болячки, а у самой Лины с болячками
как-то не сложилось. Здоровая двадцатитрехлетняя девушка. Причем таких
статей девушка, что прямо хочется ваять в камне. С кузнечным молотом на
плече. Ну или с веслом на худой конец. В общем, интереса для медицины не
представляет. Разве что как образец, к чему стремиться.

Но мама и особенно бабушка строго сказали: нечего тут! Срочно иди
лечись, пока страховка бесплатная. Потом хватишься – а не будет.
Заплачешь горькими слезами. И Лина, как послушная девочка, пошла.

Пришла к терапевту – ничего не нашел. К хирургу – та же картина. Наконец
добралась до гинеколога. Тот ее осмотрел чисто из спортивного интереса.
Потом глянул в медкарту. Видит, что страховка заканчивается, а
американское государство еще практически не ограблено. Врач был из
русских, ему неограбленное государство – удар по репутации. Он
спрашивает:
- Девушка, может, вам противозачаточные нужны?
Лина пожимает плечами: вроде не от кого пока. Мой братец на горизонте
еще не нарисовался. Тогда врач говорит:
- Ну давайте хоть презервативов выпишу.
И выписал. От души, на всю неосвоенную сумму. Упаковок сто или двести. С
рефиллом в течениие полугода, то есть каждый месяц еще по столько же по
тому же рецепту. Кстати, уникальный случай. Никогда больше не слышал,
чтобы по Медикейду давали бесплатные презервативы, одной Лине так
повезло.

Лина, как послушная девочка, взяла рецепт и пошла в аптеку за углом. В
маленькую частную аптеку в ультрарелигиозном районе. Многие новые
иммигранты поначалу селятся в таких районах, там дешево и безопасно.

Почему у них вообще оказались в ассортименте презервативы – это
отдельный вопрос, на который у меня нет ответа. Однако оказались.
Девушка за кассой прочитала рецепт. Надела очки, еще раз прочитала.
Достала из дальнего ящика несколько упаковок, швырнула на прилавок,
полезла в еще более дальний ящик. Лина стоит, ждет. Кофточка с вырезом
(лето, жара), косметика, яркие упаковки на прилавке. Другие
посетительницы на нее смотрят презрительно, что-то про себя шепчут, чуть
не плюются. Детей уводят за стеллажи, чтобы не видели. Хотя куда там
уведешь, аптека крохотная.

Касирша выгребла все из самого дальнего ящика, кучка уже очень
внушительная, издалека видно. Но все равно даже не четверть того, что в
рецепте. Говорит:
- Постойте пока, я сейчас провизора приведу.
Лина стоит. Красная уже вся, но не уходить же. Появляется провизор. Очки
на кончике носа, шапочка, борода вся седая. Много чего в жизни видел.
Смерил Лину взглядом с головы до ног, на вырезе остановился особо.
Что-то подсчитал в уме. Говорит:
- Девушка, у нас на складе этого товара больше нет, но вы не волнуйтесь.
Мы сейчас же закажем, через три дня пришлют. Вам ведь на три дня хватит?

Лина буркает «хватит», сгребает товар и удаляется. Под взглядами,
которые на ней только что дырки не прожигают. Долго потом в ту аптеку не
ходила.

Через три дня и правда прислали оставшееся, прямо на дом. Через месяц –
еще, и так далее. В сумме этих презервативов оказалось столько, что и
сами изо всех сил пользовали, и всем подругам раздавали, и все равно они
лезли из всех щелей во всех кладовках, и в конце концов 3/4 пришлось
выкинуть – кончился срок хранения.

На этом закончились презервативы, но не закончилась история. Через
несколько лет Лина была у кого-то в гостях, и дочь хозяев, студентка,
стала рассказывать про свою курсовую по социологии. Она, оказывается,
изучала статистику потребления презервативов в разных районах города, и
некоторые факты ну никак не ложились в теорию. Например, в одном
ортодоксальном районе продажи ни с того ни с сего выросли в 4 или 5 раз,
а через полгода так же беспричинно упали обратно.

Гости заспорили о природе этого феномена. Высказали много интересных
версий. Лина благоразумно молчала.

Мой родственник, скажем Юра - тренер по волейболу. Когда-то работал со
сборной Белоруссии, а сейчас тренирует женскую команду одного
американского университета. Рассказывал, как он в самом начале
американской карьеры учил одну девчонку на тренировке правильно бить по
мячу:
- При ударе главное внимание уделяй не кисти, а запястью. Какие там у
тебя мышцы в пальцах, в запястье – вот где главные мускулы. И не
прикрывай его рукой, когда выпрыгиваешь, наоборот, подними запястье
повыше над сеткой, разверни его на противника – и бей! Ну вот давай
запястье сюда, я покажу.

Протягивает руку и видит, что девочка, к которой он обращался, стоит вся
пунцовая от стыда, в глазах слезы, а остальные смотрят в пол и сдавленно
хихикают.
- Ну что стоишь, - продолжает Юра, - клади сюда запястье.

Девочка разворачивается и в слезах убегает в раздевалку. Юра в полном
недоумении от такого поворота дел. Второй тренер, Боб, отводит его в
сторону:
- Ури, я не знаю, какие там у вас в России методы тренировок, но тут
Америка. Тут за такое можно и с работы вылететь за sexual harassment.
Я, может, и сам не прочь ее полапать, но нельзя же так, при всех,
прямым текстом!

И тут до Юры доходит. Он в запале перепутал два английских слова и на
протяжении всего монолога вместо wrist – запястье говорил breast –
грудь.

Про собак.

Я вообще зверей не люблю. Своей собаки у меня никогда не было. У меня в
детстве случались астматические приступы, и врачи сказали, что может
быть аллергия на шерсть животных. Родители, конечно, перепугались и
отдали даже аквариум с рыбками, хотя какая там у рыбок шерсть? Одно
название.

С Ленкой мы четыре года проучились на соседних курсах, а познакомились
только за день до моей защиты. Три дня бродили по московским паркам и
целовались под каждым деревом, а на четвертый она позвала меня с
ночевкой на дачу. Решительный шаг, особенно если учесть, что до меня у
нее никого не было. У меня до нее тоже. Смешно, наверное: здоровый
бугай, диплом в кармане, усы как у Чапаева – и девственник. Сейчас таких
уникумов один Вассерман на всю страну, а тогда было – в каждой
студенческой группе.

На вокзале обнаружилось, что едем мы не одни, а в компании мелкого
черного пуделя. Арто – представила его Ленка. Знакомиться со мной Арто
не пожелал, гавкнул и отвернулся. Я, честно говоря, тоже не пылал
братской любовью. В вагоне он встал на задние лапы вдоль Ленкиной ноги и
быстро-быстро задергался, тыкаясь низом живота ей в лодыжку. Ленка никак
на его выходку не реагировала, и только заметив мой удивленный взгляд,
смущенно пояснила:
–У кобелей это бывает время от времени. Собачники говорят не обращать
внимания, пройдет.

Пока шли мимо чужих участков к даче, Арто громко облаивал старушек на
грядках.
– Здравствуй, Леночка, – приветливо улыбались старушки. – Как же ты
выросла.
И внимательно оглядывали меня из-под очков.

Пройдя свозь строй из по крайней мере пятидесяти соседок, мы наконец
поднялись в Ленкину комнатку в мансарде, и окружающий мир перестал
существовать. Не стану описывать наши действия в подробностях, хотя до
сих пор помню каждое ее движение, каждый вздох, каждый миллиметр ее
кожи. Скажу только, что ласкали мы друг друга основательно и абсолютно
не стесняясь, но никак не могли перейти к самому главному. Несколько раз
пытались, но я не решался причинить ей боль; кроме того, узкий и высокий
топчан не давал занять удобную позу.

Наконец мы решили, что сейчас или никогда. Ленка расположилась на
топчане, я встал перед ней на пол. Тщательно совместили модули,
приготовились, затаили дыхание... И тут я с леденящим ужасом ощутил, как
мою ногу обхватывает что-то мерзкое, мохнатое и несомненно живое.
Проклятый пес, о котором я начисто успел забыть, решил присоединиться
третьим. Я пнул неизвестную тварь ногой, и тут же на моей ягодице с
лязгом сомкнулись челюсти. От боли я инстинктивно рванулся вперед, Ленка
ойкнула, и в мире стало на двух девственников меньше.

Волнующий миг первой близости был безнадежно испорчен. Я орал и дрыгал
ногами, пудель висел на мне, как заправский бульдог, а Ленка, корчась
одновременно от боли и смеха, пыталась разжать ему зубы. О сексе
пришлось забыть. Самой интимной лаской в ближайшие сутки стало
смазывание моей задницы йодом с последующим дутьем на рану, а самой
яркой эмоцией – периодически накатывавшие на нас приступы хохота. Хотя
если кто-то вам скажет, что совместный смех сближает хуже совместного
секса, плюньте в его тоскливую рожу.

Через год с чем-то мы расписались (между прочим, как раз 13 октября,
день в день 25 лет назад). Мои родители, узнав об Артошке, встали
насмерть: никаких собак в одном доме с их сыном не будет, девайте куда
хотите, а если так позарез надо о ком-то заботиться, заводите ребенка. Я
их поддержал: мы с пуделем оставались врагами, он отчаянно ревновал
Ленку и поднимал лай всякий раз, когда я пытался к ней прикоснуться.
Арто отдали каким-то дальним знакомым. Там он вскоре и умер, хотя был
еше не старой собакой, десяти лет не исполнилось. Очень не сразу я
осознал, какое это было несчастье для Ленки и на какую жертву она пошла
ради семейного благополучия.

А лет через семь нашу любовную лодку крепко садануло о быт. Быт тогда
был аховский. Как раз отпустили цены, а мою зарплату отпустить почему-то
забыли. Объявили рыночный курс доллара, и я с удивлением обнаружил, что
зарабатываю семь баксов в месяц. В предыдущий год, когда цены еще сидели
на привязи, но продукты из магазинов уже разбежались, мне от щедрот
профсоюза отломились два мешка макаронных рожков и мешок гречки. Тем и
питались: день гречка, день рожки, по выходным варничкес. Варничкес –
это такое блюдо еврейской кухни. Рожки с гречкой. Дочки были маленькие и
болели в противофазе: только одна перестанет кашлять, у другой опять
сопли до пупа. В доме прогнили трубы, из сливного отверстия в ванне
хлестала какая-то дрянь. Друзья целыми самолетами валили за рубеж, Ленка
ехать категорически отказывалась, и это тоже не добавляло мира в семье.

А на работе напротив меня сидела такая аппетитная барышня! Свеженькая,
румяная, без Ленкиных кругов под глазами. И слова какие умные знает:
экспрессия, парадигма, дискурс. А Ленка, небось, уже Сартра от Кундеры
не отличит, с ней разве поговоришь о высоком? И живет барышня далеко, ну
как не проводить ее домой, а вдруг хулиганы пристанут. Ленка
догадывалась, конечно, отчего у меня так участились вечерние совещания,
но прямо об этом не говорила. Вот только ссорились мы все чаще и по все
более ничтожным поводам.

Наконец я допровожался до того, что опоздал к закрытию метро и пришел
домой только под утро. Ленка не спала, сидела на кухне. На этот раз она
высказала все без обиняков, прямым текстом. Это были правильные,
полностью заслуженные мной слова, но с каждой прозвучавшей фразой жить
дальше вместе становилось все невозможнее. Я слушал и думал только об
одном: надо остановить ее, заставить замолчать, не дать произнести те
последние слова, после которых ничего уже не исправить. И остановил.
Самым неправильным из всех неправильных способов – ударив ее по щеке.

Ленка замолкла на полуслове. В ее глазах ясно читалось то, что я и сам
мгновенно понял: непоправимое уже произошло, все кончено. Спасти меня
могло только чудо.

Я вышел в прихожую и тупо уставился на фотографию за стеклом книжного
шкафа. На ней смеющаяся пятнадцатилетняя Ленка, сидя у окна в кухне,
гладила лежащий на коленях мохнатый комок, в котором нельзя было
различить ни морды, ни лап. Вот собака, подумал я. Собака не
зарабатывает денег, не дает полезных советов, не может починить кран в
ванной. Все, что она умееет – это любить. Собака не сравнивает хозяйку
ни с кем, а просто радуется, когда она рядом, и грустит, когда ее нет. И
за это единственное умение собакам прощают то, что никогда не простят ни
одному мужу.

Я встал на четвереньки и почапал обратно в кухню. Ленка сидела на той
самой табуретке у окна, сгорбившись и закрыв глаза, и рукой так
делала... У нее была странная привычка, задумавшись, водить ладонью у
бедра. Сейчас я вдруг разгадал этот жест. Помните, в «Мастере» Пилат
спрашивает: как ты узнал, что у меня есть собака? И Иешуа отвечает: ты
так водил рукой по воздуху, словно хотел ее погладить. Вот, это оно.

Я уткнулся башкой в Ленкины колени и тихо заскулил. Ее рука коснулась
моих волос (тогда у меня еще были кудри на зависть любому пуделю),
вздрогнула и нерешительно их потрепала. Я поднял голову и лизнул ее в
нос. Ленка наконец открыла глаза; в них мелькнуло разочарование, но и
капелька интереса.

– Ты чего? – спросила она.
– Знаешь, – ответил я, – у кобелей иногда такое бывает. Опытные хозяйки
не обращают на это внимания.
– Дурак, – сказала Ленка. – Нашел время для кобелизма. И так все
рушится. Еще эта врачиха дурацкая. Я ей, видите ли, срываю план по
прививкам.
– Хочешь, я ее покусаю?
– Не надо, тебя посадят на цепь. Пошли спать, горюшко.
Я радостно оскалился, вытянул туловище вдоль ее ноги и задергал тазом.
– Вот-вот, – очень серьезно подтвердила Ленка. – Сегодня только
по-собачьи. Без вариантов.
И не выдержала, расхохоталась. Боже мой, как я люблю, когда она смеется!

Сейчас наши дочки уже взрослые девушки. Они снимают вдвоем крохотную
квартирку в Манхэттене и мечтают переехать за город и завести собаку. В
квартире нельзя: старшая унаследовала мою аллергию.

Есть много рассказов о причудах североамериканской Фемиды. Про кошку в
микроволновке, например. Или как с донора спермы взыскали алименты
(ложь, не было такого). Или про компенсацию в миллион долларов за
слишком горячий кофе (а это правда, бигмаковцы в погоне за скоростью
обслуживания похерили все нормативы, тетка обварила себе самое важное и
осталась инвалидом). Вот еще одна байка из той же серии.

К деталям заранее прошу не придираться, исходный материал был на
английском, а я по-английски читаю без словаря. То есть если чего не
понял, в словарь не лезу, а включаю фантазию. А если понял только
предлоги, то такое предложение пропускаю как несущественное и перехожу к
следующему.

Началась история в сонном канадском городке из тех, где годами ничего не
происходит. Два превышения скорости, угон велосипеда и пьяная драка -
полиция уже считает, что выдалась хлопотная неделька. И вот такой
изнывающий от безделья полицейский обнаружил на обочине дороги лужицу
крови и кучку белых перьев, то есть явные признаки нарушения недавно
принятого закона о защите малых птиц, он же Small Birds Act.

Беглый осмотр места происшествия принес улики: отпечаток лошадиного
копыта, след обуви тридцать восьмого размера и револьверную гильзу. Это
позволило сузить круг подозреваемых до предела: единственным в городке
обладателем полудохлого пони, «Смит-Вессона» и тридцать восьмого размера
ноги был гордый потомок истинных хозяев здешних мест, сильно пьющий
индеец Фред Оджибуэй. Работник ближайшей заправки подтвердил, что Фред с
утра проскакал в указанном направлении.

Индеец был обнаружен на полу своей хижины в привычном для него
состоянии, полностью исключающем дачу каких бы то ни было показаний.
Однако кровавое пятно на кроссовке и прилипшее к подошве перышко
полностью его изобличали. Спустя неделю состоялся суд. Обычно дела
такого масштаба судья рассматривает единолично, но тут, видимо тоже от
скуки, устроили полноценный процесс с прокурором и назначенным
государством адвокатом. Фред к тому времени протрезвел хотя и не до
конца, но достаточно, чтобы рассказать адвокату, как было дело.

Прокурор потребовал высшей меры: 200 долларов штрафа либо 3 месяца
тюрьмы в случае неуплаты. Затем попросил слова адвокат.

«Ваша честь, - сказал он, - обстоятельства дела таковы. 2 января 1965
года мой подзащитный ехал верхом по дороге 406 в направлении города
Санта-Катарина. В месте, указанном в полицейском рапорте, пони имел
несчастье сломать ногу. Мистер Оджибуэй, руководствуясь соображениями
гуманизма и обычаями своего племени, пристрелил животное, чтобы избежать
ненужных мучений, и похоронил его поблизости от дороги. Защита
располагает протоколом эксгумации и заключением эксперта, что
обнаруженные полицейским следы крови принадлежат похороненному
животному.

Что же касается происхождения перьев, то дело в том, что мой
подзащитный, находясь в стесненных материальных обстоятельствах, продал
седло и с тех пор при езде верхом был вынужден покрывать спину пони
перьевой подушкой. Владелец магазина постельных принадлежностей
подтвердил, что перья, обнаруженные на месте происшествия, идентичны
используемым при набивке подушек.

Таким образом, я прошу прекратить дело за отсутствием состава
преступления, так как мой подзащитный застрелил не птицу, а пони.
Поскольку господин прокурор не в силах самостоятельно отличить лошадь от
птицы, я могу предложить несколько надежных критериев. В частности,
птицы не ржут, а поют, они не носят подковы и не могут перевозить грузы.
По всем этим признакам очевидно, что покойный пони не принадлежал к
классу птиц, а был млекопитающим отряда непарнокопытных. Если же
уважаемого прокурора мои доводы не убедили, мне остается только
предложить ему повторно пойти в младшую группу детского сада, где
проходят такие вещи».

Последний пассаж ему не следовало произносить. Прокурор почувствовал
себя оскорбленным и выступил с ответной речью:

«Ваша честь, я не оспариваю фактическую сторону вопроса. Несомненно, с
бытовой точки зрения пони не является птицей. Но нас интересует,
является ли он ею с точки зрения закона, а это совсем другое дело. Сразу
отмету проведенные моим оппонентом критерии, касающиеся ржания, подков и
перевозки грузов. В рамках данного судебного дела нас не интересует ни
голос субъекта рассмотрения, ни его одежда, ни род занятий. Нас
интересует только его статус с точки зрения закона о защите малых птиц.

Согласно приложению номер 1, под птицей в рамках данного закона
понимается всякое животное, имеющее две ноги и покрытое перьями.
Рассмотрим сначала первый критерий. Имел ли покойный пони две ноги? Да,
он имел их даже больше, чем две. Я убежден, что названное в законе число
является минимальным требованием, а не ограничительным. Например, если
закон предоставляет налоговые льготы имеющим двух детей, то эти льготы
должны быть предоставлены и тому, у кого детей четверо. Здесь абсолютно
аналогичный случай.

Теперь рассмотрим второе требование. Был ли пони покрыт перьями? Да, мой
оппонент сам это подтвердил. Пони был покрыт подушкой, в подушке
находились перья, следовательно по закону транзитивности мы вправе
утверждать, что перья покрывали пони. Разумеется, они на нем не росли,
но в законе ничего и не говорится и том, что перья должны принадлежать
животному по рождению.

Мы не знаем наверняка, находилась ли подушка на спине пони в момент
убийства. Но это не имеет никакого значения. Ведь если выщипать все
перья, например, пеночке, она от этого не перестанет быть птицей, не так
ли? Для признания животного находящимся под охраной закона о защите
малых птиц достаточно того, чтобы перья находились на его спине хотя бы
в какой-то момент жизни».

Судья не нашел, что возразить столь обоснованному выступлению. Бедняга
Фред получил три месяца тюрьмы, что, впрочем, не было для него чем-то
особенным. А речь прокурора теперь цитируется в американских юридических
учебниках.

У Дашки-племяшки выпал очередной зуб. Теперь его надо обязательно
положить под подушку, чтобы зубная фея ночью забрала и положила взамен
денежку. Дашина мама по этому поводу рассказала, какой в американских
царит школах культ этих зубов. В классе обязательно висит зубной
календарь, на котором отмечается, у какого ученика в какой день
случилось это важнейшее событие. Если у ученика дома произошло что-то
важное, он может сказать об этом учительнице, и она на уроке публично
обьявит, чтобы его все поздравили. Так вот, событий, заведомо достойных
публичного поздравления, три: рождение братика-сестрички, покупка
кошечки-собачки и выпадение зуба. (Я слушаю, и воображение услужливо
подсказывает, какие еще стадии созревания организма можно отмечать в
школе и какие календари вывешивать.)

Лина еще рассказала про дочку друзей. Очень деловая девочка. Сидит
вечером за столом, трогает шатающийся зуб и говорит:
- Мама, обязательно позвони маме Джонни (мальчик из класса) и узнай
телефон их зубной феи. У них очень хорошая фея, она дает за зуб целых 20
долларов!

В 20-е годы было модно проводить антирелигиозные диспуты. В одном таком
диспуте участвовали какой-то священник, имени которого история не
сохранила, и нарком просвещения А. В. Луначарский. Анатолий Васильевич
был европейски образованным и весьма остроумным человеком и любил
развлечения такого рода.

Долгий спор о происхождении человека ни к чему не привел, и в конце
концов священник сказал:
- Если Анатолию Васильевичу так хочется считать себя потомком обезьяны,
то пусть себе считает, я не возражаю. А я в свою очередь буду считать,
что я произошел от Бога.

Луначарский, не задумываясь, ответил:
- Хорошо, согласен с таким разделением. Но только сравните меня с
обезьяной - и вы увидите явный прогресс. А что такое этот человек в
сравнении с Богом?

В Америке много частных домов с дизельным отоплением. Дизель стоит в
подвале, там же бак, горловина выведена наружу и торчит из фундамента
дома. Раз в несколько месяцев звонишь в нефтяную компанию, приезжает
бензовоз и заливает в бак сто галлонов солярки (370 литров).

Мой коллега заказал бензовоз и то ли неправильно назвал номер дома, то
ли его недослышали. Шофер застрял где-то в пробке, выбился из графика, в
спешке подъехал к соседнему дому, сунул шланг в горловину, включил насос
и только потом пошел звонить в дверь: хозяин, распишись за соляру!
Хозяин: ты охренел, какая соляра? Я отопление переделал на газ, еще в
третьем году, когда Буш полез в Ирак и нефть подорожала. А в подвале
теперь мастерская, жена лоскутные одеяла шьет, хобби у нее такое.
Кидаются в подвал - екардыбабай! Все одеяла плавают в девяноста галлонах
солярки, и остатки сверху капают. Счастье еще, что никто не курил.

Мастерской кранты, одеялам тоже. Жена в истерике: пропал труд всей
жизни. Подвал мыли четыре мексиканца восемь дней, и все равно запах в
доме как на АЗС и плиту зажигать стремно. Сосед пытается судить нефтяную
компанию, компания обвиняет моего коллегу за неправильный адрес, коллега
валит на диспетчершу, которая должна была проверить по базе, та - на
водителя, водитель - на соседа за незаделанную горловину и все вместе -
на Буша. В общем, чем дело кончится, неизвестно, но Буш на своей
должности точно не усидит.

В городе-герое Бруклине, на третьем этаже обычного четырехэтажного дома
без лифта живет семья моих друзей: папа Яша, мама Маша, дочка Ника и кот
Мурзик. А квартиру под ними снимает вредный старик, который терпеть не
может "этих русских" и чуть что жалуется на них в менеджмент дома. То
ему ломают потолок (Ника играла в мячик), то шумят после 10 вечера (в
четверть одиннадцатого Ника прошла на кухню попить воды), то заводят
стиральную машинку (официально стиральные машины в доме запрещены, но в
действительности они есть у всех и никому не мешают: Нью-Йорк - не
Америка, а обитатели недорогих съемных квартир далеко не так
законопослушны, как жители американской глубинки).

При этом сам сосед не стесняется ночи напролет стучать клюкой об пол и
передвигать мебель. О чем достоверно известно от Машиной мамы, которая
живет на первом этаже в том же подъезде. Фамилия старика Квинсли, но
Ника давно переименовала его в мистера Квакли - так зовут противного
лягушонка из детской книжки.

История случилась в позапрошлом ноябре, когда Нике было семь, а Мурзику
- чуть меньше года. Домашние животные в доме тоже запрещены, поэтому
существование Мурзика держали в секрете от всех соседей, а особенно - от
мистера Квакли. За год котик ни разу не был на улице и вообще кроме
родной квартиры бывал только на первом этаже у бабушки, куда его иногда
относили в сумке. От такой жизни у Мурзика развился невроз: он жутко
боялся чужих и при виде постороннего человека начинал в ужасе метаться
по квартире, отыскивая пятый угол.

На самом деле, несмотря на запрет, кошек и собак в их доме не меньше,
чем в любом другом. Существует негласное, но достаточно четко
соблюдаемое правило: если животное все же завели и за год на него не
поступило ни одной жалобы, дальше считается негуманым разлучать зверя с
хозяевами, и менеджмент перестает реагировать на жалобы типа "уберите
его, оно тут живет", а реагирует только на экстраординарные события
вроде укуса. Каким образом хозяева доказывают, что год уже прошел, точно
не знаю. Видимо, предъявляют справку от ветеринара. Вот такой аналог
бурно обсуждаемой ныне амнистии нелегалов.

К моменту описываемых событий Мурзику до перехода на легальное положение
оставалось меньше месяца. И тут случился День благодарения. Отметить его
было решено у бабушки. С утра Маша жарила и парила, а ближе к вечеру
процессия двинулась на первый этаж. Яша нес индейку, Маша - судки с
салатами, а Ника - Мурзика.

Причиной происшествия стало роковое стечение двух обстоятельств.
Во-первых, куда-то задевалась кошачья сумка, и девочка несла котика
легкомысленно завернутым в шарфик. А во-вторых, к соседу пришли гости. У
мистера Квакли имеется не меньше дюжины детей, внуков и других
отпрысков, рослых, бесцеремонных и очень шумных. Весь год они никак не
напоминают о своем существовании, но в День благодарения являются в
полном составе поесть жареной индейки, по части приготовления которой
мистер Квакли, как вскоре выяснится, большой дока.

В момент, когда мои друзья проходили площадку второго этажа, одна порция
младших Квакли как раз входила в квартиру, а другая поднималась снизу по
лестнице. Шум и грохот, который они при этом производили, мог бы
напугать и обкуренного гиппопотама, а не только впечатлительного котика.
Перепуганный Мурзик мгновенно выпростался из шарфика, метнулся по
площадке и в поисках пятого угла влетел в квартиру мистера Квакли.

В типовых американских квартирах нет прихожей, входная дверь открывается
прямо в гостиную. Поэтому Маша с площадки могла лицезреть явление
Мурзика народу во всей красе. Стоп-кадр: изящно сервированный длинный
стол, покрытый белоснежной скатертью. На дальнем его конце красуется
циклопических размеров фаршированная индейка в аппетитной золотистой
корочке. Кадр следующий: по столу проносится серый меховой вихрь,
разбивает рюмки, расплескивает соусы, опрокидывает на скатерть бутылки с
вином и наконец с налета впечатывается в бок птице.

По третьему закону Ньютона при столкновении килограммового кота с
двадцатикилограммовой индейкой кот должен улететь за горизонт, а птица -
едва сдвинуться с места. Но на этот раз у Ньютона что-то не срослось.
Кот действительно отлетел в угол, но индейка тоже бодро заскользила к
краю стола и грохнулась на пол, облив жиром диван и разбросав начинку по
всей комнате. Юные Квакли с криком и топотом кинулись ловить кота,
поскальзываясь на начинке, спотыкаясь об индейку и удесятеряя разгром. А
между ними по полу, по мебели, по гардинам и чуть ли не по потолку
метался обезумевший Мурзик, серой молнии подобный.

Несчастный мистер Квакли, от бешенства едва удерживая во рту вставную
челюсть, прошипел Маше в лицо:
- Я этого так не оставлю! Я немедленно звоню в полицию. Вы мне за все
заплатите. Я добьюсь, чтобы вас выселили, а вашего кота усыпили. Вы
понимаете, что это серьезно?

Он был прав. Траблы грозили нешуточные. Но не перевелись еще женщины в
наших селеньях. В том числе - не перевелись на английский. Маша
мгновенно просчитала в уме все варианты спасения и выбрала единственно
действенный. Широко улыбнувшись мистеру Квакли, она ответила, как и
полагается одесситке, вопросом на вопрос:
- Я вам глубоко сочувствую, но с чего вы взяли, что это наш кот? Я этого
кота первый раз вижу. Он только что забежал с улицы.

Нельзя сказать, что мистер Квакли безоговорочно ей поверил, но во всяком
случае призадумался. А вот у Ники от такого предательства задергались
губы, и она собралась расплакаться и всех выдать. Заметив это, Маша
скомандовала:
- Яша, Ника! Нечего вам тут стоять. Берите еду и быстро к бабушке!
И дальше добавила несколько фраз по-русски.

Как только за мужем и дочкой закрылась дверь, Маша из вежливой одесситки
преобразилась в отчаянную русскую бабу, которая, если надо, и кота на
скаку остановит, и в чужую квартиру войдет. Что она немедленно и
проделала: отодвинула в сторону мистера Квакли и решительно вошла в
центр бедлама, царившего в его гостиной. Мурзик, заметив во враждебном
окружении что-то родное, кинулся к ней в объятия. Маша безжалостно
оторвала его от себя и, держа за шкирку на вытянутой руке (потерпи,
Мурзинька, так надо!), продемонстрировала всем тринадцати Кваклям и
дюжине других соседей, высунувшихся на шум из своих квартир:
- Вот, мистер Квинсли, я поймала этого гадкого кота. И сейчас я его
выкину!

С этими словами она спустиласть на два лестничных пролета, открыла
тяжелую подъездную дверь и с размаху выбросила кота во двор. Закрыла
дверь, демонстративно отряхнула руки и скрылась в маминой квартире.
Мистер Квакли, окончательно убедившись в отсутствии преступной связи
между котом и русскими, поплелся убирать следы разгрома.

Прежде чем проследить дальнейшую судьбу Мурзика, замечу, что Яша, сам
парень далеко не промах, в трудных ситуациях привык безоговорочно
доверять жене. И это не очень похвальное для мужчины качество в данном
случае пришлось как нельзя кстати.

Войдя в тещину квартиру, Яша в точности выполнил данные Машей указания
(те самые несколько фраз по-русски): немедленно вылез через окно во двор
и застыл напротив двери подъезда в позе Льва Яшина, готового отразить
одиннадцатиметровый. Через полминуты из двери вылетел Мурзик, пущенный
сильной Машиной рукой. Промедли Яша хоть мгновение, кот кинулся бы
наутек и навсегда исчез в каменных джунглях. Но яшинский бросок был
точен, кот был пойман, через окно доставлен в бабушкину квартиру, облит
слезами, успокоен, обласкан и накормлен самым вкусным кусочком индейки.


Следующие две-три недели Мурзик скрывался у друзей и знакомых, как Ленин
в Разливе. Приходили все-таки вызванные соседом люди из менеджмента,
осмотрели квартиру, не нашли никаких следов пребывания животных и ушли
ни с чем. Тем временем Маша, которая в свое время училась на помощника
юриста, вовсю внедряла в жизнь сведения, усвоенные из курса психологии
свидетелей. Например, тот факт, что вещи, вызвавшие у человека сильные
эмоции, кажутся ему крупнее и ярче, чем в действительности. Или что
людям свойственно принимать то, что они слышали от других, за виденное
собственными глазами. Вооруженная этой информацией, Маша без устали
пересказывала соседям происшествие с котом, не скупясь на подробности и
особо напирая на то, что кот был чужой, и еще на одну выдуманную деталь,
которую я раскрою чуть позже.

В декабре исполнился долгожданный год со дня приобретения Мурзика. Кот
был возвращен в лоно семьи и легализован. Еще через пару месяцев Ника
уговорила родителей вынести кота на улицу. Собралась толпа детей,
норовивших рассмотреть его и погладить. Вылечившийся от невроза Мурзик
довольно жмурился. Подошел мистер Квакли, внимательно всмотрелся и
укоризненно сказал Маше:
- Вы же говорили, что это не ваш кот!
- Какой кот?
- Тот, который уничожил мою индейку. Вы говорили, что первый раз его
видите, а теперь с ним гуляет ваша дочка.
- Ну что вы, мистер Квинсли, это был совсем другой кот. Мой серый и
маленький, а тот был огромного размера и рыжий.
- То есть как рыжий?
- Конечно, рыжий, вы разве не помните? Да все соседи видели, что кот был
рыжий. Не верите - спросите кого угодно.

Больше ничего не случилось. Только мистер Квакли периодически заводил с
соседями разговор о котах, а потом спрашивал, не знают ли они хорошего
невропатолога. А то память стала сдавать, да и цвета уже плохо
различает.

- Вась, ты чего в Росси застрял? Все нормальные спецы давно на Западе,
а ты все тут. Это извращение.
- Ага. Русское национальное извращение, о нем еще Пушкин писал.
Инцесто-некро-дендро-гомо-геронтофилия.
- Чего-чего?
- В переводе - любовь к отеческим гробам.

Вендетта по-беэр-шевски.

Одна славная женщина переехала жить в Израиль, в маленький городок под
Беэр-Шевой. Вдова с маленьким сыном. Так тогда сложилась жизнь, что
другого выхода не было. Наполовину русская, у сына соответственно
семитской крови только четверть, а семитской внешности - ни на грош,
светленький и курносый в покойного папу.

Когда мальчик пошел в школу, выяснилось, что быть светлым и голубоглазым
в классе, в котором остальные пятнадцать учеников смуглые и картавые,
нисколько не лучше, чем наоборот. А быть маленьким и хилым плохо везде.
Пацана затравили конкретно. Каждый день приходил из школы в слезах, а
когда научился не плакать, стал приходить с синяками. Мама синяки
видела, но сделать ничего не могла. Денег на частную школу или переезд в
другой район не было, а жаловаться учителям мальчик запретил. Сказал,
что справится сам. Но что-то у него не очень получалось.

Через несколько лет матери предложили стажировку в США. За стажировкой
последовал годовой контракт, потом еще один... в общем, они живут в
Штатах до сих пор. На американских харчах парень вдруг начал расти и
крепнуть (я не хочу сказать, что американские харчи хоть чем-то лучше
израильских, это просто фигура речи). К тринадцати годам перерос маму,
здорово раздался в плечах. В придачу к неожиданно попершим природным
данным серьезно качался в спортзале. Нарастил мускулы, стал капитаном
школьной команды по американскому футболу. Случались и практические
занятия по части начистить кому-то рыло, райончик был не из самых
фешенебельных.

И тут матери понадобилось съездить в тот городок под Беэр-Шевой, чтобы
решить какие-то бюрократические вопросы. Сына она взяла с собой. Всю
поездку парень безвылазно просидел в гостинице. Утром в день отъезда
вдруг сказал: "Мам, я пойду погуляю". Вернулся почти к самолету, пряча
кулаки в рукавах футболки, но очень довольный.

Прогулка выглядела следующим образом.
- Йоси, привет! Ты меня помнишь?
- Не-а.
- Я Артур, учился с тобой во втором классе.
- А-а. Привет.
- Помнишь, как ты дразнил меня русской свиньей?
- Помню. Гы-гы...
На третьем "гы" Йоси получал правый прямой в челюсть и отправлялся на
газон собирать зубы. Сценарий повторился 11 раз практически без
отклонений, разве что иногда правый в челюсть дополнялся пинком по
копчику. Четверых бывших одноклассников на их счастье не оказалось дома.

Матери сын о сути прогулки ничего не сказал. Раскололся только через
год, когда приехала в гости подруга матери из того городка. Ее сын, тоже
славянской внешности, но лет на семь младше, пошел в ту же самую школу.
Одноклассники с первого же дня относились к нему ну очень уважительно.

Америка все-таки очень молодая страна.

Подруга рассказала. Привезли к ним в больницу старичка на операцию.
Обыкновенный такой американский дедушка лет девяноста пяти с лишком по
имени, скажем, Джон Миллиган. Лысенький, весь в старческой гречке,
медицинская карта толще его самого, но совершенно еще в своем уме.
Спросили адрес. Город такой-то (городишко тысяч на 15 жителей, окраина
Сиэттла), Джон Миллиган стрит, дом 1.

Регистрационная сестра замечает:
- Надо же какое совпадение: вы - Джон Миллиган и улица тоже Джон
Миллиган.

Дедушка говорит:
- Ну так ничего удивительного, это ж я ее и основал. Я когда приехал в
эти края в начале тридцатых, там еще никто не жил. Чистое поле. Я
выбрал местечко покрасивее, поставил хибарку. Повесил почтовый ящик,
прихожу на почту: вот сюда мне письма и газеты, пожалуйста. Они
спрашивают, какая улица, какой номер дома. Да какая к чертям улица,
я там от дороги немножко гравия насыпал, чтобы "Форд" не буксовал, вот
и вся улица. Все равно, говорят, так нельзя, назови как-нибудь. Ну я и
назвал недолго думая. А потом вокруг народ стал селиться, места-то
красивые. Теперь уже не все помнят, что я тот самый Джон Миллиган.

В советские еще времена я работал в вычислительном центре Московского
метрополитена. В числе прочего приходилось выверять разные бухгалтерские
справочники. Квалификация бухгалтеров была, мягко говоря, разной, так
что попадались приколы. Некоторыми поделюсь.

1. В раскладке столовой наткнулся на оригинальное блюдо - "колбаса
сырокопченая С СОЛЯМИ". Вкусно, наверное.

2. В номенклатуре вагоноремонтного депо попались НАРЫ КАМЕННЫЕ. Нет,
комната отдыха там была, но чтобы нары... Или они так скамейки на
станции обозвали? Оказалось, все дело в плохом почерке бухгалтера и
бурной фантазии машинистки, а "нары каменные" - это на самом деле "пары
колесные".

3. А за этот прикол в более суровые времена можно было и впрямь угодить
на нары. В справочнике малоценных и быстроизнашивающихся предметов
(обратите внимание на название!), где-то между "кнопками канцелярскими"
и "корзиной для бумаг", обнаружился, не много не мало, "кодекс моральный
строителя коммунизма". Висел в красном уголке стенд с таким названием,
стоил, конечно, меньше 100 рублей, вот и попал в малоценные и
быстроизнашивающиеся. Мы тогда еще не знали, насколько это определение
близко к истине.

4. И апофеоз. Где-то на задворках депо стоял туалет типа сортир,
построенный еще в 30-е годы. В мое время он рухнул от старости, а
поскольку принадлежал к основным фондам, на него был составлен акт
списания по всей форме. И последней страницей акта, как положено, шел
протокол изъятия золота и драгоценных металлов с крупной надписью:
"Золота и драгметаллов не обнаружено" и подписями пяти членов комиссии,
начиная от начальника депо.

Научный конгресс, посвященный происхождению географических названий.
Выступает один ученый:
- У нас под Москвой был такой исторический случай. Петр Первый со свитой
остановился в одном селе, и ночью один солдат заснул в карауле. Утром
начальник караула спросил царя, как его наказать. Но царь был в хорошем
настроении и только сказал: "Оставь его!". С тех пор село называется
Астафьево.
Берет слово другой ученый:
- У нас на Ставрополье был очень похожий случай. Только царь на этот раз
был не в духе, и солдату повезло меньше. А село с тех пор называется
Ипатьево.

Брюнетка, шатенка и блондинка ехали пьяные из ночного клуба и разбились
на машине. Стоят в очереди перед кабинетом святого Петра. Первой
заходит брюнетка. На столе лежит огромный фолиант. Святой Петр говорит:

- В этой книге записаны все твои грехи. Видишь, какая она толстая? Это
потому, что ты много грешила. Я пропущу тебя в рай, но сперва ты должна
выдержать удар этой книгой по голове. Если не выдержишь, отправишься в
ад. Такие у нас правила.
Брюнетка подставляет голову. Святой Петр берет книгу, размахивается.
Жуткий удар. Брюнетка падает, с трудом поднимается, шатаясь выходит из
кабинета.

Заходит шатенка. Слышен еще более жуткий удар, она выползает на
четвереньках, на голове огромная шишка, по лицу течет кровь.

Заходит блондинка. Брюнетка с шатенкой переглядываются: ну, она-то
точно не выдержит. Некоторое время в кабинете тишина, наконец блондинка
выходит, совершенно невредимая. Брюнетка и шатенка с изумлением
спрашивают:
- А что, святой Петр не бил тебя книгой?
- Ха! Да он ее поднять не смог!

Почему-то русские, в отличие от других народов, гордятся не соблюдением
правил, а их нарушением. Ну кто еще станет с гордостью демонстрировать
гаишные протоколы и сравнивать, у кого зафиксированная скорость выше?
Сейчас на помощь хвастунам пришел технический прогресс, помощь гаишников
уже не нужна. У всех есть GPS-навигаторы, а в них имеется такая полезная
функция - автоматическое запоминание максимальной скорости движения.

В одной изрядно подогретой компании зашел разговор о быстрой езде. Да я
- да у меня - да что ты гонишь, твой рыдван вообще 250 не делает - а я с
горки - ну, с горки у меня и 300 было - и так далее. Слово за слово,
побились об заклад. Выложили на стол по зеленой сотне и пошли за
навигаторами - у кого зафиксированная скорость выше, тот весь банк и
заберет.

А в компанию затесался тихий интеллигент по имени Олег. Когда начали
делать ставки, он тоже достал свою сотню. На него покосились: все знали,
что машина у него явно не из конюшни МакЛарена, убитая японка лет
двадцати от роду. Но если человек добровольно хочет пожертвовать
обществу сто баксов, кто станет возражать?

Принесли навигаторы, начали сравнивать. 220 - 230 - 235 - а чего у тебя
180? - да я на днях показания сбросил - 250 - 250 - О, Шумахер! 275. И
тут Олег достает свой прибор и показывает цифру. 824 км в час! У всех
отпадают челюсти, но деваться некуда, спорили именно о показаниях
датчика. Олег с достоинством забирает выигрыш. Впоследствии, как и
ожидалось, основную часть пропили.

Когда расходились, кто-то тихонько спросил:
- Олег, ты что, навигатор хакнул? Они ж вроде не хакаются.
- Да нет. Я его однажды в самолете включил.

http://proza.ru/texts/2008/05/18/361.html

Благословенные восьмидесятые. Компания студентов рассаживается в
электричке, чтобы ехать в институтский профилакторий. Все радостно
возбуждены: предстоит беззаботная, полная приключений неделя. Великий и
достославный бабник Вадим громогласно спрашивает у такого же бабника
Тохи:
- Чувак, а ты презервативы взял?
- Обижаешь, чувак, - в тон ему отвечает Тоха. - Конечно, взял. Куда ж я
без них? Первая вещь в хозяйстве.

И тут же прикусывает язык, потому что рядом с ним у окна сидит белокурый
ангелочек Лиличка, нежное и воздушное создание, невинное до глупости. На
которую Тоха имеет самые суровые виды, но Лиличка пока об этом не знает.

- Ребята, - ангельским голоском спрашивает Лиличка, - а зачем вам
презервативы?

В ответ неловкое молчание. Но тут вступает еще один член компании,
многомудрый Михалыч.
- Лиличка, - проникновенно говорит он, - вот представь, приедем мы в
профилакторий. Так?
- Так.
- Познакомимся там с ребятами и девочками с другого факультета. Так?
- Так.
- А у них, например, плот или байдарка. И они нам предложат сплавиться
по реке. Так?
- Ну... так.
- Так вот, - заключает Михалыч. - Спрашивается: если не будет
презервативов, то куда мы будем засовывать спички, чтобы они не
промокли?

В общем, все кончилось хорошо. И спички остались сухими, и Тоха с
Лиличкой к пятому курсу поженились.

http://proza.ru/texts/2008/05/14/586.html

Вот прям сейчас. Город Бруклин, район Боропарк. Кто в курсе, тот знает.
Такой маленький Иерусалим посреди Нью-Йорка. Сижу в гостях у дяди. Про
дядю можно рассказывать долго и подробно. Много лет был начальником цеха
на "Электросиле". В 65 перебрался в Нью-Йорк - вынужденно, сын уговорил.
По-английски не говорит совсем, в трудных случаях переходит на идиш.
Учитывая место обитания - как правило, помогает. При этом - работает! До
сих пор, а ему уже 81. Следит за чистотой и порядком в соседней
синагоге, ребе его отпускать на покой не хочет, говорит, что больше
никому не доверяет.

Выпили мы с дядей по рюмочке, попили чаю. Я собрался домой, он говорит:
я с тобой, надо на работу зайти, посмотреть, что там и как.
- Только подожди, - говорит, - я партбилет возьму.
Я в непонятках: какой партбилет? Но жду.
- Все, - говорит дядя, - нашел партбилет. Пойдем!
И надевает ермолку.

О вреде изобилия.

Есть в Чикаго знаменитый "бабушкин дом". Крохотные субсидированные
квартирки населены одинокими пенсионерами преимущественно
русско-еврейского происхождения. Правительству штата оказалось выгоднее
содержать несколько таких домов, чем помогать старикам оплачивать
обычное жилье в разных концах города. При доме имеется медпункт, зал для
отмечания праздников, курсы английского, устраиваются экскурсии,
концерты и другие развлечения.

У моей знакомой Майи в этом доме живет бабушка. Бабушка, несмотря на
преклонный возраст, настолько хорошо себя чувствует, что даже завела
сердечную дружбу с одиноким дедушкой, живущим на соседней площадке. В
таких домах это распространенной явление. Отношения, разумеется, чисто
платонические, но в остальном все как у молодых: романтические прогулки,
соперничество, сцены ревности, сплетни и пересуды.

То ли на 7 ноября, то ли на 9 мая пожилые влюбленные решают наконец
познакомить между собой своих потомков. В бабушкиной квартире
накрывается стол. На столе гора бутербродов с икрой красной и черной,
семга, заливное, балык - в общем, весь ассортимент русского магазина.
Фудстемпы поступают без перебоев, и старички вознаграждают себя за
долгие годы советского дефицита.

С бабушкиной стороны присутствуют Майя, ее мама и дядя, с дедушкиной -
сын с женой и парочка менее внятных родственников. Знакомство идет со
скрипом: дедушкины наследники - люди очень чопорные и благовоспитанные,
бабушкины - наоборот, скорее богема, точек соприкосновения мало. От
смущения с удвоенной силой налегают на бутерброды, обсуждают погоду и
шансы Хилари Клинтон.

В какой-то момент Майя чувствует на своей щеке влажную каплю. Через
минуту - еще одну. Поднимает глаза к потолку - там следы многократных
протечек. Сосед сверху, девяностолетний Моня, периодически забывает
закрывать кран.
- Бабушка, - стараясь не привлекать внимания остальных гостей, шепчет
Майя, - Моня опять протек.

Бабушка - женщина решительная, в свое время была директором овощного
магазина. С вилкой в одной руке и бутербродом в другой она несется вверх
по лестнице и начинает колотить в Монину дверь. Звукоизоляции никакой,
стуки и крики разносятся по всему дому. Тем не менее бабушкины
родственники продолжают занимать дедушкиных родственников светским
разговором.

Из соседних квартир высовываются старики и старушки, привлеченные шумом.
Лестница заполняется народом - еще бы, такое событие в однообразной
жизни. Сочувствуют бабушке, осуждают Моню. Кто-то звонит сантехнику.
Некоторые бесцеремонно заходят в бабушкину квартиру и разглядывают
потолок. Ошалевшие родственники пытаются предлагать им бутерброды, но
визитеры, обсудив протечку, уходят. На их место приходят следующие.
Квартира превращается в проходной двор, дедушкины родственники не
понимают уже ничего.

Наконец кто-то вспоминает, что видел Моню в зале на собрании ветеранов.
В зал отправляется целая делегация. На полуслове прерывают докладчика из
благотворительного комитета, берут Моню под ручки, приводят. Моня
отпирает дверь, доброхоты врываются в квартиру, тщательно ее обследуют и
с удивлением обнаруживают, что кран не течет и везде сухо.

Вся делегация возвращается в бабушкину квартиру, обсуждая, откуда могло
течь. Отодвигают в сторону стол вместе с родственниками, залезают на
стулья, ощупывают потолок. Потолок сухой! Извиняются перед Моней,
поднимают на смех бабушку вместе с Майей. Но Майя-то точно чувствовала
капли, не с неба же они упали! Дедушкины родственники уже окончательно
убеждены, что находятся в сумасшедшем доме.

Наконец все кое-как успокаиваются и снова садятся за стол. И только
начинают есть, как Майя опять чувствует мокрую каплю на щеке. На сей раз
она, не поднимая шума, осторожно снимает каплю пальцем и внимательно ее
разглядывает. И тут все становится ясно. Это не вода с потолка, это
красная икра из русского магазина. Сидящий рядом дядя кусает бутерброды
с такой энергией, что икринки летят на Майино лицо.

Майя решает еще раз не позориться и никому о своем открытии не говорить.
Пусть остается неразрешенная загадка. Но тут раздается звонок - пришел
вызванный сантехник. Ему на двух языках наперебой объясняют ситуацию,
особо напирая на то, что сейчас потолок сухой, но раньше точно капало.
Майя прячет глаза.

Сантехник залезает на стул и обследует потолок. Поднимается в Монину
квартиру и обследует пол и краны. Съедает предложенный бутерброд. Дает
бабушке расписаться в наряде. Наконец отзывает Майю в сторону и
доверительно ей говорит:
- Вы тут одна молодая и нормально выглядите. Хоть вы-то, надеюсь,
понимате, что они все сошли с ума? Ей-богу, я отсюда уволюсь. Мне уже
предлагали работу в психиатрической клинике. Там будет спокойнее.

http://proza.ru/texts/2008/04/27/403.html

О демографических проблемах белого населения.

Надпись в кабинке мужского туалета где-то посреди штата Орегон:
"Мужик! Пока ты тут сидишь, снаружи родился еще один мексиканец."

Ниже другим почерком по-испански: "... и 10 китайцев".

Слышал такую байку про Куйбышева. Якобы другой партийный босс (не помню
кто, пусть Жданов) в его присутствии материл своего подчиненного. Когда
Жданов наконец выкричался и подчиненного выгнал, Куйбышев заметил, что
можно было бы и того, помягче.
- Руководителю надо иметь твердый характер, - возразил Жданов.
На что Куйбышев сказал буквально следующее:
- Характер - он как хуй, чем тверже, тем лучше. Но характер, как и хуй,
не всем надо показывать.

Рассказали про одного человека. Трагическая, в общем, судьба. Давид
Гоцман номер два, с той разницей, что работал начальником УГРО не в
Одессе, а на Дальнем Востоке. По городу с ним невозможно было идти: где
ходьбы десять минут, Д. М. (на самом деле его, конечно, звали иначе) шел
полчаса, потому что каждый встречный считал своим долгом поздороваться и
поговорить за жизнь. На вопрос спутника "Кто это?" ответ был всегда
один: "Да сажал я его в таком-то году".

В перестройку Д. М. выперли на пенсию, хотя сил и желания работать еще
хватало. Демократические перемены он не принял, до конца оставался
убежденным коммунистом и патриотом Советского Союза, Ельцина и его клику
ненавидел от всей души и считал американскими шпионами.

Личная драма этого человека состояла в том, что его сын и дочь
эмигрировали в ненавистную Америку и неплохо там устроились. Жена капала
ему на мозги лет 10: очень ей хотелось перебраться к детям и внукам, и в
конце концов Д. М. сдался. Как видно, зря: меньше чем через год после
переезда у него обнаружили запущенный рак.

Хваленая американская медицина вылечить его не могла, но и в покое
оставлять не хотела. Мучила ненужными уже операциями. И вот, очнувшись
после последней операции в палате интенсивной терапии, из которой, как
он знал, ему уже не выйти, Д. М. увидел перед собой седого негра в
черной сутане.

- Здравствуйте, я пастор Джексон, - сказал негр (сиделка перевела). - Я
здесь для того, чтобы облегчить вам переход из этого мира в другой мир,
лучший. Не хотите ли исповедоваться?

Умирающий молчал.

- Вы, наверно, принадлежите к другой религии? - догадался пастор. - Не
важно, у нас в гоститале работают представители самых разных конфессий.
Есть православный священник, католический, иеговистский, раввин, мулла.
Кого вам позвать?

- Комиссара! - злобно ответил Д. М. и отвернулся к стене.

Через два часа дверь палаты опять отворилась.

- Здравствуйте, - сказал вошедший. - Я Реймонд Келли, комиссар полиции
Нью-Йорка. Пастор Джексон передал, что вы хотите меня видеть.

До смерти Д. М. комиссар заходил в его палату еще несколько раз. Им таки
было о чем поговорить.

http://proza.ru/texts/2008/04/06/339.html

К вопросу о душе плюшевых игрушек. Их есть у меня, только это был не
заяц, а обезьяна. История сильно нерадостная, кто хочет повеселиться,
может сразу идти лесом, я не обижусь.

Обезьяну я купил на втором курсе, хотел подарить другу на свадьбу. Но
неосторожно прислонил к горящей лампе, синтетическая шерсть на пузе
поплавилась, дарить игрушку стало нельзя, и пришлось оставить у себя.
Шимпанзе получил имя Джимми, три года кантовался со мной в институтской
общаге и потом еще год - в заводской, когда я уехал по распределению.
Вечерами я готовил неизменную яичницу с картошкой, наливал в два стакана
пиво и вел с Джимми долгие задушевные беседы, сводившиеся к одной
нехитрой мысли: никто нас, брат шимпанзе, не любит, никому мы с тобой не
нужны.

Следующим летом я приехал в Москву - опять же на свадьбу к кому-то из
друзей - и чисто случайно встретился с Ленкой. Она училась на курс
младше, у нас был короткий роман в самом конце моей учебы, и я тогда
оборвал отношения с подленькой мыслью "найду получше". А сейчас все
вновь вспыхнуло, и стало очевидно, что ничего лучше нет и быть не может,
и уже через месяц мы подали заявление, и я перевез к ней чемодан книг и
Джимми.

Однако сам я переехать к Ленке не мог: как молодой специалист, должен
был отработать три года по распределению. Чтобы освободить меня от этой
почетной обязанности, требовалась подпись лично министра.

Потянулась разлука, скрашиваемая моими нечастыми приездами. "Когда тебя
нет, я сплю с Джимми, - писала мне Ленка. - Обнимаю его, как будто это
ты, и мне уже не так грустно и одиноко. Он похож на тебя, такой же
мягкий и теплый". "Ага, - отвечал я, - и такой же толстый и волосатый. А
разница в том, что у него есть хвост, а у меня кое-что другое".

Мой поезд прибывал в Москву рано утром. Я входил в комнату, бесшумно
раздевался, осторожно вытаскивал шимпанзе из Ленкиных объятий и
укладывался на его место. Ленка, не просыпаясь, прижималась ко мне.
Собственно, эти утренние мгновения и были той трудноуловимой
субстанцией, которую люди неизобретательно называют счастьем.

Через полгода министр наконец поставил нужную закорючку в нужном месте.
Я смог перебраться в Москву и окончательно вытеснил Джимми из Ленкиной
постели. Он возвращался к своим обязанностям только на время моих
командировок. А Ленка, великая домоседка, сама никуда от нас не уезжала.
За восемь лет она провела без меня и Джимми только два раза по три ночи:
когда рожала сперва первую дочь, потом вторую.

Шли годы, и как-то так получалось, что Ленка все чаще, не дождавшись
меня, засыпала с Джимми. Мужики, кто сам не засиживался всю ночь за
преферансом, кто никогда не увлекался компьютерными играми и красивыми
девушками - так и быть, бросьте в меня камень. А кто сам не без греха,
тот, возможно, поверит, что я был не самым плохим отцом и мужем.

А потом... потом Ленку сбил пьяный водитель на переходе. В похоронной
суете Джимми бесследно исчез. Никто его не видел и не трогал, но когда
мы немного пришли в себя и стали наводить порядок в квартире, Джимми
нигде не было. Похоже, он отправился вслед за хозяйкой.

И вот 15 лет я воспитываю дочек, пытаюсь зарабатывать деньги, занимаюсь
разными нужными и ненужными делами. А где-то там моя Ленка обнимает
Джимми и ждет не дождется, когда я наконец выну из ее рук эту дурацкую
обезьяну и займу свое законное место. Не грусти, малыш, время на Земле
течет быстро. Министр уже занес ручку для подписи.

Игумен - новопостриженному монашку:
- В какой же монастырь тебя отправить? В Соловецком осоловеешь, в
Афонском офонареешь. В Спасском спасать будут, в Преображенском -
преображать...
- Отче, Христом-Богом прошу, только не в Ипатьевский!

Есть у меня два приятеля. То есть между собой они не дружат, связаны
только через меня. Стас - неисправимый романтик, этакий капитан Грей,
без устали бороздит житейские моря на корабле с алыми парусами, ищет
свою Ассоль. Пару раз уже находил, но Ассоли оказывались ведьмами, и
приходилось вырываться на волю с большим ущербом для такелажа. Но Стас
не унывает, смотришь - через месяц он уже подлатал пробоины и опять в
плавании, снова ищет приключений на свой бушприт.

Илья - полная его противоположность, флегматик и циник. Он-то свою
гавань нашел давно и спокойно там поживает в компании верной жены и двух
славных деток. Жена его далеко не идеал, но Илья твердо убежден, что
идеалов в природе не существует, и над порывами Стаса добродушно
посмеивается. Но он и постарше Стаса лет на 15.

Под Новый год мы собрались большой компанией, в которой присутствовали
оба вышеописанных персонажа. Сразу было заметно, что Стасу не терпится
чем-то поделиться.
- Что, - спросил я, - опять нашел прекрасную незнакомку?
- Ты угадал! - воскликнул Стас. - Именно незнакомку и невыразимо
прекрасную. Ехал вечером по Флатбуш и увидел, что на скамейке сидит
девушка с собакой. Боже, как она мне понравилась! Она мне безумно
понравилась с первого взгляда. И она горько плакала. Я очень спешил, но
решил, что обязан ее утешить. Я свернул в переулок к цветочному
магазину, купил огромный букет, потом снова подъехал к ней, остановился
и протянул цветы. Ты знаешь, у нее были такие глаза! Я ни у кого в жизни
не видел таких глаз. Она была потрясена. Все-таки женщины - это не то,
что вы, старые циники. Они романтичные натуры, им претит обыденность,
они ждут от нас безумных поступков.
- И что дальше?
- Да ничего. У меня не было времени, чтобы познакомиться с ней, даже
чтобы просто заговорить. Я повернулся и уехал. Но потом подумал, что раз
она с собакой, значит, живет где-то поблизости. Я много раз туда
приезжал, исходил все собачьи площадки, но больше ее не встретил.

Тут я заметил, что Илья, слушая этот рассказ, что-то усиленно ищет в
своем смартфоне. Когда Стас замолчал, Илья протянул ему аппарат, на
экране которого светилась фотография двух девушек.
- Это она! - вскричал Стас. - Илюха, ты волшебник! Откуда ты ее знаешь?
И с кем она тут?
- С моей племянницей. Это Вика, племяшкина подруга.
- Но как ты догадался? Она рассказывала обо мне, да? Она меня запомнила?
Ну я же говорил: такой поступок невозможно забыть, я произвел на нее
впечатление!

- Да уж, тебя забудешь, - подтвердил Илья. - Она ехала от ветеринара, и
у нее в автобусе вытащили сумочку. Деньги до последнего цента, карточки,
телефон, документы, в общем, все. Вот она и плакала: чужой неспокойный
район, денег нет, как добираться домой - неизвестно. И тут подлетает
какой-то хмырь на "Лексусе", сует ей цветы и уезжает. Нормальный человек
бы домой подвез, или хотя бы телефон дал позвонить. Да хоть бы дал два
бакса на метро, и то б больше пользы было, чем от твоего букета. Она
потом еле уговорила продавца взять букет обратно за два доллара, на них
и добралась. Да она тебя каждый день вспоминает, и все с одной
присказкой: бывают же на свете козлы!

И только вдоволь налюбовавшись на онемевшего Стаса, Илья проворчал:
- Пиши телефон, романтик хренов...

Про Абая и его помидорчики. Часть вторая.

Эта история случилась спустя много времени после предыдущей. Абай уже
солидный семейный человек. У него горячо любимая молодая жена, почти
столь же любимая кошка Муся и теща в гостях, тоже по-своему любимая.

Рано утром Абая будит истерический крик жены:
- Скорее, скорее! Там Муся поймала мышь! Я ее боюсь!
Ну женщины, что с них возьмешь. Абай нехотя встает, подтягивает семейные
трусы и идет разбираться.

Муся с полузадушенным мышонком в зубах нарезает круги по кухне. Абай
достает из холодильника кусочек колбасы, садится перед Мусей на корточки
и начинает дипломатические переговоры об обмене колбасы на мышонка. Муся
в конце концов соглашается и раскрывает пасть.

Очумевший мышонок падает на пол и пытается скрыться в ближайшем к нему
подобии норки. То есть, мгновенно вскарабкавшись по волосатой ноге Абая,
ныряет ему в трусы. Абай понимает, что сейчас его укусят за самое
дорогое. Вскакивает, с размаху ударяется головой о навесную полку и,
шипя от боли, пытается все же поймать проклятую тварь.

В этот момент в дверях появляется теща и видит картину маслом. Ее
солидный зять с безумным блеском в глазах скачет по кухне, матерится и
интенсивно шарит у себя в трусах. Потом хватает там что-то, с криком:
"Попался, гад!" вырывает это что-то из трусов и протягивает теще. Теща
мельком видит у него на ладони что-то продолговатое и мягкое и в ужасе
понимает: оторвал...

Как ни удивительно, теща выжила. Мышонок тоже.

http://proza.ru/texts/2008/01/15/102.html

Жили-были в одной из союзных республик три закадычных друга. И была у
них привычка встречать Новый год вместе. Пока однажды не обнаружилось,
что за минувший год все трое обзавелись девушками. Было им тогда лет по
20, а в этом возрасте шанс развести подругу на праздничный секс ценится
куда выше мужской дружбы. Поэтому постановили новогоднюю ночь провести
врозь, но первого утром непременно встретиться и доложить об успехах.

Двое встретились, доложили, а вот третий, Абай, подзадержался. Он
вообще-то русский парень, но имел неосторожность отпустить маленькую
квадратную бородку и стал жутко похож на памятник народному поэту Абаю
Кунанбаеву. Бородку потом сбрил, но прозвище уже не отлепилось.

Абай явился с опозданием часа на три и выглядел странно. Двигался
враскоряку, словно только что проскакал сто верст на неоседланной
лошади, шея свернута набок, взгляд расфокусирован. После бутылки
портвейна он кое-как пришел в себя и смог рассказать, что с ним
случилось.

Парни, сказал Абай, ну вы мою Вальку знаете. Папаша - ментовский
полковник, воспитана в строгости. В этом году, говорит, ни-ни, никакого
секса. А в следующем? - спрашиваю. В следующем так и быть, согласна. Ну,
я такой случай упустить, конечно, не мог. Предки ее ушли праздновать к
знакомым, я тут же явился.

До двенадцати сидели культурно, голубой огонек смотрели, а только
пробили куранты - я сразу на нее. Обещала - выполняй. А она и сама уже
еле терпит. Как обнялись - как будто молния пролетела. Лифчик направо,
трусы налево, Вальку на диван, а сам чего-то к окну отошел. Разгон, что
ли, взять.

И в этот момент слышу, что открывается дверь, и голоса в прихожей. Отец
ее с корешами. Валька с лица спала, с дивана тоже слетела, похватала с
пола одежки и шасть в свою комнату. Мне бы за ней и куда-нибудь под
кровать заныкаться. А я, дурак, на балкон. Голый, как был. Насмотрелся
фильмов, где любовники с балконов сигают.

А у них четвертый этаж. Прыгнешь тут, как же. Балкон застекленный, типа
лоджия, так что чувствую, что сразу я от холода не помру. Помру
постепенно. На балконе столик с пепельницей и здоровенный шкаф
самодельный. Открыл дверцу - там типа кладовка, полки с банками, грибы,
огурчики, все такое. Полки мне где-то по грудь, выше пустое пространство
и висит всякая хренотень на гвоздиках. Но тряпок никаких нет, наготу
прикрыть нечем.

Ну, мерзну, прыгаю, ноги поджимаю, через щель в занавеске посматриваю в
комнату. Кореша расположились всерьез и надолго. Водочку разливают.
Видимо, слиняли от жен, чтобы выпить в спокойной обстановке. Уходить не
собираются. Я остываю потихоньку. И тут вижу, что один из них встает и
достает сигареты. И понимаю, что курить они пойдут на балкон! Больше
некуда. Все, мне трындец.

В такие моменты соображаешь быстро. В шкаф! Взлетаю на верхнюю полку,
ноги расставил и кое-как втиснул между банками, сверху потолок
упирается, сзади гвозди. Неудобно аж жуть, но жить захочешь - еще не так
раскорячишься.

И только двецу прикрыл, они на балкон вышли. Продолжают разговор, один
спрашивает:
- А что Валька?
Папаша с гордостью:
- А с Валькой у меня разговор короткий. Пока институт не кончит, никаких
хахалей. Я ей сразу сказал: увижу с кем - пусть сразу венок заказывает.

И засмеялся мерзко. А я в шкафу даже дрожать боюсь.

Ни одна сигарета в моей жизни не тянулась так долго. Пока они докурили,
я проморозился насквозь, как курица в морозилке. Шевелиться же нельзя. А
когда докурили, я понял, что это был еще не трындец, а цветочки. Потому
что папаша сказал:
- А чего нам в комнату возвращаться? Там душно. Тащите водку сюда,
посидим на свежем воздухе.

И вот стою я в шкафу и про себя отмечаю: вот уже ног по колени не
чувствую... вот выше... вот задница отнялась... Когда меня найдут -
реанимация уже не примет, сразу на кладбище. Только я раскоряченный в
гроб не войду, ломать придется. А эти трое все пьют и базарят все на
одну тему: какой Валькин папа крутой чувак, как он дочку строго содержит
и как хреново придется тому, кто к ней подойдет на расстояние аперкота.
А я все это слушаю. Очень вдохновляет.

Но и это был еще не трындец. Трындец настал, когда у них кончилась
закуска. И папаша говорит радостно:
- Да у меня тут в шкафу чудные помидорчики!
И идет к шкафу.

На мое счастье, у него там дверца не во всю ширину шкафа, а по бокам как
бы мертвая зона. И мои ноги растопыренные оказались как раз в этой зоне.
Трезвый он бы меня все равно увидел, а так - нет. Сунул голову в шкаф
точнехонько у меня между ног и давай банки перебирать, искать свои
помидорчики. А я стою и только думаю: хорошо, что мои собственные
помидорчики от холода втянулись внутрь организма, а то бы он их
обязательно башкой задел.

Каким-то чудом он меня так и не заметил. Вытащил банку с помидорами
прямо у меня из-под пятки и ушел с корешами обратно в комнату. Даже шкаф
не закрыл. Но пока он у меня между ног ковырялся, я десять раз вспомнил
и папу, и маму, со всем белым светом попрощался и у всех прощения
попросил. Посмотрите, у меня голова не седая?

Я потом еще в шкафу постоял. Не знаю, сколько, времени уже не
чувствовал. Можно было и вылезать, но так задубел, что тело не
слушалось. Тут открывается балконная дверь и влетает Валька. В ночной
рубашке, бледная как смерть. Кидается к перилам, свешивается вниз и
что-то долго высматривает. Потом робко зовет:
- Абай! Абай!

Это она подумала, что я с балкона упал. А действительно, что ей еще
думать. Я хочу ее окликнуть, но голоса нет. Получился какой-то скрип.
Она оборачивается и видит меня на верхней полке. Голого, растопыренного
как замороженная лягушка, и из-под мышек гвозди торчат.

Она, должно быть, решила, что отец меня поймал, убил и распял внутри
шкафа. Потому что побледнела еще больше и стала оседать. Но потом
совладала с собой и начала меня из шкафа вытаскивать. У нее плохо
получалось, потому что я весь заледенел и не гнулся. Но она все же
справилась, приволокла меня в кровать и укрыла одеялом. А когда я
чуть-чуть оттаял, говорит:
- Мама звонила, они с папой там заночуют и сегодня уже не придут. Давай
продолжим?

И вот тут настал уже самый полный и бесповоротный трындец. Потому что
сколько мы ни мучились, ничегошеньки у меня не получилось. Я только себе
между ног посмотрю, тут же вспоминаю, как там папашина голова оказаась.
И у меня сразу все желание падает.

Надо сказать, что Абай еще относительно дешево отделался. Следующий
Новый год он встречал уже с другой девушкой, и вполне успешно. И в
дальнейшем не жаловался. Только вот балконы разлюбил навсегда.

http://proza.ru/texts/2008/01/13/139.html

Из серии "без вины виноватые".

У меня есть приятель Сашка. Хороший человек, но сильно заторможенный в
отношении женского пола. Первый брак давно распался, есть семилетний сын
Костик, которого Саша обожает и регулярно берет к себе на выходные. И на
этом личная жизнь в целом заканчивается.

Несколько лет после развода Сашка прожил совсем монахом. Потом друзья
сжалились и познакомили его со Светой. Во всех отношениях замечательная
девушка, но тоже есть маленький пунктик - страшно ревнива. Саша ей сразу
понравился: он поводов для ревности не подает вообще. То есть абсолютно.
Дело у них быстро сладилось, и пошли уже разговоры о форме колец и
фасоне подвенечного платья. Но, видимо, Светка все же не до конца
поверила своему счастью. Где-то в глубине подсознания у нее засела
мысль, что Сашка такой же кобель, как и все, но хорошо маскируется. Ну,
а чего человек боится, на то он в конце концов и напорется.

Поехали они на пляж. После купания Света залезла в Сашину машину, чтобы
переодеться. Уронила под сиденье важную деталь туалета, сунула туда
руку, достала... бац, а трусики-то не ее! Не танго, а такие скорее
классического покроя, но отчетливо женские. Розовые в цветочек. На
молодую и очень стройную попку.

Светка вскипела, конечно, но пока промолчала. Спрятала улику, дождалась,
пока Сашка тоже переоденется и заведет машину. И так ехидненько:
- Ну-ка колись, кого ты тут возил без меня?
- А что?
- Да что-то в твоей машине женским духом пахнет.
Сашка пожимает плечами:
- Да никого. Мужиков с работы подвозил. С Костиком на пляж ездили. С
Серегой на рыбалку. И все.

У Светы прямо глаза побелели от такой наглости. Она выхватила из кармана
улику и замахала ей перед Сашиным носом:
- Да? А это тогда чьи? Серегины?
- Откуда это? - спрашивает Сашка.
- У тебя в машине нашла. Быстро признавайся, с кем ты тут трахался,
тогда, может, прощу... или нет, все равно не прощу, но хоть буду знать,
чего тебе во мне не хватало.
И заплакала.

Сашка - молчун, из него редко когда слово выдавишь. Но тут выдал целый
монолог:
- Светик, за два года, что я езжу на этой машине, в ней сидело от силы
пять женщин. И ни одна не снимала не то что трусов, а даже куртки. Кроме
тебя, конечно. Я понятия не имею, откуда взялись эти чертовы трусы.
Может, ребята подкинули для смеха. Может, у Сереги из кармана выпали.
Может, ветром задуло. Но я тебе клянусь чем хочешь: у меня никого, кроме
тебя, нет, и я ни о ком, кроме тебя, не думаю. Одно из двух: или ты мне
веришь, и мы обо всем забываем, или не веришь, и тогда мы немедленно
расстаемся.

Света сквозь слезы:
- Ладно, верю. Забыть эти трусы я не смогу, но сделаю вид, что их не
было. Но это в последний раз. Еще раз найду не то что трусы, а волосинку
какую-нибудь - уйду, и больше ты меня не увидишь.
Тут они, как положено влюбленным, бурно мирятся и едут к Сашке домой.

Наутро Света на волне примирения решила убраться в Сашиной квартире.
Стала подметать под всей мебелью. И глубоко из-под дивана вымела - что
бы вы думали? Правильно, женские трусики. Того же фасона и размера. На
сей раз желтые с бабочками.

Тут она уже ничего говорить не стала. Бросила трусы ему в морду, собрала
вещи и ушла навсегда. А Сашка остался с двумя парами женских трусов и
полным отсутствием версий об их происхождении. Нельзя было даже списать
на происки врагов, потому что врагов у него никогда не было.

Загадка разрешилась где-то через полгода. Саша в очередной раз взял
Костика. Сын стал раздеваться перед сном, Саша смотрит - а на нем
женские трусы! Великоваты, но кое-как держатся, мальчишка крупный.
Голубые с котятами. Саша остолбенел прямо. А Костик говорит с гордостью:

- Правда красиво? Это я у мамы стянул. А то мои трусы все какие-то белые
и неинтересные.

Сашка этого малолетнего трансвестита чуть не убил. На самом деле,
конечно, и пальцем не тронул. Родная кровь все-таки. Накупил ему кучу
белья с машинками, бэтменами и другой мужской атрибутикой.

А Светка до сих пор одна. Ну и сама виновата. Людям надо доверять.

http://proza.ru/author.html?gostrov

Слышали, конечно, такой анекдот. Еврей едет в трамвае:
- Скажите, ви виходите?
- Да.
- А впереди вас виходят?
- Выходят.
- А ви их спрашивали?
- Спрашивал, спрашивал!
- И что вам ответили?

Так вот, я знаю этого еврея из анекдота. Это мой дальний родственник,
зовут его, например, Зяма. Живет Зяма в белорусском городе (очень
хочется написать "например, в Бобруйске"), в малогабаритной квартире,
загаженной по самое не могу, с перманентно неработающим унитазом.
Чертит что-то на кульмане за копейки. Постоянно всем жалуется, что
дальше так жить невозможно, надо что-то срочно менять, что-то делать.
- Ну так давай, - говорят ему. - Меняй, делай.
- Нет, так сразу нельзя, - отвечает Зяма. - Надо все хорошенько
обдумать.
И обдумывает. Лет тридцать уже обдумывает, и все ни с места.

История, вошедшая в семейные хроники - как Зяма ездил в Сохнут. Приехал
он в Минск, к сестре в гости. Привез поручение от кого-то из знакомых -
зайти в Сохнут (еврейское благотворительное агентство), что-то там
выяснить. Бумажка с адресом у него есть, но ехать просто по адресу Зяма
боится - а вдруг не найдет.

- Спросишь там у кого-нибудь, - предлагает сестра.
- А если они не знают? И потом, как можно спрашивать у случайных людей?
Они же узнают, куда я иду.
- Ну и что?
- Как что?! Они подумают, что у меня есть дела с Сохнутом!
- Да ладно, - утешает сестра, - за это уже давно не сажают.
Зяма обреченно машет рукой: как можно разговаривать с человеком,
который не понимает элементарных вещей?
- Слушай, - вспоминает сестра, - кажется, я знаю, где это. Люська
(подруга) недавно ездила. Такой-то автобус, такая-то остановка,
где-то там во дворе, в арке.
- Ну это же неточно, - морщится Зяма. - Будь другом, позвони Люсе,
узнай подробнее.

Сестра звонит Люсе. Та повторяет инструкцию почти слово в слово: сядешь
в такой-то автобус, выйдешь на такой-то остановке, там будет двор, во
дворе арка, в арке две двери, одна обита вагонкой, другая нет, Сохнут -
это обитая. Зяма требует передать трубку ему, еще раз выслушивает
описание маршрута непосредственно от Люси и подробно записывает. Потом
кладет трубку и долго с сомнением смотрит на бумажку.
- Ну что еще? - спрашивает сестра.
- Как-то она все-таки неуверенно говорила... А нельзя где-нибудь совсем
точно узнать?

Сестра чертыхается, через ту же Люсю выясняет телефон Сохнута, набирает
номер, спрашивает: "Как вас найти?" и передает трубку Зяме. Тот в
четвертый раз выслушивает ту же самую инструкцию: автобус...
остановка... двор, арка, две двери, обитая - это мы.
- Ну что, - спрашивает сестра, - теперь поедешь?
- Поеду, - обреченно соглашается Зяма.
- Найдешь?
Зяма неопределенно хмыкает и пожимает плечами.

Наутро сестра отправляется на работу, а Зяма - в многострадальный
Сохнут. Вечером сестра возвращается и видит, что Зяма сидит на диване и
смотрит телевизор.
- Ездил? - спрашивает она.
- Ездил.
- Нашел? Все было по описанию?
- Да, все по описанию. Двор, арка, две двери, одна обитая.
- И что ты выяснил?

Зяма долго молчит, наконец сознается:
- Я туда не зашел.
- Но почему????
- А вдруг там не Сохнут?

Где-то году в 36-м в подмосковный дом отдыха приехали три белорусских
поэта: Янка Купала, Изи Харик и Зелик Аксельрод. Причем если Купала -
действительно белорус и классик белорусской литературы, то его спутники,
хотя и состояли в Союзе писателей Белорусской ССР, происхождения были
отнюдь не славянского и стихи писали на родном им языке идиш.

Отдых сразу пошел в правильном направлении, и уже к вечеру третьего дня
все взятые с собой деньги волшебным образом превратились в головную боль
и гору пустой посуды. Пришлось поэтам тащиться на почту и давать слезную
телеграмму в Минск, чиновнику по фамилии Лесин, ответственному за
материальное благосостояние белорусской литературы. Всплеск поэтического
вдохновения, усугубленный голодом и похмельем, привел к тому, что
телеграмма получилась в стихах и заканчивалась следующим эпохальным
двустишием:

Мир без денег тесен,
Гоб рахмонес, Лесин.

Загадочные слова "гоб рахмонес" не составляли никакой загадки ни для
Лесина, ни для Купалы, как и для большинства жителей довоенной черты
оседлости. В переводе с идиш это означает "имей сочувствие". Однако
составители телеграммы не учли, что в Подмосковье, в отличие от родной
Белоруссии, ни языка идиш, ни их самих никто не знает.

Телеграфистка, прочитав бланк телеграммы, сказала "подождите минуточку",
исчезла в глубине отделения связи и вскоре вернулась в сопровождении
молодого человека в милицейской форме. Милиционер подошел к растерявшимся
писателям и грозно спросил:

- Что за непонятные телеграммы посылаете, граждане? Может быть, это шифр
такой? Может быть, вы шпионы?

Несмотря на анекдотичность ситуации, неприятности могли последовать
более чем серьезные. Страну захлестывала волна шпиономании, и людей,
бывало, расстреливали и по более абсурдным поводам. Объяснять про язык
идиш тоже не следовало: до борьбы с космополитами было еще далеко, но
первые звоночки в виде закрытия еврейских школ уже раздавались.
Необходимо было срочно придумать отмазку. И гениальный поэт Купала ее
придумал.

- Товарищ, - сказал он милиционеру, - какой шифр, о чем вы? Это же
просто подписи. Это наши фамилии в телеграмме. Вот он, - Купала указал
на Харика - Гоб, он - на Аксельрода - Рахмонес, ну а я - Лесин. Вот и
все.

Милиционер посмотрел на Харика и подозрительно переспросил:
- Гоб?
- Гоб, Гоб, - с готовностью подтвердил тот. - Белорусский писатель Изи
Гоб.
Аксельрода милиционер не стал даже спрашивать. И так было видно, что
фамилия Рахмонес подходит к нему, как хорошо сшитый костюм.

Телеграмма была благополучно отправлена, новоявленные Гоб, Рахмонес и
Лесин получили аванс за никогда не изданную книгу, и отдых продолжился.

Увы, это был последний случай, когда поэтам удалось обмануть
бдительность органов. Харик был арестован и расстрелян по печально
знаменитой 58-й статье в 37-м году, Аксельрод - в 41-м. Купала погиб в
42-м при неясных обстоятельствах: разбился, упав в лестничный пролет
гостиницы "Москва". По официальной версии это было самоубийство, но кто
ж им верит, официальным версиям...

Мой брат купил новую машину. А старую, пока суд да дело, дал жене
покататься. И вот Лина рассекает по Чикаго вся из себя на черном
"Гольфе". Останавливается на светофоре и слышит справа бибиканье. Два
чернокожих парня в соседней машине смотрят на нее и делают какие-то
знаки руками. Лина воспринимает их жестикуляцию как комплимент своей
действительно незаурядной внешности, благосклонно кивает и продолжает
движение.

На следующем светофоре афрочикагцы опять ее догоняют, сигналят еще
активнее, машут руками как ветряные мельницы и всячески показывают, что
хотят что-то сказать. Лина опускает стекло, но в уличном шуме разбирает
только "How much?", то есть "Сколько стоит?". Тут она понимает, что ее
приняли за проститутку и пытаются снять прямо на проезжей части. Лина в
возмущении задраивает все окна и двери и едет дальше, стараясь не
обращать внимания на преследователей.

Преследователи, однако, не отстают, сигналят все громче и жестикулируют
все отчаяннее. Погоня продолжается некоторое время, Лина уже подумывает,
не вызвать ли полицию. Но тут ей звонит муж, то есть мой братец. Лина с
места в карьер начинает ему жаловаться: что за дела, черные совсем
офигели, невозможно по городу проехать, начинают приставать с
неприличными предложениями.

- Знаю, - смеется брат, - они мне только что звонили.
- Что???
- Дорогуша, - говорит брат как можно ласковее, - вспомни-ка, что у тебя
висит на заднем стекле? Квадратное такое, в рамочке. "Эта машина
продается" и мой телефон. Вместе же вешали.
- А, елки! Вот оно что.
- Да. Главное, он звонит и говорит: "Брателло, одно из двух: или твоя
жена круглая дура, или у тебя угнали машину". Ну, я тебя отмазал как
мог, сказал, что повесил объявление, а тебя не предупредил. Так что
сейчас, пожалуйста, аккуратно остановись и покажи им товар.

Парни купили машину не торгуясь. Видимо, очень рады были, что наконец
догнали.

Я тут некоторое время назад рассказывал о восстановлении справедливости
путем вмешательства в программу начисления алиментов. В ответ получил
хорошую порцию программистских баек. Одну из них с любезного разрешения
героини попробую пересказать.

Год где-то 78-79-й, апофеоз совка. Двух молодых и бойких программисток,
работавших в ВЦ транспортного управления, отправили на месяц в колхоз и
определили в столовую, кормить остальных тружеников. Там девушки
познакомились с такими же молодыми и бойкими парнями из таксопарка,
входившего в состав управления. Ничего серьезного между ними не возникло
- так, прогулки, посиделки, шуточки-прибауточки, но месяц провели
весело. Таксисты были ребята простые, и не все слова в их лексиконе
отвечали нормам социалистического общежития, но это никого не смущало,
только давало лишний повод посмеяться.

Потом битва за урожай окончилась победой урожая, и потекли трудовые
будни. Начальник ВЦ раздобыл где-то программу расчета биоритмов. Было
тогда такое поветрие. Якобы человеческий организм подчинен трем жестким
ритмам - физическому, эмоциональному и интеллектуальному с
фиксированными периодами в 23, 28 и 33 дня, и когда все три графика
уходят в минус, тут-то человека и поджидают всякие неприятности. Чушь
полная, но почему-то считалось страшно научным и прогрессивным.

Было решено рассчитывать биоритмы всем водителям управления, с тем,
чтобы в критические дни не выпускать их на линию или как-то
предупреждать. А что: математика простейшая, графики красивые, опять же
налицо технический прогресс и борьба за технику безопасности. Сразу
видно, что ВЦ не даром электричество ест.

Программу внедрили. Кроме таблиц и графиков для начальства, она печатала
личные карточки с рекомендациями, которые предполагалось раздавать
персонально водителям. И вот тут наши программистки решили невинно
пошутить и передать привет знакомым таксистам, резонно предположив, что
внимательно читать все полтысячи карточек никто, кроме самих водителей,
не будет.

Но человек, как известно, предполагает, а маленький пушной зверек
подстерегает. Программа настолько всем понравилась, что ее решили
продемонстрировать на совещании городского партхозактива. Пришли
директора других предприятий, которым тоже надо было чем-то загружать
свои ВЦ, и даже от горкома партии кто-то был. И вот перед этим высоким
собранием начальник ВЦ, с гордостью показав все графики, решил под конец
зачитать данные с одной случайно взятой персональной карточки.

По закону подлости он ухитрился раскрыть толстенную стопку распечаток в
точности на том месте, на котором ее никак раскрывать не следовало. И в
наступившей тишине постепенно слабеющим голосом (но остановиться не мог,
потому что через плечо смотрел инструктор горкома) зачитал примерно
такой текст:

ФИО: Скворцов Николай Степанович.
Должность: водитель такси.
Положительные биоритмы: физический, эмоциональный.
Отрицательные биоритмы: интеллектуальный, сексуальный и алкогольный.
Общие рекомендации: брать побольше чаевых и почаще сажать красивых
девушек.
Специальные рекомендации: употреблять слова "пиздец" и "нахуй" не больше
трех раз за смену.
Очень специальные рекомендации: вспомнить веселые колхозные деньки,
поварих Надю и Лену и позвонить им на ВЦ, телефон такой-то.

Бедных девчонок чистили с песочком три раза: у начальника управления, в
парткоме и в горкоме комсомола. Грозились пришить идеологическую
диверсию, но в конце концов сжалились, не уволили и из комсомола не
исключили, ограничились выговорами. А начальник ВЦ долго потом
вздрагивал при слове "биоритмы".

На исдохе советской власти я работал в вычислительном центре одного
ведомства, которое за давностью лет называть не буду. И случилось мне
лечиться в ведомственной больнице. Обстановка там была почти домашняя,
сестры и нянечки относились к больным, особенно к лежавшим не в первый
раз и подолгу, как к близким родственникам. Не удивительно в общем-то:
работой они дорожили, у нас и зарплата была повыше, чем в городских
больницах, и публика почище. Больные отвечали взаимностью.

Если с утра из коридора доносилось звонкое: "Мальчики, готовим
попочки!", обитатели палаты радостно переглядывались: Лиза дежурит! У
нее была легкая рука, уколы в ее исполнении выходили не такими болючими,
как у других, а клизмы - не столь унизительными.

Несмотря на общую романтическую обстановку, приударить за ней никто не
пытался: Лиза, чуть ли не единственная в отделении, была счастлива в
браке и не упускала случая об этом напомнить. Любой разговор она так или
иначе сводила к своему Коле: что он ест, и какие передачи смотрит, и не
пьет почти, и руки золотые, и с детьми возится (у них было два мальчика,
лет пяти и совсем маленький), и с утра, пока все спят, натрет картошки
для дерунов, и даже полы моет.

Вскоре, правда, выяснилось, что работает ее сокровище вахтером на нашем
же ведомственном заводе, и еще четверть своей невеликой зарплаты платит
в виде алиментов первой жене. Так что Лиде приходилось брать
дополнительные дежурства, и "готовим попочки" звучало в отделении куда
чаще, чем сутки через трое.

Однажды к нам поступил новый больной, Сергеич. Начальник средней руки,
страшно словоохотливый, заговорил всех до полусмерти. Когда Лиза в
очередной раз похвасталась мужем (на сей раз он починил соседке утюг),
Сергеич ее перебил:

- Расскажи лучше, Лизавета, где ты с ним познакомилась. Поделись, где
таких берут. Вот все говорят, что перевелись настоящие мужики, а ничего
они не перевелись, просто места надо знать.

- Да здесь же, в больнице. Я в травме работала. А они с дружком на дачу
ехали, пьяные оба. Ну, дружок на ногах не устоял и сковырнул его с
платформы. А там поезд.

- Вот повезло человеку! - засмеялся Сергеич. - Напился, под поезд попал,
а тут такая красавица. Вот выпишусь и тоже сигану на рельсы.

- Не советую - сухо, почти без интонации ответила Лиза. - Ему обе ноги
отрезало. Под корень.

В палате стало тихо. Новички, впервые слышавшие эту историю, молчали,
потрясенные, а старожилы с осуждением смотрели на Сергеича. Тот
встрепенулся:

- Лизавета, да как же ты так? Ты что же, получается, за безногого вышла?
Да ты у нас, оказывается, герой, Лизавета! Маресьев! Про тебя в газетах
надо писать. Только ты что же? Пожалела его, убогого? Или что?

- Пожалела, да. Только не сразу. Это когда к нему жена пришла. Один раз
только и навестила. Заявление принесла на развод. Он подписал, а вечером
смотрю - плачет. Ну как так можно с человеком? Вот тогда и пожалела. А
потом еще раз пожалела, и еще. У нас там перевязочная на ключ
запиралась, удобно жалеть. А потом думаю - куда его выписывать? Не к
матери же в деревню. Директор его обратно на завод взял. Денег только
мало. И только устроился - приходит от этой исполнительный лист. Вот вы
скажите, Иван Сергеич, зачем ей наша тридцатка? Они с новым мужем на
север уехали, тыщи зашибают. Нет, говорит, пускай платит, раз по закону
положено.

- Это кем же положено? - возмутился Сергеич. - Нет такого закона, чтобы
с безногого инвалида алименты брать. Лизавета, пиши письмо в
прокуратуру, мы поддержим. Тем более, что у вас свои дети есть, тоже
небось есть просят.

- Гамбургеры они просят, - слабо улыбнулась Лиза, - только где ж их
укупишь. Поокрывали кооперативов на нашу голову. Писала я, отвечают -
все правильно, по закону. Да пусть она подавится. Коля вон утюги чинит,
я на две ставки работаю. Проживем.

- Лиза, - не удержался я, - а ты говорила, он полы моет. Это как?

- А так и моет. Ползком. Смеется еще. Мне, говорит, удобнее, нагибаться
не надо. Ладно, мальчики, мне еще лекарства разносить.

Мы еще долго обсуждали и Лизу, и Колю, и стерву-жену, а больше всего -
дебильные советские законы. Возмущались, что ничего нельзя сделать.
Только последнее оказалось не совсем правдой, потому что среди
возмущавшихся затесался скромный автор этих строк.

Зарплату и Колиному заводу, и Лизиной больнице начисляли у нас на ВЦ, но
это же бухгалтерия, строгая отчетность, просто так 30 рублей не спишешь,
все должно сходиться до копейки. Однако программиста, возжелавшего
справедливости, такие пустяки остановить не могут. Нашелся вариант, не
нарушавший бухгалтерского баланса.

Пришлось изменить всего несколько строк кода. Алименты с Коли
удерживались в прежнем объеме, и в ведомости по-прежнему указывалось,
что они отправлены почтовым переводом в Норильск бывшей жене. Вот только
на бланке перевода (а их тоже печатала наша программа) имя и адрес жены
подменялись именем и адресом Лизы. То есть несправедливо удержанные
деньги семья тут же получала обратно.

Алиментщиков на заводе было больше сотни, вероятность, что подлог
случайно вскроется, равнялась нулю. Предполагаю, что жена через какое-то
время обнаружила отсутствие переводов и обратилась на завод, только мало
чего добилась. Вот ведомость, вот корешок перевода. На корешке адреса
получателя не было, только фамилия, а фамилии первой и второй Колиных
жен естественным образом совпадали. С нашей стороны все чисто,
разбирайтесь с почтой. А разобраться с московской почтой, находясь при
этом в Норильске, тоже задача нетривиальная.

Конечно, рано или поздно все должно было выясниться. Но это улита едет,
когда-то будет. Те два года, что я после этого проработал на ВЦ,
переводы исправно уходили туда, куда я их направил. А там вскоре
подоспели гайдаровские реформы, и я сильно надеюсь, что к тому времени,
когда улита наконец доехала и Колина бывшая жена получила причитающиеся
ей деньги, на них как раз можно было купить один гамбургер.

Я уже упоминал, что в молодости играл в студенческом театре. Хотя
"играл" - это громко сказано, при избытке мужских ролей и остром
дефиците актеров я был единственным представителем мужской массовки.
Театр наш специализировался на пресмыкающихся: в первый год мы поставили
"Дракона" Евгения Шварца, а во второй - "Ящерицу" Александра Володина.

Но это присказка, а в сказке речь пойдет об истории, приключившейся в
дружественной студии другого вуза. Они ставили "Голого короля" того же
Шварца. Короля играл парень по имени Андрей, высокий белокурый красавец,
по которому сохли все институтские девушки. Был он большим разгильдяем и
пиво любил куда больше, чем высшую математику. Но театр любил все-таки
больше пива.

Высшую математику я помянул не случайно. Преподавал ее пожилой
профессор, который, может быть, неплохо знал предмет, но был
исключительно вздорным и придирчивым человеком и пользовался заслуженной
ненавистью студентов. Особо он был помешан на дисциплине и не терпел,
когда студенты опаздывали на занятия. За минутное опоздание мог двадцать
минут читать нотацию, а за трехминутное - выгнать из класса.

Андрей, увлеченный, с одной стороны, пивом, а с другой - подготовкой к
спектаклю, опаздывал чаще остальных. То есть не будет преувеличением
сказать, что не опаздывал он только тогда, когда прогуливал пару
целиком. Кроме того, будучи харизматической личностью и народным
любимцем, он не терпел нотации молча, а дерзил и огрызался в ответ. На
этой почве он находился с профессором в постоянном конфликте и был
далеко не уверен, что будет допущен к сессии.

Почему-то в том институте не было дворца культуры. То ли его еще не
построили, то ли уже поставили на ремонт. Спектакль играли прямо в
здании института, в большой лекционной аудитории. Зрители сидели за
партами, пространство около доски использовали как сцену. А вот места
для гримерки там не было, и актеры переодевались в другой аудитории,
метров на 20 дальше по коридору.

Спекталь принимали очень хорошо. В последнем акте Андрей забежал в
гримерку, чтобы переодеться к ключевой сцене, в которой он должен быть
предстать перед публикой в новом чудесном платье, то есть голым. Полной
наготы в то время не допустили бы, но количество одежды на короле было
сведено к минимуму: плавки и картонная позолоченная корона. Выйдя из
гримерки, Андрей в волнении перепутал стороны света и пошел по коридору
не направо, а налево.

В это время в аудитории, расположенной налево от гримерки, у вечернего
отделения шла лекция по высшей математике. Профессор вот уже десять
минут распекал опоздавшего студента:
- Что значит - была очередь в столовой? Значит, не надо было стоять.
Остались бы без обеда, ничего страшного. Обедать вы не обязаны, ваша
единственная обязанность - не опоздать на занятия. Вы можете штаны не
успеть надеть, но на лекцию вы должны придти вовремя!

И ровно на этой реплике дверь отворилась, и в аудиторию вошел Андрей в
короне и плавках.

Руководитель студии потом потратил очень много сил, чтобы доказать
профессору, что это был несчастный случай, а не злонамеренная диверсия.
К сессии Андрея в конце концов допустили, но высшую математику он
благополучно завалил. Был ли он после этого отчислен или сумел
пересдать, я, к сожалению, не знаю.

Поздние брежневские годы, общага МПТИ (Московский
подзаборно-технологический). Четвертый курс, почти все уже парами.
Ситуация из классического анекдота: есть кого, есть чем, но
катастрофически негде. В общежитии два отдельных крыла - мужское и
женское, вахтеры звереют. Время от времени удается обмануть их
бдительность, уговорить соседей погулять пару часов и избежать облавы.
Но организм требует большего, и постоянно ищутся альтернативные
варианты.

Одно время уровень спермотоксикоза снижали расположенные по соседству
бани, где семейные пары пускали в одну душевую кабинку без документов.
Пускали до тех пор, пока парочка идиотов не занялась делом,
прислонившись изнутри к дверце кабинки. Сопромат они знали плохо,
прочность дверных петель не рассчитали и в разгар процесса вылетели в
коридор, прямо под ноги контролерше и ожидающим своей очереди
добропорядочным гражданам. После этого лавочка закрылась.

К счастью, на потоке учится Марина Потоцкая, москвичка и обладательница
- не знаю, какими буквами написать, чтобы отразить уникальность ситуации
- СОБСТВЕННОЙ ОТДЕЛЬНОЙ КВАРТИРЫ. Никакого мажорства, самая обыкновенная
семья. Просто квартира бабушкина, бабушка уже не ходит, и родители
забрали ее к себе, а дочку выселили на освободившуюся жилплощадь.
Маринка, добрая душа, стала давать запасные ключи сперва ближайшей
подруге, потом еще двум и наконец - близким друзьям обоего пола, то есть
почти всей группе. Установилось своего рода дежурство. Ключи выдаются на
день с двумя условиями: убрать следы пребывания и исчезнуть до шести,
когда хозяйка возвращается из читалки. Сама Марина квартиру по
назначению не использовала: нехватка парней в институте, умноженная на
низкую самооценку, зрение минус пять и разбитое еще на первом курсе
сердце.

Из почти сотни студентов курса только один ничего не знал о Марининой
квартире, да и вообще мало что знал об окружающей действительности. За
четыре года никому не пришло в голову заговорить с Аркадием на темы,
отличные от "дай списать" и "объясни теорему". Он и выглядел-то даже не
как ботаник-заучка, а как карикатура на ботаника: тощий, длинный,
лохматый, согнутый от стеснения буквой "Г", мучимый всеми известными
психиатрии комплексами и еще некоторым количеством неизвестных.

Последние пару лет Аркадий мучительно страдал от затянувшейся
девственности, но выхода для себя не видел. Легкодоступные девушки
вызывали у него омерзение, а с труднодоступными требовалось как минимум
заговорить и некоторое время беседовать на посторонние темы, а это было
для него невозможно, при первой же попытке открыть рот без конкретной
необходимости он впадал в ступор. Со среднедоступными девушками дело
обстояло совсем плохо: и ступор, и отвращение.

Итак, общага. В мужском туалете беседуют два доблестных студиозуса:
- Что, стояк?
- А ты как думаешь? Две недели без секса. Сперма скоро из ушей польется.
- Что ты мучаешься, сходи к Маринке.
- Потоцкой? Я не очень-то ее знаю, неудобно.
- Брось, она никому не отказывает. Просто подойди и попроси ключи.
- Думаешь, даст?
- Конечно, она всем дает. Только не на завтра, завтра к ней иду я.

Аркадий, слышавший весь этот диалог из туалетной кабинки, от изумления
едва не упал с толчка. Надо же, Потоцкая - и всем дает! Кто бы мог
подумать! Марина, даже с учетом вновь полученной информации о ее
сверхдоступности, отвращения не вызывала, и Аркадий понял, что это его
единственный и последний шанс. Две недели он собирался с духом, наконец
подошел к Маринке и, мучительно краснея, бекая и мекая, попросил ключи.

Марина посмотрела на него с интересом: ну и ну, и на такое чудо нашлась
охотница. Наверняка не из нашего института, а то я бы знала.
- Да не красней ты так, дело естественное, - сказала она, протягивая
ключ.- Адрес знаешь? Записывай. Завтра как раз свободно. И постарайся
успеть до шести.

Назавтра Аркадий вне расписания помылся в душе и сменил белье. Без
четверти шесть он, благоухая одеколоном "Шипр", с тремя гвоздиками и
тортом "Снежинка" вошел в квартиру, уселся на табурет в прихожей и стал
ждать. Воображение рисовало такие картины, что он едва не терял
сознание. Наконец появилась Марина.
- А, ты еще здесь. Ты один? (Она хотела бы посмотреть на избранницу).
- Один. (Она что, групповухой тоже занимается?) Вот, - Аркадий ткнул в
нее букетом и тортом.
- Ой, это мне?
Марина была приятно удивлена. До сих пор никто из постояльцев не
догадался подарить ей хотя бы шоколадку.
- Ладно, пошли пить чай. Ванная здесь, помой руки, а я пока переоденусь,
- сказала она.

То есть она думала, что так сказала. На самом деле фраза была короче, а
может, Аркадий от волнения пропустил некоторые слова мимо ушей. Во
всяком случае, услышал он следующее:
- Ладно, пошли. Ванная здесь. Я пока переоденусь.

В свете всего предыдущего толковать сказанное можно было только одним
способом. Аркадий зашел в ванную, разделся, потратил некоторое время на
то, чтобы заставить себя снять трусы, не смог и в трусах двинулся в
комнату. Фигура его больше всего напоминала латинскую букву F.

Маринка стояла у зеркала в спортивных штанах и лифчике, надеть олимпийку
она не успела. Когда Аркадий коснулся ее плеча, она отреагировала так,
как и следует реагировать всякой советской девушке: отчаянно завизжала,
огрела его олимпийкой по голове, оцарапав молнией щеку, и спряталась за
кресло. Аркадий, ожидавший совсем другой реакции, бессмысленно стоял
посреди комнаты и вертел головой.

- Аркадий, что с тобой? Совсем с ума сошел? - Марина перевела взгляд на
перекладину буквы F и догадалась: - Она не пришла, да?
- Кто - она?
- Ну девушка твоя.
- Какая девушка? Нет у меня никакой девушки.
- Тогда зачем ты пришел?
- Ребята сказали. Что ты... это... ну... всем даешь. Вот я и...
- Кто сказал? - Марина уже пришла в себя. - Скажи, кто, я этих юмористов
поубиваю завтра.
- Никто. Я сам подслушал... что ты даешь.
- Даю. Ключи от квартиры я им даю, вот что. То есть давала, больше не
буду. Но ты... Как ты вообще мог такое подумать? Ты что, совсем идиот?

Тут до Аркадия наконец дошел весь ужас его поступка. Он и до этого
соображал не слишком хорошо, а теперь мозги отказали окончательно.
Голосом робота Вертера он произнес:
- Да, Марина. Ты совершенно права. Я идиот.
Повернулся и на негнущихся ногах вышел из квартиры. Как был, в трусах.

Если бы дело происходило летом, возможно, на этом бы все и кончилось. Но
был конец ноября, уже выпал снег. Марина никак не могла допустить, чтобы
однокурсник, не сделавший ей ничего плохого, простудился и заболел.
Схватив в охапку его одежду, Марина выглянула из подъезда. Следов босых
ног на снегу не было, да и бабки на лавочке вели бы себя совсем иначе,
если бы мимо них только что прошел голый студент. Значит, он наверху.

Аркадий действительно стоял у решетки, закрывающей выход на крышу, и
дергал замок. Если бы работники жэка забыли ее запереть, человечество
понесло бы невосполнимую потерю. Но замок висел, деваться Аркадию было
некуда, и он дал себя одеть, увести в квартиру и напоить чаем. К концу
чаепития между ними было сказано больше слов, чем Аркадий произнес за
последние три года с кем бы то ни было. Невидимая преграда, мешавшая ему
общаться, рухнула под напором сегодняшних событий, и Аркадий,
захлебываясь, рассказывал о своем детстве, о сверхтребовательном отце и
забитой матери, о любимой сестренке, которая - надо же - как две капли
воды похожа на Марину, и вообще обо всем. Он оказался неожиданно
интересным собеседником, и вечер закончился тем, что Марина пригласила
его зайти попить чаю еще раз.

Дальше чудеса посыпались лавиной. После четвертого чаепития Аркадий
впервые не вернулся в общежитие ночевать. После пятого во всеуслышание
рассказал анекдот, смешной и к месту. После седьмого ввязался в спор о
природе мужчин и женщин, посрамив первых и вызвав шумное одобрение
вторых. После десятого прогулял первую пару, и мы поняли, что он
окончательно излечился.

Конечно, полностью переделать человеческую природу невозможно.
Абсолютной нормы Аркадий так и не достиг и до конца учебы оставался
чудаком и излюбленным объектом насмешек. Но что ему до этой нормы, если
на сегодняшний день он живет в Силиконовой долине, является уникальным
специалистом в какой-то высокотехнологичной фигне (я после долгих
объяснений так и не понял, в чем именно) и из материальных благ не имеет
разве что вертолета. Марина сделала лазерную коррекцию зрения, тщательно
следит за собой, и когда Аркадий говорит, что женат на самой красивой
женщине Калифорнии, я с ним почти искренне соглашаюсь - тем более, что
моя любимая живет в другом штате, и это признание мне ничем не грозит.
У них дочь-студентка и маленький сын. По-моему, они счастливы.

У знакомого знакомых, молодого, но уже довольно известного
физика-теоретика, рядом с домом растет неслабых размеров дерево. После
пронесшегося над атлантическим побережьем урагана огромная ветка,
нависавшая прямо над крышей, начала угрожающе скрипеть и потрескивать.
Стало ясно, что ее нужно срочно спилить. Чтобы упавшая ветка не
повредила дом, требовалось очень точно рассчитать траекторию падения,
место и направление распила.

В субботу утром физик приступил к делу, позвав на помощь двоих соседей.
Дело происходило в аспирантском поселке университета Стони-Брук, поэтому
неудивительно, что один сосед тоже был физиком-теоретиком, а другой -
математиком, специалистом по теории множеств.

Чтобы вычислить массу криволинейной ветви переменной толщины, пришлось
взять несколько не очень сложных интегралов. Затем в расчет добавили
более тонкие ветки. Учли силу и направление ветра, сопротивление
воздуха, коэффициент упругости древесины, крутящий момент, дивиргенцию и
ротор. Стопка бумаг на кухонном столе быстро покрывалась формулами.
Увлекшись, стали выводить универсальное уравнение, описывающее поведение
ветки произвольной конфигурации в N-мерном пространстве. Незаметно
стемнело.

Вечером следующего дня жена физика, отчаявшись заставить мужа перейти
наконец от теоретических выкладок собственно к пилению, позвонила в
озеленительную контору. Приехали два неграмотных мексиканца, безо всяких
предварительных расчетов аккуратненько отпилили ветку, получили 50
долларов за труды и уехали, оставив хозяйку в печальных раздумьях о
природе непреодолимого барьера между теорией и практикой.

Три теоретика даже не заметили ни появления рабочих, ни исчезновения
ветки. Они давно перешли от кухонного стола к компьютеру хозяина, куда
перенесли все сделанные расчеты. Оказалось, что выведенная вчера формула
после небольших преобразований прекрасно описывает не объясненные до сих
пор странности в поведении некоторых элементарных частиц. Тема тянула
как минимум на статью в научном журнале, а как максимум - на грант в
пару миллионов долларов.

РАДИСТКА КЭТ

История не моя, рассказали. Уверяли, что правда.

Одна американка, по имени, скажем, Кэт, полюбила израильского
бизнесмена. Да так сильно, что приехала с ним в Израиль и решилась выйти
за него замуж. А значит - расстаться с религией отцов (уж не знаю,
протестантской или католической, да и неважно) и перейти в иудаизм.

Надо сказать, что верующие евреи очень берегут чистоту своих рядов. Так
что пройти гиюр не намного проще, чем поступить, например, в Гарвард. А
то и сложнее. Но любовь творит чудеса, и постепенно наша Кэт привыкла к
длинным юбкам и закрытым платьям, выучила все нужные молитвы и
благословения и усвоила бесчисленные правила, регламентирующие каждый
шаг еврейской женщины. Подобно своей тезке из советского фильма, Кэт
полностью вписалась в жизнь чужого народа и была уверена, что даже при
родах будет кричать не по-английски, а на иврите.

Наконец все испытания были пройдены, и от окончательного превращения в
еврейку нашу героиню отделял лишь последний формальный ритуал - миква.
То есть омовение в специальном бассейне, под наблюдением служительницы,
которая должна следить, чтобы женщина погрузилась в воду полностью и ни
один волосок не остался сухим.

Поеживаясь под взглядом служительницы, американка опустилась в воду. И
тут ее ждала катастрофа. Вода оказалась неожиданно холодной, и Кэт
инстинктивно вскрикнула. Причем ее организм выдал не неразборчивое "ой",
а вполне конкретную фразу, которую она с детства привыкла произносить в
подобных ситуациях. После чего с надеждами на гиюр и брак с
израильтянином было покончено навсегда.

- О Джезус! - восклинула так и не ставшая еврейкой Кэт.

А нам остается только в очередной раз подивиться, от каких пустяков
порой зависит человеческое счастье.

Как в Америке отучают от курения.

Один мой друг выкуривал в день по полторы-две пачки. Пару раз,
наслушавшись пропаганды, порывался бросить, но особого стимула не было.
Ему и так в принципе неплохо жилось.

А тут он пошел оформлять страховку. Надо сказать, что он единственный
кормилец в семье, ребенку 10 месяцев, дом куплен в кредит, плюс
экстремальное хобби, так что страхование жизни для него отнюдь не пустой
расход. Агентша покопалась в бумагах и говорит:
- Вот подходящая страховка для вас. Месячный платеж 103 доллара. Но, я
надеюсь, у вас нет хронических болезней и проблем с алкоголем и
наркотиками?
Друг говорит:
- Никак нет. Курю, правда.
- О, ну тогда выйдет немного дороже.
- Баксов 120? Годится.
- Нет, боюсь, не совсем 120, - агентша полезла опять в таблицы и наконец
выдает цифру: - 460!
- Сикоко-сикоко? - переспрашивает друг. - Все, я ничего не говорил, вы
ничего не слышали. Я уже не курю.
- Нет, так не получится. Перед заключением договора делается медицинское
обследование, анализ покажет наличие никотина в крови. Попробуйте не
курить хотя бы месяц перед тестом, тогда, может быть, не покажет.

Ну, друг говорит себе: мужик я или не мужик, в конце концов? За три с
половиной сотни в месяц - определенно мужик. Продержусь! Стиснул зубы и
продержался. Поначалу совсем на стенку лез, потом стало полегче, а к
концу месяца курить почти не хотелось. Сдал тест, получает звонок из
страховой компании: так и так, дорогой товарищ, мы вас проверили,
организм здоров как конь и ни в чем дурном не замечен, так что рады
предложить вам самую выгодную страхову всего за 475 долларов в месяц.
- Чего-чего? - поперхнулся друг. - Какие такие 475? А где 103?
- Ах, это. Ну, это только для белых... то есть, мы хотели сказать, для
тех, у кого кредитная история начинается с высадки на "Мэй флауэр". А
вашей кредитной истории всего-то пять лет в обед. Так что обломитесь,
дорогой товарищ.

Друг шваркнул трубку на рычаг и полез за сигаретами. А потом думает: это
что же получается? Получается, что я даром дерьма наелся? То есть месяц
мучился совершенно напрасно? Ну нет, уважаемые янки! Никто еще меня так
не разводил и вы не разведете. Вот назло вам не закурю.

И не закурил. И до сих пор не курит. А страховку немного погодя сделал в
другой компании. За 102 доллара и без всяких дурацких тестов.

Вот если бывшая жена решила отдать бывшей теще старый телевизор, то кто
его должен таскать? Именно. Звонит в воскресенье с утра:
- Ты не очень занят?
Не очень. Ребенка выгуливаю. Твоего, между прочим.
Начинает плакаться: вот, привезла маме телевизор, думала, что супер
поможет занести (супер – это такая должность в американских домах,
гибрид управдома и сантехника), а он куда-то делся.

Ладно, ловлю по дороге соседа (хорошо, что попался), едем, благо
недалеко. Приехали, посмотрели на этот телевизор – мама родная!
Диагональ метра полтора, весит килограмм сто. А мы оба далеко не
Гераклы. Еле-еле дотащили от машины до подъезда, руки скользят, держать
толком не за что. А надо еще по лестнице на второй этаж (лифта нет),
всего один пролет, но лестница узкая и очень крутая.

Ну, передохнули, понесли перекрестясь по лестнице, сосед впереди, я
сзади. Подняли на две ступеньки – и чуть не загремели вместе с ним.
Вырывается, сволочь, из рук. Кое-как спустили обратно, понесли опять,
теперь уже я впереди – вообще на первой ступеньке упустили, грохнули об
пол, но вроде не разбили.

В подъезде стоит негритянка средних лет, смотрит, как мы кочевряжимся.
Потом говорит:
- Shit.
Конечно, шит, от всей души с ней согласен. Киваю. Но она не
успокаивается:
- Big shit.
И тут возразить нечего. Но интонации у нее какие-то неправильные. Как
будто она не ругается и не выражает сочувствие, а ценный совет дает.

Тут до соседа дошло, что это действительно совет. То есть не shit, а
sheet. И действительно, поставили телевизор на большое покрывало, взяли
его за углы и, как на санках, втащили по лестнице вверх.

Так что, граждане, учите фонетические тонкости английского языка.
Пригодится.

Захар Соркин был заядлым библиофилом. Собственно, в нашей компании
многие оставляли по полстипендии у жучков на Кузнецком. Но нас, плебеев,
в книге интересовал только текст, и то не столько его художественные
достоинства, сколько антисоветчина и фривольные сцены. Захар же был
тонким ценителем высокого полиграфического искусства. Он с первого
взгляда отличал петит от нонпарели и высокую печать от глубокой, знал
наизусть все сорта бумаги и читал нам длинные лекции о сравнительных
достоинствах коленкора и ледерина.

Если ты, дорогой читатель, жил более четверти века назад в Москве и был
достаточно взрослым, то наверняка хотя бы раз отстоял многочасовую
очередь на международную книжную выставку и потолкался среди ее стендов,
вдыхая отдающий типографской краской запах свободы. Если же ты слишком
молод для этого, то поройся в кладовке – и найдешь журнал "Америка"
79-го года или полиэтиленовый пакет звездно-полосатой расцветки,
неопровержимо свидетельствующий, что на этой выставке побывал твой отец.

Наш Захар посетил выставку не раз и не два. Нет, он там прописался,
приходил к открытию и бродил до закрытия, брал в руки каждую книгу,
рассматривал ее, листал, нюхал и даже, кажется, пытался лизнуть. И вот в
последний день на самом дальнем пустынном стенде он заметил Ее.

Предположим, дорогой читатель, что ты рыбак. Тогда готов спорить, что по
ночам тебе грезится твоя Самая Главная Рыба. Вряд ли ты можешь заранее
назвать ее точный вес или породу, но в тот момент, когда ее голова
покажется над водой, - да нет, еще раньше, в момент поклевки, - сердце
безошибочно подскажет тебе: это Она. А если ты не рыбак, то тебе так же
снится Девушка Твоей Мечты.

Так вот, на дальнем стенде Захар увидел и мгновенно узнал Книгу Своей
Мечты. Небольшая, идеальных пропорций, в благородном темно-красном
переплете, напечатанная изысканнейшим шрифтом на кипенно-белой бумаге –
конечно, это была Она. Вокруг никого не было, и Захар не удержался.
Воровато оглянувшись, он опустил Мечту в карман пиджака.

На выходе его остановили два товарища в одинаковых серых костюмах,
предъявили красную книжечку и провели в помещение около вахты. Один сел
за протокол, другой профессионально снял с Захара пиджак и извлек из
внутреннего кармана студенческий.
- Воруем, Захар Григорьевич? – ласково спросил обладатель серого
пиджака. - Что ж это вы так? Стипендии не хватает?
- Книга очень понравилась, - честно признался Захар. – Извините, не
удержался.
- Книголюб, значит? Ну-ну. Посмотрим, посмотрим. Очень, знаете ли,
любопытно, что за книги до такой степени интересуют советскую молодежь.

Захар и сам хотел бы знать, что он упер со стенда. Увлеченный
типографскими качествами книги, он как-то не обратил внимания на автора
и название. А между тем от названия многое зависело. Если это простая
беллетристика – ну, напишут телегу в деканат, ну, выговор, ну, лишат
стипендии, которой Захар и так не получал. А вот если что-то
идеологически вредное...

Сейчас, избалованный двадцатью годами идеологического беспредела, я даже
не могу сообразить, что такого опасного могло быть на этой выставке. Не
Солженицын же и не "Плейбой", в самом деле! Но было что-то, непременно
было, и далеко не безразлично было Захару, что за книгу извлечет сейчас
серый пиджак на свет божий.

Серый вытащил книгу таким образом, что Захар не видел обложки и только
по лицу серого, как в зеркале, мог догадываться о глубине своего
падения. И надо сказать, что это зеркало показывало что-то совершенно
неожиданное. Серый смотрел на книгу так, словно не верил своим глазам.
Он пристально вгляделся в обложку, потом в титульный лист, потом раскрыл
книгу в середине и, шевеля губами, беззвучно прочел несколько строк,
потом вновь уставился на обложку и замер в прострации. Через некоторое
время он встал, глядя внутрь себя, как лунатик, отобрал у напарника
недописанный протокол, подошел к недоумевающему Захару, надел на него
пиджак, смахнул с плеча невидимую пылинку, сунул в руку студенческий и,
повернув Захара лицом к двери, отечески подтолкнул его пониже спины.

Выходя, Захар успел кинуть прощальный взгляд на лежащую на столе
загадочную книгу.

Прежде чем закончить рассказ, я, дорогой читатель, попрошу тебя
самостоятельно сделать последний вывод. Вспомни, что Захар украл книгу
на стенде, возле которого не было ни одной души, и подумай, стенд какой
страны мог вызвать на выставке такое отсутствие интереса?

Правильно, это был стенд Северной Кореи. Книгой Мечты Захара оказался
сборник речей великого вождя Ким Ир Сена "Торжество идей чучхе".

История о русском гении и американской смекалке.

Рассказал один знакомый доктор. Занесло его за каким-то чертом-дьяволом
в американскую глубинку, не то на стажировку, не то на конференцию. Штат
Канзас, если мне память не изменяет. Прямо посреди кукурузного поля
стоит новехонький госпиталь, оборудованный по последнему слову техники.
Доктор там, в числе прочего, снимал показания с каких-то мудреных
медицинских приборов.

Вот, значит, снимает он показания, а прибор вместо нормального графика
начинает показывать фиги с маслом. Доктор зовет дежурного техника, тот с
видом ученой обезьяны тычет в кнопки и говорит:
- О-о-о, тяжелый случай, надо звать Бэзила.

Звонит куда-то, и через полчаса является парочка. Впереди молодой мулат
с видеокамерой, очевидно не Бэзил. За ним мужичок - тоже явно не Бэзил,
потому что дядя Вася-сантехник. Как будто его только что вынули из
бойлерной и прямо так перенесли в Канзас - с трехдневной щетиной,
чинариком на губе (курить в госпитале строжайше запрещено!) и носом, в
прожилках которого читается вся история российского алкоголизма.

Дежурный берет дядю Васю, как маленького, за руку, подводит к прибору и
тычет пальцем в фиговые показания. Дядя Вася кивает - понял, мол,
достает из кармана отвертку, в мгновение ока разбирает прибор на
составляющие и начинает его ремонтировать. При этом он подробнейшим
образом объясняет мулату процесс ремонта. Правда, английских слов в его
речи всего три: "зис", "зэт" и "окей", а остальное - русский,
преимущественно матерный. Мулат, нисколько не смущаясь таким языковым
несоответствием, радостно лыбится и снимает весь процесс ремонта на
камеру.

Через десять минут прибор показывает ровно то, что надо. Дядя Вася с
мулатом собирают инструменты и сваливают. Доктор, слегка отойдя от
офигения, спрашивает дежурного, что это было за явление природы.
Дежурный поясняет:
- У нас своих опытных ремонтников нет, вот, прислали этого из Нью-Йорка.
Золотой человек, знает наизусть всю госпитальную технику, может починить
что угодно. Раньше мы чуть что вызывали специалистов из
фирмы-производителя, теперь горя не знаем, экономим миллионы долларов.
Вот только по-английски совсем не говорит, научить никого не может. Если
сопьется или вернется обратно в Нью-Йорк - все, мы пропали. Вот директор
и распорядился снимать всю его работу. Мы потом эти записи отправляем в
Нью-Йорк, там один парень их переводит. У нас скоро будет полный
комплект видеоинструкций на все случаи поломок.

А вы говорите - утечка мозгов.

Друг рассказал, как они с женой покупали елку. Взрослые вроде люди, оба
с высшим образованием.

Приехали в Home Depo (для неамериканцев: хозяйственный, площадь
торгового зала гектара два). У входа елочный базарчик. Купили лесную
красавицу. Пушистая, торчит во все стороны равномерно. Надо увязать.
Погрузили елку в тележку, поехали в торговый зал за веревкой. Вы себе
неувязанную елку в магазинной тележке представляете? Ага. Всех
зазевавшихся покололи, очередь перед кассой разогнали просто начисто.

Ладно, заплатили, выехали, стали увязывать. Оказались у того же
базарчика с обратной стороны. Обнаружили, что в метре от них стоит мекс
с бухтой шпагата, всем купившим елки вяжет их совершенно задаром.
Смотрит на них в полном изумлении. Пришлось сделать ему презрительные
лица, типа твой шпагат - это совсем не наш шпагат, у советских
собственная гордость.

Наконец увязали елочку, поехали к машине. В салон не лезет, в задний
багажник не лезет, верхнего багажника нет. Положили прямо на крышу.
Привязали через открытые окна. От души, чтобы по дороге не свалилась.
Стали садиться в машину. Ага. Двери, оказывается, тоже привязаны. Законы
топологии, блин. Народ вокруг уже хихикает. Перевязывать заново никакого
желания. Черт с ним, не так часто они в этом Home Depo бывают. Полезли в
машину через окна. Жена худенькая, а сам товарищ помучился. Но втиснулся
в конце концов. Под бурные аплодисменты.

Приехали к родителям жены (туда, собственно, елка и покупалась). Ножниц
в салоне нет. Узелок где-то на крыше остался. Вылезать через окно на
глазах у соседей не хочется абсолютно. Жена позвонила родителям,
нарвалась на младшего брата. Диалог:
- Мы елку привезли.
- Ну?
- Вынеси ножницы, развязать надо.
- Сама поднимись.
- Я не могу.
- Почему?
- Ну мы елку привезли.
- Так.
- Ну она привязана.
- И что?
- Ну будь человеком, вынеси ножницы.
- Зачем?

Уговорила в конце концов. Брат взял ножницы, вышел. Когда понял, в чем
дело, - сел, где стоял. Не в сугроб только потому, что сугробов еще не
было. Освободил их только когда как следует оторжался.

Самое обидное, что их ребенок эту елку в тот же день уронил. Хорошо еще,
что не на себя.

Про дедов Морозов.

Когда мои дети были маленькими, к ним из года в год приходил один и тот
же дед Мороз, выделяемый профсоюзной организацией тестя. Высокий, очень
колоритный дядька по имени Солик (Соломон), национальность
соответствующая. Дети к нему привыкли и только его считали подлинным
Дедом, а остальных - жалкими подделками.

Потом настали новые времена, и Солик, вслед за значительным числом
соплеменников, эмигрировал в южную обетованную страну, где ни о каких
Морозах слыхом не слыхали. Дети, которые к тому времени слегка подросли
и вроде бы в сказки уже не верили, очень этой новости огорчились.

И вот в следующем декабре после его отъезда дочка разговорилась в
транспорте с какой-то словоохотливой старушкой. Та стала говорить, что
вот, Новый год скоро, дед Мороз придет, подарки принесет.

- Нет, - печально ответила дочка, - дед Мороз больше никогда не придет.
Он уехал в Израиль. И там растаял.

Америка, наши дни. Программистская контора в районе Большого Яблока.
Небольшая, человек на 20-25, но являющаяся филиалом всемирно известной
корпорации. В некотором смысле самый невыгодный вариант: пахать надо,
как в маленькой фирме, а бюрократизм и интриги – как в большой.

Главный герой повествования – старший программист Стэн, он же Костик.
Типичный образец русского программиста, способного написать что угодно
на любом языке в любые отведенные сроки, но органически неспособного
придти на работу в галстуке. Половина имеющегося программного кода
написана в его неповторимой манере, с нарушением всех методологий и
инструкций, использованием всех недокументированных возможностей и
редкими, как золотые самородки, комментариями на кошмарном английском.
Все знают, что именно к нему надо идти с неуловимым багом и неразрешимой
технической проблемой – и баг будет немедленно пойман, а проблема решена
самым нестандартным способом. С другой стороны, в минуты отдыха, когда
все обсуждают результаты бейсбольного матча, Костя шарится по русским
юмористическим сайтам и хрюкает над непереводимыми на английский
шутками. То есть не совсем свой.

Однажды сотрудников сзывают на внеочередную видеоконференцию. Президент
корпорации полчаса вещает с экрана о том, что новые условия рынка
диктуют новые решения, вклад каждого работника бесконечно ценен и
перспективы радужны как никогда. После этого, естественно, начинаются
сокращения.

В Костином филиале увольняют нескольких ценных работников. Процедура
самая хамская. Ничего не подозревающий сотрудник получает звонок от
Дэйва (директор филиала): "Боб, зайди на минутку ко мне". В кабинете
кроме Дэйва сидит специально приехавшая тетка из отдела кадров и вручает
несчастному заготовленный приказ об увольнении и чек с выходным
пособием. Кстати, это единственная ситуация, когда сотрудник получает
чек на руки, все остальные выплаты переводятся прямо на банковский счет
или присылаются по почте на домашний адрес. Потом Бобу под конвоем
секретарши, чтобы не дай бог ничего не натворил, дают дойти до своего
рабочего места и дрожащими руками собрать в пакет фотографии детей,
тапочки и кофейную чашку, и больше его никто никогда не видит.

Костина стоимость на рынке труда несколько выше того, что платит ему
корпорация. Но в данный момент у него бурный роман с иммиграционными
властями, и терять работу никак нельзя. Повздрагивав несколько недель
от каждого телефонного звонка, Костик плюет на все писаные и неписаные
правила, идет к Дэйву, объясняет ситуацию и в лоб спрашивает, не
собираются ли его увольнять. Дэйв, глядя на него честнейшими в мире
глазами, клянется и божится, что не представляет существования филиала
без Кости и если он и будет когда-либо уволен, то только предпоследним
непосредственно перед самим Дэйвом.
- Так что, Стэн, - говорит Дэйв в заключение, - не морочь мне голову, а
иди спокойно работай. Кстати, как там с выпуском новой версии? Успеешь?

- Успею, - отвечает Костик.

Выпуск версии назначен на очередной понедельник. Это значит, что в
пятницу должен быть готов дистрибутив на CD. В субботу придет
студент-контрактник, специально нанятый для работ, не требующих участия
головного мозга, нарежет с дистрибутива 200 копий, разложит их в
фирменные пакетики, разошлет FedEx’ом по списку двумстам клиентам во все
концы США, и с утра в понедельник все они начнут работать на новой
версии. Но перед тем в четверг грядет великий американский праздник
жареной индейки, а за ним - полурабочая пятница, которую Костик намерен
прогулять на дне рожденья друга. Поэтому дистрибутив героическими
усилиями всего коллектива был готов уже к вечеру среды и торжественно
водружен в то место, где его заберет студент. Параллельно Костик успел
скачать и записать несколько дисков с мультиками, которые он давно
обещал племянникам.

На рассвете в субботу Костик пьет минералку и собирается к сестре, но
обнаруживает, что мультики остались на работе. Не страшно, крюк невелик,
ключ у него есть, и Костя по пустынным утренним улицам едет в офис.
Индикатор на офисном телефоне показывает, что в пятницу кто-то оставил
ему сообщение. В принципе оно могло бы лежать до понедельника, но Костик
машинально нажимает Play. Автоответчик голосом Дэйва говорит:
- Стэн, зайди с утра ко мне в кабинет за чеком. Спасибо за хорошую
работу.

Костя в полном оцепенении прокручивает сообщение снова и снова. Сомнений
нет, американская бюрократическая машина прожевала его и выплюнула
шкурку. Но в отличие от Боба и остальных он случайно узнал об увольнении
заранее, о его визите в офис никто не знает, студент придет еще часа
через два, и сама собой рождается идея отомстить. Сотворить на прощание
что-нибудь такое, чтобы потом корпорации икалось, икалось и икалось.

Но что? Стереть исходники? Есть бэкап, к которому у Кости нет доступа.
Посадить какой-нибудь особо хитрый баг? За два часа не успеть, да и не
идиоты же остальные программисты, найдут. Взгляд падает на дистрибутив.
Испортить его несложно, но это будет стоить корпорации всего двухсот
болванок и одного дня на перезапись и повторную рассылку. Хорошо, но
мало. И тут появляется Мысль.

Дело в том, что все выпущенные корпорацией программы начинаются с
анимированной заставки, на которой под бравурную музыку выезжает из угла
и разворачивается во весь экран логотип компании. Несколько лет назад к
юбилею компании ребята-графики прикололись и изготовили ролик, в котором
под ту же музыку и в том же ракурсе вместо логотипа выезжал мужской
половой член во всех его анатомических подробностях. Такой грубоватый
американский юмор. Те ребята давно уволились, их выходка забылась, но на
каком из заброшенных серверов искать сей шедевр, приблизительно ясно.
Костик понимает, что судьба предоставила ему уникальную возможность
положить на работу хер в самом что ни на есть буквальном смысле этого
слова.

На то, чтобы найти ролик, нарезать дистрибутив с новой заставкой,
положить его на место старого и замести следы, ушло меньше часа.
Выходные Костя провел у сестры не в переживаниях о потере работы, а в
злорадном предвкушении. Он вновь и вновь представлял себе, как у двухсот
клиентов одновременно всплывут на экранах двести фаллосов, какая буча
поднимется в корпорации и что останется от подлого Дэйва.

В понедельник ровно в девять утра Костик уверенной походкой вошел в
кабинет директора. Тетки из кадров там не оказалось, Дэйв был один. С
широкой улыбкой он протянул остолбеневшему Костику конверт с чеком:
- Держи. Начальство ни с того ни сего расщедрилось на премию ко Дню
Благодарения. Тебя в пятницу не было, так что получай сейчас. Что с
тобой, тебе плохо?
- Так значит, я не уволен? – бледнея, переспросил Костик.
- Ну разумеется, нет. Господи, Стэн, ты что, перестал понимать
английский? Повторяю: ты НЕ уволен. Да очнись же! Эй, кто-нибудь там!
Воды!!!

Ловля двухсот фаллосов, разлетевшихся мелкими пташечками по всей
территории США, оказалась чрезвычайно увлекательным делом. Разумеется,
тут же по всем двумстам адресам был отправлен экстренный мейл, что на
дистрибутиве обнаружен неизвестный науке вирус и диск следует, ни в коем
случае не открывая, со всеми предосторожностями уничтожить, а завтра
будет прислан новый. Но никакой уверенности, что клиенты регулярно
проверяют электронную почту, не было, и все двадцать сотрудников филиала
сели на телефоны. В итоге удалось отловить почти все. Три или четыре
фаллоса все-таки успели открыть, но по счастливой случайности за теми
компьютерами сидели не хлипкие офисные барышни и не канцелярские крысы,
всегда готовые утопить ближнего, а закаленные жизнью реднеки. Чудом
удалось избежать обмороков, огласки и жалоб вышестоящему начальству.

Костю не уволили, он продолжает работать в той же компании. Но я,
рассказчик этой истории, зная немного американские корпоративные
порядки, никому не советую повторять его подвиг.

Произошло это, допустим, в Париже. На самом деле ни фига не в Париже,
конечно, но в одном из тех городишек, где на несколько миллионов
местного населения приходится пару десятков тысяч русских. Получается
как бы большая деревня, размазанная ровным слоем по поверхности
миллионного города. От этого возникают разные интересные эффекты.

Живет в этом условном Париже некто Жора. Он молод, красив, разведен,
приехал в Париж недавно, пытался замутить мелкий бизнес с парижанами не
скажу какой национальности, был ими кинут и к началу нашего
повествования работает в ресторане официантом и находится в финансовой
заднице глубиной с хороший колодец.

Однажды в ресторанчик приходит посетитель в хорошем офисном пиджаке, но
в сильно расстроенных чувствах. Выпивает в одно рыло половину
ресторанных запасов спиртного, после чего, узнав, что официант говорит
по-русски, зовет его за свой столик с намерением излить душу. Других
клиентов нет, Жора с разрешения хозяина подсаживается и выслушивает
нижеследующее.

Посетителя зовут Саня. История его банальна, как насморк. Во всех этих
условных Парижах страшный дефицит русских невест: все сколько-нибудь
стоящие барышни норовят выйти за местных, а союзов русских мужчин с
аборигенками существенно меньше. Саня нашел на сайте знакомств молодую и
красивую Иру из какого-то Заднепередонска. Привез в Париж, одел, умыл,
женился. Деньги дает, в душу не лезет, на мозги не капает, хочешь -
учись, хочешь - ищи работу, не хочешь - рожай ребеночка. Казалось бы,
живи и радуйся. Но нет, Ира начинает вилять хвостом. Учиться ей тяжело,
работать противно, рожать рано, в доме убрать лениво, язык не дается,
Санины друзья - дебилы, и вообще зачем он ее привез в этот задрипанный
Париж. Встает к обеду, до вечера точит лясы на форумах, потом полночи
выясняет с Саней отношения. А ему вставать в шесть утра.

Во время очередной всенощной разборки Саня не выдерживает и отвешивает
Ире хорошего подзатыльника. Та немедленно вызывает полицию, на это ее
языкового запаса почему-то хватило. Полицаи выводят Саню под белы руки
из собственного дома и запрещают приближаться к нему на пушечный
выстрел. В обед Сане звонит какой-то хлыщ, представляется Ириным
адвокатом и излагает перспективы: при разводе Ира, как пострадавшая
сторона, получит половину дома, половину банковского счета и около трети
Саниной зарплаты пожизненно. Не хилый такой кусочек. Саня не беден, но
далеко-далеко не Абрамович, лишней пары миллиардов у него нет, все
нажитое заработано своим умом и своей нервной системой, и отдавать
половину за здорово живешь ему совсем не хочется.

Дальше Саня живет в гостинице, платит своему адвокату, платит за дом, в
котором не живет, и как благородный человек еще поддерживает Иру
материально. У него входит в привычку время от времени заходить в
ресторанчик и делиться в Жорой перипетиями судебного дела: поговорить
особенно не с кем, Париж – большая деревня, скажешь одному – узнают все,
а Жора вроде бы на отшибе и вообще к болтовне не склонен. Несмотря на
разницу в положении, наши герои все больше становятся друзьями.

Тем временем Жорина личная жизнь тоже не стоит на месте. На том же сайте
он знакомится с некой Риной. Они встречаются где-то в кафе, резко друг
другу нравятся и начинают встречаться уже по-взрослому. При этом Жора,
будучи человеком отчасти восточного происхождения, корчит из себя
преуспевающего бизнесмена, сорит деньгами, и вскоре финансовая задница
достигает глубины Большого Каньона. Рина же материальными благами
охотно пользуется, превозносит Жору как любовника, но ни с кем его не
знакомит, о себе рассказывает по минимуму, свидания назначает в
пригородных мотелях и вообще шифруется изо всех сил. Объясняет она это
следующим образом: Париж – правильно, большая деревня, увидит один –
расскажет всем, а ей светиться никак нельзя: она разводится с мужем, а
по законам их новой родины жена, уличенная в измене, считается
виновницей развода и ничего не получает из совместного имущества.

При следующей встрече с Саней Жора делится с ним полученной информацией
и предлагает проверить, не ходит ли Ира налево. Саня спрашивает своего
адвоката; тот грустно отвечает, что закон о прелюбодеянии существует, но
на его адвокатской памяти ни разу не применялся: ни одна неверная жена
не дура сношаться при двух свидетелях, а косвенные доказательства, даже
самые убедительные, суд к рассмотрению не принимает. Но за неимением
лучшего варианта можно попробовать.

Саня нанимает частного детектива. Через некоторое время тот сообщает,
что кое-что нарыл, но на доказательство в суде это никак не тянет, и
передает Сане пленку (на самом деле минидиск, но неважно). Саня
понимает, что смотреть это кино в одиночку у него духу не хватит, и
зовет для моральной поддержки Жору.

Расположившись у Сани в гостинице, друзья видят на экране
третьеразрядный мотель из тех, где двери номеров выходят прямо к
парковке. Подъезжает машина, Ира входит в один из номеров. Таймер
показывает, что прошло три часа, Ира выпархивает из номера и уезжает.
Следом из той же двери выходит... как там у Александр нашего Сергеича:
кого я вижу, ба, знакомые все лица. Саня смотрит на экран, потом на
сидящего рядом, потом опять на экран... и начинает закатывать рукава.
Заметим, что по габаритам Саня внушительней Жоры раза в четыре, и исход
поединка сомнений не вызывает.

Жора, который все понял с первого кадра и давно сидит ни жив ни мертв от
страха, начинает оправдываться:
- Ну откуда я знал. Ты же мне никогда ее фотографии не показывал. И
почему Ира, когда она Рина?
- Ирина она, - мрачно поясняет Саня. – И Ира, и Рина. Молись давай.
- Ну умом-то ты понимаешь, что я не виноват? Совпадение просто. Сколько
там русских в том Париже.
- Умом понимаю, но ты все равно молись. Мне терять нечего, выхода
никакого нет, а душу отвести надо.
И тут Жору осеняет.
- Да оставь ты свои рукава! – кричит он. – Есть выход. У меня деловое
предложение. Я сейчас кое-что скажу, и ты мне заплатишь... - Жора
прикидывает в уме размер Большого Каньона, умножает на два и называет
сумму.

Для полноты картины добавим, что дальше на пленке был еще один мотель, и
лицо человека, вышедшего из номера вслед за Ирой-Риной, тоже показалось
Сане смутно знакомым. Деревня – она деревня и есть, виделись где-то у
кого-то. Но это уже не понадобилось, и без того хватило.

Полуфинал истории. На следующем свидании в мотеле, пока Рина в ванной,
Жора тихонько отщелкивает замок. Потом устанавливает Рину в
коленно-локтевую позицию лицом к двери и начинает процесс. Ровно на
середине процесса дверь отворяется, и в номер вваливаются Саня с
видеокамерой, Санин адвокат и два полисмена. Полицейские поднимают руки
в стороны и изображают всемирно известную картину "Превед".

Финал. Суд. Судья, не скрывая интереса, стряхивает пыль с закона о
прелюбодеянии. Саня сохраняет в неприкосновенности имущество и зарплату,
адвокат получает гонорар, Жора получает возможность открыть собственный
ресторанчик. Ира получает шиш и вынуждена убраться из города: Париж
проигравших не любит. Неизвестно, вернулась ли она в Заднепередонск, но
хочется думать, что вернулась.

Суперфинал. Однажды в Жорин ресторанчик приходит Саня с незнакомым
парнем.
- Это Олег, - говорит Саня. – У него такая же проблема, как у меня. Ее
анкету на сайте мы уже нашли. Поможешь?
- Попробую, - отвечает Жора.

Я считаю себя (может быть, незаслуженно) интеллигентным человеком и
практически не матерюсь. Но эта история - именно о том, как я мат
употребил, и мат в ней будет.

Попал я в больницу на операцию. Неважно, с чем, важно, что под общим
наркозом. Открываю глаза и вижу, что с небес льется мягкий рассеянный
свет и в лучах этого света уходят ввысь две огромные прекрасные фигуры
во всем белом. Понимаю, что помер, попал в рай и вижу ангелов. Но мысль
эта почему-то совсем не пугает, а, наоборот, приносит блаженство.

Через какое-то время открываю глаза снова. Картина та же, но осознание
ее совсем другое. Я лежу на каталке в лифте, свет льется из плафона под
потолком, а надо мной стоят две медсестры в белых халатах. Почему-то
такое приземление ситуации оскорбляет, и от обиды я снова отрубаюсь.

В следующий раз очнулся уже в палате и уже окончательно. Лежу, привыкаю
к новой комплектации внутренностей. Входит доктор в сопровождении двух
хорошеньких медсестричек. Доктор показывает на меня: "Этот?", сестрички
кивают, и все трое начинают хохотать. К ним присоединяются больные. Я,
может, и сам бы с ними посмеялся, но, во-первых, больно от швов, а
во-вторых, непонятно. Прошу прояснить ситуацию. Одна сестричка сквозь
смех спрашивает:
- Ты что, действительно ничего не помнишь?
- Нет, а что?
- Про тебя вся больница рассказывает. Ты в лифте посмотрел на нас и с
такой улыбкой говоришь: "Ангелы...". Ну, мы с Машкой переглядываемся:
смешно, а вроде как и приятно. А ты отрубился, потом опять на нас
посмотрел и вдруг с такой смертельной обидой, как будто мы тебя обманули
чем-то: "Идите вы нахуй, никакие вы не ангелы!"

Я тут недавно рассказывал, как командированные в Индии вместо говяжьей
тушенки купили банки с молоком. Говорят, вранье. Ну, не исключено:
случилось не со мной, сам я в Индии никогда не был, мог принять выдумку
за чистую монету или что-то напутать при пересказе. Зато мне в ответ
рассказали еще одну историю, очень похожую, но с другим финалом.

Опять два наших деятеля за границей, только на этот раз где-то в Европе,
Бельгия или Голландия. Захотели выпить, пошли в супермаркет за закуской.
А закуска вся дорогая, а валюты мало, жаба давит по-страшному. Вдруг
видят очень дешевые относительно всего остального консервные банки,
опять же с коровой.

На сей раз деятели оказались чуть поумнее, заподозрили, что может быть
молоко. Потрясли банку - вроде не булькает. Попытались прочесть
этикетку. Оба были те еще полиглоты, но разобрали, что слово "cow" (или
его голландский аналог) в тексте есть, а слова "milk" нету. Чего еще? По
цене предположили, что внутри какие-нибудь хвосты или требуха, но
решили, что под водку сойдет.

В банках оказалась темно-зеленая масса явно растительного происхождения,
типа протухшего шпината. На вкус страшно горькая, кислая и соленая
одновременно, есть невозможно в принципе. Делать нечего, пришлось идти
за закуской еще раз, подтвердив, что скупой платит дважды. Но загадочные
банки не выкинули, при случае показали переводчику. Он долго смеялся.

Это тогда консервы для животных были в диковинку, а сейчас вы все умные,
у каждого дома либо "Вискас", либо "Чаппи". Ну-ка, что на них
нарисовано? Правильно, на "Вискасе" - кошечка, на "Чаппи" - собачка. То
есть общий принцип изображения такой: либо тот, кто в банке, либо тот,
кто эту банку кушает.

Голландия - страна сельскохозяйственная, в супермаркете продавалась
витаминная добавка для коров, одна банка на ведро силоса.

Сюжет классический: советские специалисты в заграничной командировке.
Отчаянно экономятся куцые суточные в зарубежной валюте. Питание - в
гостинице, исключительно хлебом и привезенными из дома консервами.
Причем приехали спецы из какого-то Поволжья, где копченой колбасы и
мясных консервов не видели с хрущевских времен, и все привезенные банки
- третьеразрядная рыба, завтрак туриста и килька в томате.

Через три недели такой жизни всем до обморока хочется мяса. Наконец не
выдерживают, отслюнявливают заветную валюту, параллельно прикидывая,
сколько родных и знакомых останется без подарка, и оправляют гонцов в
магазин за мясной консервой.

Герой Галича в аналогичной ситуации купил первую попавшуюся банку, в
которой оказалась все та же надоевшая салака. В данном случае дело еще
усложняется тем, что события происходят в провинциальной Индии и надписи
на этикетах сделаны не латиницей, а местной вязью. С другой стороны,
дело упрощается тем, что в связи с малограмотностью местного населения
на банках есть картинки.

Пройдясь по рядам, народ останавливает свой выбор на больших и
относительно дешевых банках с портретом аппетитной коровы. Решают, что
говяжья тушенка - это именно то, что нужно измученным желудкам.
Расплачиваются, поднимаются в номер, кипятят чай, нарезают хлеб и в
предвкушении берутся за консервные ножи...

Каким образом у всех одновременно вылетел из головы тот общеизвестный
факт, что индусы не едят говядины, осталось загадкой. В банках оказалось
концентрированное молоко.

История отчасти напоминает "Понедельник начинается в субботу" (любимая
книжка!), ночевку Привалова в избе на курногах. На случай, если кто-то
вдруг не читал, коротко изложу. Старуха почему-то постелила ему на полу,
хотя в комнате стоял вполне приличный на вид диван. А когда он нахально
перелег на диван и заснул, тут-то и началась вся эта фантасмагория с
русалками на ветвях и говорящими котами. Оказалось, что диван не
простой, а волшебный и транслирует обычную реальность в сказочную.

Мне, после нескольких лет жизни за границей, потребовалось посетить
Санкт-Петербург. Деньги на гостиницу, прямо скажем, были, но мама
некстати вспомнила, что вдова моего троюродного дяди живет совсем одна в
двухкомнатной квартире практически на Невском. Из того, что дядя
когда-то носил меня, двухлетнего, на руках, а тетушка обожала мужа, мама
сделала логически небезупречный вывод, что Эмма Марковна будет мне очень
рада.

Тетушка оказалась величественной, несмотря на очевидную бедность, дамой
лет семидесяти, наполовину глухой, но в остальном прекрасно
сохранившейся. Она долго потчевала меня на кухне чаем с сухариками и
рассказами о покойном муже.

Мой дядя, как выяснилось, был не просто так дядей, а светилом оборонной
науки, автором нескольких книг и лауреатом разнообразных премий. Он умер
около двадцати лет назад, внезапно и загадочно: во время домашней
вечеринки, посвященной присуждению очередной премии, прилег на диван, а
когда гости разошлись и тетушка решила его разбудить, тело уже остыло.
Причина смерти осталась невыясненной: дядя регулярно проходил
диспансеризацию, ежедневно делал зарядку с пудовой гирей и по всем
параметрам был здоров как бык.

Эмма Марковна так и не оправилась от его смерти, в чем я убедился
непосредственно после ужина. Тетушка торжественно провозгласила: "А
сейчас я покажу тебе Его комнату" - и огромным ключом отперла дверь в
одну из комнат своей квартиры. Большой, тридцатиметровый, наверное, зал
был превращен в музей-квартиру. Со всех стен на меня смотрели дядины
фотографии в разные периоды его жизни, между ними располагались
авторские свидетельства и медали ВДНХ. Письменный стол у балконной двери
был завален бумагами и выглядел так, словно человек только что из-за
него встал, вот только все газеты и журналы на нем датировались 85-м
годом. Еще один стол, обеденный, изображал роковую вечеринку: на нем
стояли чашки и блюдца, слава богу, пустые и чистые, и несколько початых
бутылок, среди которых я с легким уколом ностальгии узнал токайское вино
и "андроповку" с зеленой наклейкой. У одной стены стоял широкий кожаный
диван – последнее пристанище покойного дяди, у противоположной –
супружеская кровать с подушками в вышитых наволочках.

Тетушка провела меня по комнате, останавливаясь у каждого экспоната и
хорошо поставленным голосом экскурсовода рассказывая, за что Георгий
Львович получил очередную премию и с кем он изображен на очередном фото.
Окончив экскурсию, она с глубокой задумчивостью спросила:
- Куда же мне тебя положить?
Сама она обитала во второй комнате, девятиметровой, сплошь заставленной
и заваленной стариковской рухлядью.
- Может, на диван? – нерешительно предложил я.
- Что ты, - возмутилась тетушка, - как можно! Ведь это же Его диван!
Иногда Он сюда приходит. Я замечаю, что сдвинут стул или подушка. А
один раз оставил кровавое пятно.

Откровенно говоря, в этот момент мне следовало подхватить чемодан и
исчезнуть в направлении ближайшей гостиницы. Но сил после
двенадцатичасового перелета не осталось, и я обреченно наблюдал, как
Эмма Марковна приволокла откуда-то едва живую раскладушку, поставила ее
в комнате-музее у самой двери и застелила сомнительной свежести бельем.
Засыпая, я услышал щелчок замка: тетушка перед сном по привычке заперла
комнату снаружи. Стучать и кричать ввиду ее глухоты было бесполезно,
оставалось надеяться, что тетушка не совсем еще выжила из ума и не
забудет отпереть меня утром, а в крайнем случае можно позвонить ей с
сотового.

Как и следовало ожидать, раскладушка развалилась после того, как я в
третий раз повернулся на другой бок. Восстановлению она не подлежала,
спать на полу оказалось невозможно, и я решительно перетащил постель на
диван, искренне надеясь, что покойник простит мне вторжение на его
территорию. Тут в голове всплыла вышеописанная сцена из "Понедельника".
Посмеявшись над сходством моего положения с положением Привалова, я стал
засыпать. Но мысли уже двинулись в определенном направлении: покойники,
русалки, говорящие коты...

Мне снился покойный Георгий Львович. Сойдя сразу со всех своих
портретов, он ходил вокруг меня, шаркал ногами, чем-то скрипел и завывал
замогильным голосом:
- Отдай диван, ублюдок!
- Это не диван, - заученно отвечал я. – Или, в доступной для вас форме,
это есть не совсем диван.
- Вы это прекратите! - орал покойник и тянулся скрюченными пальцами к
моему горлу.
Я содрал закрутившуюся вокруг шеи простыню и наконец проснулся. В
комнате было темно. У противоположной стены, судя по всему, происходил
шабаш ведьм: что-то там выло, стонало, стучало и ухало на тысячу
голосов.

Должен сказать, что я сугубый материалист и в нечистую силу никогда не
верил. Если бы не двенадцать часов в самолете, комната покойника, диван
и русалки, я наверняка реагировал бы более адекватно. Но учитывая все
перечисленные факторы... Я набрал полную грудь воздуха и заорал изо всех
сил:
- Сгинь, нечистая!
И дальше почему-то по-английски:
- Стоять, так твою перетак! Оружие на пол, руки за голову!

Ответом мне был полный запредельного ужаса, переходящий местами в
ультразвук женский визг.

Через минуту, все еще вздрагивая и вытряхивая из ушей остатки визга, я
наконец сподобился включить свет. В кровати, натянув до подбородков
одеяло и глядя на меня квадратными от ужаса глазами, лежала парочка.
Девушка была совсем зеленого цвета, и ее участие в разговоре
ограничилось громкой икотой. А мужик, слегка заикаясь, спросил:
- Т-ты кто?
- П-племянник, - я тоже слегка заикался.
- Врешь, это я п-племянник.

Эмма Марковна оказалась не так одинока, как мы с мамой думали. У нее
нашелся еще один троюродный племянник, работяга с Путиловкого (кстати,
по имени Витька – еще один привет от братьев Стругацких). Тетушка
отношений с ним не поддерживала, но несколько лет назад попросила за
небольшую мзду сварить железную решетку для балкона. Сложив в один
пасьянс тетушкину глухоту, ее образ жизни и пустующую шикарную комнату в
центре Питера, Витька задумал и осуществил дерзкий план по превращению
дома-музея в дом свиданий. Для этого потребовалось только слегка
изменить конструкцию решетки, чтобы ее можно было открыть с наружной
стороны. Код подъезда он знал, а перелезть на балкон из окна лестничной
площадки было проще простого. С тех пор Витька регулярно приходовал в
дядиной комнате разнообразных дам, удачно скрывая свои похождения от
жены. Пока наконец не нарвался на меня.

С Витькой мы почти подружились. Икающую девицу с горем пополам отпоили
бывшим токайским (во что оно превратилось после двадцати лет выдержки,
сказать не могу, не решился попробовать). Неразрешимую проблему
представляло мокрое пятно, оставленное ею с перепуга на тетиной
простыне. Попытки ликвидировать пятно путем размахивания простыней перед
вентилятором ни к чему не привели. Пришлось заправить кровать как есть и
надеяться, что тетушка ничего не заметит.

Под утро я проводил гостей через балкон и перетащил свою постель обратно
на пол. Как только тетушка меня отперла, даже не попив чаю, удрал в
гостиницу, где наконец выспался. Телефонами мы с Витькой не обменялись,
так что ни о дальнейшей судьбе девицы, ни о том, как пережила испытание
Витькина потенция, ничего сообщить не могу. Когда моя мама позвонила
Эмме Марковне поздравить ее с днем рождения, та разговаривала с мамой
подчеркнуто сухо и в конце концов открыто заявила, что мамин сын, то
бишь я, - невоспитанный дикарь, в грош не ставящий чувства других людей,
не знающий элементарных приличий и вдобавок страдающий энурезом.