Поиск по автору:

Первый армянский международный мастер по шахматам Эдуард Мнацаканян, которого все уважительно называли Маэстро, очень любил пиво.
Как-то в жаркий летний день мы встретились в Доме шахмат.
— Маэстро, хотите выпить холодного пива? — спросил я.
Эдуард Андраникович удивлённо посмотрел на меня и сказал:
— Если это вопрос, то очень глупый вопрос, но если это предложение, то очень хорошее предложение.

Вопрос армянскому радио:
— Что делать, если диктатор приказал не болеть?
Ответ:
— Ждать, когда он прикажет долго жить.

Только хочешь побыть с удачей тет-а-тет, как неудача тут как тут.

Как-то давно мой прадед Аршак, которому тогда было 84 года, пришёл в поликлинику к оториноларингологу.
Входит в кабинет. За столом сидит молодой врач и что-то пишет.
— На что жалуетесь? — не поднимая глаз, спрашивает он.
— Да вот, — говорит прадед, устраиваясь на стуле, — что-то у меня со слухом не очень хорошо.
Врач удивлённо переводит взгляд на прадеда и усмехается:
— А сколько вам лет-то, дедушка?
Прадед, ни слова не говоря, поднимается со стула и идёт к двери.
— Вы куда? Подождите! — испуганно-недоумённо зовёт врач.
— Я ошибся, — не оборачиваясь, бросает прадед, — я думал, что пришёл в поликлинику, а оказалось, что — в военкомат.

Дела хромают на обе ноги? Накостыляют.

Все мы для власти — среднестатистические граждане со среднеарифметическими доходами.

Пока солнце не зайдёт, фонарю ничего не светит.

Старость — это когда злаки интересуют больше, чем злачные места.

Путешественник состоит из впечатлений, турист — из чемоданов.

Самый дружный коллектив создаётся в общественной бане: все в единой униформе, заняты одним делом и никто в души без мыла не лезет.

Друг рассказывает.
Садится он в такси, едет. Разговорились с водителем. В какой-то момент друг спрашивает:
— Слушай, у тебя очень знакомое лицо. Ты, случайно, не в Черёмушках живёшь?
— Нет, — говорит таксист, — ты, наверное, путаешь меня с моим братом. Он на меня ЕЩЁ БОЛЬШЕ похож.

Глянцевые журналы так и хочется покрыть матом.

До женских сердец добираются при помощи одиночных билетов, а не безлимитных проездных.

Сахарный диабет — это штраф за нарушение обмена веществ.

Эдисон никогда бы не стал великим изобретателем, если бы ему всё было до лампочки.

Короткими должны быть три вещи: языки, юбки и афоризмы.

У плагиатора две музы: одну зовут Copy, другую — Paste.

Главное для мужчины не фамилия, а имя, ставшее отчеством.

Лучшие книги те, которые нам не возвратили.

С болтливым человеком и поговорить не о чём.

Вершины немноголюдны.

Орлы не петушатся.

Когда историк, синоптик и диетолог встречаются, первый говорит о том, что было, второй — о том, что будет, а третий — о том, что есть.

Во французском посольстве в Ереване меня будут помнить долго.
Несколько лет назад мне нужно было получить визу в Норвегию, но так как норвежского посольства в Армении нет, добро на въезд в шенгенскую зону должны были дать французские дипломаты.
И вот я собрал нужные документы и пошёл в посольство. А надо сказать, что собирал я их очень тщательно, так как о поездке в Норвегию мечтал давно и не хотел, чтобы из-за какой-то пустячной справки мне отказали. Пришёл за полчаса до назначенного времени, сел на скамейку, ещё раз тщательно проверил все документы и, наконец, удовлетворённый вошёл в двери посольства.
Там всё как положено: камеры наблюдения, металлоискатели, полицейские. У меня отобрали мобильник, дали карточку и отправили к окошку, где должны были принимать документы. А перед окошком — стеклянная дверь. Тяну её на себя, вхожу. Сдаю офицеру паспорт и собранные бумажки. Он их изучает, удовлетворённо кивает и говорит, чтобы я пришёл через неделю.
Не помня себя от радости, благодарю офицера и собираюсь уйти. Тяну дверь на себя, чтобы выйти — не открывается. Ещё раз тяну — не открывается. Вижу, рядом с дверью кнопка. Нажимаю её, толкаю дверь — открывается. Уф, свобода! Но не успеваю сделать и двадцати шагов, как подбегает полицейский-француз, смотрит на меня ошалевшими глазами и что-то орёт. А в руке поводок. А на другом конце поводка мечется большая овчарка. О, боже! Несмотря на охвативший меня ужас, успеваю поймать себя на мысли, что покрасневшее лицо полицейского чем-то напоминает мне большую клизму. Всем своим видом показываю, что французского не понимаю и вообще не знаю, что от меня хотят. К орущей «клизме» подбегает девушка — армянка — и спрашивает, зачем я нажал на кнопку. Говорю ей как есть, что дверь, мол, хотел открыть. Она переводит мои слова жандарму. Тот багровеет ещё больше и отпускает новую порцию страшных криков. Вопросительно перевожу взгляд на переводчицу. Она опускает глаза и деликатно молчит. Затем смущённо начинает объяснять мне, что той кнопкой двери не открывают. Что это не домофон какой-нибудь, а пожарная сигнализация. И что я сорвал очень важное заседание.
К тому времени всё посольство высыпало на улицу. Важные шишки в дорогих костюмах зло посматривали на меня и что-то говорили на французском. Я понимал, что они не ботинки мои начищенные хвалят. Подошла старенькая уборщица и стала меня успокаивать и говорить, что такое могло случиться с любым. Не бери, мол, в голову. Хотелось её расцеловать.
С убитым настроением я вышел из посольства. Наверное, Марий на развалинах Карфагена чувствовал себя веселее. К стыду примешивалось понимание того, что визы мне теперь не видать.
Дома рассказываю о происшедшем жене. Она меня успокаивает, что, мол, это французы виноваты, ведь могли бы, как это обычно делается, закрыть эту дурацкую кнопку стеклом, чтобы никто случайно не нажал.
От этих слов мне стало ещё больше стыдно, но я решил нести свой крест до конца:
— Так кнопка и была под стеклом, а я его открыл.
Посмеялись, конечно, от души.
А через неделю я получил визу. Очевидно, что если в документах и были неполадки, то демократичные французы не хотели, чтобы отказ в визе я связывал с пожарной сигнализацией.

На скользком пути не избежать грехопадений.

Энцефаломиелополирадикулоневрит — болезнь, о которой трудно говорить вслух.

Холёное выхолощено.

Когда не могут излучать свет, бросают тень.

Делить шкуру неубитого медведя глупо, но гуманно.

«С гравитацией не поспоришь», — оправдывался импотент.

Как в самый затенённый уголок сада хотя бы ненадолго проникает луч солнца, так в самой злобной душе иногда мелькает проблеск человечности.

Неверие в Деда Мороза — это детский атеизм.

У ласковой женщины нет недостатков.

Когда чаша терпения народа переполняется, её содержимое разливается в бутылки с зажигательной смесью.

По-настоящему всесезонная обувь — это белые тапочки.

Ничто так не способствует разглашению секрета, как просьба никому о нём не говорить.

Афорист садится — и творит; аферист творит — и садится.

Порядочный парикмахер должен продолжать здороваться с облысевшим клиентом.

Такой редкий козёл, а в Красной книге не числится.

Оптический прицел — прибор, который ставит на человеке крест.

Скороспелое недолговечно.

Не каждая виноградина становится изюминкой.

Петух, случайно взлетевший на крышу курятника, мнит себя орлом.

Если мужчине понравился изгиб тела женщины, то извилины её мозга его не волнуют.

Раз есть в стихосложении понятие «стопа», неплохо бы ввести и «плоскостопие поэта».

Зверь — это зверь; скот — это скот; и только человек может быть и тем и другим.

Пощёчина — это средний палец, умноженный на пять.

Иногда лучше вдохнуть нашатырный спирт критики, чем выпить димедрол похвалы.

Ах, если б испытывать нужду было так же приятно, как справлять!

Женщина как конфета — привлекает обёрткой, но очаровывает начинкой.