Остальные новые истории

Картинка с натуры. Небольшой американский городок.
Бабуля лет семидесяти подъезжает на джипе. Джип обклеян стикерами.
Один из них гласит: "Робин Гуд был прав!"

Сначала преамбула: В Киеве мобильный оператор опять что-то намудрил со
своей аппаратурой и, начиная с 10:00 до 18:00, по моим наблюдениям, были
существенные проблемы со связью. Телефон тупо высвечивал на дисплее "Нет
зоны покрытия сети", в динамике автоматически вещалось: "Сеть
перегружена, попробуйте еще раз", а то и просто молчание, прерываемое
хрюканьем. Парни из службы поддержки, отвечая на претензии, тупили
вопрошая: "Какая у вас модель телефона и является ли он
сертифицированным на территории Украины", а таже "Сообщите нам место
вашего расположения и мы все проверим"...
Теперь, собственно говоря, сама история.
Суббота, 24.03.2007. 19:52. Сижу на балконе, лажу в инете, курю, пью
чай. Приходит СМС. Открыаю и хренею от текста. Далее первоистчник:
"Шановний абоненте. UMC просить вибачення за технічні неполадки мережі
23.03.2007 та оголошує день 23.03.2007 безкоштовним для Вас. З повагою.
UMC." (Перевод на русский: Уважаемый абонент!
UMC просит прощения за технические неисправности сети 23.03.2007 и
объявляет день 23.03.2007 бесплатным для Вас. С уважением. UMC)
Мать его... 23 марта, когда не было связи, мне она нужна была больше
всего. И получается, что ЭТО РЕЗИНОВОЕ ИЗДЕЛИЕ № 2 компания UMC говорит
мне, типа, уважаемый, мы кинули вас на звонки, но не волнуйтесь, за то,
что мы вас кинули, вы не заплатите ни копейки... Теперь поцелуйте нас в
ж..у, мы ж для вас работаем.
Слезы мешают говорить.

Я знаю, боян, неактуально и неинтересно, проблема высосана из пальца, и
т. д. и т. п. Но кто еще сохранил орган для мышления, задумается. За
последние 2 недели по ТВ.
- В промежуток времени 20.00 - 20.20 - прозвучало "блядь"
- 21.00 - 21.30 - "говно"
- а сейчас 23.21, и прозвучал "хуй".
А как насчет традиционной замены писком?... Пройденный этап...
Блядь - в сериале "Кадетство". Который смотрят дети.
Говно - в "Бла-бла-шоу".
Хуй - "Сегодня ты умрешь".

“Лопни грудь Ионы и вылейся из нее тоска,
так она бы, кажется, весь свет залила... ”
А. Чехов

Снег валил тяжелыми мокрыми хлопьями. В неживом, обморочно-желтом свете
фонарей стремительно летящие хлопья сливались в сплошные линии.
Казалось, множество тонких тросов было натянуто между низким, грязным
небом и крохотным пятачком двора, посреди которого и стоял сейчас
Петрович.

Облезлая кроличья шапка его съехала на затылок, обнажила плешивую
голову. Снег падал на лоб и лицо, застревал в колючей недельной щетине
на щеках и остреньком подбородке. Ветхое короткое пальто было застегнуто
лишь на нижнюю, уцелевшую пуговицу. Плечи и спина намокли, отяжелели от
снега. Из-под скрученного в веревку шарфа выглядывал воротник пиджака.
В правой руке Петрович держал ополовиненную чекушку. Глаза его, слезясь
и беспрерывно моргая, шарили поверх крыш темно-серых хрущевок,
окружавших двор с четырех сторон.
Больше во дворе не было ни души.

- Вишь, ты... какое дело-то, - бормотал Петрович, размазывая по лицу
снежные ошметки. - Вот как оно все вышло... Нету, стало быть, у меня
больше Витеньки...

Петрович запрокинул голову и отхлебнул, дергая кадыком, прямо из
горлышка. Шумно выдохнул, спрятал чекушку в карман пальто. Засопев,
понюхал левый кулак. Развел руками, обращаясь к тепло и уютно светящимся
окнам домов:
- Так вот вышло...

Петрович снова перевел взгляд на желтоватое небо. Прищурился, словно
пытаясь разобрать что-то сквозь зыбкую пелену снегопада. Телевизионные
антены на крыше его дома чернели угрюмыми крестами.
- Что ж ты так... Теперь что я... зачем же, а? - опустив голову,
Петрович махнул рукой и пошатываясь, побрел в сторону проспекта.

На остановке под нешироким козырьком укрывалась от снега темная людская
масса. Потолкавшись рядом и попробовав подступиться, Петрович, чувствуя
на себе косые взгляды, вздохнул и отошел в сторону.

Колеса машин шумно месили грязную серую кашу, выплескивая часть ее на
тротуар. У самого края его, не обращая на брызги внимания, стоял,
покуривая, здоровенный парень в теплой куртке, с накинутым до самых глаз
капюшоном.
Петрович несмело приблизился. Улыбнулся, заглянул в глаза.
Амбал затянулся, и выпустив дым ему прямо в лицо, вопросительно
шевельнул подбородком.
- Сын у меня умер!.. - с готовностью сообщил ему Петрович. Со второй
попытки попав рукой в карман, извлек недопитую чекушку. - Помянешь? Один
я теперь остался... Помянуть-то некому... А?
Стянув с головы зачем-то шапку и прижав ее к груди, Петрович, ободряюще
кивая, протянул амбалу водку. Тот, усмехнувшись, щелчком отбросил
окурок. Сунул руки в карманы куртки и повернулся к нему спиной.

Петрович постоял с минуту, морща лоб и пожевывая губами. Нахлобучил
шапку, и зайдя сбоку, подергал рукав куртки амбала.
- Как ты, такой же был. Силу развивал. Спортсмен...
Амбал резко развернулся.
- Хули надо? Делать нечего? Вали, пока не ебнул!..

Высвободил из кармана руку, и словно нехотя, ткнул растопыренной
пятерней Петровича в лицо. Петрович пошатнулся, замахал руками, чуть не
выронив четвертинку. Шапка слетела, упала в темную жижу под ногами. С
трудом нагнувшись, Петрович ухватил ее вытертый край кончиками пальцев.
Поднял. Отряхнул о брючину.
Фары подошедшего автобуса выхватили отлетевший от колена веер мелких
брызг.
Толпа, гомоня и спешно докуривая, ринулась из-под козырька, едва не
сбила с ног, подхватила Петровича, толкая и незлобно матеря, впихнула в
автобус.

В салоне было сыро и надышано теплом. Ехали медленно. Свободных мест не
оказалось. Петрович, по-прежнему цепко сжимая горлышко четвертинки,
пристроился на ерзающем под ногами пятачке посередине автобуса, у
“гармошки”.
При торможении резина повизгивала и поскрипывала, порой издавая
протяжные, печальные звуки.
“Как киты по телевизору, ”- неожиданно подумал Петрович и улыбнулся.
В прореху верхней части “гармошки” залетали, мгновенно тая, снежные
ошметки.

Дергаясь и покачиваясь, автобус тащился по проспекту в сторону метро.
- Оплачиваем за проезд. Проездные предъявляем. Передняя площадка! У всех
билеты? Платим проезд!
По салону, пробираясь сквозь мокрые куртки и дубленки, энергично
двигалась кондукторша.
Петрович спохватился, переложил чекушку из одной руки в другую, полез во
внутренний карман. Весь сгорбившись, порылся в нем и вытащил
замусоленную книжицу. Из “пенсионки”, светло мелькнув, выпал небольшой
прямоугольник и исчез в мокрой темноте под ногами.
- Дед, упало, кажись, чего...
- А? - повертел головой Петрович.
Один из стоявших рядом компанией мужиков, плотный усач в вязанной
шапочке, указал взглядом на пол:
- Упало, говорю, у тебя что-то.
Его товарищ, длинный и худой, растянул тонкие губы:
- Да у него давным давно все уже упало. И отпало!
Компания заржала. Мужики отвернулись.
Петрович непонимающе посмотрел по сторонам. Глянул на книжицу.
- Ах, ты, Господи!.. Щас, щас... - Петрович торопливо присел, шаря
свободной рукой по мокрому железу. Перед глазами топтались во множестве
грязные ботинки. Тусклый свет автобусных ламп почти не доставал до пола.

- Щас, щас... Папа тебя найдет, - выронив чекушку, Петрович опустился на
колени, и принялся ощупывать пол обеими руками. Стоявшие рядом принялись
ворчать и пихать его коленями. Несколько раз Петровичу наступили на
пальцы. Кто-то ткнул ему сумкой в лицо.
Петрович не чувствовал ничего. Лишь когда заметил под чьим-то большим, в
соляных разводах башмаком уголок фотокарточки, тогда лишь ощутил
саднящую боль в протянутых к ней озябших пальцах.

- Мужчина, у вас что за проезд? - раздался над ним резкий голос с южным
акцентом.
Бережно прижимая к груди раскисший прямоугольничек, Петрович распрямился
и встретился глазами с кондукторшей. Та, быстро его оглядев, потеряла к
нему интерес и стала протискиваться дальше.
- Пенсионный у меня, - растерянно ощупывая карманы, сообщил Петрович.
- Вижу, - на секунду обернулась кондукторша.
Улучив момент, Петрович протянул ей фотографию. - Сын у меня в армии
погиб. Витенька...
Кондукторша скосила глаза.
С фото смотрел на нее, улыбаясь кончиками губ, капитан в парадном кителе
с орденами.
Тряхнув перманентом, сочувственно кивнула:
- Жаль парня. Молодой. Но ты извини, деда. Если каждый будет... Своих
проблем по горло. Ходишь тут с вами, ходишь... Платить никто не хочет.
Так, вошедшие, оплачиваем за проезд!
Ввинчиваясь в плотную стену пассажирских тел, двинулась дальше.
Вложив фотографию в пенсионную книжку, Петрович снова, вытянув вперед
шею и ссутулившись, полез в пальто. Спрятал свои бумаги и принялся
охлопывать карманы в поисках “маленькой”. Опять нагнулся. Его слегка
тряхнули за воротник.
- Дед, стой спокойно! Заманал уже! И крутится, и крутится, и шарится все
чего-то, блядь, без остановки...

Буксуя и рыча мотором, автобус дотащился до метро, облегченно фыркнул и
вывалил из себя прелую людскую массу. Так и не отыскав в карманах
заветной бутылочки, Петрович выпал вслед за толпой из автобуса, прошагал
пару метров, глядя себе под ноги, и вдруг замер. Уставился, подслеповато
щурясь, на яркие огни павильонов, полукольцом зажавших приметрошную
площадь.
Там кипела жизнь. Ухала быстрая, какая-то вся дребезжащая музыка.
Крутились, как на колесе обозрения, румяные куры-гриль. В стеклянных
ящиках, окруженные огоньками свеч, прятали от непогоды свои нежные, уже
чуть тронутые увяданием лепестки голландские розы. Под ежеминутно
обметаемым целофаном мокли газеты с журналами. Три магазина торговали на
вынос. Один павильон отпускал, знал Петрович, в розлив. Он извлек,
откинув полу пальто, из заднего кармана брюк несколько смятых
стольников. Попытался пересчитать, прикрывая от снега, потом мотнул
головой и решительно направился к павильонам.

В стоячем гадюшнике с романтическим названием “Амадея”, как всегда, было
людно и до невозможности накурено. По “Русскому радио” надрывалась
какая-то певица, сотрясая развешанные по углам колонки. Глаза Петровича,
и без того красные и слезящиеся, совсем не могли ничего разобрать первые
несколько минут. Оглушенный гулом и запахами, Петрович оторопело стоял у
входной двери и мигал.
Иногда его задевали плечом или просто отталкивали в сторону. Петрович
лишь извинялся, кивал головой и бормотал что-то под нос, пожевывая, по
привычке, губами. Наконец, подошел к заляпанной стойке с освещенной
витриной. Отстоял небольшую очередь и оказался перед буфетчицей -
толстой раздраженной теткой в очках и кокошнике.
- Слушаю, - опершись мощными руками о стойку и глядя в сторону,
процедила она.

Петрович заискивающе улыбнулся:
- Доченька... Мне бы это... Сын у меня...
Буфетчица, блестнув очками, взглянула на Петровича.
- Что заказываете?
Петрович стянул с головы шапку. Сунул ее подмышку. Полез во внутренний
карман.
- Тридцать два исполнилось в марте бы... Сыночке моему... Витюшке... Да
вот, глянь-ка, доча, какой Витенька был у меня...
Нащупал пенсионное, выудил его из кармана, достал все еще влажную
фотографию и протянул ее буфетчице.
Та отвела его руку в сторону:
- Мужчина, вы не один у меня. Очередь не задерживайте. Что брать
будете?..
- Дед, ну че ты непонятливый такой? Не держи людей. Труба горит и водка
стынет! Бери и отваливай! - сипло пролаяли ему над самым ухом.

От испуга Петрович засуетился, выронил шапку, нагнулся, поднял ее, уже
совершенно грязную. Торопливо спрятал фотографию и положил на треснутое
блюдечко перед собой сто рублей:
- Мне помянуть бы... Витюшку-то... Беленькой, подешевле что, грамм
сто... Давай, доча, сто пятьдесят сразу... И бутербродик какой, если
есть...
- С семгой, с ветчиной, с сельдью и сыром, - с ненавистью уже произнесла
буфетчица.
- С селедочкой, хорошо, давайте, - согласно закивал Петрович. Получив
белый пластиковый стаканчик с отдающей ацетоном “Завалинкой” и
завернутый в тонкую пленку бутерброд, Петрович отошел от стойки и
оглядел зал.
За половиной из дюжины столиков кафешки переминались, горланя и
размахивая руками, хозяева местного рынка - одетые во все черное,
черноволосые, черноглазые и черноусые хачики. К этим Петровичу идти не
хотелось, и он подошел, бочком как-то, к столику у ближней стены. За
ним, разделенные между собой бутылкой “Гжелки”, стояли двое приличного,
как показалось Петровичу, вида парней.
- Не помешаю, ребят? - Петрович вопросительно кивнул на их столик и
сделал своим стаканом чокающий жест. - Сына помянуть моего не откажете?
Умер он у меня.
Парни переглянулись. Один пожал плечами. Другой замахал ладонью, словно
отгоняя стаю мелких назойливых мушек.
- Иди, иди, отец, других себе найди. У нас дело, ты не обижайся...
Разговор важный.
Петрович понимающе закивал. Отошел, опять же, бочком. Побродил по залу.
Отыскал у окна пустой столик, высокий, чуть ли ему не по подбородок.
Поставил стаканчик, развернул, пачкая маслом пальцы, закуску. Глянул в
снежную темень за окном, но увидел лишь свое отражение.

“Я ли это? ” - вдруг подумал Петрович. Шагнул поближе к окну. Холодея,
вгляделся в свое совершенно незнакомое лицо. Вспомнился почему-то
жалобный стон автобусной “гармошки”, и Петровичу вдруг нестерпимо, до
ломоты в груди, захотелось набрать полные легкие горького воздуха
забегаловки и, заполнив все собою, издать громкий, глубокий и печальный
крик умирающего кита.

Петрович прижался морщинистым лбом к стеклу. Отражение надвинулось на
него и исчезло. Теперь он мог разглядеть заснеженный проспект с
осторожно ползущими автомобилями и темными фигурками пешеходов. Видимо,
похолодало, снег уже не таял так быстро, но соляные лужи на тротуаре
были по прежнему огромны и глубоки. Широко расставляя ноги и поднимаясь
на цыпочки, прохожие пробирались к метро.
Заиграла музыка. Не из радио, из памяти своей, давно уже никудышной,
услышал вдруг Петрович что-то до боли знакомое. Отяжелело, заворочалось
беспокойно сердце, вспоминая незатейливый детский мотив... Утренник в
садике... Баянист... Витенька в белой рубашке... Петрович, молодой, в
костюме и галстуке... Рядом Надя... “Пусь бегут ниукузе, писиходы па
узям... ” - пропел в его ушах тонким голоском Витя и пропал в гомоне
зала.

Петрович отошел от окна. Отпил половину стакана и принялся жевать
подсохшую селедку. Глаза заволокло пеленой и пощипывало. В тепле
Петрович быстро захмелел. Отпил еще половинку от половины. Визгливая
речь хачиков перемешалась со стонами очередной певицы, слилась в один
негромкий уже и монотонный звук.
- Не занято, батя? - услышал Петрович совсем рядом веселый голос и,
вздрогнув, очнулся.
У столика его стоял круглолицый курносый мужик лет пятидесяти, в мокрой
блестящей кожанке и шерстяной кепке. Перед собой на подносе мужик держал
два стакана пива и тарелку креветок.
Петрович несколько раз моргнул. Не дожидаясь ответа, мужик расположился
за столиком, с наслаждением отпил из стакана, выудил пальцами из тарелки
креветку покрупней, и, выдирая ей ножки, заговорил, будто продолжая
прерванный разговор:
- Въехал он мне в правую бочину, обе двери вмял. Стойки поехали. Я ему,
понял, батя, говорю: ”Ты, говорю, козел, ездить научись зимой, а потом
за руль садись! ” Теперь по суду с него ждать придется. “Страховка,
страховка!.. ”- передразнил кого-то мужик и подмигнул Петровичу: - А ты
чего невеселый такой, а, батянь?

Петрович смущенно кашлянул.
- Сын у меня погиб. В армии.
Мужик сделал еще несколько глотков. Кивнул:
- Это плохо. Сочувствую, батя. Крепись, - пальцы мужика проворно
расправлялись с темноглазыми ракообразными.
- И главное, волокиты теперь - это что-то!.. Нет, чтобы все сразу, по
совести решить. Виноват - признай, что нарушил, и заплати. Сервис
денег-то сразу требует. А теперь вон я, на метро второй день рассекаю.
- Жениться даже не успел. Все говорил, вернусь из Чечни этой проклятой,
денег привезу, заживем... А оно вишь как получилось...- посмотрел на
собеседника Петрович.
Мужик вздохнул и допил первый стакан.
- Народу, конечно, мы в этой Чечне положили... - сказал он, отрыгивая в
кулак. - О, щас прикол будет! - поднял вверх палец и замер лицом, весь
превратившись во внимание.
- Есть еще порох в пороховницах и ягоды в ягодицах! - прокричал
нахальный голос из угловой колонки. - Рекламная служба “Русского радио”.
Телефон...

Мужик явно разочаровался:
- Да это я уже сто раз слышал! Новое есть у них что-нибудь, или как?
Сердито отпил из второго стакана. Вновь принялся за креветок.
- Так он у тебя воевал, значит? - двигая блестящими губами,
поинтересовался мужик.
- Кто? - не понял Петрович.
Мужик удивился:
- Как кто? Ну, сын твой? Воевал там?
Петрович радостно закивал. Придвинулся к мужику, доверительно взял его
за рукав, заговорил, торопясь и сбиваясь:
- Офицер он у меня. Капитаном погиб, вот... Майора-то не давали все...
Тридцать два почти исполнилось... Парень-то какой видный был!.. У меня и
карточка его есть, покажу тебе... А только карточка от него мне и
осталась. Ничего больше нет. Ведь и жены у меня нету, и сына отняли
теперь... А я остался... Как же это... Теперь куда мне одному-то?..

Мужик насупился. Задумался на секунду. Высвободился из пальцев
Петровича. Отставил недопитый стакан. Полез в карман и положил на стол
пару стольников.
- Вот, батя, чем богат... Помяни там, сына, значит, своего... Держись,
не кисни... А то пропадешь... В наше время, знаешь, как... - мужик
засобирался, застегнул куртку, и уже отходя от столика, обернулся и
некстати добавил: - Удачи тебе, батя! - А помянуть как же?!. -
встрепенулся было Петрович, но мужик лишь махнул рукой и направился к
выходу.

***
Петрович в тот вечер пропил и свои, и подаренные деньги тоже. Осмелев,
подходил к столикам, угощал, проливая на пол и стол, водкой, пытался
что-то рассказать или спеть, дважды терял и находил фотокарточку сына.
Несколько раз выходил на воздух, жадно подставлял лицо под все идущий
снег, теперь уже мелкий, твердый, остро-колючий, тщетно ловил его губами
и ладонями.
Мимо, как во сне, беззвучно проходили люди, и тогда Петрович подпевал
песню про пешеходов, и кто-то хлопал его по плечу, смеялся и поздравлял
с днем рождения.
Вновь возвращался в уже битком набитый зал, хватал кого-то за одежду,
падал на грязный пол и снова поднимался, хлопал глазами в ответ на
ругань и тычки...
В конце концов его выволокли под руки из “Амадеи”, протащили к воняющим
даже зимой задворкам рынка, и от души отметелив ногами, бросили за гору
поломанных деревянных ящиков.
Ушли, возбужденно посмеиваясь.

Снег перешел в порывистую, швыряющую целые заряды колких снежинок
метель. Петровичу было тепло и не больно. Снег приятно грел его щеку, и
где-то издалека, убаюкивающе, снова зазвучала песенка сына.
"Пьилитит вдуг вайшебник в гаубом вейтайоте..."

Витя, он знал это, где-то совсем рядом.

http://udaff.com/netlenka/proza/67214.html

2005 год. Лето. Маленький курортный городок на восточном побережье США.

Стою во дворике мотеля – наслаждаюсь прохладой, поскольку вечер. Помимо
прочего пейзажа фиксирую разносчика пиццы, который задумчиво изучает
номера на дверях комнат. Увидев меня, парень сияет лицом и задает мне
вполне ожидаемый вопрос: "Не подскажете, случайно, где комната номер 8?"
Есессно на английском, но с отчетливым акцентом, и чуствуется
славянский выговор (да мало ли, думаю, может из Украины, а может и из
Польши или еще откуда). Закуриваю. Оглядываюсь. И понимаю всю полноту
затруднения парня: действительно room №7 и room №9 есть, а 8-го между
ними нет! О чем тому и сообщаю. Уже почти докурил, а у парня никакого
прогресса – лицо отражает уже крайнюю степень перегрузки центрального
процессора... И взгляд уже такой обреченный: на коробку в руках – на
комнаты – на меня – на коробку – на комнаты – на меня...
И тут он выдает фразу – еле слышно, но ЭТИ слова я не услышать не мог:
"Вот бляТь!.. "
У меня моментальная реакция: "Ты че, русский? "...

PS Оказалось, он студент, как и я, приехал по обмену. Поболтали, поржали
над косяком в архитектуре мотеля... Да разошлись.

PPS А через полчаса уже из своего номера я слышал его крики: "СССуки! Да
заберите вы свою пиццу!!!!! " :-)

Klolik

... изобразил двумя пальцами ноги идущего человека...
- прочитал у одного популярного автора.
ну как можно писать так? Произведение не юморное.
а вообще-то прикольно получилось

Посмотрел сегодня старый советский фильм "Путевка в жизнь", и
призадумался, а возможны ли, вообще, добровольные рабочие коммуны, где
беспризорники трудом могли бы перевоспитаться? Только непременное
условие, эти коммуны должны быть добровольные!
Могли ли беспризорники добровольно пойти за Макаренко? Могли бы, но
только при единственном условии, что он их безоговорочный лидер.
Теперь давайте разберемся, кто такой лидер. Лидер это самый сильный и
самый умный представитель группы, способный привести группу к желаемой
цели наиболее коротким путем, при минимуме затрат. Какова цель у
беспризорников? Как ни банально звучит, это деньги, женщины, алкоголь,
наркотики, жратва. Самый короткий путь ко всему перечисленному -
воровство. Этот путь им был известен и без Макаренко. Не всякий человек
способен пойти на воровство, так как страх перед наказанием сдерживает
большинство из нас. Беспризорники в себе этот страх перешагнули, поэтому
сдерживающий барьер для них пройден.
Что предлагал им Макаренко? Тяжелый труд за копеечные деньги. Мог ли он
привести группу, на лидерство в которой претендовал, к их цели этим
путем? Никак не мог. Наоборот, если воровство короткий и прямой путь, то
работа длинный и тернистый путь в обход. Для беспризорников, лишенных
страха перед наказанием за воровство, такой путь - огромный шаг назад.
То, что предлагал Макаренко не вело группу к цели, а наоборот удаляло от
нее. Мог ли Макаренко при этом стать лидером группы? Никогда!
По требованию лидера группа способна пойти на многие жертвы, но жертвы
должны быть логично обоснованными и вести к цели. Как пример, некоторые
лидеры преступных группировок запрещают своей братве употреблять
алкоголь и наркотики. Те, кто против, из группы изгоняются. Да, это
требование лидера очень жесткое, но оно логически обосновано тем, что
алкоголь и наркотики способны помешать успешному осуществлению
преступной деятельности. И хоть это требование жесткое, но ведет к цели.
То, что предлагал Макаренко, повторюсь, не вело к цели, а уводило от
нее.
Помните фрагмент фильма, когда он дал пацану денег и послал его в
магазин за продуктами. А потом сидя в вагоне долго мучился, вернется
пацан или нет. Лидер группы легко бы просчитал ситуацию и не мужался бы
ни секунды. Если деньги полученные пацаном, в сознании пацана больше,
чем выгода от будущих отношений, пацан не вернется. Если выгода от
будущих отношений больше полученных денег, пацан вернется как миленький.
Так что можно было в раздумьях не мучиться.
Подобные добровольные коммуны даже теоретически не возможны, а фильм
"Путевка в жизнь" ни что иное, как полит. агитка.
Однако, в создании "не добровольных" коммун преуспел лично Иосиф
Виссарионович Сталин, правда назывались они немного по другому,
исправительно-трудовые лагеря для не совершеннолетних...

Ivanopulo

расскажу конечно, а то она так и будет меня томить.....
?0 -годы, я получаю заочное высшее образование, живем в общаге, комната
человек на 30.... , выживаем группами по пять сеиь человек, курсовые,
экзамены, еда........ среди этой разномастной братии находится человек,
получающий второе высшее.... мы тогда и представить себе не могли, что
можно иметь два высших образования...... , только лет через пять семь
почти все из нас сделали это.
Как говорят, картина "опять двойка".... , лежим на койках, кто учит,
дневальные суп варят....... и.... вдруг...... заваливает этот кадр.....

надо отметить, что утром он ушел куда то сдавать зачет..... был галстук
бабочка, наглаженые штаны... и вооще все прилично.....
И Вот вваливается хрен в трико, весь грязный как из последней
лужи...... громко, громко бормочет: "лелик, лелик, ты не волнуйся, они
меня в колясочке привезли, они меня попоночкой закрыли".......
Конечно мы с отвалеными челюстями уложили его спать... и только наутро
врубились какой кадр из кино он нам продемонстрировал.....
Он был пожалуй на голову нас выше, за это ему прощалось многое....
А вообще, это было лучшее время, хоть и не самое сытое и мягкое.....