Лучшие стишки прошлых лет в этот день
Стишки - основной выпуск

ДОБРОМ НЕ КОНЧИТСЯ.

Когда брат на брата
Пошел с топором…
Запомни, не кончится
Это добром!..

несётся вниз по склону фудзи
улитка с криком йохохо
одной ногой касаясь склона
и резвой рожкой рожку бьёт

© Г.Бардахчиян

Холодный день, посёлок замирает,
Я печки жарко натопил с утра.
Ребята в детской - книги разбирают,
С Крапивиным знакомились вчера.
И остывает кофе ароматный,
Семейному привычна суета.
На улице же - гомон непонятный:
"Шута хотим! Подайте нам шута!"

Зимою смена - дело непростое,
Мороженого леса штабеля.
Но нам с напарником не до простоя,
Не потеряем лишнего рубля.
На перекурах травим анекдоты.
Спокойно, территория пуста,
Лишь у забора лают до икоты:
"Шута хотим! Верните нам шута!"

Пока ты жизнь
по камешкам, по крохам
Годами строишь, проливая пот,
Всё не по нраву разным скоморохам,
И всё должно быть задом наперёд.
"Пусть дураки за книгами лысеют,
Для нас другие заняты места.
Мы не из тех, кто пашет или сеет,
Шута на трон! Короновать шута!"

И бродят недалёкие умишком,
Качая неокрепшую страну.
А как же мы -
сто миллионов с лишком?
И нам за вами - камешком ко дну?
Свой трудный стих
закончу я с охотой:
"Что лодка опрокинется - не жди.
Сними колпак, пойди и поработай,
А после - Гражданином приходи".

Выхожу один я на дорогу,
много здесь колдобин, рытвин, ям,
тут и черт сломал когда-то ногу,
дуракам давая по соплям...

Пирсинги, наколки, борода до пят,
Мутные глазёнки лишь в смартфон глядят,
Голые лодыжки, рваные штаны -
Это пополнение армии страны!

Дал дуба Майкл, невольник секса
Пал, оклеветанный молвой
Его расшатанное сердце
Дало внезапно резкий сбой
Он пал, к чему теперь рыданья
И траур любящих людей
Ему до фени оправданья
Теперь он - пища для червей

У попа была собака - он ее любил
Она съела кусок мяса - он ее убил
Очень важный кусок мяса
Откусил коварный зверь
И без этого отростка
Поп не женится теперь

Серьёзное лицо, красивые слова,
Одёжечка как можно поприличнее…
И вот уж из простого мудака
Ты превращаешься в мужчину эксцентричного!

Прошёл январь, февраль промчался,
Растаял март, а с ним апрель,
Май пролетел,
Июнь неспешно раскрасил лето в акварель.

Цветут цветы, пригрело солнце,
Щебечут птицы без умолку...
И волю сжав свою в кулак
Муж на помойку тащит ёлку.

Бежит по улице Оксана,
За нею гонится маньяк.
Оксана видит - симпатичный
И сразу медленно бежит.

Заплатил за ТСЖ
И остался в неглиже
Там расценки за услуги
Как за яйца Фоберже

Полюбила комбайнёра,
Ох, любовью жаркою!
Заправляет он меня
Каждый день соляркою.

Опоздав лет на тыщу всего-то,
прилетят к нам далёкие гости.
Но не выйдет никто к звездолёту
на остывшем, всеобщем погосте.

И горелые кости пакуя,
скажет их археолог везучий:
"Много видел миров на веку я,
а вот этот.. он был самым лучшим.

Как здесь иволги пели, играя
под крахмальными облаками!
Как искали какого-то рая!
Он лежал у них под ногами.

В их глазах было что-то от Бога,
хоть хватало скотов и выжиг.
Им ещё бы совсем немного,
и они бы сумели выжить.

И тогда эта гордая раса
украшеньем Вселенной бы стала…"
И наверно чего-нибудь вмазав,
чужеземец всплакнёт устало.

Впрочем, как и всегда, мудренее
будет вечера новое утро.
И он скажет коллеге, трезвея,
вспоминая вчерашнее смутно:

"Да, у нас на планете Лямбда
жизнь другая, совсем не такая.
Интересно здесь было. Правда?
А давай-ка ещё покопаем."

Кабина лифта - кнопки справа
И текст ядреный на стене...
Вдруг часто мужичок чернявый
Стал в лифте попадаться мне.

"Не мастер он по фене ботать, -
Сказала мне о нем жена. -
В Москву приехал заработать,
А сам по-русски - ни хрена".

Стирают в лифте старый текстик,
Но кто-то пишет новый хит...
Мужик со мной всё в лифте ездит
И молча на стену глядит.

Однажды взял я с ним пол-литра -
Вдруг как заговорит мужик!
По надписям в кабине лифта
Он русский выучил язык!

И пусть словарь его не полон,
Теперь поговорить он рад.
И существительным с глаголом
Он жжет и кроет всех подряд.

К БРАТСКИМ НАРОДАМ УКРАИНЫ И ГРУЗИИ.

Друзья мои, не голосуйте сердцем -
Оно дано нам для ЛЮБВИ большой!
А выбирайте головою президентов,
Наступит мир тогда и сладостный покой!

Все о том же... почти басня.

Однажды бедный Муравей,
Влюбился в знатную Слониху.
И надо ж быть, такому психу,
В своей любви признаться ей:
"Мое ты сердце покорила,
Своей небесной красотой.
Оно от счастья воспарило,
И ниц готово лечь, пред той..."
Так он стоял,пел дифирамбы,
Слониха млела их внимав.
Для поцелуя,вроде как бы,
Свой хобот нежно приподняв.
Увы, не ловкое движенье,
(Иль, как на самом деле было?..)
Чтоб не терзать воображенье,
Она глаза свои открыла.
Его нигде не увидав,
Сказала, громко зарыдав:
"Они такие все, мужчины,
В глаза с три короба наврут.
Потом без ведомой причины,
На вечно, с них же, пропадут.
Нет,право,это невозможно...
И как им после,верить можно!?"

Но чтоб она не говорила,
Слова любви,большая сила.
Не убедил, тебя, коль я,
Иди спроси у Муравья.

"Когда очень хочется есть,
а есть лишь - пустая тарелка;
когда ноги просятся сесть,
а надо крутится, как крутится белка;
когда очень хочется выпить,
а в стакане - только вода,
и не на что другого купить,
то это - вертикальная беда".
Юрий Татаркин. Перл № 11 от 26.01.07

РОКОВУЮ ВЕРТИКАЛЬ -
В СЛАВНУЮ ГОРИЗОНТАЛЬ

"Надоело жить вертикально".
А.Вознесенский."Мотогонки по вертикальной стене"

Вертикальную беду
Я в момент переведу.
За свою судьбу не трусь,
Отвезу тебя в Бобруйск.
Перейду с тобой на "вы"
Выдам водки и жратвы -
Навалю с верхом в тарелку,
Напою тебя до "белки".
И огромный шар земной
Заверчу перед тобой.

... На полу бобруйской хаты
Весь в обрыге да усратый
Без беды и без печали
Жжот пиит в горизонтали.

© Алик, пародист www.alikdot.ru/anru/komment/goodmans/tatarkind/

ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН на блатном жаргоне
Фима Жиганец
Мой дядя, честный вор в законе,
Когда зависнул на креста,
Он оборзел, как бык в загоне,
Хоть с виду был уже глиста.
Его прикол - другим наука;
Но стремно - век я буду сука!
Сидеть с "бацилльным" день и ночь -
Ни выпей, ни поссы, ни вздрочь,
Какой же, блин, дешевый зехер
Мне с бабаем играть в жмурка,
Ему смандячив кисляка,
Колеса гнать за делать нехер,
Вздыхать и бормотать под нос:
"Когда ж ты кони шаркнешь, пес!"

Так думал за баранкой "мерса"
По жизни крученый босяк.
В натуре, масть поперла бесу:
Ему доверили общак.
Кенты "Одесского кичмана"!
С героем моего романа,
Чтоб дело было на мази,
Прошу обнюхаться вблизи:
Онегин, кореш мой хороший,
Родился в Питере, барбос,
Где, може, вы шпиляли в стос
Или сшибали с лохов гроши.
Гуляли в Питере и мы.
Но чем он лучше Колымы?

Пахан его, хоть не шалявый,
Но часто, змей, толкал фуфло.
Он гужевался кучеряво
И загадил все барахло.
Но Женьке обломилась пайка:
Его смотрела воровайка,
Потом он бегал с крадуном
И стал фартовым пацаном.
Щипач "Француз", голимый урка,
Учил смышленого мальца
В толпе насунуть гаманца,
Помыть с верхов, раскоцать дурку,
Мог в нюх втереть, чтоб не нудил,
И по блядям его водил.

Когда ж по малолетству братке
В башку ударила моча
И повело кота на блядки -
Послал он на хер ширмача.
Он словно выломился с "чалки":
Обскуб "под ежика" мочалку,
Вковался в лепень центровой -
И стал в тусовках в жопу свой.
Он гарно спикал или шпрехал,
На танцах-шманцах был герой
И трезвым различал порой
"Иди ты!.." и Эдиту Пьеху.
Народ прикинул: чем он плох?
Онегин, в принципе, не лох.

Мы все бомбили помаленьку;
На сердце руку положа,
Нас удивишь делами Женьки,
Как голой жопою - ежа.
Онегин был пацан толковый,
По мненью братства воровского,
Шпанюк идейный, не блядво:
Умел он, в случае чего,
Изобразить умняк на роже,
Штемпам, которых до фига,
Лапшу повесить на рога, -
Но фильтровал базары все же;
И так любил загнуть матком,
Что шмары ссали кипятком.

По фене знал он боле-мене;
Но забожусь на жопу я,
Он ботать мог по старой фене
Среди нэпманского ворья,
Припомнить Васю Бриллианта,
Вора огромного таланта,
И пел, хотя не нюхал нар,
Весь воровской репертуар.
Блюсти суровые законы,
Которыми живет блатняк,
Ему казалось не в мазняк,
Зато он мел пургу про зоны,
Этапы и родной ГУЛАГ -
Где был совсем не при делах.

Виртуальные частицы
сквозь Петровича проходят —
и Петровичу не спится:
он на кухне колобродит,
матерится, недовольный
теплой водкою из кружки,
ест огурчик малосольный
и идет к своей подружке
бабе Рае, зло храпящей
под пропаленной периной;
страшен, будто в дикой чаще,
ейный посвист соловьиный.

Он ложится тихо рядом.
Мысли муторны и странны...
Под его тяжелым взглядом
подыхают тараканы,
муха бьется о гардину
хоботатой головой, и
покидая паутину,
заползают за обои
пауки, которым жутко...
А Петровичу мешает —
рядом — эта проститутка,
что с Морфеем согрешает.

Может, ей набить сусала
иль поджечь, плеснув бензину,
чтобы мыслить не мешала
и ценила как мужчину?
Нет, нельзя: глядишь, посадят;
и уж точно на работе
по головке не погладят —
скажут:”Вновь, Петрович, пьете!”
И зачем такое надо,
чтобы все его журили
и тринадцатой зарплаты
на собрании лишили?!

С мудрой думою таковской
снова в кухню он шагает,
теплой водочки “Московской”
граммов 200 выпивает,
сквозь окно глазами зверя
в Космос тычется уныло,
расстоянье в литрах меря
до ближайшего светила:
если бог там обитает —
чтоб Петровичу молиться,
то на кой он испускает
виртуальные частицы?

И Петровичу обидно.
За топорик он берется:
хрясть! — и звезд уже не видно,
лишь окно со звоном бьется;
расыпаются осколки
в стайки чертиков зеленых.
“Ах вы, суки! Ах вы, волки!” —
Он орет. Гоняет он их
по линолеуму в брызгах
перетопленного сала —
топором кромсает вдрызг их
пятачкастые хлебала

Внеземные супостаты
скачут, всхрюкивая: дескать,
мы тебе, козел поддатый,
можем хавало натрескать!
Черти прыгают в прихожей,
в спальне бесятся охально.
Здесь им нравится, похоже.
А Петровичу печально.
Виртуальные частицы
застят ум ему и зренье.
Как от них освободиться?
Где найти успокоенье?

Как побитая собака,
в спальню он бредет, вздыхая,
где в оскале вурдалака
распросталась баба Рая,
а на лоб ее, блестящий
от ночного злого пота,
черт, патлатый и смердящий —
с грязной мордой идиота —
затащил свою подругу
(в ней — ни робости, ни грусти)
и кричит:”Давай по кругу
мы ея, Петрович, пустим!”

Весь — паскудство, срам и злоба,
он орет:”Довольно злиться!
Доведут тебя до гроба
виртуальные частицы!”
“Брешешь, пес! — Петрович, красный,
от желанья вражьей смерти,
стонет. — Весь ваш труд — напрасный:
будет здесь каюк вам, черти!
Положу за время ночи
асмодея к асмодею!
Я ж — потомственный рабочий,
даже грамоты имею!”

И воздев топор разящий
(бесы мигом — врассыпную),
бабы Раин глупый ящик —
буйну голову хмельную —
пополам Петрович рубит,
огурцом срыгнув устало...
Он, по сути, бабку любит —
просто меткости в нем мало.

...Чу! Звонок! В фураге новой
И в плаще с плеча чужого
пялит зенки участковый
в объектив глазка дверного.
Это ходит он с дозором —
недобритый и нетрезвый —
чтоб Петрович не был вором
беспокоится болезный.
Он проходит тихо в двери,
портя водух с каждым вздохом;
знает он, что люди — звери:
каждый ждет его с подвохом;

каждый хочет расквитаться
за фискальные ошибки —
на нунчаках с ним подраться,
надавать по морде шибко
иль, как минимум, заехать
по спине ему лопатой,
чтоб он стал предметом смеха
и ходил везде горбатый...
Но Петрович приглашает,
как всегда, его к буфету —
40 граммов наливает
и бурчит:”Закуски нету”...

После, к выходу шагая,
участковый без охоты
замечает:”Баба Рая
распахнула мозг свой что-то...
Ладно. Ваш бедлам семейный
мне пока без интереса:
коли нет заявы ейной,
то живи пока без стресса.
Лишь бы шум не подымали,
не стреляли тараканов —
мне во вверенном квартале
не потребно фулиганов!”

И уходит в ночь, смешную,
словно личико у смерти:
одесную и ошую
скачут черти,
черти,
черти...

А Петрович слышит — в горле
ком урчащий шевелится:
“По всему, нутро расперли
виртуальные частицы,” —
так он думает. Короче
этих мыслей не бывает;
промеж них, заплющив очи,
он на лоджию шагает —
и склонясь через перила,
мечет он на ветер склизкий
все, что съедено им было:
огурцы..,кусок редиски...

А рогатые повсюду,
кувыркаясь, крутят дули.
“Мы — с тобой, — визжат, — покуда
ты живой еще, дедуля!”
Теребя его штанину,
супостат один вещает:
“Ты нюхни, браток, бензину:
сблюнешь душу — полегчает!”
И Петрович видит: точно —
от поганцев не отбиться...
И “Московской”, как нарочно,
не осталось, чтоб забыться.

И топор пропал куда-то...
А кругом — рога и рыла...
И Петрович, виновато
плача, лезет за перила —
и летит куда-то в Космос,
улыбаясь криволико;
и его прощальный голос
возвышается до крика:
“Люди-люди, не бродите
в дебрях, гиблых и пропащих!
Люди-люди, не будите
вы зверей, друг в друге спящих!”

На пути его падучем —
хмель сочащие светила;
мимо — бог плывет на туче,
щеря лик зеленорыло...
И ему в тумане светит
дно родимого квартала,
где кричат чужие дети:
“С неба звездочка упала!”

Забежал таракан в кабак - бряк,
Завалился с ногами на стол - хряк,
А в кармане один медяк - звяк,
А желудок словно пустой бак.

Заломил он тогда ус,
Смел все крошки с стола - гнус.
Вдруг раздался глухой хруст.
Тапку знать не дано чувств!

Shin

* Массмедиа
В контроле за разумом что-то
Еще непонятное есть,
Опять вместо слова "Работы!"
Толпа горлопанит "Поесть!"

tatta

Дети в школу собирались,
Мылись, брились, похмелялись.

Наша Таня, типа, плачет -
Уронила, типа, мячик.
Нет бы ей прикинуть, дуре -
Не утонет он, в натуре.

(с)В.Клоков

ОСЕННЯЯ ПРИЗЫВНАЯ.

С ДЕРЕВЬЕВ ЛИСТЬЯ ОПАДАЮТ (ексель-моксель),
ПРИШЛА ОСЕННЯЯ ПОРА (со двора).
РЕБЯТ ВСЕХ В АРМИЮ ЗАБРАЛИ (бандитов, хулиганов, головорезов),
НАСТАЛА ОЧЕРЕДЬ МОЯ (главаря).

ПРИХОДИТ НА ДОМ МНЕ ПОВЕСТКА (на бумажке рваной, драной, туалетной, но
с печатью, даже с маркой)
ЯВИТЬСЯ В РАЙВОЕНКОМАТ.
МАМАША В ОБМОРОК УПАЛА (с печки на пол),
СЕСТРА СМЕТАНУ ПРОЛИЛА (коту на рыло).

МАМАШУ С ПОЛА ПОДНИМИТЕ (да на печку),
СЕСТРА, СМЕТАНУ ОБЛИЖИ (с котова рыла),
А Я, МОЛОДЕНЬКИЙ ПАРНИШКА (лет 17, 20, 30, 48, 50...)
ПОШЁЛ С ГЕРМАНЦЕМ ВОЕВАТЬ (ать-два!).

ПРИШЁЛ НА ФРОНТ Я РОВНО В ВОСЕМЬ (опоздал).
ВОЙНА ДАВНО УЖ НАЧАЛАСЬ.
ПОДХОДИТ РОТНЫЙ СТАРШИНА (мать вашу перемать, а ну ползком до тех
окопов, мы побежали, разгромили
НАШ СОВЕТСКИЙ ЕРОДРОМ.)

ЛЕТЯТ ПО НЕБУ САМОЛЁТЫ (бомбовозы),
ХОТЯТ С ЗЕМЛЁЙ МЕНЯ СРОВНЯТЬ (и с червяками, и с навозом, и с гавном).
А Я, МОЛОДЕНЬКИЙ ПАРНИШКА (лет 17, 20, 30, 48, 50...)
ЛЕЖУ С ОТОРВАННОЙ НОГОЙ (зубы рядом, глаз в кармане, притворяюсь,
что живой).

КО МНЕ ПОДХОДИТ САНИТАРКА (звать Тамарка)
ДАВАЙ ТЕБЯ ПЕРЕВЯЖУ (сикось-накось грязной тряпкой)
И В САНИТАРНУЮ МАШИНУ (студебеккер, типа кляча, было восемь, пять украли)
С СОБОЮ РЯДОМ ПОЛОЖУ (но только набок, как бы чего не вышло).

БЕЖАЛА ПО ПОЛЮ АКСИНЬЯ (рожа синя)
ЗА НЕЙ ВПРИПРЫЖКУ АФАНАСИЙ (рожа семь на восемь, восемь на семь)
С БОЛЬШИМ СПИДОМЕТРОМ В РУКЕ (от паровоза, чтобы скорость измерять).

СЕЙЧАС РАБОТАЮ В КОЛХОЗЕ ("Власть Советов")
И САД КОЛХОЗНЫЙ СТОРОЖУ (ружье ношу)
И ЖЕНУ СВОЮ, ТАМАРКУ (санитарку)
ОТ СОСЕДА-МИРОЕДА БЕРЕГУ (как бы чего не вышло).

Примечание составителя выпуска: это, конечно, классика, но можно же себе позволить
и классику разок увековечить на страницах anekdot.ru?