Стишки - основной выпуск

Виртуальные частицы
сквозь Петровича проходят —
и Петровичу не спится:
он на кухне колобродит,
матерится, недовольный
теплой водкою из кружки,
ест огурчик малосольный
и идет к своей подружке
бабе Рае, зло храпящей
под пропаленной периной;
страшен, будто в дикой чаще,
ейный посвист соловьиный.

Он ложится тихо рядом.
Мысли муторны и странны...
Под его тяжелым взглядом
подыхают тараканы,
муха бьется о гардину
хоботатой головой, и
покидая паутину,
заползают за обои
пауки, которым жутко...
А Петровичу мешает —
рядом — эта проститутка,
что с Морфеем согрешает.

Может, ей набить сусала
иль поджечь, плеснув бензину,
чтобы мыслить не мешала
и ценила как мужчину?
Нет, нельзя: глядишь, посадят;
и уж точно на работе
по головке не погладят —
скажут:”Вновь, Петрович, пьете!”
И зачем такое надо,
чтобы все его журили
и тринадцатой зарплаты
на собрании лишили?!

С мудрой думою таковской
снова в кухню он шагает,
теплой водочки “Московской”
граммов 200 выпивает,
сквозь окно глазами зверя
в Космос тычется уныло,
расстоянье в литрах меря
до ближайшего светила:
если бог там обитает —
чтоб Петровичу молиться,
то на кой он испускает
виртуальные частицы?

И Петровичу обидно.
За топорик он берется:
хрясть! — и звезд уже не видно,
лишь окно со звоном бьется;
расыпаются осколки
в стайки чертиков зеленых.
“Ах вы, суки! Ах вы, волки!” —
Он орет. Гоняет он их
по линолеуму в брызгах
перетопленного сала —
топором кромсает вдрызг их
пятачкастые хлебала

Внеземные супостаты
скачут, всхрюкивая: дескать,
мы тебе, козел поддатый,
можем хавало натрескать!
Черти прыгают в прихожей,
в спальне бесятся охально.
Здесь им нравится, похоже.
А Петровичу печально.
Виртуальные частицы
застят ум ему и зренье.
Как от них освободиться?
Где найти успокоенье?

Как побитая собака,
в спальню он бредет, вздыхая,
где в оскале вурдалака
распросталась баба Рая,
а на лоб ее, блестящий
от ночного злого пота,
черт, патлатый и смердящий —
с грязной мордой идиота —
затащил свою подругу
(в ней — ни робости, ни грусти)
и кричит:”Давай по кругу
мы ея, Петрович, пустим!”

Весь — паскудство, срам и злоба,
он орет:”Довольно злиться!
Доведут тебя до гроба
виртуальные частицы!”
“Брешешь, пес! — Петрович, красный,
от желанья вражьей смерти,
стонет. — Весь ваш труд — напрасный:
будет здесь каюк вам, черти!
Положу за время ночи
асмодея к асмодею!
Я ж — потомственный рабочий,
даже грамоты имею!”

И воздев топор разящий
(бесы мигом — врассыпную),
бабы Раин глупый ящик —
буйну голову хмельную —
пополам Петрович рубит,
огурцом срыгнув устало...
Он, по сути, бабку любит —
просто меткости в нем мало.

...Чу! Звонок! В фураге новой
И в плаще с плеча чужого
пялит зенки участковый
в объектив глазка дверного.
Это ходит он с дозором —
недобритый и нетрезвый —
чтоб Петрович не был вором
беспокоится болезный.
Он проходит тихо в двери,
портя водух с каждым вздохом;
знает он, что люди — звери:
каждый ждет его с подвохом;

каждый хочет расквитаться
за фискальные ошибки —
на нунчаках с ним подраться,
надавать по морде шибко
иль, как минимум, заехать
по спине ему лопатой,
чтоб он стал предметом смеха
и ходил везде горбатый...
Но Петрович приглашает,
как всегда, его к буфету —
40 граммов наливает
и бурчит:”Закуски нету”...

После, к выходу шагая,
участковый без охоты
замечает:”Баба Рая
распахнула мозг свой что-то...
Ладно. Ваш бедлам семейный
мне пока без интереса:
коли нет заявы ейной,
то живи пока без стресса.
Лишь бы шум не подымали,
не стреляли тараканов —
мне во вверенном квартале
не потребно фулиганов!”

И уходит в ночь, смешную,
словно личико у смерти:
одесную и ошую
скачут черти,
черти,
черти...

А Петрович слышит — в горле
ком урчащий шевелится:
“По всему, нутро расперли
виртуальные частицы,” —
так он думает. Короче
этих мыслей не бывает;
промеж них, заплющив очи,
он на лоджию шагает —
и склонясь через перила,
мечет он на ветер склизкий
все, что съедено им было:
огурцы..,кусок редиски...

А рогатые повсюду,
кувыркаясь, крутят дули.
“Мы — с тобой, — визжат, — покуда
ты живой еще, дедуля!”
Теребя его штанину,
супостат один вещает:
“Ты нюхни, браток, бензину:
сблюнешь душу — полегчает!”
И Петрович видит: точно —
от поганцев не отбиться...
И “Московской”, как нарочно,
не осталось, чтоб забыться.

И топор пропал куда-то...
А кругом — рога и рыла...
И Петрович, виновато
плача, лезет за перила —
и летит куда-то в Космос,
улыбаясь криволико;
и его прощальный голос
возвышается до крика:
“Люди-люди, не бродите
в дебрях, гиблых и пропащих!
Люди-люди, не будите
вы зверей, друг в друге спящих!”

На пути его падучем —
хмель сочащие светила;
мимо — бог плывет на туче,
щеря лик зеленорыло...
И ему в тумане светит
дно родимого квартала,
где кричат чужие дети:
“С неба звездочка упала!”

Ностальгическое Воспоминание

Отряд умылся в срок предельно сжатый
И чистеньким предстал перед вожатой,
Прекрасной, как парижский Нотер Дам.
-Вот это да! - шептались по рядям.

Она сказала: -Вы у нас впервые:
А моете вы члены половые?
На радость Ильичу, врагам назло
Приказываю, члены наголо!
Сначала показал свой член Серега,
Изящный и залупленый немного.
Охотно показал свой член Борис,
Вполне масштабный, но глядящий вниз.
Смущенный и стеснительный Валера
Открыл кусочек маленького хера.
А армянин по имени Вазген
Достал изрядный, но горбатый член.
Был очень тонкий членик у Олега,
А у Петра – пупырчатый как лего.
У Коли член держался на прыще.
У Семы члена не было вообще.
Довольно странно было у Володи:
Конечно член, но в неизвестном роде,
А Вася рассмешил ребят до слез,
Сказав, что письку откусил Барбос.
Барбос стоял коленопреклоненно,
Держа в зубах остатки его члена,
Остался очень скромный Николай.
Вожатая сказала: - Заголяй!
Теперь стояли все перед вожатой,
У каждого в руке был член зажатый.
Виднелись только чистые концы.
Вожатая сказала: - Молодцы!

А после мы с ребятами спросили:
-А вы свою пизду вообще-то мыли?
А то иной вошел уже в года,
А у него немытая пизда...
Вожатая занервничала жутко:
-Конечно мыла, что я, проститутка?!
И вскоре каждый убедиться мог,
Что у вожатой чисто между ног.

Прошли года и многое забыто,
Романтиков заели службы быта,
Но до сих пор – кто бывший пионер,
Имеет чистый, «будьготовый» хер.

© Ед

Тихо в лесу,
толькл не спит змея,
знает змея что длиннее хуя,
вот и не спит змея!!!

Если горло красное, как у баб вагина -
Значит дело ясное. У тебя - ангина.

Не пишу стихов давно,
Так, пишу одно говно!
Я его и так и сяк!
Все гавно,талант иссяк!

Судьба преподнесла прикол –
Легла повестка мне на стол,
Как фантик от конфет,
Окрашенная в розовый цвет.
Два года в сапогах
Утюжить землю в чужих краях,
Ходить в спецовке и портках,
Как елка в рождество,
Украшенный звездой, во вшах.

Прощай загульное житье,
Родные, девки и питье,
Власа под «ежик» и вино,
Кроссовки, джинсы, «love» кино,
Которое смотрел я по ночам,
Торчало одеяло, как вигвам.
Сутулую походку придется позабыть
И новую страницу в жизни мне открыть.

Какой приеду? – кто мне скажет,
Призывника сказкою уважит,
Что будет в армии со мной?!…
Я потерял покой!!!
От «хистори» прошедших армию давно,
Внутри мутит – одно гавно,
А уши в трубочку свернулись,
Видения в мозгу проснулись.

Как буду я в «параше» бултыхаться,
От крика «Стройся» просыпаться,
И «фонарем» сержанту улыбаться,
С окопов в драку подниматься –
То тактикой мы будем заниматься.
И пьяных в жопу звездарей
Команду исполняем: «Ну-ка ся налей!
Сто грамм для полного кайфА».
И наблюдать комедию до самого утра.

За день, назначенный судьбой,
Решил устроить пир горой –
Прощальный вечер, отходной
С родными и кентами по питью,
Чтоб оставалося в мозгу
Последний день, как был я человеком,
Упьюсь, ужрусь и увалюсь валетом
Навстречу будущему с приветом.

Гулянка удалась на славу,
Кенты ужрались на халяву,
Кто звезды на небе считал,
А кто штаны чрез голову снимал,
Кто памперс кошке одевал,
Да все команды подавал,
Приняв ее за Рекса-пса.
А кто-то вспомнил белого дружка.

Наутро с пухлою башкой
И перегаром изо рта
Прощался со своей родней.
Маман пустила горькую слезу,
Я обнял младшую сестру,
Братки смеялись с паханом
Над тем, каким я буду чурбаном…
Захлопнув дверь, в военкомат пошел пешком.

«Автопилотом» называл свой путь –
Через дороги проходил - аж жуть.
С котомкой, как ходок, в руке
В военкомат я плелся, как во сне.
Башка трещала, мутило в животе,
Глаза горели, как в огне,
Что встреть я на пути быка,
Запомнила бы жопа его милейшие рога.

Но вот вдали мелькнули ворота,
Зеленые, как майская трава.
Запела песню горькую душа:
«Ну, вот тебе и в ад врата».
Месяц на железе, как коса в руке
Дряхленькой старушки в черненьком плаще,
А звезды, как предвестники беды –
Все шепчут: «Ну, тебе кранты!»

Прошел в раскрытые врата.
Солдат с блаженною улыбкой на лице –
Он правою рукою ковыряется в яйце.
Подальше группа офицеров налегке,
А далее толпа «счастливчиков», как я –
Юродлива улыбка, бритая башка…
Прошел в толпу, жду участи своей.
Я понял – дальше будет веселей!


Марио

Жизнь и смерть несовместимы:
Не мешайте водку с пивом!

Американ бой, американ бой,
Что Майкл Джексон сделал с тобой...

В мире животных

Азиатские слоны...
Во все стороны равны!

Посыпалися первыя песчинки
Поразбежались подлыя мужчинки...

От глотки до желудка.
И еще ниже, вплоть…
Скользит одна маршрутка,
Питающая плоть.
Когда-то с нею царский
Перемещался груз –
То шашлыки по карски,
То квашеный арбуз.
Свиные эскалопы,
Котлеты де валяй,
Горячий борщ с укропом.
И водка. Чем не рай?
Увы, ничто не вечно.
Такой упрямый факт.
Желудочно-кишечный,
Не тот, что раньше, тракт.
Гастриты и колиты
Избороздили путь.
Движение открыто,
Пока. И лишь чуть-чуть.
Щадящую диету
Советую врачи.
Но что нам это вето,
Когда душа кричит.
Преступная беспечность.
Бессмысленный терракт.
В желудочно-кишечный,
В дорогу жизни. В тракт.
Мы шлем и шлем упрямо
Предвестников беды.
Мы за антракты в драме.
Нам нужен перерыв.

Экономьте кислород,
Маслом мажьте бутерброд,
Лейте соки прямо в рот…
Все-равно – кукле «Барби» повезет…
(c) 2005

Хватает нам в жизни зевот и забот,
Но лед (в нашем сердце) не тает…
Когда-нибудь миру предъявим мы счет,
Но «голую правду» узнаем!
(c) 2005

Наваляв большую кучу,
Решил Ромик: я могучий!
Гора поднимается -
Рома возвышается.
С запашком только проблема:
Говна Роме по колено.

Живу я под одной звездой
И где то там вдали горит огонь, в котором ясно
Что то, что есть тобой, быть может мной
Становиться со временем красивым, но напрасным.

Живу я, но быть может,
Смерть моя живет и где то рядом тоже
Та смерть, которой жду напрасно,
Но время все идет и мне все ясно.

То ясно мне, что было может быть тобой,
Быть может мной - оно прожило все напрасно.
Я, глядя в пустоту, тобою названной, судьбой
Я не могу назвать ее прекрасной!

Я не могу сказать, что жизнь глупа,
Когда моя душа столь молода,
Но время все ползет вперед неотвратимо.
И только я все мимо, мимо, мимо.

Проходят люди, проходит время.
Я тот, кто не попапал в то стремя,
То стремя, вдруг которое тобой,
Так легкомысленно назвалося судьбой.
Судьбой, в которой я почти что мертвый,
Живу под этою звездой, душою черный.