Поиск по автору:

Рассказывала знакомая.
У ее приятелей есть сынишка что-то около 3-х лет - Емельян (Емеля в
просторечии).
Родители отдали мальца в детский садик и через какое-то время
интересуются у воспитательницы, не дразнят ли его дети за необычное имя.

Воспитательница, хмыкнув:
- ХА! А кто же будет его дразнить? Фрол, Фома, Епифан или Калистрат?

Сидели вчера с подругой. Хорошо посидели. Между делом она рассказала,
как слетала на Ямайку под прошлый новый год.

Начать с того, что при пересадке на Кубе она опоздала на местный
самолет. Следующий через 4 дня. Денег в кошельке (она с собой
принципиально много не берет) на 100 баксов меньше, чем надо, чтоб
купить билет на следующий самолет. Турагент сказал "момент! щас я все
устрою!" и трубку больше не брал.
Сутки она просидела в порту в ожидании телодвижений турагента, попивая
водичку из фонтанчика в целях жесточайшей экономии.
Через день к ней прикопалась местная тетенька на тему, чего она тут
делает. Ритка не говорит ни по испански, ни по английски, но по жизни
очень эмоциональна (первоклассный риэлтор, который продаст что угодно
кому угодно). Уже через 2 минуты тетка махала руками и кудахтала на весь
порт. Еще через минуту вокруг сто человек махали руками и орали на всю
округу.
Ей накидали эти 100 баксов по мелочи и чуть не порвали на части, таща
каждый в свою сторону на предмет пожить у них до самолета.
Победила маленькая старушка лет 60-ти, разогнавшая звонкими воплями
молодых и здоровых.
Нянчились с ней ужасно! Жила она у старушки, но с утра ее выдергивала из
дома толпа аборигенов, которая протащила ее по всем туристическим и не
туристическим, но злачным местам и надавала таких впечатлений, что ни
одному турагенству и не снилось. Попутно научили плохому и уголовно
наказуемому.

По прибытии к вечеру 4го дня на Ямайку девушка отправилась в бар с целью
нажраться вусмерть и, наконец, расслабиться. Предыдущих русских в том
отеле видели в 1965 году. Почти забыли. Ее забудут не скоро.
На середине барной карты бармены стали делать ставки на предмет, когда
же она свалится с табуретки. Авотхрен!
Позвонила в Москву пожаловаться другу, на что получила совет хряпнуть
вотки. Хряпнула и твердой походкой отправилась в номер.
По пути на пляже выиграла какое-то соревнование, устроенное аниматорами.
На утро весь отель при встрече кричал "Маргарита! Рашн чемпион! Кам он!
Кам он!" Из всего соревнования она вспомнила только, как взасос целовала
аниматора в лысую макушку :) Через день учила местных квасить капусту.
Прикопался к ней канадец в баре, почему она русская и не пьет водку.
Получил отповедь на тему отсутствия правильной русской закуски - холодца
и квашеной капусты. За отсутствием в лексиконе девушки слова "квашеной"
канадец получил вариант "соленой капусты" и скривил рожу.
На что получил: "щас! щас вы все узнаете!"
Пришла наша девушка к шефу и спросила: "Ик! А где вы храните продукты?"
Ей махнули рукой, и она отправилась по азимуту. Попытки пресечь движение
успеха не возымели, повара максимум что получили, так это разрешение
сопровождать.
Нагруженная кочанами, морковкой, досками, солью, сахаром и тесаками
процессия прибыла в бар готовить "правильную русскую закуску". Мальчикам
было показано, как следует шинковать капусту и морковку. Особо
понятливый юноша был отправлен на песчаный пляж искать каменюку для
гнета (нашел).
Ритка все это дело посолила, перемешала, передавила, утрамбовала в
кастрюлю, водрузила сверху тряпочку-дощечку-каменюку и, разогнувшись,
увидела картину: вдоль стен бара сдвинуты столы, на которых цепочкой
выстроены стаканчики для дринка. Вдоль столов бежит бармен, разливая по
стаканчикам водку под "правильную русскую закуску". За столами стоит 200
человек в предвкушении.
Девушка выпрямилась, с достоинством отряхнула с рук остатки капусты и
сказала:
- Ну вот! Через 3 дня будет готово...

Cегодня в обеденный перерыв шла под Пушкинской площадью по переходу,
застала отголосок скандала. Скандалят две дамы, одна просто тетка (Т),
другая - очень представительная тетка (ОПТ), вся из себя в прическе и в
бусах.

Хвост диалога:

(Т) визгливо-скандальным голосом: Ой, женщина, ну идите себе уже,
идите...
(ОПТ) очень, ОЧЕНЬ величественно: "Женщина" - это у вас в горах, а у нас
на Тверской "женщина" не говорят!!!
(Т) озадаченно: а что говорят? "баба" что ли???!!!
(ОПТ) тоном очевидного превосходства: надо говорить "сударыня"!
(Т) очень радостно: СУДАРЫНЯ, ИДИТЕ НА ХУЙ!!!

Вот навеяло мужиком в магазинной тележке.
Мы такие аудиторы. Пришли в бухгалтерию к большому сотовому оператору. Очень большому. Очень сотовому. Ну и бухгалтерия соответственно человек на двести в огромном зале и это ещё не все.
Сопровождают нас биг боссы. Не самые биг, но приличные. В первый раз показать, рассказать что и как, дать осмотреться и т. п.
Возле входа в бухгалтерию стоит веселенькая ярко-розовая тележка для перевозки документов. Как у грузчиков в магазине, но поменьше. И черт меня дернул за язык: "А здорово, наверное, по такому огромному залу покататься на такой тележке!"
Сказанула и чуть язык себе не откусила: ну что подумают приглашавшие.
А этот ТОП с нескрываемой гордостью и энтузиазмом в голосе: "Да! Я катался!"

Все мы мальчики и девочки. Только взрослые.

Быль
Преамбула.
В математике есть большое количество авторских теорем, кривых и прочих
прелестей. Например: геометрия Лобачевского, теорема
Больцано-Вейерштрасса, кривая Римана и т.д.

Амбула
90-е годы прошлого века. Мехмат МГУ. Лекция. Лектор (фамилию
называть не буду, пусть будет Ивановым, мехматяне знают настоящую) -
большой любитель принять похмельного зелья даже во время лекции -
приотвернувшись к доске, прикрывшись полой пиджака - из плоской фляжки,
удобно размещенной во внутреннем кармане пиджака. В какой-то момент
количество принятого зелья превышает критическую норму. А по ходу лекции
происходит следующее. На доске нарисована система координат. Лектор с
характерными для хорошо поддатого человека интонациями говорит: «А счасс
мы с вами нРисуем одну сВершенно зМечательную кривую!», утыкается мелом
в доску и ПАДАЕТ, успевая в процессе нарисовать на доске этакую
загогулину. Все шесть групп, отсмеявшись, послушно перерисовали в
тетрадки новую кривую с громким именем «КРИВАЯ ИВАНОВА».

ЗЫ. Привет выпуску 1992 года!

Ирен

Вчера вечером звонит маман и жалуется на кота, обещая запаковать его в
посылку и отправить мне, потому что "это ты притащила в дом это
безобразие!" (причем, я нисколько не сомневаюсь - если бы кот мог
говорить, он звонил бы и жаловался на маман!) Утром задала она корма
скотине: насыпала крошек и семечек воробьям в кормушку за балконом и
поставила обычные 6 (шесть!) тарелок коту (под вечные причитания о том,
что "мальчик ничего не ест!" А мальчик поклюет то с одной тарелки, то с
другой - и сыт. А тарелки вроде нетронутые. А дачный кот, который за ним
подъедает, за зиму отъедается так, что перестает проходить между
прутьями калитки, и каждую весну соседи показывают на него пальцем и
говорят - "О! О! Смотрите! Это кот С-овых!" Правда, в марте-апреле в
сезон кошачьего блядства, он худеет до полупрозрачного состояния, и
маман потом платит по всей улице алименты, но это уже совсем другая
история).
Так вот, маман бродила по кухне, когда в комнате вдруг СТРАШНО
загрохотало. Когда она прискакала в комнату, на нее с дивана сиганул
котище. Маменька, ничего не понимая, замахала руками, чтобы устоять на
месте, и вдруг одной рукой случайно поймала воробья! Кот, как оказалось,
не нашел другого способа добраться до верха шкафа, где под потолком
бился воробей, кроме как сигануть на маменьку с дивана.
Повисшего на ней кота маменька стиснула под мышкой и потащила все это
безобразие на балкон.
Кот шипел, плевался, выворачивался, размахивал когтистыми лапами и, в
конце концов, в бессильной злобе укусил ее за подбородок. Воробей
клевался и гадил ей в руку.
Маман благополучно дотащила все это хозяйство до балкона, выпустила
воробья и бросила на пол кота. Воробей что-то возмущенно проорал и
отправился по своим делам; кот, оскорбленно подергивая спиной,
удалился по своим.
Результаты спасательной операции: Воробей цел.
Кот цел и зол.
Маман ободрана, обосрана, покусана, исклевана и зла невероятно.
Квартира в разгромленном состоянии.

И это еще не все.

К вечеру вроде помирились, так ей приспичило поменять у отца в пижамных
штанах резинку. Маман отрезала было резинку, но тут начался какой-то
сериал, и штаны были благополучно забыты.
Кот смотрел-смотрел на это дело, взял зубами конец резинки, оттянул и
хлопнул ей по руке. Маман молча возмутилась, но внешне не отреагировала
- говорит, что ей было интересно, что будет дальше. Кот вроде отскочил в
сторону, потом, видя, что реакции нет, вернулся, оттянул резинку и
хлопнул ей по руке еще раз. Маменька не реагирует. Кот офигел от такого
расклада. Снова взял конец резинки в зубы и попятился. Вот тут маман
резинку-то и отпустила! Кот получил резинкой по носу, подскочил на
месте, зашипел и цапнул ее за руку!

А потом она мне еще звонит и жалуется! Это еще вопрос, кто должен
жаловаться!!!

Быль.
Преамбула.
Мехмат МГУ, Главное здание, 17-й этаж общежития, вокруг которого идет
сплошной широченный карниз.

Амбула.
Одна из моих подруг - аспирантка, живущая на этом самом 17-м этаже, у
которой есть СТРАШНО ЛЮБИМЫЙ хомяк, - на недельку уезжает. Куда не
важно. И просит другую подругу присмотреть за ее ненаглядным хомяком,
типа - покормить, налить водички и почистить место обитания. Я об этой
истории узнаю, когда та дней через пять-шесть после отъезда хозяйки
зверя вваливается ко мне в комнату с выражением дикого ужаса на лице и с
невразумительными криками: «Ирка, что мне теперь делать?!?!? Что я ей
скажу, что я ей скажу?!?!? » После проведенного на скорую руку допроса с
пристрастием выясняется, что про зверя она начисто забыла, и теперь
боится заходить в комнату с остывшим трупом хомяка. И я ей нужна в
качестве моральной поддержки. Ну что ж, пришлось соответствовать. В
комнату мы входили со смешанными чувствами: и хомяка жалко, и воняет,
небось, противно, и вообще… И уж конечно особенно хорошо в тот момент мы
представляли реакцию на смерть хомяка его не очень воздержанной на язык
хозяйки. В комнате, к счастью, посторонних запахов не было, видимо, по
причине настежь открытого окна. Впрочем, хомяка не было тоже. Ни живого,
ни мертвого. Мы осмотрели комнату как следует, разве что плинтусы не
стали отдирать. Куда подевался этот маленький гад, было совершенно
непонятно. И что говорить хозяйке - тоже. Мы математики - люди в
чертовщинку не особенно верящие, не стали привлекать в качестве
соучастников исчезновения хомяка потусторонние силы. А сочинили простую
и красивую историю, про то, как хомяк, не вынеся разлуки с ЛЮБИМОЙ
хозяйкой, сиганул с 17-го этажа, вырвавшись у нас из рук, когда мы
пришли его покормить и приласкать. А до этого, тоскуя, три дня не
притрагивался к пище. В общем, она сама виновата, как там у Экзюпери:
«мы в ответе за тех кого приручили» и т.д. (Вот сволочи!) Короче,
хозяйка по приезде три дня рыдала, терзаясь угрызениями совести, а мы уж
стали немного раскаиваться. А на четвертый этот гадский хомяк ПРИШЕЛ
ДОМОЙ!!! Он, конечно же, никак не мог умереть с голоду, бродя по карнизу
17-го этажа, на который студенты при отсутствии холодильников,
выставляли всякую снедь. Но что мы выслушали от хозяйки!!!!!

ЗЫ. Привет выпуску 1992 года!

Ирен

Работаю врачом ультразвуковой диагностики, чаще всего смотрю беременных.
Так как имеем в наличии 3-х мерное УЗИ, имею возможность показать
родителям, как выглядит их малыш и как он двигается. Однажды смотрим с
обоими родителями приблизительно 35-36 недельного мальчика, он двигает
ручками, активно шевелится и в какой то момент широко открывает ротик -
а в это время за дверью у кабинета педиатра зычно начинает вопить чей то
пацанчик. Эффект был потрясающий.
Будущий папаша, сидящий в моем кабинете, вздрагивает и на полном серьезе
выдает:
- ну если он уже в животе так орет, что же будет когда он родится?!

Когда училась в мединституте, параллельно работала акушеркой в роддоме,
и у нас была акушерка, уже старенькая бабуля, все ее обожали, от
главврача до роженицы, единственным ее недостатком было крепкое словцо,
и главный врач конечно пытался это пресекать. Расскажу один случай, сама
присутствовала при этом. Когда женщину укладывали рожать на кресло, баба
Валя (эта самая акушерка), дабы роженице было удобно - все представляют
себе гинекологическое кресло? говорила:
- Подними свою жопу и двигайся - ищи наиболее удобную позу!
А главврач, когда это услышал, бабе Вале говорит, мол, не надо такое
слово говорить, называй это место тазом, будет и прилично и понятно.
Баба Валя, при первом же случае воспользовалась советом, женщина залезла
на кресло, а она и говорит, мол двигай тазом!
После этих слов вся бригада валялась от смеха, потому, что бедная
женщина начала озираться по сторонам, очевидно в поисках того, чем ей
предложили двигать, а потом спросила, а где его взять-то - таз.
После этого баба Валя ухмыльнулась и сказала:
Говорила я - жопа, так и буду говорить, хоть расстреляйте.
Больше ее главврач не донимал.

Вот не зря я как-то настороженно отношусь к подземной электричке. Разные
в ней люди ездиют. Странные.

Поутру имела я намерение втиснуться в вагон на станции Текстильщики
(мать их так). Вместе со мной такое намерение имели пара старушек, юноша
кило на восемьдесят и юное хрупкое Создание лет двадцати двух и ростом
мне как раз по плечо. Об нем и речь.

Поскольку Создание стояло ближе всех к краю платформы, оно как раз
первым и втиснулось на 14 кв см свободной площади вагона. И грамотно,
надо сказать, втиснулось – спиной вперед. Уперлось одной рукой в
притолоку двери, тем самым обеспечив себе некоторую устойчивость, и с
видом превосходства посмотрело на нас.

А лучше б оно посмотрело взад. Поскольку из середины вагона к выходу
ломились два вчерашней свежести амбала, и путь их к вожделенной свободе
лежал, по моим прикидкам, как раз через место дислокации Создания.
Я человек по жизни добрый, а потому моментально и вежливо сказала ей:
«ну-ка быстро выйди вон!»

Создание глянуло на меня с высоты своего «по плечо» и презрительно
передернулось.

В следующий момент я с чистой совестью вошла в вагон на освободившееся
место, и поняла, что стою на чьем-то замшевом пинжаке. Пинжак как свой
никто из окружающих не опознал. И только повернувшись к двери, я увидела
Создание, машущее крыльями и бьющееся грудью о стекло закрытой двери.

Далее стою я такая на перроне следующей станции в длящемся приступе
альтруизма (опять же, размер не подошел) с чужим пинжаком наперевес. Ну
и еще народ рядом тусуется. Подъезжает паровоз, открывается дверь, а там
– стена из мужиков и никаких тебе Созданий. И вдруг! Как в фильмах
Хичкока стену пробивает женская рука с шевелящимися пальцами и
полузадушенный голос хрипло рычит «дайте! дайте его сюда!» Народ на
платформе шарахается взад, я вкладываю ей в руку пинжак, дверь
закрывается, вагон уезжает.

Как на меня смотрели соседи по платформе!
А вы бы чо подумали?

Два проктолога после тяжелого рабочего дня сидят в баре и обсуждают
сложности в своей работе. Один говорит другому с философским видом:
- Что и говорить, коллега - чужая жопа потемки.

Судят молодого грузина за убийство отца.
- Как же получилось, что вы убили родного отца?
- Понимаете, господин судья, мы с папой играли в нарды, и он у меня
выиграл 10 очков. Ну, я не удержался и дал ему бревном по голове.
- Нужно вам научиться снимать стресс по-другому. Покурили бы...
- Да я при родителях не курю.

Молодой и неопытный сперматозоид спрашивает у старого и опытного
сперматозоида:
- Ну расскажи, ну что надо делать?
- Все просто. Раздается сигнал тревоги, все бегут и ты бежишь.
Как увидел точку - подбеги к ней первым и оплодотвори ее - это
яйцеклетка.
Тут раздался сигнал тревоги. Молодой сперматозоид бросился наперегонки
с другими. Вдруг видит точку, подбегает к ней и спрашивает:
- Точка-точка, ты яйцеклетка?
А точка отвечает:
-Нет, я кариес.

На тему о аббревиатуре. Когда мне было лет 12, мои родители выписывали
журнал "Крокодил". И была там такая рубрика "Нарочно не придумаешь". И
вот в одном из номеров очень нас всех повеселила фотография. На ней была
сфотографирована вывеска одной организации "КЦБПОиКО №2 ПО БАШНЕФТЬ", с
подписью "зашифрован абракадабр". Посмеялись. Но, хорошо смеется тот,
кто смеется последним. Через год мои родителе уехали на работу на север,
и я вместе с ними. Там я закончила школу и пошла работать. Моим первым
местом работы оказалась Когалымская база производственного обслуживания
и комплектации оборудования №2 производственного объединения "Башнефть".
(КЦБПОиКО №2 ПО "Башнефть") Кто бы знал.

За достоверность не ручаюсь. Рассказывается на мехмате МГУ как красивая
легенда. Но вполне могло быть на самом деле.

Преамбула.
Советские времена, ориентировочно - 70-е годы прошлого века. Главное
здание (ГЗ) МГУ на Ленинских (ныне - Воробьевых) горах, 17 этаж крыльев,
в которых размещаются общежития - подробность немаловажная, только по 17
этажу вокруг здания идет широченный непрерывный карниз, по которому
свободно может передвигаться человек субтильной (и не очень)
конституции, с нормальным вестибулярным аппаратом (орган равновесия
такой). Сейчас в крыльях ГЗ народ размещается по факультетам, в те
времена размещался по принципу: девочки строго направо, мальчики -
строго налево. И после 11 вечера бдительный комсомольский патруль
выборочно проверял комнаты студентов на предмет наличия лиц
противоположного пола. В случае обнаружения таковых к виновным
применялись жесточайшие санкции вплоть до исключения.

Амбула.
Одна из таких проверок после 11 вечера вламывается к девочке, у которой
в гостях бойфренд. Искали целенаправленно, видимо, по наводке. Что
делать?!?!??! Пока комиссия бдительных комсомольцев замешкалась в
тамбуре, да еще соседей проверяла, парнишка принимает героическое
решение - выйти на карниз, чуть подвинувшись в сторону, так чтоб из
комнаты его не было видно. Сказано - сделано! Комиссия, обшарив шкафы и
заглянув под диванчики, никого не обнаруживает и собирается отчаливать.
И вдруг один излишне ретивый тип вскрикивает: «Постойте, этаж-то ведь
17-й, надо посмотреть, нет ли кого на карнизе! » Умный такой! Девчонка
бледнеет. Но на ее «счастье» в составе комиссии помимо идейных борцов за
студенческую нравственность есть еще и насильно мобилизованные товарищи,
один из которых - приятель ее бойфренда и полностью в курсе ситуации.
Что сделает в такой момент верный друг? Конечно, скажет: «А ну-ка я
сейчас за окном посмотрю! » Выглянул, подмигнул приятелю, вернулся в
комнату и беспечным тоном заявил: «Да нет там никого». И девчонка тут же
хлопается в обморок!.. Хотелось бы закончить на мажорной ноте, но
говорят, что выгнали всех троих.

ЗЫ. Привет выпуску 1992 года!

Ирен

Коллега сегодня вернулась из отпуска. Рассказывает, как летали в
Хорватию чартерным рейсом.
Самолет задержали на 12 часов. Причем, не сразу отложили надолго, а
периодически объявляли, что рейс задерживается еще на 3 часа. Настроение
у людей, настроившихся на море и солнце, понятное дело, муторное. В
какой-то момент их погрузили-таки в автобус и повезли на посадку. Но
возле самолета сопровождающий мальчик вышел из автобуса, поговорил с
кем-то из экипажа, и народ повезли обратно в аэропорт.
После этого люди стали возмущаться особенно громко и настойчиво.
Для успокоения "отдыхающих" был направлен специальный человек. Насколько
блестяще он справился со своей задачей - судите сами.
Речь вышеназванного товарища:
- Господа, прошу вас успокоиться! Дело в том, что самолет был (!)
неисправен, и экипаж отказывается лететь на этом самолете. Но! Мы сейчас
найдем ДРУГОЙ ЭКИПАЖ и вы обязательно улетите на отдых в Хорватию!

Довелось мне тут на деловой семинар за границу съездить. Куда? - не все
ли равно? Классная штука, скажу я вам. И народ что надо подобрался.
На прощальном вечере я, можно сказать, пользовалась особым вниманием со
стороны одного из участников мероприятия. Не соотечественника, увы.
Это мне не его жаль, а за державу обидно - исключительно приятный
мужчина был. Национальность уточнять излишне - не в ней дело...
Скажу только, что английский язык не был ему родным (как и мне,
естессно).
Чтоб никто ничего не думал, скажу сразу - он был безупречно корректен.
Хотя и выпил изрядно, но это, казалось, не производило на него никакого
действия. Разве что улыбка все приятнее и приятнее становилась...
Наконец, он галантно поцеловал мне руку (!), извинился, что устал (!!)
и пожелав спокойной ночи, удалился.
А я еще немного потанцевала и тоже пошла спать. Усталая, но довольная,
как говорится.
...Утром я не сразу поняла, что это не у меня в голове стучит после
вчерашнего. Стучали в дверь. Негромко, но настойчиво так...
Завернувшись в шелковый халат и накинув на постель покрывало, я пошла
открывать.
Да, это был он. Выглядел, как всегда, безупречно и казался чем-то
смущенным:
- Извините.. Очень прошу вас...
- Все ОК, - успокаиваю я его, улыбаясь самой приятной улыбкой. - Что
случилось?
- Я... у вас вчера... свой фотоаппарат не оставлял?
Так. Похоже, доза выпитого все-таки сказалась, хоть и с запозданием.
Я просто физически ощутила, как суровеет мое лицо:
- Извините, но вы ничего у меня оставить не могли. Поскольку не были
у меня.
- Да?.. Не был?..
- Ни вчера, ни в какое другое время, - уточняю я. - Поэтому прошу меня
извинить, но...
- Ради Бога, это вы меня извините, - умоляюще перебил он, - но
напомните, пожалуйста, КОГДА и ГДЕ мы расстались с вами?
- В банкетном зале. Около часу ночи.
- Правда?!.
Ситуация начала меня забавлять:
- Поверьте мне. Вы со мной попрощались, пожелали спокойной ночи
и больше я вас не видела.
Его лицо выразило крайнее отчаяние:
- ТАК ЭТО БЫЛ СОН?!
Я еще ничего не понимала... но его следующая фраза - о, это была песня
и крик души одновременно! Точных английских слов (не родных нам, напомню)
я уже не припомню, могу только донести ее смысл на родном языке:
- ЭТО Я ВАС ВСЮ НОЧЬ ВО СНЕ ВИДЕЛ, А УТРОМ НЕ НАШЕЛ СВОЕГО ФОТОАППАРАТА!
Я И МЫСЛИ НЕ ДОПУСКАЛ, ЧТО ВЫ УНЕСЛИ ЕГО! ПОДУМАЛ, ЧТО, НАВЕРНОЕ, ЭТО Я
У ВАС БЫЛ, А НЕ ВЫ У МЕНЯ - ВОТ И ПРИШЕЛ...
Простите... простите... - повторял он, пятясь в коридор и осторожно
прикрывая дверь.
Я ее закрыть уже не могла. Потому что сползла по стенке...
А день этот точно был "не его". Фотоаппарат в конце концов нашелся -
кто-то подобрал его в зале и оставил у портье, - но, уже обретя его
вновь, хозяин застрял в лифте... и в итоге опоздал на самолет.
PS Дома коллеги комментировали эту историю, по-моему, конгениально:
- Не уметь пить тоже уметь надо!
PPS А за державу все-таки обидно. Наш человек точно бы по роже надавал -
отдавай, мол, аппарат, сука.

Экзамен по древнерусской литературе. Студентке попался билет
"Куликовская битва". Она, как нарочно, именно этот билет не знала. Но
рассказывать надо, чтобы как то попытаться не перездавать предмет.
Студентка: Ну вот приехали они на поле.
Преподаватель: Кто они и на чем приехали?
С: Дружина на конях.
П: Дальше что?
С: Был бой..
П: Один?
С: Два ( тут наступает пауза)
П: Ну а дальше то что?
С: Ну что, что, собрались и уехали.
Преподаватель смеялась до слез, но сдавать заново пришлось через неделю
уже другому преподавателю. Не выдержала.

- Девушка, что-то мне лицо ваше знакомо... Вы случайно в кино не
снимаетесь?
- Нет...
- А около кино?

История эта произошла несколько лет назад тогда еще в г. Горьком.
Работал тогда в ГИТО (Горьковский иститут трамтологии и ортопедии)
один доктор Вася. И как раз попросил его товарищ Петя занозу
из пальца вытащить, но под общим наркозом. "Не могу, говорит,
терпеть я это ковыряние иголкой в пальце..." Как тут лучшему другу
отказать???
И как только это Петя получил положенную по его весу дозу, так
у него сердце и встало. Начали ему делать непрямой массаж сердца,
не помогает,
электрошок, не помогает... Давай его не стол, грудную клетку вскрыли,
прямой массаж сердца, и сердечко-то запустили. Зашили мужику грудь
и повезли в реанимацию. Санитар по дороге уронил его с носилок,
при этом сломал ногу и ребра. Петю снова к врачам...
Просыпается Петя утром, нога в гипсе, весь в бинтах, грудная клетка
зашита, а заноза все равно в пальце....

Рассказано другом врача...

Я сново здесь с тобою рядом
Любуюсь нежным твоим взглядом
Любуюсь синими глазами
Что не дают мне спать ночами

Ми этой встречи долго ждали
И друг без друга так скучали
Обнявшись долго простоим
Ты назовешь меня своим

И в тусклом свете синих звезд
Я не увижу твоих слез
Но вдруг признаюсь в тишине
Как я скучаю по тебе

не мое:) Господина Фельдмана!

Начать надо со скучного. Зачем ездил.
Ты, конечно, знаешь, что Лужков- как истый римлянин- считает Москву
каким-то там по счету Римом и хочет, чтоб у него все было, как в большой
стране.
Поэтому воюет с Латвией за притеснения русских, строит жилье в
Севастополе, сейчас вот открыл в Симферополе спецфакультет МГУ. Словом,
пространственное воображение в очень острой форме.
А тут вдруг Путин схватился за соотечественников за рубежом. Негоже Юрию
Михайловичу уступать!

Была отдана команда- сделать лучше. Тут же какие-то десятки жучков и
жучар из мэрской пасеки бросились опылять мир.
Где Шереметьевы? Где Голицыны? Где Хренкины- Пенкины?
Все уже охвачены федералами.
Где наконец эти мудаки Фельдманы- соотечественники всем
соотечественникам?!
Один уже зафедерален, а другого вообще евреи охмурили...
Тогда пошла команда- перевербовать. Чтоб и там, и там.
Вот такой низкий старт. Не знаю, как Петра Петровича Шереметьева, а меня
куда уж только на сборища не приглашали- и на Кипр, и в Цермат... Но не
везло им, был занят. Пока я никуда не ездил и посылал их подальше был
создан некий управляющий орган - Международный Совет. И меня (без меня)
избрали замом председателя, а Шереметьева - еще одним замом. Почетный
председатель- Лужок.

И тут новое апофеозное сборище. В Москве. И не простое, а с наградами.

Отобрать лучших соотечественников в разных направлениях деятельности и
лучшим из лучшим всучить, как позже выяснилось, 7-килограммовую железяку
в виде земного шара с единственным континентом, подозрительно
напоминающим контур России, и с яркой точкой на нем- Москвой. Вот такая
идея.

Съехалось со всего мира человек 120. Поменьше нашего берлинского
конгресса (ему как раз сегодня ровно год), но внушительно. Сепарация
была произведена строго совково. Простых - заселили в
неотремонтированную "Россию", знатных- в "Международную",
по-старому-хаммеровский центр. А номинантов (будущих награжденных) - в
"Савой" (это бывший "Берлин", увековеченный Вознесенским).

В первый же день все пошло наперекосяк. Автобусы везли людей не туда,
правление, на которое я попросту мудро не приехал, собралось, но не
состоялось, а потом (куда я мудро приехал) состоялось, хотя и не
собралось. Свою машину я как-то прождал у выхода со швейцаром
Международной почти час. В результате чего подружился не только с этим
швейцаром, но и со всеми его сменщиками, о которых он мне рассказал, и с
милицейскими командирами.
Продолжение...
Но вот наступил главный вечер, и надо ехать из Международной в Дом
Музыки.
Час ждут автобуса. От графьев рябит в глазах. Через полчаса вместо
автобуса приходит завзалом гостиничного ресторана, панибратски хлопает
графа Шереметьева по плечу и зовет всех перекусить. Посреди трапезы
вбегает человек и требует всех к автобусу. Потом выясняется, что
автобуса все же нет. И все снова идут в ресторан.

У гардероба Шереметьев, несколько утомленный, но все равно элегантный
своей русско-французской выправкой, томно поправляя галстук, жалуется
мне:
- Знали бы вы, БС, как мне все это надоело! То одевайся, то раздевайся,
то опять одевайся!..
Я сочувственно киваю. Не скажешь же ему, что именно в этой дурацкой
покорности и куклистости его и его предков лежит ответ на вопрос, как
они просрали Россию?

Ладно, наконец едем. И даже приезжаем.
Новый роскошный дворец, гордость Лужкова. Великолепная, управляемая
сцена, много света и прибамбасов.
Расселись. Лужков, замы, вице-премьер российского правительства.
вице-спикер Думы Георгий Боос (этот нам понадобится для рассказа, потому
и называю), все телеканалы, а на сцене Кобзон и Маша Шукшина ведущие. И
еще симфонический оркестр человек из 50.

Начинают Кобзон с Шукшиной. Сценарий у них так написан, что каждый
говорит по фразе. Фразы красивые. Они красиво говорят, но все время
как-то пугливо назад оглядываются. Как будто за ними следят. Или грозят
им с висящего за спиной экрана.
Наконец Кобзон объясняет, что параллельно тексту должны были идти по
экрану кадры.

Но кадров нет.
Они и после объяснений не появляются.
Зал тем не менее добродушно улыбается. Всем нравится подтянутый Кобзон в
новом парике и обаятельная Шукшина в вечернем платье с огромным
декольте, откуда выпадают невкусные грушевидные сиськи, и почему-то в
городских черных же сапогах.

Начинаются представление номинантов. В первой группе- СМИ- рижский Леша
Шейнин (лично выдвигал!), Валера Вайнберг, нью-йоркское Новое русское
слово, и Ира Кривова, парижская Русская мысль.

Задумка такая. Представят всех троих. Потом вынесут конверт, его
раскроет кто-то из знаменитостей и прочтет, кого же жюри выбрало
наградить железякой. А остальным дадут цветы и бумажки.
Для процедуры вызывают на сцену Бооса. Он - такой симпатичный, только
толстоватый комсомолец, очень жовиальный.
Но сначала идут картинки. Представляют номинантов.

- Александр (!) Шейнин!- произносит Кобзон. И на экране появляется...
Валера Вайнберг. Под рассказ о Шейнине Валера ходит, демонстрирует свою
газету НРС.
Но зал не замечает подмены. Шейнина в лицо никто не знает. А кто знает,
вроде нас с рижской же Ксенией Загоровской, - уже лежат от хохота на
стульях.
- Валерий Вайнберг!- протягивает руку к экрану Кобзон и начинает
смотреть сам.
На экране Шейнин демонстрирует газету "Час".
- Это же не Валера..- как-то смущенно произносит Кобзон. Потом
вглядывается в первый ряд, находит сидящего там живого Вайнберга и
спрашивает:
- Валера, это не ты?
Что отвечает Вайнберг- не слышно, у него нет микрофона.
Тогда Кобзон берет ситуацию в руки. Объясняет, где Вайнберг, и шутит
снова о картинках, мол, мы так задумали, чтоб вас посмешить.
Всем и вправду смешно, кроме героев.

И тут - третья номинантка.
- Русское слово,- путая название возвещает Кобзон,- Ирина Кривова. Ее-то
уж ни с кем не перепутали,- шутит он.
И оказывается прав. Ее не перепутали. Экран остается девственно чистым.
Нет Кривовой. Нет минуту, нет две.
Шукшина чернеет, Лужков белеет, я начинаю умирать со смеху. Кобзон же
этим пользуется.
- Посмотрите,- говорит, указывая на меня, корчащегося в креслах- какие у
нас благодарные соотечественники. Мы, москвичи, краснеем, а вы
веселитесь.
Спасибо вам за понимание!
Тем временем действию пора двигаться. Кобзон с Шукшиной в два голоса
произносят что-то вроде:
- Несмотря на всякие накладки, сейчас на сцену вынесут конверт - и мы
узнаем, кто из троих уважаемых номинантов стал победителем. Конверт на
сцену!

Кобзон улыбается, Шукшина подозрительно смотрит в закулисье. Боос с
видом прилежного школьника демонстрирует, что он готов разрывать
конверты и зачитывать имена. Словом, все пытаются сделать хорошую мину.
И делают это совершенно напрасно. Потому что мальчиков и девочек,
стоявших на сцене во время открытия с красивыми конвертами и железками,
- нет. Никто не выходит из-за кулис, никто ничего не несет Боосу...

Кобзон несколько нервно повторяет:
- Конверт на сцену!
При этом Кобзон умело держит лицо, Боос ухмыляется, Шукшина кусает губы.
Но страшнее всего Лужков, каменно-белый, и Шейнин, он знает, что именно
его имя должен назвать Боос, но получать награду после такого позора...
Но все равно на сцене, как на кладбище, ничего не двигается. Замер и
зал. И только мы с Загоровской всхлипываем:
- Нет, нам никто не поверит!- сквозь смех выдавливает Ксения.
- Неужели я это вижу!- бормочу я.- А ведь я мог не поехать сюда!..
И в этот момент тишину разрывает хриплый вскрик Шукшиной:
- Бля!- на весь зал.
Она поворачивается на каблуках и бросается за кулисы.

Можно было бы ожидать, что через секунды все придет в движение. Но это
ожидание ошибочно. Тишина становится мертвой. Нет ни конверта, ни
Шукшиной.
Первым находится Кобзон.
- А знаете ли вы, что наш вице-спикер- прекрасно поет?- обращается он к
залу.- Жора, спой нам что-нибудь!
Боос смущается.
Жора, спой!- приказывает Кобзон.- Я не могу один держать зал.
Жора кивает.
- Что ты будешь петь?
- Русское поле.

Кобзон дирижеру, как-то отчаянно, боясь услышать отказ:
- Вы сможете поддержать нашего вице-спикера?
Дирижер машет палочкой- Боос запевает. У него оказывается великолепный
баритон.
Льется прекрасная песня. Кобзон подпевает, подпевает и зал. Не поет
только Лужков, не поет и красный от недоумения и раздражения Шейнин.
Потому что совершенно непонятно, что происходит. Шукшина ушла, конвертов
нет, Боос поет. И все это едет куда-то мимо, дурацки и без цели.
Где-то в конце второго куплета нешаркающей, но вполне кавалерийской
походкой возвращается дочь великого калинщика. В ее руках- чертов
коричневый конверт.

Кобзон прерывает песню.
- Маша, становитесь рядом.- говорит он Шукшиной по-отечески.- Давайте
начнем все с белого листа. Спасибо, Георгий. Итак, будто ничего этого не
было... Маша, два шага назад. Подходим. Итак, дорогие друзья, сейчас мы
наконец узнаем, кто из троих уважаемых номинантов стал победителем...

На этих словах пафос Кобзона начинает спадать, как челка со лба фюрера.
Он с ужасом вглядывается в Бооса. Тот что-то показывает лицом.
- Нет, Иосиф Дывидович,- бодро произносит тот,- не узнаем...
- Почему, Жора?- шекспировски вопрошает Кобзон.
- Конверт не тот...
Кобзон начинает хохотать. Зал рыдает. Шукшина выпрыгивает за кулисы. Я
не смотрю на Лужкова. Причин две: во-первых, мешают слезы, во-вторых,
мне как-то даже неудобно смотреть на него, вроде как прохожему на
насилуемую у тротуара девицу: и помочь бы надо, но сил нет.
Сквозь смех Кобзон хрипит:
- Пой снова, Жора!
И Жора поет. И поет прекрасно.

Примерно минуты через три появляется стайка мальчиков и девочек с
конвертами и призами. Все ужасно, все нелепо, но первую номинацию
наконец награждают.
Потом какие-то вставные номера. Потом награждают следующих. Модельные
девочки с цветами целуют не тех, картинки опять не те, но никто уже не
обращает на это внимания. Зал уже свыкся с тем, что увидел и намерен это
начать забывать.
Кобзон объявляет, что собирается петь. Причем не для заполнения паузы, а
так, мол, по сценарию. И показывает нам сценарий.
Как Бендер письма председателю исполкома.

- Евсюхов!- кричит Кобзон за кулисы своему пианисту.- Выходи!
Выходит толстый, уютный Евсюхов.
Кобзон мрачно смотрит в центр сцены. Потом в зал. Потом, посмеиваясь,
объясняет:
- Вот сейчас должен был подняться рояль. Но вы же помните историю с
конвертами...
На этих словах раздается скрежет - и из-под сцены действительно
выползает шикарный белый рояль.
Публика аплодирует. Чувствуется, что люди начинают входить во вкус и
радоваться простым вещам. Еще час таких испытаний - и будут вызывать на
бис электрика: за то, что в зале светло.

Кобзон поет. Хорошо, задушевно. Потом ему долго аплодируют. Евсюхов не
уходит, сидит на стульчике. Видимо, ждет, что будет еще одна песня.
Словом, кажется, что рутина обычного шоу захватывает зал. Все страшное
уже вроде бы позади. Позади мой рыдающий смех. Позади шукшинская ярость
и кобзоновские вымученные анекдоты. Вообще-то уже можно и уходить...
Где-то в этот момент мои скучнеющие мысли прерывает ужасный удар. Будто
с высоты падает рельс на рельс.

Я уже вижу, что случилось, но все еще не могу поверить своим глазам:
передо мной огромная дыра в сцене. В эту дыру провалился рояль. Его не
видно. Видно только Евсюхова, странно поглядывающего на свои ноги. Ноги
висят над пропастью...

Ну что тут скажешь... Я уже тогда знал, что не сумею описать реакцию
зала... Что-то среднее между трубом раненного слона и смехом павиана. В
яму тут же бросились какие-то люди в синих халатах. Да так в ней и
остались. Минуты три ничего не происходило. Потом Кобзон подошел к краю
и многозначительно посмотрел в глубину.

- Знаете,- начал он медленно, - есть такой детский анекдот. Стоит ежик
на краю пропасти и кричит: Слоник! Слоник! Слоник!
Лошадь орет ежику: заткнись! Ежик опять: Слоник! Слоник!. Тут лошадь
разбегается, чтоб сбросить ежика в пропасть копытом, но падает туда
сама. А ежик также бесстрастно продолжает: Лошадь! Лошадь!
- Так я к чему,- продолжает Кобзон после чудовищного взрыва смеха.-
Рояль! Рояль!..
Это еще совсем не конец. Это середина. Но больше нет времени писать.
Завтра, может быть...

Глава вторая

Ушло настроение, надо вернуться в Москву. В пятницу 17 октября. В
роскошный Дом музыки.
Зал с соотечественниками из 50 стран. Демократично, ряду в пятом сидит
Лужков с замами, рядом зампред росправительства, такая тетя по фамилии
Карелова, с которой мы познакомились еще в Баку, много другого
высокопоставленного люду, тот же Боос, вице-спикер Думы (певец народной
грусти).

Идет церемония. Она примерно в зените. Следующим на сцену зовут Лужкова.
Он должен вручить награду за развитие русской литературы. Номинантов
опять трое.
Мне лично больше всех понравился писатель из Швейцарии Гальперин, о
котором было сказано, что в 25 лет он написал свой первый рассказ, тот
не был напечатан, писатель эмигрировал и понял, что главное - это
независимость. Больше в его послужном списке ничего указано не было.

Ясно, что остальные годы писатель жил на щедрый швейцарский социал,
независимо не писал ничего и ничего не печатал. Но в каких-то анналах
числился по писательской линии, и теперь вот призван под широкие
московские знамена. На роль статиста.
Вторым был назван такой сильный писатель из Украины, что я даже не
удержал в памяти его имя. А третьим - Наум Моисеевич Коржавин. В
представлении он не нуждается, а в описании - наверняка. Некогда хам и
словесный бретер (по Довлатову)выглядит нынче весьма печально. В
затрапезном пиджачке, надетом на толстый свитер, с трудом передвигающий
ноги, с трясущимися руками, но, правда, при этом с весьма жестким
взглядом и вполне различимой речью.

Памятуя о прошлых неудачах, никто в зале и на сцене уже не ждет ни
кадров, ни текста. При этом какие-то кадры тем не менее прорываются на
экран, иногда звучит какой-то связный голос диктора, но ни Кобзон, ни
Шукшина давно не обращают на это внимания. Все происходящее напоминает
свадьбу, где сначала ритуально украли невесту, потом почему-то ее не
нашли, позже исчез жених, а гости устроились сами- кто пьет, кто
болтает, кто зажимает свидетельницу у туалета. Благодать!..

Но вот на сцену зовут Лужкова. Он быстро идет по проходу, и зал все
вспоминает. Кто все это устроил и кого так низко и мелко опозорили. Он
поднимается бегом по ступенькам, и тут вступает Кобзон. В ту секунду,
когда мэр оказывается у зияющей дыры, Кобзон его упреждает:
- Юрий Михайлович! Вы поосторожней!
На этом месте охранники понимают свою ошибку и бросаются огромными
прыжками к сцене. Их можно оправдать: они не привыкли, что подопечных
поджидают пропасти на освещенных юпитерами подмостках.

- Вы поосторожней, Юрий Михайлович!- издевательски продолжает Кобзон.-
Новый рояль Дому музыки мэр-то купит. А вот нового мэра... нам не надо.
Лужков, впрочем, не теряет лица. Остановившись возле ямы (и уже
окруженный охраной), он брезгливо отмахивается от сопровождения и, глядя
в пропасть, тоненьким голоском тянет:
- Иосиф! Ио-о-осиф!
Все вспоминают кобзоновский анекдот и надрываются со смеху. Кроме
Лужкова.

Дальше все следует почти по расписанию. Вызывают Коржавина, вручают ему
железяку, изысканно почему-то именуемую Хрустальный шар. Хрусталь едва
не сваливает Наума Моисеевича на пол. Но Лужок в последний момент
подхватывает и награжденного, и награду.
Коржавин говорит что-то о необходимости существования Москвы для нужд
его творчества и уходит.
Пора и Лужкову. Но тот, судя по всему, не собирается.

Зал затих.
Все понимают, что Лужок не может уйти, ничего не сказав по поводу
происходящего, но не представляют, что тут можно сказать, не потеряв
окончательно лица.
- Ты меня гонишь, Иосиф?!- как-то рыком, по -флавийски спрашивает
московский император.
- Я не гоню, - скромно отвечает императорский еврей.- Сценарий гонит.- и
показывает мэру стопку бумаги в руке.
- Ты, Иосиф, этот сценарий...-рычит мэр.
- Юрий Михайлович, я, как ваш советник по культуре,- прерывает его
Кобзон,- обязан напомнить, что в зале- половина женщин.
Лужков на это обреченно машет рукой. Потом молчит. Очень долго молчит.

Кажется, что все припасенные слова он произносит про себя. Затем
неожиданно задорно бросает Кобзону:
- Тогда я буду петь!
- По сценарию вы, Юрий Михайлович, поете в конце мероприятия...
- Нет, я буду петь сейчас,- совершенно бесцветным голосом произносит
Лужок, и Кобзон понимает, что время шуток прошло.- И ты будешь петь.
И...-он оглядывается.- И Жора...
Послушный Боос тут же встает со своего места и мчится на сцену.
К этому времени у жуткой ямы, как часовые у Мавзолея, стоят двое юношей
из числа подносящих дипломы. Ограждают. А внутри копошатся люди в синих
халатах, их глловы- каски иногда выглядывают из пропасти.
Они становятся втроем. Маленький Лужков в центре.
- А что мы будем петь?- ехидно спраашивает Кобзон, видно, понимая, что
сейчас уже можно немножко поерничать.
- Не жалею, не зову, не плачу,- глухо отвечает Лужков.
Кобзон поворачиваются к дирижеру (симфонический оркестр все так же
неподвижно занимает две трети огромной сцены). Но Лужков останавливает
его:
- Будем петь без музыки.
И они запевают.

Боже, что это был за момент!
Лужок, выставив правую ногу на каблук, держа левую руку в кармане,
закрыв глаза, самозабвенно тянул есенинские строки. Боос и Кобзон его
перепевали. Тогда он, не открывая глаз, рукой отнимал у них микрофоны.
Он пел, как молодогвардейцы перед казнью. И залу передалась эта волна.
- Вот так русские выигрывают все войны,- прошептала мне на ухо "латышка"
Загоровская.- Отступают до Москвы. А потом находится один и говорит-
все, буду петь...
И в этот момент у меня не хватило иронии хихикнуть. Всевластный и
опозоренный, облизанный не меньше сотни раз (на фоне славословий
"уважаемому Юрмихалычу" в этот вечер все бакинские жополизы просто
отдыхали) и уязвленный в самый поддых, маленький Веспасиан в костюме от
Бриони, он вкладывал в незамысловатые есенинские метафоры всю свою душу.

Певцам аплодировали долго. Плохой писатель сказал бы, что будто бы
молния разрядила все накопившееся напряжение. Зал выдохнул. Больше
никому ни за кого не было стыдно.
Магия! Даже я поддался этому очарованию и провякал что-то о нашем
берлинском голубом мэре, который должен был бы обожать своего крутого
московского коллегу.

Минуты две Лужков молчал. Потом произнес безо всякого повода и подводки,
хриплым голосом и разделяя слова:
- Завтра... некоторые мои работники... станут... соотечественниками за
рубежом.
Зал даже не рассмеялся. Лужков выдержал паузу и, показав кулак за
кулисы, крикнул:
- Только пусть, бля, успеют сегодня на самолет!
И пошел к своему месту.
Минуя яму, остро оглянулся на Кобзона. Впрочем, зря: вышколенный
императорский еврей знает место шутки.

Я пишу это две недели спустя, поглядывая в свой заветный московский
блокнот. Что успел, наспех пометил. Многие пометки расшифровать уже не
могу.
Но дальше было веселее и проще. Кобзон опять понес какой-то текст,
требовавший сопроводительных кадров. Назывались громкие имена
эмигрантов: ... Михаил Чехов, Бродский. Экран по-прежнему спал. Вдруг
показалась картинка.
- Вот Чехова все же показали,- удовлетворенно кивнул Кобзон.
- Так не тот же Чехов!- заорал я.- Это же писатель...
- Ничего,- успокоил меня Кобзон.- Сейчас художника Бродского покажут...

Наконец текст добежал до того места, где без сопровождения видеоряда
невозможно.
- Что же нам делать, Иосиф Дывидович?- растерянно спросила отчаявшаяся
Шукшина.- Ведь не показывают ничего...
- А вы читайте, Маша,- рассеянно отвечал Кобзон.- просто читайте. Может
быть, про себя...
Но Маша про себя читать не хотела. Бегала за кулисы, возвращалась.
Этому уже никто не удивлялся. Даже я. Человек привыкает мгновенно. А
всего час тому назад я всхлипывал:
- Боже, неужели я правда все это вижу своими глазами?!!
Теперь же хотелось уже чего-то большего. Может, драки на сцене...

Кобзон расказал еще пару старых еврейских анекдотов. Ничего не
изменилось. На экране бились несуразные блики.
- Да, Маша,- протяжно начал Кобзон, поглядывая на декольте коллеги.- Они
ничего нам показывают. Может, тогда вы нам что-то покажете?
В ответ Шукшина нисколько не смутилась, а как-то очень по-шукшински
спокойно молвила:
- Да нет, Иосиф Давыдовыч, лучше уж я в яму брошусь...

Но церемония двинулась дальше. Новые номинанты, новые звезды на сцене.
На этот раз от Москвы вызвали награждать архитектора Зураба Церетели, а
от соотечественников того самого Петра Петровича Шереметьева.
( Я забыл рассказать, как за день перед этим провинился перед графом. На
первом заседании он выступал передо мной. Мы с Шейниным, Загоровской и
еще несколькими приятелями сидели в задних рядах и, естественно, над
всеми хихикали. В какой-то момент я услышал, как граф проникновенно
рассказывает о своей гуманитарной деятельности в России:
- ... На собственные средства я открыл в Москве два центра поддержки
творческих сил...
- Знаем,- коровьевским фальцетом процедил я довольно громко,-
Шереметьево- 1 и Шереметьево-2...
Наша компашка захохотала, а граф недоуменно и растерянно поглядел на
меня. Я же сказал Шейнину искренне:
- На месте организаторов я бы таких мерзавцев, как мы, не приглашал.
- А я бы приглашал,- возразил мне Шейнин.- Но ничего бы нам не
оплачивал...)

Но вернемся в Дом музыки. Зовут, значит, Петра Петровича на сцену. А
Церетели уже там. Маленький, как и Лужков, подвижный, с обезьяньим
веселым и мгновенно становящимся злым лицом, он напоминает всех героев
Транквилла одновременно. Тех, о которых Транквилл пишет, как о клиентах
размашистых римских императоров. Я сам к Церетели отношусь лучше, чем
многие москвичи. Дело в том, что, когда я живу в гостинице Президент,
меня всегда поселяют на почтенной стороне. А почетная сторона выходит на
Москва-реку и на церетелевский памятник Петру. По нему, собственно, я
определяю, как по барометру, свое похмельное состояние. Если после
бурной ночи он вызывает у меня рвоту, то надо переносить встречи и
оставаться в номере. Если же все эти завитушки и челны не будорожат
желудок, значит, надо бросаться под холодный душ- и работать. То есть я
лично господина Церетели, говоря современным языком, интинтегрировал в
сознание. А многие московские жители не сумели.

Впрочем, соотечественники, как мне показалось, твердого мнения о нем не
составили.
Но между тем на сцене Церетели не ваяет, а раскрывает конверт. Не помню,
как называлась номинация. То ли За достоинство, то ли, как сказала бы
Люба, За графство. Но соперничало в ней три "их сиятельства". А победить
был должен Лобанов -Ростовский. Дикий жох, объегоривший многих в
Германии на антиквариате. Я проголосовал за него по причине красивой
фамилии.
Но Церетели не стал вглядываться в бумажки. Обернувшись к Шереметьеву,
он начал задорную грузинскую здравицу:
- Мне доставляет удовольствие вручить награду моему старому другу и
великому общественному деятелю... Мы знакомы с Петром Петровичем уже
больше десяти лет. И вот на этой сцене мои чувства к этому
необыкновенному человеку...

Кобзон терпел это славословие минуты полторы, потом аккуратно сказал в
микрофон елейным голосом:
- Зура-а-бик... Ты ошибся...
- Что, Иосиф?! Ты хочешь сказать, что мы знакомы с Петром Петровичем
гораздо дольше?- подхватил Церетели, полагая, что Кобзон дает ему
обычный актерский пас.
- Нет, Зурабик, - немножко кривя рот, брезгливо возразил Кобзон.- Ты не
ошибся. Ты перепутал.
- Перепутал Петра Петровича?!
- Нет, перепутал графа Шереметьева с князем Лобановым.
"Зурабик" мгновенно отошел на шаг от Шереметьева и вгляделся в него
соколиным взором. Его обезъянье лицо начинало набирать черты
справедливой обиды:
- Я... перепутал... Петра Петровича с... князем... Как ты сказал?
- Зурабик.- невыносимо вежливо продолжил Кобзон.- Ты должен вручить
награду князю Лобанову. Вручаете вы, как написано в сценарии, награду
месте с графом Шереметьевым. ,- тут же прервал возражения скульптора
певец.- Посмотри в бумажку...
Церетели прочел запись. Потом обиженно посмотрел на Кобзона, потом еще
обиженней на Шереметьева, потом развел руками, взял Хрустальный шар из
черного металла у юноши и ткнул графу в руки. В это время на сцену стал
подниматься князь Лобанов.
- Вот и хорошо,- подытожил разобиженный Церетели,- вот и разберетесь
между собой...

Когда он спускался, в зале хохотал один человек. Это был Лужков.

С этого места вечер начал, как говорится, клониться к закату. Кобзон
невзначай объявил выступление солистов балета Большого театра. Зал ахнул
от ужаса: а как же страшная яма на сцене? Иосиф Давидович успокоил:
- Не волнуйтесь, они все равно заболели.

Наконец наступило и время апофеоза. Надо прощаться. Вызван на сцену
Лужков и сказано, что он вместе с залом и Кобзоном (но уже без Бооса;
кончились деньки золотые) исполнит негласный гимн Москвы- газмановскую
"Москва. Звонят колокола". Что-то вроде конфетки-бараночки-гимназистки
румяные, но только в армейско-трубном ритме.
Уже вышел на сцену Лужков. Взялись за смычки ошалевшие от ожидания
скрипачи. А у стоечки сиротливо все стоит Шукшина.
Кобзон, заметив ее неподвижность, ласково прощается:
- Спасибо, Маша. Идите.
- Нет, Иосиф Давыдович!-опять по-шукшински непреклонно произносит Маша.
Кобзон понимает, что все, казавшееся ему завершенным, еще не
завершилось.
- Что, нет?! Вы хотите петь с нами?
На этих словах Лужков смотрит на Шукшину, как посмотрел бы его
берлинский мэр-коллега на домогающуюся его русалку.
- Нет,- спокойно отвечает Маша.- Я не рискну петь с вами. Но я хочу
сказать последние слова из сценария.
- Какие последние слова?
- Вот, Иосиф Давыдовыч, которые сказано: М. Шукшина, прощаясь...
- Хорошо,- устало кивает Кобзон.- Прощайтесь, Маша.
И Шукшина, раскрыв свои сияющие глаза, чувственно шевеля алыми губами,
произносит:
- Дорогие соотечественники! Где бы вы ни были- помните: РОССИЯ ВАС
ЛЮБИТ!!!

Ежик по полю бежит и хохочет,
Ежику травка письку щекочет.
Кончилась травка,гравий пошел,
Ежик домой без письки пришел.

Страшно писать что-либо, в обсуждениях так размажут... Злые вы все, но
попробую еще раз.
Было нам лет по 16, у отца одного пацанчика была машина - запорожец.
Одним вечером надрались мы в зюзю и решили стащить из под окна этот
запорожец и погонять по ночному городу. Водить умел как раз сын хозяина
машины. Залезло нас в машину человек 6, скорость превысили и один мент
конечно же это заметил и тормознул. Наш водитель (Сашка) остановился и
пару тройку минут мы бешено соображали как будем выпутываться из этой
ситуации. А мент уже около окна требует права. И в какой то момент Сашка
локтем задевает ручку и от неожиданности выпадает из машины. А так как
встать он не смог по причине сильного подпития, так на коленях и побрел
к отскочившему от неожиданности милиционеру. Мы все в шоке - ночь, как
домой доберемся, что с нами сейчас будет, как перед папиком будем
оправдываться... Но тут мент начинает махать руками и как закричит:
ладно, ладно, гражданин инвалид, езжайте с богом! Видно решил что наш
Санек безногий, раз на карачках ползет. А Санька не будь дурак задом к
машине пополз, пацаны его подняли и мы очень очень медленно поехали
домой. До сих пор у Санька кличка - инвалид.

Занимаюсь делами по дому, краем уха слушаю открытие олимпийских игр по телевизору. Пафоса много, потому и слушаю, а не смотрю. Голос диктора "... вот если мы сейчас увидим президентскую рожу, то мы увидим..." Про себя думаю "Что правда что ль? Наконец-то всем понятно, как это называть! А, нет, послышалось". Жаль. Она наверное трескается )))

Гуляем с сыном (5 лет) по парку. Надо заметить, что сын боится собак. И тут за нами незаметно увязывается собака. Сын заметив собаку, понятное дело испугался.
Я: Испугался?
С: Я думал это за нами лев крадется или волк.
Я: Сынок, у нас тут львы и волки не водятся. Львы водятся в Африке, а волки в лесу.
С: А бабайки где водятся?
Я начинаю долго и нудно объяснять, что бабаек в природе не существует. Что он не должен ничего бояться. На следующий день смотрим по тв кино про инопланетян.
С: Я же говорил, что бабайки существуют!