Поиск по автору:

Во времена исполнения Голдой Меир обязанностей премьер-министра она попыталась убедить Генри Киссинджера сделать Израиль своим первоочередным приоритетом. Киссинджер ответил ей письменным посланием:"Я хочу проинформировать Вас о том, что, во-первых, я - гражданин США, во-вторых, государственный секретарь, а только, в-третьих, еврей". На что Голда ответила: "Мы в Израиле читаем справа налево".

Тут, давеча, случайно нашёл распечатку, интересно место находки - консульский отдел посольства Великобритании в Москве. Автор - неизвестен. Передаю слово в слово:
В 1992 году в Камбодже более-менее нормальная жизнь (если так можно назвать тот восхитительный и опасный бардак, который творился в этой стране) наблюдалась в двух городах: столице Пномпене и портовом городе Кампонгсоме (теперь - Сиануквилль, в честь вечно молодого, 80 с лишним летнего принца Сианука. В стране запрещалось размещать на улицах его портреты старше 30 лет, чтобы граждане видели своего принца только вечнозеленым...эээ...вечномолодым). 250 км дороги (если не изменяет память) между этими городами были довольно опасными. Правительственные войска контролировали дорогу на 50 км от Пномпеня и на 50 км от Кампонгсома. Остальные 150 км контролировали все по очереди (правительство, красные кхмеры, местные крестьяне, бандиты и дикие звери из джунглей). По этой причине белорусские вертолётчики осуществляли основные перевозки по воздушному мосту Пномпень-Кампонгсом. Трезвыми они не бывали. И вот, в один из дней славный экипаж в составе невменяемых полесских хлопцев отправился в очередной рейс. Но, то ли береговая линия и море слились в одно целое, то ли они вообще уже нихрена не видели из-за количества допинга в полёте, но посадили они свой вертолет точно в 15 метрах от берега ... в море. Выбрались кое-как на берег и позвонили в миссию ООН. Приехали французские военные, оглядели пьяных героев, торчащий из воды винт и грустно залопотали. На что командир вертушки гордо поглядев на них, попросил: "Не ссы, лягушатники, счас мы его подцепим" и связался по рации со своими. Через некоторое время прилетел двухвинтовой тяжелый вертолет с главным белорусским кудесником неба. Когда он вылез из машины, то все выяснили, что он самый пьяный на всем побережье Сиамского залива. Сочно проматерившись и справив нужду в море, он отругал виновато покачивающийся личный состав, выпив с этим составом "За успех!", полез обратно в кабину. Вертолет он поднимал "на глазок" на двух тросах при сильном волнении. Когда вода начинает покидать поднимаемый вертолет, то он становится легче и подпрыгивает вверх. Учитывая вес вертолетов, волнение моря, загрузку аварийной машины, состояние пилота и высоты проведения работ, все французы сделали вывод, что пора готовиться к поминкам. Но операция по подъему заняла 15 минут безо всяких отклонений от нормы вопреки всем законам аэродинамики. Когда командир покинул вертолёт после операции под бешеные аплодисменты французов и крики "Браво!", то первое, что он сделал - приложился к бутылке со словами: "Да, хрен ли ... Не наше белорусское болото ... я из него танк тягал, так он чмокнул и так подскочил, что ствол ПКТ меня чуть девственности не лишил!". Потом задумался, хлебнул и добавил тихо: "Хорошо хоть трос не выдержал и лопнул ... а то б и меня засосала опасная трясина!".

Несколько лет назад у наc в аэропорту, где я работаю, ужесточилась проверка пеpед вылетом. Отбываю в командировку. Зона досмотра. Всех просят снимать обувь, ремни. Смена службы безопасности знакомая, но еcть и новое лицо. Мне разуваться не очень хочется. Обращаюсь к новенькому:
- Нельзя ли пройти так, не снимая обуви? Меня тут вcе знают.
Ответ порадовал:
- Бен-Ладена тoже вcе знают. Разувайтесь.

Во время пребывания на Конгрессе антропологов и этнологов России в Ижевске услышал я такую историю, которая, как мне кажется, прекрасно характеризует отношение нынешних реформаторов к российский науке. Вскоре после того, как ФАНО начало проверки подведомственных институтов, проверяющий, безымянный молодой человек из числа поколения эффективных менеджеров, посетил Кунсткамеру. Прошёлся по кабинетам, посмотрел как обстоит дело с техникой, ознакомился с направлениями научных исследований, а затем вернулся в кабинет директора Ю.К.Чистова. Видимо, увиденное его не очень поразило в контексте эффективности, посему в беседе с директором он задал вопрос:
- Интересно, и кто же это вам выделил такое здание в центре Санкт-Петербурга?!
- Вообще-то Пётр Первый, — ответил Юрий Кириллович.

С чего начинать? Был я как-то в Южной Корее. Поразила чистота. Сказали, что так было не всегда. Был срач, везде валялись горы мусора, уборщики не успевали убирать улицы. Ввели драконовские штрафы за мусор. Президент страны с кабинетом министров выходили на центральные улицы с мётлами и мели тротуары. И это стало традицией — они регулярно работают уборщиками улиц. Но уже не одни — вся страна выходит. Причем никого не заставляют. За каждым магазином закрепили участок тротуара, за чистотой которого они следят постоянно. Бросить на дорогу окурок или бумажку — большой штраф, причем за этим следят все — втихаря не бросишь. Видишь под ногами мусор — должен подобрать и отнести в урну. Директор завода идёт по территории. Увидел далеко в стороне бумажку на земле. Повернул, подобрал бумажку, отнёс в урну, затем продолжил путь. Руководство завода — самые топы во главе с директором — подметают пол в цехе. Причем цех работает. Никто не удивляется — привыкли. И вот — у них в стране чисто. Очень чистая страна.

Конец 80-х годов, тогда еще Советская Армия, радиотехнические войска. При каждом подразделении в те времена имелось подсобное хозяйство. И вот как-то один поросёнок, бродя по позиции, задел пятачком оголённый кабель и его, естественно, тут же прибило насмерть. О гибели каждой скотины требовалось немедленно доложить командованию. Ротный дает команду "доложить" дежурному по пункту управления. А дежурил в тот день двухгодичник — дикий флегмат по характеру и жуткий пофигист по жизни. Берёт он трубку и пытается дозвониться. А военные каналы связи тогда были вообще нечто. И вот происходит такой диалог. Двухгодичник:
- Погиб поросёнок!
Оперативный дежурный по батальону:
- Не слышу! Повтори Фамилию!
- ПО-РО-СЁ-НОК!
- Какого года призыва?
Двухгодичник призадумался:
- Да с год ему!
- Родители знают?
- Да мать рядом ходит!
Ну, похихикали и проехали.
Ротный даёт команду мясо оприходовать: половину в холодильник, половину в солдатский котёл. Часа через четыре к расположению подлетает кавалькада чёрных "Волг", из первой вылезает командир корпуса и с диким криком: "Где труп?" напирает на ротного. Тот глядит честными глазами и отвечает:
- Половину сварили, а вторая половина в холодильнике...
Немая сцена, кондратий у комкора...

- Удовлетворение от своей профессии получил лишь однажды, когда сначала двое гопников отжали у меня мобилу, не реагируя на разговоры по понятиям, знание уголовного кодекса и местных авторитетов, а потом мать одного из них пришла ко мне в адвокатскую контору, помогите, мол, на мальчиков менты дело шьют...
- И?
- И всем стало хорошо, у ментов повысилась раскрываемость, в СИЗО - заполняемость, а у меня - чувство глубокого удовлетворения.

Я — артист хора. Еду на ночном поезде на концерт в другой город. По дороге (вагон жаркий был) носом пошла кровь - это фамильное, бывает... Приехал утром - и в поликлинику. Сел с книжечкой в очередь к ЛОРу, передо мной человек 5. После меня тоже. Захожу к врачу: "Помогите, вечером концерт, а вдруг и там что-то подобное случится. Врач - дама лет 60-ти, внушает доверие: "Садитесь, молодой человек, сейчас прижжём ваш сосудик, всё с концертом будет ок!". Достаёт инструменты, начинает совать в мой нос. Из пробужденного сосуда хлынул поток.
- Ничего, сейчас остановим...
Дама применила несколько известных ей способов - результат плачевный: поток не останавливается! Я сижу тихо, в нос запихано 2 метра (это правда) бинта, пропитанного специальными медицинскими растворами. Проходит 40 минут. После четвертого вытаскивания очередного бинта из моего бедного раздувшегося носа врач говорит молоденькой ассистентке, лет 17-ти:
- Не могу остановить кровотечение, нужно везти в областную больницу, там либо остановят, либо будут оперировать. Я пошла вызову скорую, а ты пока наложи повязку на нос для транспортировки больного.
Ассистентка говорит:
- Я не умею накладывать на нос повязки...
Врач заводится:
- Вас в медучилище повязки учили накладывать?!
- Да, учили, но я помню только повязки для головы!
- Ну, накладывай на голову и заодно нос обмотай!
Врач скоренько ушла, а ассистентка начала обматывать голову мою бинтами, оставив только прорези для глаз. Прошло ещё время, вернулась взволнованная врач и сообщила, что скорая приедет через 10 минут. Действительно, через 10 минут в кабинет зашли два санитара-орла и уставились на мою перебинтованную головушку. Врач доложила им, что у пациента кровотечение не останавливается и нужно везти в областную, назвав фамилию врача и отделение. Санитары взяли меня под рученьки и поволокли с 4-го этажа в скорую. Народ из очереди, ранее начинающий сильно нервничать, сразу притих, визуально оценив вывод пациента с перемотанной головой.
Дальше приключения только начинались. На улице мороз градусов 17-20, пальтишко осталось в гардеробе поликлиники, и меня посадили в старенькую скорую-буханку, отапливаемую совсем плохо. Со включённым сигналом и сиреной "больного" повезли в областную, и надо же такому случиться, на одном из перекрёстков при повороте налево буханка заглохла! Санитары по спецсвязи вызвали другую скорую, сообщив, что "тяжёлого больного нужно срочно доставить в областную". Приехала... иномарка, скорая-реанимация! Меня оперативно погрузили в неё и с воем помчали в областную. В областной два санитара подлетели к "скорой", погрузили меня на каталку (почему-то ногами вперёд) и повезли к лору-светиле. Очередь, стоявшая к нему на приём, стала было возмущаться, что кого-то тащат без очереди, но санитары моментально их одёрнули, сообщив что-то типа: "Тяжелый больной с черепной травмой после ДТП на перекрёстке". Вопрос был закрыт, я оказался на кушетке. Молодой врач, посмотрев на меня, дал распоряжение срочно пригласить еще кого-то (анестезиолога, терапевта.. это я не помню). После этого определил моё состояние, снял повязки, достал пинцетик, ваточку, раз-два - и я был полностью здоров! Исцелён лёгким движением руки (этого не хватало даме в поликлинике). Поблагодарив врача, я вышел из кабинета и с номерком в кармане пошёл ловить такси. Очередь в кабинет была в полном удивлении.
Предновогодний концерт прошёл с успехом. Я жалел только, что на нём не было моего молодого врача...

Надо было мне сходить в погреб за вареньем. Одному скучно, поэтому я зашёл за другом Лёхой, и мы выдвинулись в путь. Погреб находился в 5 остановках от родного дома, а так как погодка "шептала", решили прогуляться пешком. Дошли до погреба, посидели, пообщались и вниз... Нагрузив сумки банками с вареньем и солёностями, двинулись в направлении дома. Путь оказался тяжелей и серьёзнее, сумки упрямо тянули вниз, и общим решением мы стали ловить маршрутку. Поймать-то поймали, а вот про деньги забыли, едем, думаем. Тут Лёха подал "шикарную" идею: "А давай ему банку с вареньем дадим?".
Ну, а что делать? Денег всё равно нет. Приготовились, дождались фразы: "За проезд передаём!". И передаём на передние сидения по цепочке... банку с вареньем. У нас лица - камень, все пассажиры маршрутки сдерживают улыбки и ожидают развязки. Вот банка дошла до водителя... Минутное молчание, и потом вся маршрутка начинает смеяться. Мы тоже прыснули. Но это были ещё цветочки. Вдруг звучит голос водителя: "Сдачу возьмите!". И водитель передаёт нам бутерброд с копчёной колбасой в пакетике! Оценил он наше варенье! Взрыв смеха был такой, что мы думали, стёкла вылетят!

Однажды фельдмаршал и светлейший князь Григорий Потемкин-Таврический, недовольный запорожцами, сказал одному из них:
- Знаете ли вы, хохлачи, что у меня в Николаеве строится такая колокольня, что как станут на ней звонить, так в Сече будет слышно?
- То не диво, - отвечает запорожец, - у нас е такие кобзары, що як заиграють, то аже у Петербурге затанцують.

С Хабра:
- Кстати, асфальта там тоже почти нет. Поэтому местные жители на выборах мэра всегда выбирают того, который, во-первых, живёт совсем не там, где предыдущий, и во-вторых, такого, чтобы жил как можно дальше от местной мэрии. Потому как первое (и обычно единственное), что делает новый мэр - прокладывает асфальт от своего дома до мэрии. Так-то вот постепенно и прирастает дорожная сеть.

В 1967 году в чешском городке Тршинец проводился международный шахматный турнир. Чехи прислали заявку в СССР с приглашением на турнир двух молодых мастеров. Когда два молодых советских мастера прибыли, чехи ахнули: два молодых мастера выглядели совсем уж салагами: одному было 18, другому — маленькому худенькому шкету - и вовсе 16 лет.
- Вы же просили молодых мастеров, оправдывались руководители советской делегации.
- Да, но не до такой же степени, - смеялись организаторы. - Этих ваших "мастеров" здесь будут драть нещадно!
Ну, дело сделано, турнир начался. И случилось непредвиденное: тот советский игрок, который был постарше, выступал более-менее достойно (это был будущий гроссмейстер Геннадий Тимощенко). А вот "шкет" уверенно обыгрывал одного соперника за другим.
Одержав 9 побед при четырех ничьих и не потерпев ни одного поражения, первое место занял тот самый худенький мальчик. Это был будущий чемпион мира Анатолий Карпов.

Будучи главой Роспотребнадзора, Геннадий Онищенко на слушаниях в Общественной палате выступил с предложением запретить садиться за руль после употребления кефира.
Главный санитарный врач России высказался против предложения установить минимально допустимый уровень алкоголя в крови водителя:
- Я считаю, что наша страна не готова к введению дозволенной нормы. Любителям кефира нужно будет сделать выбор — либо пить кефир, либо садиться за руль.
Он также сообщил, что выступает против возвращения допустимой нормы в три десятых промилле. По мнению Онищенко, такая разрешённая граница алкогольного опьянения только усугубит ситуацию на дорогах.
Правильно! А также следует запретить продажу кефира после 22:00, привлекать к ответственности за распитие кефира в общественных местах, приравнять злоупотребление кефиром к алкоголизму. Родителей, дающих кефир детям, лишать родительских прав!

У сорокалетнего школьного учителя нашли неоперабельный рак и дали ему год жизни. Учитель был крепких англосаксонских кровей и сурово озаботился одним: как бы обеспечить жену и дочерей, остающихся без всяких средств к существованию...
Он преподавал язык и литературу и не сумел придумать лучшего способа заработать сносную сумму, как попробовать написать роман. И такой роман, чтобы его хорошо читали - раскупали. Читателей он представлял в виде своих учеников и их родителей. И героев представлял в таком же духе. Жизнь он представлял только в объёме родной рабочей окраины.
Дело было новым, он втянулся и увлёкся. Срок поджимал. Он спешно и отчаянно овладевал ремеслом. Высокая литература его не интересовала. Его интересовало завещать авторское право семье: на что жить.
И к концу своего года Энтони Бёрджес завершил свой роман "Заводной апельсин". Миллион был срублен! В культовом фильме сыграл юный Малькольм Мак-Дауэлл. Шпана надела котелки и стала спрашивать в барах молоко. Книгу перевели на полста языков.
Не свой от удачи и выполненного долга Бёрджес хорошо выпил и отправился к врачу. Врач посмотрел снимки, полистал историю болезни и вылупил глаза: рака не было. Бёрджес выздоровел.
Он стал писателем и написал более 50 книг.

Как-то во время пешей прогулки в Бернарда Шоу, который в то время уже был прославленным писателем, врезался велосипедист.
Шоу свалился в небольшую канаву на обочине дороги, но к счастью, в основном, отделался лишь небольшим испугом.
Когда велосипедист понял, кого он сбил с ног, то начал извиняться с особенным усердием. Бернард Шоу решительно его перебил:
- Вам очень не повезло, сэр, очень! Ещё немного энергии - и вы заслужили бы бессмертие как мой убийца...

Дело было в 80-х годах. В тот день Ми-24 плюхнулся возле поля, засаженного арбузами, и, когда поднятая им пыль слегка улеглась, экипаж узрел старого аксакала, сторожившего бахчу, с которым тотчас же вступил в торг вылезший из вертолёта бортмеханик. Однако аксакал был явно не настроен на короткий и продуктивный диалог - пятнадцать минут бортач пел перед ним соловьем, но дед упрямо твердил "дэсят" и растопыривал две пятерни. Десять рублей за мешок арбузов - по тем временам и тем ценам был форменный грабёж. Призывы к совести и здравому смыслу сын Востока игнорировал и, казалось, весь запас русских слов ограничивался этим самым "дэсят".
Надо было срочно определяться - дальнейшая задержка со взлётом была чревата... Но и порожняком улетать не хотелось. Командир принял мудрое решение. Протянув старому вымогателю его червонец (на губах деда появилась усмешка - не умеют, мол, русские торговаться), он заорал второму лётчику:
- Лёха, тащи чехол от лопасти!
Хотя чехол от несущего винта и был уже обычного мешка, но крупный арбуз входил в него легко. Что же до длины...
Дед перестал улыбаться уже на стадии разворачивания "мешка", а когда экипаж тащил к борту на полусогнутых чудовищный восьмиметровый стручок, набитый отборными арбузами, аксакал почтительно встал. Когда погрузка закончилась, дедок подошёл к командиру и сказал:
- Камандыр, ты больше с ТАКОЙ мэшок нэ прилэтай!

НЕЖДАННОЕ СЧАСТЬЕ МЕСЬЕ АНРИ
Где-то в середине 50-х годов прошлого века начинающего фотографа, пытавшегося заработать деньжат на разного рода сенсационных снимках, Жака Анри посетила перспективная идея. В то время с Эйфелевой башни сиганул на асфальт очередной самоубийца, который в истории этого сооружения оказался 99-м. "А если мне удастся заснять юбилейного, сотого!? - жахнуло по мозгам предприимчивого француза. - Это сколько же лимонов мне отстегнут газеты и журналы!"
Анри прикинул: в год с башни прыгают в среднем 2 (два) самоубийцы, а значит, ожидать следующего ему придётся примерно полгода. Фотограф сопоставил свои расходы на это мероприятие с ожидаемым гонораром за уникальный кадр и решил - оно того стоит.
Задумано - сделано. Месье Жак каждый день, буквально как на работу, ходил на Эйфелеву башню, благо представителей прессы туда пускали бесплатно, и поджидал юбилейного бедолагу. Находясь на верхотуре, глотая остывающий кофе из термоса и закусывая черствеющими круассанами (еду он всегда брал с собой, боясь и на пару минут отлучиться в кафе), фотограф с открытия до закрытия башни озирался по сторонам и держал "лейку" в полной боевой готовности. Но проходили день за днём, неделя за неделей, а экскурсанты тупо глазели на крыши зданий, и никто из них так и не дал возможности Анри разбогатеть.
Проклиная обмельчавший, неспособный даже на тривиальный суицид народец, месье Жак решил, что не стоит следить за всеми без разбору и беспрестанно крутить башкой вокруг своей оси - уже шея начала побаливать, и стал присматриваться к окружающим людям более аналитически, прикидывая, кто из них способен вырваться, так сказать, из жизненного контекста; проще говоря, кто выглядит более несчастным. Выяснилось, что мрачных физиономий на башне хватает, но навару фотографу это всё равно не принесло. К тому же многие персонажи чересчур раздражённо реагировали, когда Анри их пристально рассматривал. Риск схлопотать в фас и профиль оказался слишком велик. И в конце концов он начал обращать внимание совсем на другое - на обувь.
И действительно, если у человек стоптаны башмаки, какого рожна он потратит последние су и франки на недешёвый билет для обозрения городских окрестностей? Месяцами мониторя обувку экскурсантов - женскую, мужскую, да и детскую до кучи, он у мокасинов, сапог, туфель, штиблетов постепенно стал подмечать системные дефекты и прикидывать возможности для их устранения. И Анри вдруг увлёкся этим новым для себя хобби...
Юбилейного самоубийцу месье Жак так и не дождался, но вскоре он открыл свою обувную мастерскую. Со временем сеть "Обувные ателье Жака Анри" покрыла весь Париж, и несостоявшийся фотограф стал преуспевающим бизнесменом.
Оказалось, что на решении даже мелких людских проблем заработать легче, чем на чужом несчастье.

Олег Басилашвили рассказывал...
Это был японский университет, в котором учатся люди от 8 до 20 лет, из них готовят элиту японской власти, крупнейших бизнесменов, политических деятелей. В тот вечер полуторатысячный зал был наполнен, стояла идеальная тишина. Мы играли "Дядю Ваню". Японцы не очень понимали, что происходит на сцене, у них совершенно другое восприятие театра, ведь они привыкли к Кабуки, к Но.
После спектакля нам устроили небольшой ужин, на котором я разговорился с ректором университета. Я спросил, зачем они потратили большие деньги на перевозку декораций, артистов, на транспорт, установку, гонорары, если студенты всё равно ничего не поняли из того, что увидели. Он сказал:
- Да, я знаю это, но у меня есть ощущение надежды, что один или два человека, которые посмотрели спектакль, потом, когда вырастут лет до 25-30, вспомнят ту хрустальную ноту нравственного одиночества, которая витала на вашей сцене. И Япония тогда станет богаче.
Я был совершенно потрясён этим ответом.