Лучшая десятка историй от "Батя"

Бригаду Малахова в тресте признали лучшей. На отчетном собрании в ДК Строителей всю бригаду попросили подняться на сцену и сесть в президиуме. Мужиков под общие аплодисменты усадили за стол с левого края. Стол был приставным и без традиционного графина на нем несколько диссонировал. К удивлению всех, самый молодой из приглашенных, Петька Десятков, встал и неожиданно вышел, несмотря на "страшное" цыканье бригадира.

На трибуне парторг треста выкрикивал куда-то в очень важный вверх о досрочном выполнении плана. Через десять минут его сменила толстая бригадирша маляров Резник. Резничиха стала читать речь по бумаге, местами путаясь, оглядываясь на сидящее позади начальство и повторяя слова.

Про малаховцев все давно забыли. В это время из-за кулис с почти полным трехлитровым графином и двумя стаканами вернулся Петька. Теперь, со "снаряженным" столом сцена выглядела официально и даже как-то архитектурно законченно.

Малярша добила последние мысли из последнего листка. Сидевший с самого края президиума Петька плеснул стакан и, несколько дергая кадыком, выпил. Сидевший рядом плотник Стефан Ильич как-то заерзал, косо посмотрел на соседа и через неполную минуту кряхтя налил и себе.

К этому времени на трибуне куда-то несла ахинею наряженная дама из горисполкома. Народ откровенно зевал. Единственным визуальным развлечением зала был быстро пустеющий графин. Несколько мужиков уже догадались в чем дело.

Пара стаканов совершила полный круг по левому столу и вернулась к Петьке с Ильичом. Ильич выглядел умиротворенно и налил себе только половину. Молодой коллега последовал примеру более опытного товарища. Теперь каждое действие с краю президиума сопровождалось нараставшими аплодисментами большого зала. Горисполкомовская дама под шум млела и все больше разгорячалась и распалялась, внося в действо дополнительные радужки.

Окончание графина совпало с бурным и счастливым окончанием у посланной сверху фифы и вызвало овацию под крики бис и браво. Бюст Ленина, ласково щурясь, взирал на происходящее.

Это был уже 1989 год, поэтому никаких идеологических наказаний, при всей тогдашней скотской антиалкогольной истерии, не последовало.

Почти десять лет назад разыгралась при мне готовая миниатюра.

Холл старенькой, сталинской постройки ещё, двухэтажной городской больнички. Всюду бедность, и лепнина на потолке. Навестить больного приехала его родня, четыре человека: жена, дочь с мужем и пузатый громкогласый и требовательный крепыш-внук.
Сам больной - крепкий, но в послеоперационном состоянии и чуть оплывший от возраста, дед лет семидесяти. Перебирает в пакете принесённые супругой вещи. Супруга - его ровесница. Но если обычно старухи крепче своих мужей, то здесь обратный случай. Когда-то вострая и живая, с любопытствующим носиком, бойкими руками и острым язычком, теперь она лишь неудачно, но с прежним натиском старается быть ранешней - боевой и командной. А головушка и тело, увы, подводят. Их полушутливая перебранка - бодрящейся бабки и озорного некогда старика - вызывает улыбки в небольшом холле и заставляет чуть-чуть краснеть остальных взрослых членов семьи. Старуха покрикивает на своего спутника жизни и объясняет, как ему надо лечиться. А тот, с непередаваемой, стяжённой за долгие совместные годы жизни душевной теплотой, пользуясь более ясным умом, по мелочи подкалывает многолетнюю vis-а-vis.
Внезапно дед, шебурша в принесённом имуществе, не обнаруживает чего-то важного: может, сменного белья, может, ещё чего. Деланно сурово глядя на спутницу жизни, он говорит:
- Что, командирша, просьба-то где?
- Ой!.. - Отвечает дребезжащий, но волевой голос. - Стара стала. Прости. Головушка-то не работает.
В глазах больного вдруг мелькают озорные искорки, и язвительный голосок супруга объявляет:
- От-та! Мол, как восьмой десяток, так и поглупела! Да ты ж всегда такая была. Сколько тебя помню - дурилка несусветная.
- Что?!
Несмотря на немного наигранную хилость, бабке такого два раза повторять не надо.
- Ты ж!.. Уж... Ожил, что ли? - и старая колко смотрит во внешне непричастное лицо оппонента. - На-ко ж! Оправился!
- Нет, ну вот ты сама посуди, - продолжает рискованную игру дед, - ну разве кто умная за меня за такого замуж пойдёт?
- Нет. - Отрезает бабка. Её женская сущность этими словами удовлетворена полностью. - Нужен ты кому такой. Стирай за тобой.
- Во-от... А я что говорю? Когда я ошибался-то?
И дед состраивает умилённо-умудрённую рожу.
До старой доходит. Она начинает возмущённо хватать ртом воздух, но слов - а это самое тяжёлое для женщины - у неё не находится.

Мне смешно. Я выхожу из маленького холла на морозный утренний воздух. В глазах почему-то щиплет. Наверное это ветер. Господи! Сотвори нас всех любящими.

-- Это вам маловерным святые как персонажи исторические или как из книжки какой. А мы с пророком Илиёй чуть не четверть века дружим. -- Разговорился после службы святому за трапезой знакомый пожилой священник.

Сказать, что мы удивились, было бы неправильно. Первая мысль лично у меня была, что батюшка малость не в себе. Судя по лицам участников разговора, моё мнение некоторые разделили точно. Батюшка с улыбкой посмотрел на наше плохо прикрытое недоумение и продолжил:

-- Ещё в начале службы моей дали мне приход сельский. Ну как "приход"? Жилья нет, прихожан две тётушки с соседней деревни, и огромный полуразрушенный царских времён ещё храм сорокаметровой высоты.

Батюшка ненадолго замолчал, видимо нахлынули воспоминания.

-- Машины в семье тогда не было, а хочешь не хочешь, добирайся и служи. Сказать по правде, не только машины, а и просто с деньгами тогда никак у меня было. Выкручивался так: на общественном транспорте доезжал до выезда из города, а дальше "на перекладных". В добавок ко всему, год тот был в наших краях крайне дождливым. Так что каждые утро и вечер прибавлял я к молитвенному правилу две краткие молитовки: святителю Николаю Чудотворцу и Илие-пророку. И знаете, не было ни одного случая за все мои путешествия, чтобы опоздал или намок. Иной раз несколько машин поменяешь попутных -- а вовремя. И подготовиться к службе успеваешь. Или было, на пяти авто однажды туда добирался. Пока в машине едешь -- дождь, выходишь следующую ловить -- сухо. И до того я, друзья мои, через месяцок примерно расхрабрился, что, не поверите, зонт с собой брать перестал. Но вера она на то и вера, чтобы верным быть Богу истинному и на стороны не таращиться. Однажды в городе проходил я мимо книжного подвальчика. А я ведь книгочей, да и зрение тогда не чета нынешнему было. Зашёл в него. Тогда, после советской власти, много чего на литературных полках появилось нового. Увидал я книгу славянских вед. И грех любопытства одолел. Открыл и давай всяких, прости Господи, перунов со сварогами разглядывать. Минут двадцать листал, дурень. Вышел из книжного, отошёл метров на двадцать, и тут на меня такой ливень августовский вылился, что на всю жизнь запомнил. И ведь, главное, остановка метрах в ста пятидесяти, а пока добежал -- весь подрясник как из речки вынули.

Усвоил я тогда в прок науку пророка. Иду, смеюсь. Домой зашёл, дома гости верующие. Рассказал, вместе посмеялись. Так что, когда предложило начальство в городе строиться, во имя Илии строить и решил. Но, как говорится, человек предполагает одно, а выходит всяко. Руководство поменялось, и стройка замерла. До сих пор, кстати, только фундамент часовни на том месте, и многие не только из светских противятся. Но раз пообещал -- надо делать. Через несколько лет накопилась у меня вполне приличная свободная сумма. С начальством не очень отношения были... А что такого? И у батюшек не всё в жизни гладко... В общем, договорились мы с приятелем, благочинным он был в одной не сильно далёкой епархии, храм пророку у него построить. С меня средства, с него труды. И построили. Потому как дОлжно человеку верным быть! Подогнал я в тот год отпуск к открытию и поехал. А по службе той вещь интереснейшая с нами случилась: положил Господь в тот день по освящению Илиинского храма на сердца наши ликование. Это когда лишь небесное на сердце. Светлое и сияющее. По исполнению обета Божьего даётся такое. Это, брат ты мой, ни с чем не перепутаешь. Я тогда крепко запомнил это чувство. Тоже, вишь, опыт.

Батюшка отпил подостывшего крепкого чаю из большой настоятельской кружки и продолжил.

-- Жизнь моя материально к тому времени наладилась, от дождя бегать нужды не стало. Какое-то время ещё читал молитовку, а потом, грешен, перестал постепенно. Однако ж к святому чувство не потерял. В этом же году сам готовил службу на сегодня на его день. И -- поленился! На утрене два канона положено, а я один сократил. Мол, приход наш нынешний маленький, ничего такого.

Вечером отслужили, а утром рано, перед сегодняшней Литургией, матушка в окно смотрит и говорит:

-- Чего это ты люк в машине не закрыл?

А на Илию же, сами знаете, всегда дождь. В общем, опять "умыл" меня святой. Еду в храм, заднее мое мокрое всё, а на душе радостно, смеюсь: напомнил пророк о себе и по-дружески поправил. Спасибо ему -- разумнее буду.

СА. Ранний вечер. Казарма готовится вилкой и всей душой исследовать последние за день продукты питания. Из Канцелярии высовывается лицо дежурного прапорщика и межзубо командует дневальному:
- Строй роту в столовую.
Дневальный, полутораметровый узбечёнок начала второго года службы надувается портяночными, ваксовыми и прочими парами и восклицает:
- Рота!..
И замолкает.
Рота удивлённо поворачивает головы.
Узбечёнок полутораметрово надувается второй раз и воодушевлённо втыкает в потолок:
- Рота!!
Рота не менее воодушевлённо втыкает глаза в дневального.
Узбечёнок вбирает в себя всю сгущённую окружающую атмосферу и наконец-то выдаёт для замершего зала:
- Рота-а-а! Третий завтрак становись!

Под солдатский смех сержант уводит конферансье на заслуженные аплодисменты.

Трубочка... Вот закуришь её, первую затяжечку сделаешь, дымок пустишь и смотришь, как он по небу разлетается. Кто трубку не курил, тот сладости сей забавы не чувствует. Сигарета что? - вкус бумажный. Нюхнёшь, аж воняет кислым. Эту колбасу как ни сласти, а всё едино доброго не чувствуется полностью.

Достанешь, бывало, кисет; разомнёшь его мал-мала по привычке... От тоже интересно, - чего б его мять? А табак в руках понять хочется, какой он. Иной чужой щупешь, и осознание - не тот. Вот ещё его на понюшку не взял, ещё его дурного и рыжего не видел, а чувство есть. Покуришь, конечно, из вежливости; поблагодаришь хозяина, где и похвалишь зелье... А то и верно, не бывает травы сей из одних изъянов: у одного - крепость, у иного - скус приятный, а какой и "богатый" есть, полнотой дыма берёт.

Однако ж моего табака лучше нет. Он мягкий, крепкий, душистый и, как дед говаривал, "ровный". Дымишь его, а приятность не меняется. Я даже пробовал несколько раз, набивал люльку доверху, так, что под конец и держать её трудно от жару, ан нет - вкус тот же. Это, между прочим, для табака большая ценность. Мне недавно с Мурманска знакомый четыре сорта привёз в подарок. Кисеты плёночные, клееные такие, яркие.

- Попробуй, - говорит, - Саня, чего приличные люди курют.

Попробовал. Ничего не скажу, табак справный. Позабавило только, что ихние буржуины в него добавляют всякое. Оно, грешным делом, по-началу нравится, но приедается быстро. Да и баловство это, сливу с вишней в трубку совать.

Не про то говорю, начал своё хвалить, а стал чужое ругать. Чужое пусть по чужим ходит, оно мне без надобности. Вечера у нас какие, а! Ти-ихие... С вечерка часов семи ветерок последний вздохнёт, ещё разок-другой вздохнёт и успокоится. Слышно, как комариха комара за бутылку ругает. А потом всё равно целует.

Мальчишки в это время из реки вылазеют и на край села гурьбой, стадо встречать. Там уже бабки да тётки собрались, пастуха костерят, что медленно ведёт. А рано пастух придёт, так ругают, что не допас. Им всё равно за что балаболиться. Пока всё стадо не разберут будут кости мыть. Ну да Бог с ними. А я в это время как раз привычку иму на лавочке у ворот сесть, кисет, как говорил, помять малёхо, трубочку продуть, прочистить соломинкою и неспеша, "расстановочно" до половинки её набить. Да-а... И это только в фильмах нервные курют - спички ломают. Как так? Не понимаю. Тут же, почитай, половина удовольствия в "процессе"! Вот пока пальцем табак уминаешь, так весь день прожитый перед тобой проходит... или проплывает. Тут уж кому как по душе. И дойку утреннюю вспомнишь, и как сено ворошил, и как с соседом с покоса ехали. Лошадь вспомнишь карюю свою, мохноногую, как она от слепней хвостом машет. Запах белого хлеба из пекарни вспомнишь, да как с термоса похлёбку в обед наливал. Хороший термос, китайский, со сталинских времён ещё живой, в цветах розовых такой. Да на солнце поглядишь, что к закату клонится. И подумаешь, что вот баба сейчас дойку вечернюю окончит, и можно баньку топить, пыль дневную с себя споласкивать.

И здесь и закуришь... Глубоко так затянешься. Здесь на первый дым и смотри.

А ты "сигаре-еты"...

*****************

Автор уже давно не курит.

Из старенького, пятнадцатилетней давности.
------------------------------------------

Фёдор Андреевич был человек честный. До принципиальности. С самого детства не бравший чужого. Даже видя валяющуюся на улице монету, никогда её не подбирал. Чему и детей своих учил, говоря:
– Не ваше – не трогайте. Ваше вас само найдёт.
Работал герой наш заведующим детским садиком №8 в весьма захолустном райцентре. Садик был относительно новый, но за годы катастройки пришедший в сильно ветхое состояние. Хорошим моментом в работе являлась лишь соседская, прихватизированная доморощенным буржуем Степаном, Межрайонная типография, с некоторых пор единственное градообразующее предприятие. В ней из-за постоянных демократических выборов и перевыборов печаталось немало белютней, программ, одноразовых спецвыпусков непонятных печатных изданий, листовок с фотографиями и без. Плюс районная газета. Плюс ещё чего иногда. А Степан был лет двадцать пять назад воспитанником Фёдора Андреевича. Поэтому в дошкольном учреждении то крыша старым шифером ремонтировалась, то пара банок бартерной краски появлялась, то ещё мелочь какая перепадала. Пусть б/у, но у других и того тогда не имелось.
И вот однажды Степан сам, безо всякой просьбы со стороны заведующего, возник у последнего в кабинете.
– Здрассьте, Фёдор Андреич! Я на разговор.
– Проходи, садись, - ответил зав, - как дела на буржуйском фронте? Чай будешь?
– Буду. – Ответил гость, затем принял надколотую в двух местах чашку, отпил и добавил, – Я тут придумал, как садику всегда безбедно жить.
У пожилого зава лицо мгновенно приобрело вид столь удивлённый, что Степан даже поперхнулся дешёвым «Нури».
– Я… ыых… кхе… кхе-кхе… свободно могу тут говорить?
– Да-да… – Почему-то несколько пискляво ответил заведующий.
– У меня идёт новое оборудование. Б/у. Из-за границы.
– Ну и?
– Это полный цикл многих современных полиграфических возможностей…
– Та-ак… – сразу прерывая рекламную речь гостя, вставил слово Фёдор Андреевич.
– В некоторых процессах участвует серебро. И его можно доставать по окончании работ специальной установкой. Я её уже заказал. И подумал: мы, если честно, и так неплохо живём. Давайте я в Ваш садик эту машину со всеми нашими отходами пожертвую. Вы её у себя установите, и всё ваше.
– Да у нас негде! Психологу отдельную комнату выделить не можем.
Степан несколько удивлённо вытаращился на собеседника.
– Фёдор Андреич! У меня места тоже мало. Фотовывод чуть не боком в июле установили. Вам же в том году газ в Ваш дом протянули? Горячая вода с ванной же есть теперь? Поставьте установочку у себя в баньке и развлекайтесь. Я вот другому бы никогда не доверил, но Вы человек порядочный, знаю, не украдёте. Только тихо, а то не дай Бог соседи проведают.
Разговор длился ещё минут пятнадцать. Потом Степан ушёл.

Примерно через полгода в довольно просторной баньке Феодора Андреевича появилась не шибко великая установка. Жене Фёдор объяснил, что это приработок, для типографии жидкость техническую фильтровать. Супруга особо не возражала: всё в дом копейка.
Первое серебро получилось уже на второй день. Вечер, вернее. Пожилой заведующий глядел подслеповатыми глазами на кучку внезапно привалившего счастья и… плакал. В его душе великим теплом разливалась любовь к хорошему человеку Степану.
Дней через сорок металла было уже… Этот момент мы опустим, дабы не вводить в грех хилую духом часть читателей. Фёдор Андреевич положил получившийся продукт в сумку и поехал в областной центр стричь купоны. Хоть и страшно было внутри, но в мечтах радостно витали новые двери, пластиковые окна и доски на пол. Ну и так ещё, по мелочи разное. Особое почётное место в некрупных мечтах занимал конёк, тот самый, как в детстве, качающийся.
– Непременно в старшую группу купить надо, – сладко соображал наш герой, – и горку сколотить. Интересно, а почём серебро сейчас? Не продешевить бы.
Но внезапно страшная мысль кольнула сердце:
– А вдруг нельзя?! Драгметалл ведь! – И тут мгновенно пришло решение.
Когда автобус выпустил всех из своего чрева на областном автовокзале, Фёдор Андреевич радостным и твёрдым шагом направился в областное УВД и честно объяснил суть вопроса совершенно остолбеневшему дежурному.

Исходя из исключительных обстоятельств дела и крайне положительных характеристик, суд признал откровения перед дежурным как явку с повинной и за незаконные переработку, хранение и транспортировку драгоценных металлов дал условно.
Степан отделался административным штрафом за самовольную утилизацию.

Всё-таки хорошо быть честным человеком.

Из историй дореволюционной России.

Уральское (сибирское?) село. Казаки, в общем. Свой быт, свой уклад, свои нормы и порядки. Русско-Японская прошла, до Мировой ещё годы.
В село приезжают и живут трое инородцев-черкесов. Первое время тихо. Потом у одного из местных пропадает строевой конь. А он у казака быть обязан. Однако, свидетелей никаких.
К приезжим подходят и предупреждают. Они "мамой клэнус" в громкий отказ.
Через некоторое время пропадает ещё конь. Свидетелей нет также. Приезжих предупреждают второй раз. Впрочем, с тем же успехом.
После пропажи третьего коня местные собираются с оружием и реально начинают охоту на горцев. Первого убивают на улице у дома, второго на площади. Третий забегает в магазин, и его достают уже там.
Тела топят в местном болотце.
Приехавший следственный чин пишет: "Трое приезжих пошли на болото за уткой и по ошибке перестреляли друг друга".

Тогда у нас было меньше всех в мире полицейских чинов всякого вида на душу. Сейчас больше всех. Без веры, совести и возможности саморегуляции ещё больше станет.

ГДЕ БЕРЕМЕННЫЕ БАБЫ?

Эпиграф из брежневских времён.

-- Почему водка такая доступная?
-- Чтобы народец не протрезвел и не спросил, где царь-батюшка.

********

Последние две недели задумался я над одной темой: ГДЕ БЕРЕМЕННЫЕ БАБЫ? Баб как таковых б0льшая часть народа. Детородного возраста из них примерно половина. То есть для четверти населения перманентно ходить с пузом есть норма. Где эта норма? И вообще, это -- норма? Или чтобы забеременеть надо "квартира, машина, дача, счёт, кипр, хургада, тайланд, институт, карьера, должность, планы, подумать, пожить, шуба, колечки, цепочки, телевизор, ноуфрост, айфон, интерн..."?

За три недели при постоянных поездках по далям, весям и куличикам обнаружил лишь двух. Две, Карл! Не, я не спорю, может быть, у кого-то и незаметно было, потому как всего лишь через 15 минут после известного процесса. Ну хорошо, отставим (отложим?) в сторону ещё половину. Но это тоже не меньше, чем каждый десятый из живущих зде и ныне. Я согласен и это вдвое уменьшить. Но тогда всё равно пять из ста хоть как должны остаться. Пусть даже ТРИ. Но где эти "ТРИ"? Или и этих тереть, пардон за парафраз, некому?

Предварительный вывод такой: чтобы бабы беременные были, нужны две вещи:
1) бабы должны быть женственными, а не хабалками,
2) мужики должны быть во всех смыслах с яйцами.

Читатель! Твоя баба в детородном возрасте? Может, протрезвеем от совковщины?

-- В регионе масочный режим.

Каждый день нам приходят такие СМС. Учитывая количество сим-карт, подобных СМС за месяц по стране рассылается никак не меньше миллиардов трёх. Неплохой заработок кому-то. Но это в сегодняшней теме -- дело десятое. Разговор пойдёт о масках. Точнее, о последствии их ношения.

Когда только объявили т.н. пандемию...

Специально отвлекусь от основной темы. Ибо, как известно, "дьявол кроется в деталях". Греческое слово ;;;;;;;; (пандемия) переводится как "весь народ". Но народ в эллинистической культуре может называться ещё и "охлос", например, или "плебс". Или тот же "лаос". Не углубляясь во все тонкости, просто скажу, что "демос" и "демон" слова однокоренные. Т.е. дословно пандемия -- всебесие. Или все черти вместе. Или около того. По мере необходимости, так сказать. Но смысл тот же.

Итак, как только объявили именно пандемию, я навострил уши. Почему? Один из моих видов деятельности связан с исторически определённым набором жреческих знаний. Сразу оговорюсь, никаких чернокнижия, сектантства или эзотерики. Лишь довольно обычные управленческие&знательные моменты и плюсом немного любопытства. Почему бы не рассмотреть первую главу Библии (Торы) как главу о свете или выяснить, почему у секты хабадников не во всех переводах упоминается дерево ситтим. Как говорится, мелочь, а приятно.

Но сегодня лишь масочная тема.

Итак. Объявили их обязательное ношение. Достаточно быстро демос, плебс и прочий охлос просёк, что размер короновируса таков, что защищаться от него маской всё равно, что спасаться от тараканов решёткой Зимнего Дворца. Попутно выяснилось, что некая Всемирная Организация Здравоохранения здоровым маски носить запрещает по простой причине того, что во всю харю (пардон за мой французский) образуется парник для всяких вирусов. Тёплый и влажный. Идеальный. Что приведёт к лёгочным заболеваниям.

Смотрим статистику короновируса -- типично примерно везде. Смотрим статистику лёгочных -- резчайший всплеск после первых трёх месяцев этого года. Т.е. сперва уменьшение роста (действительно больным на лица маски надели), затем резкий рост (маски надели всем кому могли, парники начали выдавать урожай).

На моём предприятии лёгочными болезнями переболели ВСЕ масконосители. ВСЕ. Слава Богу, обошлось без смертей. Из неносящих переболел лишь один -- у человека хронический бронхит.

Совершенно недавно по телевизору увидел, что на Урале какой-то священник подвергся травле за то, что запретил на своём приходе (или монастыре?.. сейчас не вспомню) носить эти намордники. Результат -- ни одного заболевшего и гнев начальства и прессы вплоть до англоязычной ВВС.

Не удовлетворившись этим, я несколько раз посмотрел выступления нашего Президента. Типа, уж он-то знает! Так вот, наш светоч ни разу тряпочкой ни прикрылся в телевизоре за последние месяц-два. Более того, не поленился я и поехал постоять в областной столице у местного городского ФСБ. И -- диво дивное! -- с повязкой -- ни одного.

Я не могу у себя запретить работать без этой ритуальной тряпки -- придут и накажут финансово. Поэтому сотрудники обязаны держать её при себе. Как и я. Но носить мы её (пока) перестали.

А на десерт -- песенка. Мелодия на усмотрение благодарного читателя.

Не видно из-под маски ни... лица.
Открытое отныне будет вкратце.
А ну-ка натяни на морду цак
и слушай эцилоппа в пепелаце.

Пацакам не положено кацэ.
...и на ПэЖэй им не обрушить шаттлы...
Эцих готов. Лишь пляска на крыльце
среди сухой пустыни за два чатла.

Без счёта луца больше не купить.
Правительству здесь даже не живётся.
Осталось уксус в Красном-Белом пить
и цапу ожидать на дне колодца.

Навеяло вчерашней историей про скалолаза.
Знавал я тоже одного скалолаза-домового. История такая: полез он как-то в общагу к скалолазке заветной своей. За скалоласками, видимо. Иначе ж зачем лезть-то? Только на финишном пятом этаже милая одуванчик бабушка-вахтёрша окно нескалоласково захлопнула перед стадальческим лицом, мол неча тут, не положено через окна поздно вечером, домой ластуй, ихтиандр воздушный. Скалолаз до третьего вниз доластовал, а потом решил сократить спуск. По времени. И сократил. А фигли там по короткой-то: полметра, не больше. Несколько десятков раз. От этого сокращения немножко сильно увеличились пятки. В ширину. И запястья. И затылок. Потому что сплющился, наверное.
Я потом видал его скалоласку. Она к нему в больницу приходила. Ругаться.
Вот зачем лез, спрашивается?