Поиск по автору:

В автобусе экскурсовод рассказывает русским туристам:
- Название водопадов Игуасу можно перевести с языка местных племён как "грохочущие скалы". Но существует романтическая легенда про девушку и юношу... полюбили друг друга... юноша превратился в скалу, а девушка Игуасу превратилась в реку, которая омывает скалу...
Меланхоличный голос с заднего кресла:
- Романтическая легенда, э. У нас в Рязанской области есть река Вобля...

Моя двоюродная прабабушка вышла замуж в самом начале двадцатых. До 1918 года она воспитывалась в семье своего деда-профессора, не зная ни нужды, ни домашней работы. Дед был очень знаменит и богат, в доме была прислуга, на образование детей денег не жалели, но научить их солить суп в голову не приходило, потому что никто ж не ожидал, что им это может пригодиться. Потом случилась революция, дед умер, начался голод, страна развалилась, и все стали учиться жить по-новому. Прабабушке на свадьбу подарили клеенку - шикарная вещь, недоступная роскошь. Ни у кого нет ничего, а тут новенькая клеенка. Но накрыть ей стол не получалось, она была маловата. Тогда прабабушка взяла пилу, отпилила от массивного стола красного дерева лишний кусок, и клеенка налезла. Началась семейная жизнь.

Lisa Sallier

Помню, 1989г. Маленький толстенький полковник Соболев, с засаленным воротником и розовым пропитым хрюкальником, однажды достал из секретного чемодана прошитый конспект и начал лекцию по Научному Коммунизму.
Его нам начали читать лишь на четвертом курсе. После политэкономии и истории КПСС. Давали нам его эти долбоежики как таинство для непосторонних ушей.
Была какая-то тема, типа, "Нерешенные вопросы НК": все вопросы классики уже порешали, а эти - ну никак.
И вот, рисует Пятачок такую линию длиной метр на доске. Ставит точку - начало отрезка - Социализм. И посередине вторую точку - Коммунизм. И далее - третью точку X.
И говорит с придыханием:
- Вы же понимаете, по Гегелю все имеет начало и конец. Значит, Социализм закончится и начнется Коммунизм. А потом и он закончится... И начнется что-то еще.
Если бы он знал, как уже скоро мы переместимся в точку Х.

С. Иоффе

Из серии "пусть лежит, может пригодиться". У меня дома, в прошлой жизни, была шпага. Мой бывший муж ее принес неведомо зачем из театральной академии. Моя свекровь Серафима Григорьевна гоняла этой шпагой крыс, когда они завелись у нас в квартире. Центр Питера, там аллигаторы могли завестись, никто бы не удивился.

Liza Sallier

заметил, что мне уже давно не звонят на московскую симку мошенники, хотя раньше звонили по два-три раза в неделю годами.
Вышло интересное наблюдение - симка та была отключена месяца три, нужен был слот под другую. Включил обратно перед новым годом, и с тех пор тишина и ни одного мошенника.
Отличный получается способ вычистить номер из ихних баз.

lavart

- Заходил на остров Лесбос.
- И как там, капитан?
- Как-как... Оказался никому не нужен!

На севере без взрывчатки могилу зимой просто невозможно выкопать. Складывали всех, кого надо, до весны в погреб.
В Норвегии и Швеции в деревнях раньше тоже весны ждали. Поэтому до середины апреля свадьбы не играли - священник отпеваниями занят был три недели минимум.

Зигмунд Фрейд рассказывал, что придумал технику укладывать своих пациентов на кушетку, потому что не мог выносить, когда на него смотрят другие люди по восемь часов в день.

Дед с приятелем (обоим было лет по 30) в 1922-м приехали из Минска в Москву.
На первом этаже бывшего доходного дома по Трёхпрудному ("Володские Дома") в то время располагался склад красок и других стройматериалов. Помещение из-за впитавшегося в стену запаха и прочих "складских" прелестей, типа крыс, было непригодным к проживанию.
Парни, будучи к тому времени обременными женами, подрядились у домуправа (или как там эти новые пролетарские начальники назывались, у местного Швондера короче) привести помещение в порядок, чтобы двум семьям там жить. На собственные деньги отремонтировали, сделали перепланировку, привезли жен и зажили. У каждого - по три комнаты.
В 1927-29 годах у них было уже по двое детей, но квартиру всё равно "уплотнили". Отобрали у обеих семей по комнате, в каждую из которых вселили ещё по семье, швондеры не дремлют... Так что родился я уже в обычной коммуналке на 4 семьи.
В середине 60-х в доме сделали капитальный ремонт, квартиру разделили на 2, мы получили отдельную трехкомнатную той же площади, что и бывшие три комнаты. Но недолго радовались, через пару лет Моссовет забрал наш дом под торговые представительства инофирм, которые и по сей день там. Так я оказался в Измайлове.
85 лет спустя 18-летняя правнучка бойкого минчанина, переселившись в Бруклин и ахнув от местных цен на жильё, поступила в точности, как её прадед.
Выбрав район, из которого в её институт в Манхэттене на сабвее минут тридцать езды, нашла подходящий апартмент-комплекс, договорилась с ленд-лордом и вместе с подругой и другими будущими руммэйтами (но, главным образом - сама) за лето отремонтировала совершенно нежилой до того бэйсмент (цокольный этаж).
Теперь помимо спален у них имеются вполне приличная кухня с барной стойкой, гостинная, комнатка для компьютеров и другая - для медитации. И большая мастерская, разумеется, потому что у всех руммэйтов артистические специальности.
Интересно, долго ли ждать бруклинского Швондера?

Michael Sapozhnikov

- Нафиг тебе наушники за 2к? ты ж не меломан
- Они армированные кевларом.
- И чо?
- ИМИ МОЖНО ДУШИТЬ ЛЮДЕЙ!

В группе про грибы настоящая драма разыгралась. Там одна тетя вчера вывесила фотку гриба и спросила, чего вообще это и можно ли его есть. Стройный хор голосов начал уверять ее, что это масленок. Уверяли-уверяли примерно с 6 вечера часов до 12 ночи. А потом вдруг кто-то один написал: «Нет, это НЕ масленок, не вздумайте его есть!» - предыдущего оратора поддержали остальные, и начиная с полуночи до утра вся группа ей орала, что это НЕ масленок.
Мое богатое воображение тут же нарисовало картину происходящего. Женщина с 6 вечера до 11 в сомнениях смотрела на масленок, думая, что же с ним таки делать. Потом, поддавшись воплям толпы, съела его с жареной картошкой. А через час началось вот это. Я даже не выдержала и с утра ей в личку написала: «Простите, вы меня не знаете, но я за вас волнуюсь. Вы живы?». Пока тишина. Вот вроде смешно, а с другой стороны стремно. Вдруг это НЕ масленок.

Maria Adamchuk

- Хочу замуж! Выйду за человека с любой фамилией!
- Что, и Рабинович тоже?
- Ну, нееееет... Нет!
- А Абрамович?
- Это другое дело! Совсем другое!

Друзья рассказывали, что видели в европейском серпентарии табличку с просьбой к посетителям не говорить на парселтанге.

Давно заметила, что когда фильм плохой, то много хвалят костюмы и отмечают игру актеров.

Я однажды была вынуждена от скуки в санатории перечитывать Гюго. И придумала вместо точки после каждой фразы добавлять мысленно "Готичненько". Когда там изуродованный мальчик добрался до виселицы и ушел в буран, я уже изнемогла от смеха. Тут ко мне подходит какая-то дама и спрашивает - что такое смешное читаете? - я не могу ни слова сказать, показываю ей обложку.
Она: "Человек, который смеется. А, анекдоты..." и уходит.

Asya Mikheeva

Всю историю человечество переживает прогресс, и после очередного скачка приходится расхлёбывать неочевидные последствия. В частности, в сфере распространения информации: появление книгопечатания довольно быстро перевело идею "некоторые бабы - ведьмы, их надо выявлять и уничтожать" из категории чьих-то одиноких умствований в категорию "умные люди в умных книгах пишут...". А распространение радио и даже немножко телевидения сделало возможным Гитлера. Без радио он писал бы газетные статьи, столь же нудные, как его программная книжка, а вживую выступал бы перед товарищами в пивной, и до заметного уровня дорос бы к пенсии.
Сейчас возник интернет и соцсети. Последствия явно будут разными, и не всегда приятными.

djatlov

Бить одноразовую посуду - то ещё удовольствие.

Не верьте пропаганде, что презервативы - это безопасный секс. Вообще ни разу. Только бронежилет и полный шлем могут гарантировать, что вам не расцарапают спину, не откусят ухо или не двинут локтем в челюсть.

однажды выкинул только полученную карточку из банка в урну. на входе в здание. засучил рукава, нашел. две девчонки стояли смотрели. подумал еще, хоспадя, видят меня в первый и последний раз. вымыл руки, прихожу в офис. а они там — пришли ко мне на собеседование наниматься на работу в нашу контору.

С. Иоффе

Однажды срочно нужна была работа, и я устроилась по первому же объявлению, где искали корректора. На следующий день оказалось, что издание - рекламный буклет петербургских лупанариев. Впечатления остались богатые, но сейчас не об этом.
В разгар рабочего дня зашла юная верстальщица:
- Ты, Таня, у нас тургеневская барышня.
Оглядев свои видавшие виды джинсы и облупленные носы ботинок, я с сомнением покачала головой:
- Это вряд ли.
Девочка заупрямилась:
- Нет, ну правда, у тебя рабочее место как у тургеневской барышни.
Девочка вернулась к себе, а я принялась тупо рассматривать гранку с "письмами наших читателей": "Уважаемая редакция! Слышал, что регулярные занятия любовью улучшают состояние волос. Правда ли это?" Из-за гранки при этом торчали фотографии голых баб в зазывных позах и рекламы развеселых домов.
Когда позже она зашла с правками, я не выдержала и спросила:
- Катюша, что на моем рабочем месте наводит тебя на мысль о тургеневских барышнях?
Девочка с уважением:
- У тебя всегда книжка на столе.
- Где?!
- А вот!
И ее розовый пальчик ткнул в орфографический словарь.

Татьяна Мэй

- Ко мне приезжают Билл Гейтс, Безос, Цукергберг, - сказал Трамп. - Приезжают главы крупных банков. И все говорят мне приятные слова. Честно говоря, это для меня очень непривычно. Я привык к тому, что меня все постоянно ругают.

- Подскажи, кто пел песенку "Кто людям помогает, тот тратит время зря, хорошими делами прославиться нельзя..."?
- Mмм... Герострат?

- Мама сказала, что я много ем и мало работаю
- Какая-то она не твоя мама. Какая-то она мама жены.

Дочка, напевая, крутится перед зеркалом в новой рубашке "милитари":
- Группа крови на рукаве! Мой порядковый номер на рукаве!
Сын, подхватывая:
- Рукава завязаны сзади!

Михаил Ромм, никому еще не известный, молодой и нахальный ассистентик режиссера, забрел однажды по своим ассистентским делам на Малый Гнездниковский, в Комитет по делам кинематографии. И попал в тот момент, когда вся кинематографическая элита чествовала Николая Шенгелая, только что снявшего "Двадцать шесть комиссаров". А Ромму картина не нравилась. И едва отзвучали дифирамбы, на сцену дерзко вылез тощий носатый молодой человек, которого там никто, естественно, не знал, за исключением Эйзенштейна. Вылез и расколошматил шенгелаевских "Комиссаров" в пух и прах, как какая-нибудь Антанта. Сделал, по его словам, из картины отбивную котлету. Видимо, с таким задором, что по завершению его спича оторопевшие кинематографисты только молча взирали на ув. докладчика.
А потом, удовлетворенно выйдя на улицу, столкнулся с всей этой компанией, включая Шенгелая, нос к носу. Точнее, хотел смыться, едва их заметив, но Шенгелая окликнул:
- Молодой человек! Не прячьтесь. Разве уж вы столько наговорили, пойдемте с нами.
Деваться было некуда. Пришли они в "Метрополь". Там был накрыт роскошный стол. Выпили за Шенгелая, стал он тамадой. И пошло-поехало, бокалы, тосты, алаверды, один за другого, другой за третьего. Только за Ромма тоста нет, хотя сидят уже несколько часов. А Ромм знает, что согласно грузинским национальным скрепам тамада должен выпить за каждого. Если не пьет - значит оскорбить хочет. Не дожидаясь развязки, он потихонечку начал выбираться из-за стола. И тут Шенгелая наконец обернулся к нему. Просит всех еще раз наполнить бокалы. И произносит наконец тост.
- Я прошу вас выпить этот бокал еще за одного человека, который сидит тут с нами. Это малоизвестный человек, говорят, он ассистент режиссера, говорят, фамилия его Ромм, но это не тот знаменитый Абрам Роом, автор "Бухты смерти", "Третьей Мещанской", "Предателя", которого мы очень хорошо знаем. Это другой, неизвестный Ромм, и зовут его Михаил. Так вот, сегодня Михаил Ромм говорил. И я хочу говорить.
Бывает ли так в жизни, чтобы человек плюнул тебе в лицо, а ты вытер лицо и сказал ему: молодец, красиво плюнул? Не бывает. Бывает ли так в жизни, чтобы человек ударил тебя кинжалом в сердце, а ты, умирая, сказал ему: спасибо, Друг, ты был прав? Не бывает. Бывает ли так в жизни, чтобы человек отнял у тебя самое дорогое, что есть у тебя в жизни - твою жену, а ты бы сказал ему: будь счастлив с ней? В жизни так не бывает. А в искусстве бывает.
Сегодня вот этот человек, Ромм, плюнул мне в лицо, ударил меня кинжалом в сердце и отнял у меня более дорогое, чем жену, - прости, Натэлла, прости меня, – мою картину. Но он сделал это красиво. Он сделал это талантливо. Слушай, Ромм, я хочу, чтобы ты сделал свою первую картину лучше, чем я сделал "Двадцать шесть комиссаров", и если ты сделаешь лучше, клянусь тебе, где бы я ни был, я приеду и буду тамадой за твоим столом. Но если ты только болтун, если ты только умеешь критиковать чужие картины и видеть чужие недостатки, - берегись, я тебе не прощу. И никто из сидящих здесь за этим столом тебе не простит, а здесь сидит вся советская кинематография.
Я прошу вас всех выпить за то, чтобы мне быть тамадой за столом у Михаила Ромма, когда он сделает свою первую картину.
И все выпили.
А через несколько лет Ромм снял "Пышку". Она вышла на экран, и свежеиспеченному режиссеру принесли телеграмму из Тбилиси: "Когда стол? Шенгелая, Вачнадзе".

Моя фамилия Троцкий. Я ненавижу преподавать литературу. Я родился в Москве. Мой колледж находится в Нью-Гэмпшире. Нью-Гэмпшир – сельский штат.
Из-за моей фамилии ко мне на курс записываются одни леваки. Учиться литературе у самого Троцкогo.
– Вы родственники? – всегда спрашивают они.
Они самоуверенны, думают, что всё знают лучше всех.
Я ненавижу своих студентов.
Мои студенты не любят больших городов. Они никогда не едят суши.
– Есть сырую рыбу? Бррр...
От нас до Бостона – полтора часа на машине. Они там годами не бывают. Убеждены, что им посчастливилось жить в лучшем месте на земле.
Я ненавижу их глаза. Всегда самоуверенные и пустые.
На мой курс записываются по необходимости. Чтобы получить диплом, нужен хотя бы один курс по литературе.
Перед лекцией я прошу их выключить мобильники. Все равно, у кого-то обязательно звонит телефон. Именно тогда, когда я им читаю вслух.
– Sorry about that, – говорят они.
Я работаю в плохом колледже. Моих студентов не приняли в университеты. Поэтому они здесь. Я должен ставить им хорошие оценки. Так у нас положено. Они платят за диплом с оценками. А не за знания.
Я должен преподавать им литературу. Они не любят читать.
Сегодня начало семестра. Первая лекция. Неделю назад я послал им задание. Прочитать два рассказа Эдгара По. Короткие понятные рассказы. Никто не успеет уснуть при чтении.
Мой кабинет находится в цокольном этаже. В нем нет окон. Я тут работаю, когда нет лекций. Здесь, внизу, нет мобильной связи. Ничего не отвлекает.
Я пишу роман. Я запираю дверь, чтобы не было видно, как я достаю бутылку из рюкзака.
Я живу в Америке и пишу роман на русском. Непонятно зачем. Через десять лет Россия распадется на 10 маленьких государств. Русская литература будет никому не нужна.
Меня приняли на работу в колледж, потому что я вовремя засмеялся. Во время интервью декан повел меня в столовую.
– Сюда я водил на ланч Иосифа Бродского, – сказал мне декан. – После его лекции. Мы с Бродским заказали гамбургеры. На его гамбургер села муха. Бродский свернул салфетку, чтобы ее убить. В этот момент на первую муху села вторая. Мухи имели секс.
– Не убивай их, пока они не кончат! – сказал я Бродскому.
Декан засмеялся. Его большой живот трепыхался, когда он хохотал над своей шуткой. Я тоже засмеялся.
– У тебя тонкое европейские чувство юмора, – сказал я декану. – Я вставлю твою историю в свой роман.

Я сбежал в Америку, потому что меня не приняли в Союз Писателей. Из списка из 50 вступающих Зося Кирсанова вычеркнула мое имя. В последний момент. Приняли 49 человек. Никто за меня не заступился. Меня предали все.
Я стал домушником. По ночам залезал в пустые квартиры через окно. Выносил драгоценности и аппаратуру. Если бы квартира оказалась не пустой, я, наверное, мог бы и убить хозяина. Если русской литературы нет, то все позволено.
Потом я уехал в Америку.

В литинституте я учился на семинаре у Винокурова.
– У Пастернака метафоры в каждой строфе, а у Троцкого – в каждой строчке, – говорил обо мне Винокуров. – Не чересчур ли?
Я ненавижу Винокурова.

Глеб Стариков с моего курса умер в Германии от передозировки. Ленка Алферова заведует поэзией в журнале «Новый Мир». Я преподаю Эдгара По в Манчестер Коммюнити Колледже.
Я имел секс с Ленкой Алферовой. Давно. На рояле. В ЦДЛе, в актовом зале. Этот рояль подарил ЦДЛу Сергей Михалков. В 1943 году они с Эль–Регистаном писали на нем гимн Советского Союза.

Часы показывают 7:55 вечера. Моя лекция начинается через пять минут. Здание пусто. В восемь всего две лекции, моя и Грегори О'Райли. Грегори преподает курс креативного письма. Он любит начинать свой курс с Айн Рэнд. Я терпеть не могу Айн Рэнд.
Я наливаю себе еще стаканчик хереса. Последний перед лекцией. Потом беру папку с рассказами, компьютер и выхожу из кабинета. В коридоре вдоль стены – штабели кирпича. В нашем крыле идут строительные работы. Их начали давно. Их заморозили три года назад из–за нехватки средств. Кризис. У штата – дефицит бюджета. Нам не поднимают зарплату уже три года. Мне платят гроши.
Я поднимаюсь на лифте на пятый этаж и вхожу в аудиторию.
– Здравствуйте, – говорю я студентам. – Моя фамилия Троцкий, в этом семестре я буду вести у вас курс американской литературы. Добро пожаловать!
У меня в группе 23 студента. На меня смотрят 23 пары глаз. Меня раздражают их глаза.
– Вы родственник Льва Троцкого? – спрашивает кто-то.
Я должен отвечать вежливо. В конце семестра студенты ставят мне оценку за преподавание. Оценка идет на стол к декану. Я должен быть дружелюбен. Студенты должны быть довольны.
– Нет, – улыбаюсь я им до ушей. – Просто однофамилец.

– В моем курсе, – говорю я им стандартные слова, – я ставлю перед собой вполне определенную, очень конкретную цель – сделать каждого из вас, без исключений, великолепным экспертом по американской литературе. За тринадцать недель нашего курса мы изучим тринадцать писателей, и коснемся целого ряда тем, таких как война, любовь, предательство, расизм, самоубийство, рабство, самоидентификация, свобода, женская эмансипация – все это нашло отражение в нашей удивительной и замечательной американской литературе. Мы углубимся во все эти многообразные и противоречивые темы сообща, коллективно, мы будем вместе читать, дискутировать и писать.
– Наш силлабус я поместил на веб-страницу, – продолжаю, широко им улыбаясь, – и давайте сразу договоримся, что никакой бумаги в нашем курсе не будет. Пожалуйста, только обмен файлами через имэйл. Пусть у нас будет эксклюзивно «зеленый» курс, давайте сохраним деревья!
Краем глаза я наблюдаю за их реакцией. Идиотские левацкие сантименты действуют. Студенты довольны. Я заработал несколько очков.
Я ненавижу эту «зеленую» болтовню. Она рассчитана на оболваненных простачков. Я ненавижу Обаму. Паяц.

– В моем силлабусе, – говорю, – вы найдете список из двенадцати книг. Двенадцать книг двенадцати писателей, тех, кого мы с вами будем изучать в этом семестре.
– Немедленный вопрос, – продолжаю, – вопрос, которые многие из вас могут задать, – а где же мой любимый писатель? Почему его нет в нашем списке? Почему мы будем говорить об Эдгаре По и не будем упоминать о Доне ДеЛилло? Почему мы будем говорить о Сэлинджере, и не будем изучать Джона Апдайка? Мой ответ на этот вопрос – так устроен наш курс. Мы просто не в состоянии охватить всех и вся, и наш список имеет лишь одну цель – попытаться хотя бы частично пролить свет лишь на главные, лишь на основные тренды американской литературы.
– Хочу упомянуть еще об одном, – продолжаю, – в этом курсе я буду следовать своей давней и всегда очень успешной стратегии. Стратегии, которая всегда была безмерно популярной среди моих студентов. А именно, последнего, тринадцатого автора для изучения вы выберете сами. Ваш выбор, я надеюсь, будет основан не на личных пристрастиях (кого я люблю читать?). Напротив, вы выберете для всех нас того писателя, изучение творчества которого достойным образом завершит интеллектуальную траекторию нашего курса.

– Теперь об оценках, – заканчиваю, – вы должны будете написать две работы, от пяти до восьми страниц, и сдать экзамен. И вот на что вам следует обратить особое внимание. Это очень, очень важно, это, по сути, главное, что вы должны сделать, чтобы получить хорошую оценку. Ваши работы должны быть оформлены по стандарту Эм-Эл-Эй, сегодня этот стандарт является общепринятым. А именно, вы должны использовать шрифт Таймс Нью Роман, размер 12pt. Поля слева и справа должны быть – один дюйм. После знаков препинания, таких как точка или запятая, вы должны оставлять пробел. Ваши страницы должны быть перенумерованы, причем номер страницы должен стоять в правом верхнем углу. Мое имя, номер курса и дата должны находится на первой странице вашей работы, в левом верхнем углу. Если вы что-либо цитируете, то цитату нужно обязательно брать в кавычки. Еще раз, это очень и очень важно, это, наверное, главное для того, чтобы успешно завершить мой курс.

Краем глаза я наблюдаю за их реакцией. Упоминание Эм-Эл-Эй подействовало. Как всегда. Они поняли, что курс будет легким и требования преподавателя легко удовлетворить. Я заработал еще несколько очков.
– А какой адрес у нашей веб-страницы? – спрашивает кто-то. – Откуда мы должны скачать наш силлабус?
Я поворачиваюсь к доске, ищу мел. Мела нет. Я поворачиваюсь к студентам и широко улыбаюсь.
– Нет мела, – развожу я руки и улыбаюсь еще шире, – подождите, пожалуйста, минутку, я сейчас его для нас раздобуду.
Я выхожу из комнаты и спускаюсь на третий этаж. В аудиторию к Грегори О'Райли. Грегори очень скрупулезен, у него всегда все есть. Мы с Грегори договариваемся встретиться после лекций в пабе за углом. Выпить пива, или чего–нибудь покрепче. И погонять шары по зеленому сукну.
Через минуту я возвращаюсь к своим студентам с мелом в руках. Я пишу на доске адрес веб-страницы крупными буквами. Всегда надо писать крупными буквами. Об этом никто кроме меня не знает. Если писать мелкими, то студенты ставят преподавателям плохие оценки. А если крупными – хорошие. Я заметил это лет пять назад.
Я открываю свой компьютер.
– Извините, – говорю я студентам, – я должен послать декану имэйл, написать, сколько студентов пришли на первую лекцию.
Я отправляю имэйл и закрываю компьютер.
– А сейчас, – говорю, – когда с формальностями покончено, давайте наконец поговорим о деле. Давайте поговорим о том, ради чего мы здесь все собрались. Давайте поговорим о литературе. Пожалуйста, поднимите руки те, кто выполнил домашнее задание. Поднимите руки те, кто прочитал два рассказа Эдгара По.
Таких в аудитории нет. Как и ожидалось.
– Не беда! – улыбаюсь я. – Я сейчас прочитаю вам вслух первый рассказ Эдгара По, озаглавленный «Сердце–обличитель». А потом мы его обсудим.
Я начинаю читать. На меня смотрят 23 пары пустых глаз.
”Я нервный, – читаю я, – очень даже нервный, просто до ужаса, таким уж уродился; но как можно называть меня сумасшедшим? От болезни чувства мои только обострились – они вовсе не ослабели, не притупились. И в особенности – тонкость слуха. Я слышал все, что совершалось на небе и на земле. Я слышал многое, что совершалось в аду. Какой я после этого сумасшедший?..”

– Зачем мы это изучаем? – спросила студентка с первой парты, Джессика, когда я закончил чтение. – Зачем мы читаем об убийствах?
Джессика левая. Левые не любят смотреть по телевизору насилие. Но им не мешает секс. Правые против секса на телевидении, но насилие их не раздражает.
– Джессика, – отвечаю, – это очень правильный вопрос. Спасибо тебе за него. Действительно, разве не красота является целью искусства? Разве писатели, поэты не должны создавать что-то прекрасное? Ты ведь это хотела спросить?
Джессика кивает.
– В моем курсе, – отвечаю, – я буду приветствовать свободу мнений и критическое мышление. Вы можете высказывать любую точку зрения, и я поощрительно отнесся бы к тому, если бы Джессика в своей работе попыталась бы убедительно обосновать свою интересную идею. И попытаться опровергнуть иную, противоположную точку зрения. Ту, которую я через мгновение сформулирую.
– В нашем курсе, – продолжаю, – мы изучаем литературу. Во всем ее многообразии. И можем ли мы искусственно ограничить ее задачу лишь развлечением читателя? Можем ли мы игнорировать книги о рабстве? О закабаленном положении женщины? О войне во Вьетнаме?
– Мне противно было слушать рассказ, – не сдается Джессика. – Зачем он писал о расчленении?
– Ты права, – отвечаю, – во многом ты права. Но зачем, позволь спросить, люди видят сны? – отвечаю. – И почему нам снятся порою кошмары? Ведь природа, наверное, устроила все это с какой-то целью?
– Действительно, – улыбается Джон с заднего ряда, – зачем нам снятся кошмары?
– Ответа на этот вопрос вам никто не даст, – улыбаюсь я, – но одна точка зрения заключается в том, что наш жизненный опыт ограничен, недостаточен. И мы порою просто не знаем, как бы мы повели себя в той или иной ситуации. И наш мозг, во время сна, проигрывает множество немыслимых вариантов. Так чтобы мы, после этого, наяву, лучше интуитивно понимали, кто мы и как нам поступить.
– С книгами то же самое, – говорю я, улыбаясь, – мы читаем книги, примеряем на себя жизнь героев, их мысли, чувства, их мотивацию, колебания, и за счет этого мы становимся душевно богаче. Мы лучше себя понимаем. И у нас появляются моральные ориентиры.
Я делаю паузу. Какую чушь я несу!
Я прошу прошения у студентов. У меня ладони плохо снабжаются кровью, им всегда холодно. Я надеваю шерстяные перчатки. Я ношу перчатки даже летом, по вечерам, когда прохладно.
Я начинаю читать им второй рассказ Эдгара По, «Амонтильядо».
”Ни словом, ни поступком, – читал я, – я не дал Фортунато повода усомниться в моем наилучшем к нему расположении. По–прежнему я улыбался ему в лицо; и он не знал, что теперь я улыбаюсь при мысли о его неминуемой гибели.
Я сказал ему, – читал я: – Дорогой Фортунато, как я рад, что вас встретил. Какой у вас цветущий вид. А мне сегодня прислали бочонок амонтильядо; по крайней мере, продавец утверждает, что это амонтильядо.
Еще миг, – читал я, – и я приковал его к граниту. В стену были вделаны два кольца, на расстоянии двух футов одно от другого.
Вынув ключ из замка, – читал я, – я отступил назад и покинул нишу.
Под ними, – читал я, – обнаружился порядочный запас обтесанных камней и известки. С помощью этих материалов, действуя моей лопаткой, я принялся поспешно замуровывать вход в нишу.”

– Опять убийство, – с улыбкой прокомментировал Джон с последней парты.
– Нет, ну тут хотя бы расчленения нету, – улыбнулась и Джессика, – я уже начинаю привыкать к литературе.
– До конца занятий еще час, – объявляю я, – но нашу программу на сегодня мы исчерпали.
В аудитории оживление. Все рады закончить это мучение пораньше. Я – в первую очередь.
– Я отпущу вас, – говорю я, – после небольшого лабораторного задания. Кто из вас хоть раз в жизни пробовал амонтильядо?
Выясняется, что никто.
– Я знаю, – говорю я, – что наши правила не позволяют употреблять алкоголь в стенах колледжа. Но в данном случае я всю ответственность беру на себя. У меня внизу в кабинете есть несколько бутылок настоящего амонтильядо. Мы сейчас его продегустируем, и я отпущу вас до среды.

Я вывожу всех из аудитории и веду вниз по лестнице
– Амонтильядо! – восклицает Джон.
Я улыбаюсь.

Я открываю дверь кабинета. Мой кабинет маленький, а нас 24 человека.
– Вот что, – говорю я им, – берите коробку с бутылками и картофельные чипсы.
– Подождите, – говорю, – зимой, во время снегопада у нас бывают перебои электричества. На этот случай у меня где–то припасены свечи.
Я нахожу свечи и раздаю им.
– Амонтильядо! – восклицает Джон.

Мы идем в необитаемое крыло здания, туда, где 3 года назад начали ремонт. Это крыло отгорожено от остальной части перегородкой из проволочной сетки. В перегородке – дверь на замке. Я отрываю дверь своим ключом. Год назад я забыл дома ключ от кабинета, и наш декан одолжил мне свой мастер–ключ. Я сделал копию. Я могу открыть любую дверь в нашем здании.

Мы зажигаем свечи и идем в дальний конец крыла.
– Амонтильядо! – восклицает Джон.
Мы находим небольшую комнату, входим и плотно закрываем за собой дверь.
– Амонтильядо! – смеется Джон.
Мы открываем бутылки. Джессике нравится амонтильядо.
– Кажется, – говорю я, – у нас подобралась неплохая группа, семестр обещает быть интересным.
– Твой курс гораздо увлекательнее, чем я думала, – улыбается Джессика.
Я улыбаюсь в ответ.
– Амонтильядо! – восклицает Джон.
Чипсы кончаются. У меня в кабинете есть еще несколько пачек. Я иду за ними. Я выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь. Дверь прочная, металлическая. Возможно, здесь была раньше какая-то лаборатория. Я достаю из кармана большой навесной замок из титанового сплава. Я запираю аудиторию на замок. Как я все продумал! Я не оставляю отпечатков пальцев – на руках перчатки. Я надел их заранее, чтобы не вызвать подозрений. Рядом с дверью – пластиковое ведро с жидким цементом. Я принес сюда этот цемент сегодня утром. Меня никто не видел. Рядом с дверью – штабель кирпича. Я беру в руки мастерок и начинаю замуровывать дверь. Для надежности нужно заложить ее двойной кирпичной стеной. Я работаю быстро. В армии я служил в стройбате. Меня били и надо мной издевались каждый день. Но кирпичи укладывать я научился. Как я все продумал! Я заранее убрал из аудитории мел. Я спустился к Грегори в 8:05. Я сказал ему, что студенты по какой–то причине не пришли. Я сказал, что буду ждать его в пабе. Я буду в пабе через 20 минут, раньше Грегори. У меня будет алиби. Я отправил имэйл декану в 8:10, сказав, что ни один студент на лекцию не явился. Декан прочтет мой имэйл только утром. Меня заподозрить невозможно!
В это крыло здания никто не войдет еще год или два. Когда кризис закончится и ремонт возобновится, их найдут. Выяснится, что амонтильядо куплено в штате Мериленд. Чипсы я тоже купил в Мериленде. И свечи. Неделю назад. После того как я проверил базу данных студентов. Обычно у нас все студенты местные. В этот раз двое, Джессика и Джон, из Мериленда. Неделю назад Джессика попросила своего бывшего бойфренда оставить ее в покое. На фейсбуке. Бойфренд работает в магазине стройматериалов. Я купил цемент и замок в его магазине.
Конечно, скажете вы, студенты были замурованы в подвале с бутылками Амонтильядо. Все ясно! Ниточки ведут в мой кабинет. Но уверяю вас, в нашем штате Нью-Гэмпшир ни один полицейский не читал Эдгара По. Литература никому не нужна.

Ольшевский Вадим.

- Поговорите с Рабиновичем. Рабинович вам все разъяснит.
- С каким Рабиновичем?
- С любым.

Однажды в фирме Найк задумались над проблемой:
кроссовки шьют в Африке. Но местные работники немилосердно воруют готовую продукцию. Пробовали нанимать больше охраны из местных, но охранники и их семьи тоже любят кроссовки. Если завести секьюрити из Штатов, то себестоимость возрастёт неприемлемо.
Знаете, что они сделали? Стали в разных странах выпускать отдельно левые и отдельно правые кроссовки.

- Знаете, Изя, там чай наливают доверху !
- Так это не щедрость, Сёма, а чтоб не осталось места на положить сахар !

— Вовочка, ты написал в своем сочинении, что тебе нравится мальчик из нашего класса и он даже поцеловал тебя. Это правда?
Тут Вовочка вдруг понял, как опасно списывать у Машеньки.

Дочь учится на повара.
Мать:
- А вам разрешают есть то, что вы приготовили?
Дочь:
- Нас заставляют…

Любимая рубрика, чтение отзывов про отели краснодарского края:
«В качестве извинений за хамство персонала нам прислали в номер бутылку вина, но, когда мы попросили штопор и бокалы, нас снова послали на &уй»

Monika Dussouchet

Директор старейшей парашютной школы подходит к работающему у них всего два месяца инструктору:
— Очень часто люди после своего первого прыжка буквально влюбляются в небо, в это сказочное ощущение свободного полета, и по прошествии многих лет, завершая свой земной путь, просят их похоронить возле того места, где они испытали эти бесподобные переживания. И это большое кладбище возле летного поля и есть то место. И вот именно так, подробно, все это и надо объяснять, а то у вас уже третья группа нового набора разбежалась, потому что вы им говорите: это кладбище парашютистов нашей школы.