Копии историй

На битбайте в одном из докладов: "У нас проблема со стороны разработки - разработчики дохнут. Нет, серьезно, уезжают в Таиланд, получают бешеные по меркам Тая деньги, покупают себе мотоциклы и бьются."

нннинзя: у меня вчера в 1352 году Стив Джобс на верблюде 30 лет ехал с торговой миссией в будапешт.
Versager: Яблочки вез на продажу?

Полсекунды спасли две жизни
Дивизия продолжала наступать в южном направлении. С тяжелыми боями мы овладели станцией Борки. Впереди был маленький хуторок Сидоры — ну что там, подумалось, какой-то десяток дворов. А оказалось — сильно укрепленный опорный пункт немцев! Дался он нам неимоверно тяжело. Три дня кровопролитных боев поставили десятидворок Сидоры в один ряд со Ржевом, Солью, Днестром, Белградом, Веной и Прагой, при взятии которых дивизия понесла особенно большие потери.

Я со своею батареей продолжаю поддерживать батальон Абаева. Гаубицы стоят в двух километрах позади, за рощицей, а мой наблюдательный пункт располагается чуть правее хутора, на песчаной опушке небольшой сосновой рощицы, рядом с КП Абаева. В ста метрах впереди окопались роты батальона. Первой из них командует лейтенант Спартак Беглов. В восьмидесятые годы это будет талантливый телевизионный комментатор, а в том бою 5 сентября сорок третьего лейтенанта Беглова тяжело ранят.

Фашисты не только стойко оборонялись, но и часто контратаковали нас пехотой и танками, поэтому с рассветом я уже сижу у стереотрубы, рассматриваю, что изменилось у немцев за ночь. В песчаном грунте мы, как и пехота, вырыли ровики только по пояс. В полуметре перед моим ровиком стоит молодая сосенка, к ней мы и привинтили стереотрубу. Рядом со мною, тоже на бруствере ровика, сидит с телефонным аппаратом самый молоденький в батарее связист Володя Штанский. Мы хорошо замаскированы сосновыми ветками, только кончик стереотрубы чуть-чуть возвышается над маскировкой. Стереотруба имеет десятикратное увеличение, поэтому расположенные в полукилометре от меня немецкие позиции я вижу как с пятидесяти метров. Слева восходит солнце, его острые лучи попадают под козырьки объективов стереотрубы, мешают мне смотреть. Вдруг вижу: из-за бугра позади немецких окопов показались башни немецких танков. Они быстро растут в размерах, обнажая все больше деталей стальных чудовищ. Вот уже видны орудийные стволы, на их концах набалдашники дульные тормоза, — значит, это «Пантеры»!

— По местам! — полетела по телефону моя команда на батарею. — По танкам, прицел… батарее, десять снарядов, беглый. Огонь!

Танки двигаются быстро, уже миновали бугор и приближаются к траншее своей пехоты. Я верно рассчитал скорость движения немецких танков и время полета моих снарядов. Телефонист докладывает: «Выстрел!» — значит, снаряды уже в полете. Танков более двадцати. Только они достигли рубежа окопов своей пехоты, на них посыпались мои снаряды. Мчащаяся на нас стальная армада тонет в дыму разрывов и мелкой песчаной пыли. Танки ослеплены. Им ничего не видно ни спереди, ни с боков. Куда двигаться и во что стрелять — неизвестно, да и невозможно в таком затмении. Поэтому они поворачивают назад. Когда оседают пыль и дым, на опустевшем солончаке сплошь зияют большие воронки и жарко горят два танка. Тяжелые полуторапудовые гаубичные снаряды сделали свое дело.

Но немецким танкистам неймется. У них приказ: заживо закопать в песок нашу пехоту. Поэтому, сманеврировав за бугром, они снова идут на нас, теперь — по лощинке справа. Но и там настигает их неистовый наш огонь! Высокие фонтаны земли вздыбились между танками, снова весь фронт и все пространство, занятое танками и далеко впереди них, окутались пылью и дымом. Танки опять ретировались за бугор. На этот раз им повезло — ни в один танк снаряды не попали. Мы ведь стреляем по ним не прямой наводкой, когда наводчик видит танк и уничтожает его с первого выстрела.

Мои снаряды летят из-за рощицы и падают на танки сверху, неприцельно.

Когда танки уходили назад во второй раз, я заметил, как один из них отделился от группы и ушел далеко влево. Симулянт, с неприязнью подумал я, все танки воюют, а он уклоняется от боя. Снова веду огонь по выехавшим танкам и опять загоняю их за бугор. Но на всякий случай время от времени посматриваю на «симулянта». Когда в очередной раз я резко перевел стереотрубу влево и в объективе застыл «симулянт», я увидел, как он шустро рыщет стволом своего орудия по нашим окопам. Чего это он ищет? — подумал я. И сразу же пришла догадка: никакой это не «симулянт», а ас-охотник, задача которого во время боя втихую, со стороны, выискивать наблюдательные пункты, пушки и танки противника, чтобы поражать их невзначай сбоку.

Немецкие танки, боясь моего огня, вынуждены были уйти далеко вправо и попытать счастья в бою с нашими соседями. Но и на этот раз им не повезло: их попытку атаковать первую траншею соседей пресекла выставленная там ночью на прямую наводку пушечная батарея. Немцы не знали о ней, и она внезапным кинжальным огнем сразу же подожгла более десятка фашистских танков. Остальные успели позорно смыться. Теперь сам я уже не стрелял, а с удовольствием наблюдал, как горят танки противника.

И вдруг будто кто в бок меня кольнул: посмотри налево, что там «симулянт»-то делает? Быстро перекинул стереотрубу влево, глянул и обомлел: «симулянт» вел ствол своей пушки в мою сторону, вот уже совсем исчезло орудие, вот уже вместо ствола вижу черный кружок дульного среза… Но я был уверен, что меня он не видит, мы же хорошо замаскированы, и злорадно подумал: если бы немецкий танкист знал, что под дулом его орудия сидит тот, кто беспощадно стрелял по их танкам и два уже спалил, да если бы он знал это и сейчас выстрелил, то мгновенно разнес бы меня на кусочки! Но он этого не знает и не видит меня, поэтому мне ничуть не страшно смотреть в дуло его пушки. Не успела радость отпустить меня, а счастливая улыбка покинуть лицо, еще все мое существо продолжало пребывать в победной эйфории, а перекрестие стереотрубы злорадно покоиться на зловещем жерле нацеленного в меня вражеского орудия, как, к ужасу своему, я вдруг явственно вижу жуткое: танк содрогнулся, упруго дрогнул ствол пушки, брызнув синим дымком! Мгновенно понимаю: случилось самое страшное, что только могло произойти, — пушка выстрелила в меня! Смертельный страх в тысячные доли секунды перевел мое сознание из состояния блаженной веселости в стремительную самозащитную реакцию — хватаю за что попало сидящего рядом ничего не знающего о танке Штанского, стремглав сую его под себя, и мы вместе рухнули на дно окопа. Тут же над нами грохнул разрыв танкового снаряда. Снаряд разорвался в основании сосенки, разнес в клочья стереотрубу вместе с деревцем, на головы сыпануло песком с бруствера, но взрывная волна скользнула по поверхности земли и миновала нас, лишь обрушила песчаные стенки ровика, завалив нас только по колено. Весь окоп окутало дымом. Противный запах тротила ударил в нос. Но медлить не приходится! Пока немецкий танкист рассматривает результаты своей 'стрельбы, мы в клубах дыма быстро выскальзываем из ровика и прячемся в ближайших кустах. Немец остался доволен своею стрельбой и, наверное, записал в боевой журнал: уничтожил русский наблюдательный пункт. А я, не мешкая, подаю команду на батарею, благо телефонный аппарат упал на дно окопа вместе со Штанским и уцелел. Пока довольный немец делал победную запись, мои снаряды уже летели на его голову. Нацеленные в танк шестнадцать снарядов батареи своими мощными разрывами подняли такой тарарам, что немцы в танке ухватились, наверное, за головы. А когда один снаряд угодил в моторную часть и танк загорелся черно-красным пламенем — не знаю уж, успели ли фашисты выскочить, стереотрубы у меня теперь не было, а в бинокль трудно было сквозь дым что-либо рассмотреть.

Уже после боя, окончательно придя в себя, я прикинул, сколько же у меня было времени с того момента, как я увидел роковой выстрел танка в мой НП, до разрыва снаряда у нас над головой. До «Пантеры» шестьсот метров, скорость ее снаряда — тысяча двести метров в секунду. Значит, снаряд летел всего полсекунды. Но эта половинка секунды дала мне возможность успеть спасти две жизни. Как хорошо, что я вовремя взглянул на танк и, главное, увидел момент выстрела. Ну и быстрота реакции, само собой, необходима. Если бы я не увидел момент выстрела, снаряд разнес бы нас со Штанским в клочья. Но как немец сумел обнаружить наш наблюдательный пункт?! Ведь мы так хорошо были замаскированы! Он бы и не заметил нас — если бы не солнце. Нас выдало солнце. Низкий луч всходившего светила попал под козырек объектива стереотрубы и, отразившись, ударил немецкому танкисту по глазам. Представляю, какой пожар увидел немец, когда взглянул в нашу сторону! Ведь даже маленькая стекляшка костром вспыхивает на солнечной дорожке, а тут в глаза немцу отразили солнце два громадных объектива моей стереотрубы.

Всю жизнь я вспоминаю тот роковой случай, когда вижу отблеск стекляшки на солнечной дороге или мелькание десятых долей секунды в-спортивных передачах по телевидению — слова не успеешь сказать, как промелькнет пятерка десятых долей секунды. А я за эти мгновения сумел не только сам нырнуть в ровик, но и связиста своего запихнуть под себя. Наше счастье, что я увидел момент выстрела! Не иначе как ангел-хранитель в нужный момент толкнул меня в бок, чтобы я взглянул на «симулянта».

Петр Алексеевич Михин «Артиллеристы, Сталин дал приказ!»

Подруга воспитывает ребёнка методом "наказания за недоедание", типа: не доешь кашку - не пойдёшь на велике кататься, не допьёшь кефир - не пойдёшь мультики смотреть, оставишь котлетку - не пойдёшь с нами с папой в магазин и т.д.
И вот сидит как-то её ребёнок печально над недоеденным гороховым супом, посмотрел серьёзно в тарелку, сколько ещё осталось, потом на неё и говорит:
- Мам, а если я не доем суп, я куда НЕ ПОЙДУ?

Иосиф Виссарионович Сталин, как выяснилось обладал чувством юмора. В Конотопе жил один сумасшедший, который каждый год к празднику Революции присылал телеграмму:
"Москва. Кремль. Сталину Иосифу Виссарионовичу.
Дорогой товарищ Сталин! Не волнуйтесь, в Конотопе все спокойно."
Этого сумасшедшего не только не посадили, но, наоборот, Сталин каждый год с нетерпением ждал телеграмму и хохотал до слез.

Борис Сичкин "Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума".

Хитрый заяц в Одессе?
Вообще то в Москве.
Из воспоминаний известного писателя Константина Паустовского, работавшего кондуктором в Москве на линии "Б":

Старик со сторублевым билетом

Давно замечено, что люди, чья жизнь проходит в постоянном движении -- машинисты, моряки, летчики, шоферы,-- бывают несколько суеверны. Суеверны были и мы, кондукторы московского трамвая.
Больше всего мы боялись старика со сторублевым кредитным билетом, так называемой "катеринкой". На билете этом был выгравирован пышный портрет Екатерины Второй с тугим атласным бюстом.
Если говорить без предвзятостей, то старик был даже довольно приятный -- умытый, ласковый и культурный. Из кармана его пальто всегда торчала аккуратно сложенная профессорная либеральная газета "Русские ведомости".
Старик всегда садился в трамвай ранним утром, как только мы выходили из парка и в сумке у нас позванивало 60 копеек мелочи, выданной нам на сдачу.
Больше мелочи нам не давали.
Старик влезал в трамвай и с предупредительной улыбкой протягивал кондуктору сторублевую бумажку. Сдачи, конечно, не было. Но старик ее и не требовал. Он покорно сходил на первой же остановке и дожидался следующего трамвая.
Там повторялась та же история.
Так, пересаживаясь из вагона в вагон, старик бесплатно ездил на службу изо дня в день и из месяца в месяц. Придраться к нему было нельзя.
Сторублевая бумажка была всегда одна и та же. Мы, кондукторы линии 8, давно знали на память ее номер -- 123715. Мы мстили старику тем, что иногда язвительно говорили:
- Предъявите вашу "катеринку" номер 123715 и выметайтесь из вагона.
Старик никогда не обижался. Он охотно протягивал нам пресловутую ассигнацию и так же охотно и даже торопливо, стараясь никого не затруднить, выходил из вагона.
Это был неслыханно упорный безбилетный пассажир. Против него были бессильны самые свирепые контролеры.
Но мы не любили старика не за эту ассигнацию 123715, а за то, что он, как утверждали старые кондукторы, знавшие его несколько лет, всегда приносил неприятности.

Описание неприятностей можно увидеть в прекрасной "Повести о жизни" К.Паустовского (http://www.lib.ru/PROZA/PAUSTOWSKIJ/lifebook2.txt)

А кончилась история, так как и рассказала учительница. Она, наверное, все-таки читала Паустовского:

Кондукторы линии 8 давно мечтали подкузьмить этого старика. У каждого
был свой план. Был свой план и у меня. Я рассказал его начальнику парка. Он только усмехнулся.
Наутро мне были выданы под расписку сто рублей бумажной мелочью.
Я ждал старика три дня. На четвертый день старик, наконец, попался.
Ничего не подозревая, радушно и спокойно, он влез в вагон и протянул мне свою "катеринку". Я взял ее, повертел, посмотрел на свет и засунул в сумку. У старика от изумления отвалилась челюсть.
Я неторопливо отсчитал 99 рублей 95 копеек, два раза пересчитал сдачу и протянул старику. На него было страшно смотреть. Лицо его почернело. В глазах было столько желтой злости, что я бы не хотел встретиться с этим стариком в пустом переулке.
Старик молча взял сдачу, молча сунул ее, не считая, в карман пальто и пошел к выходу.
-- Куда вы? -- сказал я ему вежливо.-- У вас же есть, наконец, билет.
Можете кататься сколько угодно.
-- Зараза! -- хриплым голосом произнес старик, открыл дверь на переднюю площадку и сошел на первой же остановке. Сделал он это, должно быть, по застарелой привычке.
Когда вагон тронулся, старик изо всей силы ударил толстой тростью по стенке вагона и еще раз крикнул:
-- Зараза! Жулик! Я тебе покажу!
С тех пор я его больше не встречал. Передавали, что кое-кто из кондукторов видел его после этого случая. Старик бодро шагал пешком из дому на службу. В кармане его пальто все так же торчала аккуратно сложенная газета "Русские ведомости".

Известный артист МХАТа давал званный обед и пригласил на него всю актерско-режиссерскую элиту. Собрался весь цвет МХАТа — Станиславский, Немирович-Данченко, Качалов, Москвин, Тарасова, Книппер-Чехова и др. Все, даже зная друг друга с пеленок и работая вместе 40 и более лет, на "вы", обращаются по имени-отчеству. В разгар утонченной философской беседы заходит домработница хозяина дома и, обращаясь к нему, говорит:
— Вот вы говорите — пизда, пизда, а запонки-то на комоде.

Борис Сичкин. Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума

"Однажды, в зимние дни конца 1943 года, когда холод сковал тундру и скалы Кольского полуострова, а австрийские горные егери генерала Дитла, воевавшие здесь, замерзали в своих каменных убежищах, русские разведчики притащили из вражеского тыла здоровенного рыжего верзилу — майора. Фамилия его начиналась с приставки «фон». На допросах он молчал, презрительно глядя на своих противников с высоты своего двухметрового роста. Можно предположить, о чем он думал: «Ничего не скажу этим варварам Востока! Что за наглые рожи! И по–немецки как следует говорить не умеют! И воняет от них перегаром! Троглодиты!!! Ничего им не скажу!». Его допрашивали много раз, лупили, но безуспешно. Наконец, кто–то из переводчиков, устав, решил обратиться к Дьяконову, которого недолюбливали: пусть этот «штатский интеллигент» попробует, но наверняка немец ничего ему не скажет, если уж нам не сказал …. Игорь Михайлович предложил немцу закурить и, помолчав, спросил его: «Кем Вы были до войны?». Тот удивился: немецкий язык этого русского был безупречен… Он процедил сквозь зубы, совсем не уверенный, что этот варвар поймет: «Филологом». — «Да? А чем же Вы конкретно занимались?» — «Языком времен готов». Дьяконов был взволнован. Давно–давно, в детстве, ему с братом попалась рукопись стихотворения готских времен из библиотеки отца. Это стихотворение не было опубликовано, о нем знали только узкие специалисты, человек восемь–десять на всем земном шаре. С трудом вспоминая, Дьяконов стал декламировать готские стихи. Вот уже иссякает то, что он помнил, вот уже приходит к концу последняя строфа …. И вдруг верзила–немец словно сломался, согнулся, опустил голову, и крупные слезы покатились из его глаз. — Как! Здесь, в этой ледяной стране, среди этих скал, среди диких варваров, и Вы это знаете? Это невозможно! Совсем невозможно! Он обнял Дьяконова, несколько минут приходил в себя, переживая крушение своих представлений о русских, о мире, а потом заговорил, заговорил и заговорил… Оказалось, он был специальным посланником Верховного командования немецкой армии, командированным в штаб генерала Дигла с важными приказами. Тотчас же, на самолете, его отправили в Москву. Переводчики пристали к Дьяконову с расспросами, как сумел он добиться такого успеха? Но понять это им было не дано, так же, как многие не понимают, почему русские победили немцев в этой страшной войне."

Николай Никулин, «Воспоминания о войне»
http://www.ozon.ru/context/detail/id/5821898/