История №804721

«АЗЮЛЬ»
Приехали мы домой, день в обычных хлопотах прошёл, а вечером стали на стол накрывать. Салатиков нарезали, колбаски, ветчины, пожарили там чего-то такое, ну и бутылочку водки на стол поставили. Все это было, так сказать, очень выгодно разбросано и аппетитно выглядело. Даже, знаете, душа возрадовалась, ну как там говорится? - «пришёл вечерний час», вот как!
Сели за стол, по рюмочке пропустили, ещё по одной налили и философствуем. В голову какие-то морские романы лезут, не помню, где читал, как один моряк пришёл домой, выпил одну за другой две рюмки водки и селёдкой закусил. Понимаю этого моряка хорошо, прямо всей душой понимаю. Смотрю на водочку в цепторной рюмке, селёдкой закусываю, и понимаю. К слову сказать, у Тани всего этого барахла предостаточно было, цепторная посуда, шмотки, разные там безделушки, квартира в Москве, домик в Подмосковье да «девятка» новая, всё это ей от бывшего мужа досталась, ну, вместе с двумя детьми, конечно, так что не нищенствовали мы, хотя и не жировали особенно.
Ну и стали за вечерними закусками тему продолжать. Выпили еще по одной, и начал я свой рассказ: «Было это давно, в начале девяностого года. Время тогда тяжелое было. Союз со всех сторон, не стесняясь, разворовывали. В Баку волнующие события происходили. Митинги, демонстрации, погромы, ввод войск, чего только не было… Много людей тогда город покинуло. Кто мог, тот бежал от всего этого. А у моей сестры подруга была – Лиана, в своё время вместе они один институт заканчивали. Так не выдержала она всех этих событий и уехала, вместе с братом и мамой. Уехали, не попрощавшись даже. Не до того тогда было.
Но однажды часов в двенадцать ночи телефон как затрещит у нас! Обычно, когда телефон звонит, звонки через паузу трещат: потрещит - перестанет, снова потрещит – опять пауза. А тут трещит не переставая, сразу видно: межгород. Подбегаю к телефону, хватаю трубку, «алло!» кричу. А там Лиана. «Позови, сестру, - говорит. - Да побыстрее. Я из Голландии звоню, каждая минута на валюту». Позвал, поговорили, может, они минут десять, а мы уже вокруг сестры собрались: «Рассказывай, как она там и чего с ней». - «Говорит, в Голландии они сейчас, приехали туда как-то и записались как беженцы из горячей точки. А там им двухкомнатную квартиру выделили, мебель и по двести двадцать гульденов в месяц на каждого дают. В магазинах там, говорит, всё есть, изобилие, одним словом, везде чистота и порядок, капитализм, одним словом, полный». Не верим мы этому, сомневаемся: «Где же они работают там?» - спрашиваем. «Нигде не работают они, языка местного ещё не понимают», - сестра отвечает. Все равно не верим: «Это за что же им тогда деньги платят?». - «Да я сама не поняла, говорила она, вроде социального пособия какого-то на жизнь». Удивились мы все очень, удивились и не поверили. Думаем: точно брешет. Как это можно, чтобы капиталисты свои кровные раздавали кому попало. Не может этого быть и всё тут, небось, звонит из какой-нибудь глубинки советской и смущает нас только голландскими сказками.
А в начале двухтысячных мне сосед свою историю жизни обрисовал, как он в Швеции пытался вид на жительство получить. Жил он до этого год в Израиле у брата, работал там на стройке при сорокаградусной жаре, мастерки и камни мастеру подавал и был на хорошем счету. Зарабатывал неплохо, но только год быстро прошёл, а визу продлить не сумел, отказали ему тамошние власти. А назад ему не хотелось, хотелось ему ещё за рубежом как минимум пару лет подработать. Ну вот, и решил он в Швеции под видом беженца вид на жительство получить. Говорит, по латыни и по-европейски это «азюль» называется, убежище то есть по-нашему. Как он только всё это узнал – ума не приложу. Но рассказал мне всё во всех подробностях. Приехал он в Швецию по шенгенской визе, паспорт поглубже заныкал, чтоб полицаи местные не нашли при обыске. К первой патрульной машине подошёл и говорит: «Азюль». Обрадовались ему полицаи, под локотки приняли, в машину посадили и до полицейского участка довезли. «Выходите, - говорят. – Проходите, ждите, сейчас всё оформим». Всё так вежливо и с большим участием. Стали спрашивать, как зовут, как доехал, из каких мест, и от чего спасается, и почему документов никаких нет. Ну не получается у них задушевнего разговора, не понимает он ни по-английски, ни по-шведски, а они по-русски ни бум-бум. Объясняют ему тогда полицаи руками и головами, что он по ошибке к ним обратился, ему бы надо в приёмнЫй пункт по делам беженцев, а он сдуру в полицию сунулся, а полиции это не очень касаемо. Поэтому, испытывая огромное уважения к его нелегкой беженской судьбе, они все же обязаны его в другое учреждение отправить. И показывают ему на карте, куда ему ехать надо, а это совсем в другом городе находится. Выписывают ему бумажку, дающую право на проезд, и объясняют ещё раз, как до вокзала доехать и на какую электричку сесть. Видят, не понимает ни черта. Расставляют тогда полицаи столы и стулья в комнате в порядке очередности зданий, и ходят между ними с картой в руке, и его за собой за ручку водят, показывают, куда ему идти надо. Всё равно не понимает. «Но ферштейн», - говорит. Махнули тогда на него полицаи рукой, в машину посадили и на вокзал привезли. Погрузили в электричку и говорят: «Дуй вот, до такой-то станции, а там встретят тебя уже». Ну, доехал он благополучно, встретили его там, отвезли в лагерь для беженцев. Привели на трёхкомнатную квартиру, а там уже один белорус и два африканца проживают. Выдают ему коробки разные, а там новые сковородки, одежда, обувь и прочая мануфактура. «Здесь, - говорят, - пока поживёшь, а там видно будет». На следующий день приходят за ним и ведут в контору, а там уже переводчик сидит. Допросили, кто, откуда и почему, документ выдали, и «Иди, - говорят. - Живи пока у нас в Швеции, наслаждайся плодами западной цивилизации, а после тебя ещё раз вызовем, подробности спрашивать будем». Живет он так, может, дня два или три, а на четвёртый к адвокату побежал. Заплатил ему сколько следует за консультацию и разочаровался сразу. «Не оставят тебя тут, - адвокат ему говорит. - Во-первых, без документов, а во-вторых, история беженца у тебя слабая – не возьмусь за твоё дело». Взгрустнул он, конечно, по этому поводу, но не огорчился особенно. Забежал он на квартиру к себе, распихал сковородки и одежду по сумкам своим, кое-что из казённого имущества прихватил, паспорт из потайного кармана вытащил и в аэропорт дунул, благо виза еще просрочена не была».
Закончил я на этом свой рассказ, выпил ещё рюмочку и огурчиком закусил.
- Вот, Таня, - говорю. – Такая вот эта штука, «Азюль». Верить всему этому, или не верить, но возможность эта есть.
- Поздно уже сегодня, - Таня говорит. – Пошли спать! Завтра на свежую голову снова думать будем.