История №194808

Исповедь провинциального тенора.
Реальный монолог, воспроизведенный со слов от первого лица.

Конечно, жалко расставаться с театром! Но, увы, здоровье уже не то.
Нет-нет, с голосом пока все в порядке: надо «достать» верхнее «до» -
достану без проблем…
Вот только, в последнее время, шибко страдаю, пардон, … метеоризмом.
Меры? Конечно, принимаю! Например, активированный уголь жру горстями.
Даже лицом почернел слегка. И, знаете ли, помогало!

Но, случилось так, что во время одного спектакля с ужасом обнаружил, что
таблетки кончились. Когда я их успел все слопать, – ума не приложу!
Пел я Каварадосси в «Тоске». Партия сложная – куча фортиссимо и всякое
такое, что требует глубокого вдыхания и напряженных задержек выдоха.
До начала третьего действия осталось минут пять, а у меня в желудке –
Великая Октябрьская…, давит, как в баллоне с пропаном. Ну, отошел за
кулисами подальше от всех, прохаживаюсь, «облегчаю» положение, да без
толку все - внутренний процесс идет по нарастающей, вот-вот лопну.

Зазвучала прелюдия к третьему действию. По ходу пьесы меня на сцену
выводят стражники, чтобы расстрелять. Выволакиваюсь лишь с одной мыслью
– не оконфузиться бы! За слова не беспокоюсь – они у меня давно уж в
подсознании. Господи, только бы не отрыгнуть не вовремя, или там… еще
чего! Но, о более серьезных последствиях, даже думать себе запретил.
Запел. Пытаюсь сконцентрироваться на музыке, но в сознании одна мысль –
впереди апогей арии, когда воздуху нужно набрать полные легкие.
И вот он, волнующий момент, – делаю паузу, глубокий вздох и начинаю
выводить знаменитое на весь мир: «Мой час наста-а-ал, – и вот я
умира-а-ю. Но никогда я так не жа-а-ждал жизни…».
И, (чудес на свете не бывает) после первых трех слов… пукаю!
Что? Говорите, «пукнул» слишком мягко сказано? Не знаю, не знаю… Ведь, в
принципе, все прозвучало в контексте: дескать, Марио со страху это
сделал, предчувствуя свой неотвратимый конец. Но, скорее всего, я этой
мыслью искал себе оправдание.
Звуки инструментов из оркестровой ямы стали расплываться. Глянул на
дирижера: тот в конвульсиях оркестру палочкой не туда машет. Пара
скрипок, и кое-что из духовых вообще из игры выбыли.
Посмотрел в зал – дамочки в первых рядах веера из сумочек достали,
сидят, обмахиваются, делая вид, что им душновато. А мужики вытащили из
карманов платочки, свернули губы в трубочку, чтобы неумело скрыть
ехидство, и стали протирать очки. Наверное, для того, чтобы «с кайфом»
понаблюдать, как такого «засранца» в конце действия «мочить» будут.

Слава Богу, что в оперу ходят, в основном, люди сдержанные,
тактичные и понятливые – бурных эмоций никто не проявил. Спектакль
продолжался.
Прозвучала последняя трагическая музыкальная фраза моей арии. Сейчас
припрется Тоска и начнет мне вешать лапшу на уши, мол, «не трухай,
Каварадосси, я обо всем договорилась - «шмалять» в тебя будут холостыми,
чуток поваляешься, изображая из себя «жмурика», а потом вместе свалим!».
Но мне-то не до этого! Я сейчас сам могу расстрелять холостыми кого
угодно, мало не покажется! Но, надо терпеть! Перед Тоской бы не
опозориться! Эх, Джузеппе, Джузеппе (Дж. Верди. Примеч. Автора)! Что же
ты так затянул свой третий акт?
Все остальное проходило мучительно долго и словно во сне. Как спел «о
нежные руки…» – не помню. Знаю только, что играл я «страдальца» как Бог!
Зал от моей игры и пения умывался соплями (Лучано с Пласидо – отдыхают),
а я с нетерпеньем ждал спасительного залпа. Нет, дерзкую мысль
подстроится к залпу, я отверг на корню – слишком большой риск не попасть
в унисон. Я просто ждал занавеса.

Но вот наконец-то грянул выстрел и я рухнул! Сейчас Тоска прикоснется ко
мне, поймет что ее элементарно «развели» насчет холостых выстрелов, а
мне полный «абзац», и выдаст свое не менее знаменитое:
«Ааааааааааааааа!». Я лежу «мертвый» на полу, смакую паузой
перед неизбежными аплодисментами, расслабляюсь и…, прежде чем Тоска
начинает вопить…….!!!

Это был, конечно, перебор. В секундной мертвецкой тишине то, что
воспроизвел мой необузданный кишечник, было слышно даже на улице! Уверяю
вас, ни в одном театре мира ни одна Тоска не реагировала так
экспрессивно на смерть своего возлюбленного! В ее глазах были поистине
неподдельные ужас и отчаяние!
Зал взорвался аплодисментами! Крики «бис» и «браво» я не стал принимать
на свой счет – повторить такое даже по желанию благодарной публики
просто невозможно. И когда занавес упал, я быстро проследовал в
гримерную, не обращая внимания на тех, кто находился вокруг сцены.

Несмотря на грандиозный успех, работы я лишился. Приглашать меня на
партии в театр перестали. Худрук так и сказал моему импресарио: «Зачем
нам этот старый пердун? В зале и так плохая вентиляция…»

Но вчера я встретился с одним знакомым музыкантом, который играет в
струнном квартете. Состав у них классический – осел, козел… ой,
простите, скрипка, альт, виолончель и контрабас. Ездят они по глубинке и
несут культуру в массы. Давеча вернулись из Мухосранска, где «бабок
срубили» аж по семьсот тридцать два рубля на брата! Зовут к ним солистом
камерную музыку петь. Но не ту «камерную», что в камерах поют, а ту, что
в филармониях играют. Я честно ему признался о своих проблемах.
Рассказал эту историю. Он чуток подумал и сказал: «Не ссы, маэстро,
ежели на концерте припрет, – бровью поведи, а я тебя контрабасом
«прикрою».

Наверное, буду соглашаться.