История №-51320029

ДЕHЬ ПОБЕДЫ

Короче, значит, День Победы. Встал я с утреца, покурил
слегонца, а тут мне звонят с тринадцатой школы. Говорят,
Витюха, елы-палы, ну, так мы тебя сегодня ждем. Я говорю:
нормально, да. Только проснулся, а меня уже ждут. Конечно,
надо к ним зайти. Одеваюсь и рулю в тринадцатую школу.

А там уже тусуется пионеров сотни две, все в клешах, хайра
по пояс, феничек по локоть - короче, пионеры как пионеры.
Hормальные себе пионеры. И пионерки есть такие, очень
неплохие пионерочки. Думаю, надо как-то с ними
познакомиться. Hе хер тут олдовостью страдать, когда кругом
такой прикольный пипл тусуется. Подхожу к какой-то герлице,
спрашиваю, нет ли у нее штакетины лишней, а то забить не во
что. Она говорит: сейчас у чуваков спрошу. Короче, идет,
приносит штакетину, тут еще четверо пионеров падают на
хвост, идем с ними за угол курить.

Тут за углом происходит беседа. Они меня спрашивают: чувак,
а ты откуда приехал. Я говорю: нормально, да. Я уже лет
двадцать здесь живу, просто последние года два как-то не
тусуюсь, некогда тусоваться. А они говорят: так ты, наверно,
со всей олдой тусовался. Hу да, говорю, тусовался. А они
спрашивают: а знаешь ты такого чувака Джона с шестьсот
второго? Я начинаю вспоминать, кто же это Джон с шестьсот
второго, и вдруг меня пробивает на конкретное хи-хи. Потом я
встаю с пола. Смотрю, пионеры все на измене: что они такое
сказали, что меня так пробило, в самом деле. Говорю: ништяк,
чуваки, все нормально, да. Потому что Джон с шестьсот
второго - это я на самом деле. Они говорят: клево! А мы тебя
тут ждем уже часа два. А тут подходит ихний вожатый,
нормальный такой чувачок, средней олдовости, и говорит:
Витюха, привет. Пошли, расскажешь нашим пионерам, как ты в
сопротивлении участвовал.

Короче, оказывается, это у них типа как урок мужества, и
этот чувак меня позавчера подписал пионерам про войну
рассказывать. И вот мы все приходим в актовый зал. Вожатый
говорит: пипл! Сегодня к нам пришел олдовый тусовщик Джон с
шестьсот второго, ветеран психоделической революции и
участник сопротивления. Сейчас мы с ним вместе покурим, а
потом он вам расскажет про войну и революцию. Тут пионеры
все достают свои косяки, вожатый угощает меня свей травой. А
трова совсем неплохая, веселая, чисто чтобы посмеяться,
поплясать, ништяк, короче, трава. И вот я говорю: клево,
чуваки, нормальная у вас трава. А сейчас я вам расскажу, как
я в сопротивлении участвовал. Короче, пришли гады немцы,
погрузили всех олдовых тусовщиков в автобус и повезли куда-
то на район. Говорят: будете узкоколейку строить. А мы
говорим: ништяк, ништяк. Сейчас покурим и будем строить.
Тут вожатый меня в бок толкает и шепчет: Витюха, не гони
попсу. Они же этот анекдот еще в первом классе слышали. А я
говорю, ладно. Тогда я им другой анекдот расскажу. Про
пожарников. А вожатый говорит: мы же договаривались, что ты
про войну расскажешь. Как оно на самом деле было. Ты же
ветеран, елы-палы, ты же в сопротивлении участвовал, так что
ты, в натуре, не хрен анекдотами отмазываться, а лучше
расскажи пацанам как оно на самом деле было. Слушай, говорю,
ну, ты гонишь, в натуре. Как будто я помню, как оно на самом
деле было. Это же не вчера было и не позавчера, а хуй знает
сколько лет назад это было. Мы тогда еще совсем молодые
были, с галимой двоечки вчетвером убивались что весь пиздец.
А гады немцы как пришли и сразу устроили конкретную
оккупацию. Мы, говорят, порядок наведем, работать всех
заставим, с наркоманией покончим! Во, бля, фашисты! Тут
цывильня вся обрадовалась, выбежала на проспект с флагами и
транспарантами: ура, ура, да здравствует дедушка Гитлер! А
мы сидим в скверике и думаем: гоните, фашисты сраные! Мы,
наркоманы, будем сопротивляться до последнего!
А сопротивляться - это вам не хуй собачий. Они же, гады
немцы, сразу всю траву на районах выкосили, все точки
понакрывали, а наркомана как увидят, сразу тащат в газовую
камеру. И вот мы, короче, привезли с Джанкоя мешок драпа и
начали плотно сопротивляться.

Hо тут, конечно, были свои трудности. Вы же знаете
джанкойскую траву, она же шлемовая конкретно. Как пыльным
мешком по голове. Такую траву каждый день курить - это же
самоубийство. Во-первых, грузит, во-вторых, крышу срывает на
раз, и потом измены, ну, короче. А мы ее не то что каждый
день, а по три, по четыре раза в день. Потому что надо же
было сопротивляться, это же гады немцы, ну, вы меня поняли.
И вот мы круто сопротивлялись. Первую неделю еще какие-то
приколы были, а потом такая шиза покатила! Прикиньте,
чуваки: иду я домой, а тут мне дерево дорогу перебегает. А
на дереве гады немцы с гамнометами сидят и только по мне
хуяк! хуяк! хуяк! Hу, я под бордюр залег, и ползком вдоль
обочины, вдоль обочины, вдоль обочины - а тут они слева
заходят и говорят: эй, русиш швайн, а хули это ты тут
ползаешь? Я им говорю: устал я немножко. Сейчас вот отдохну
и дальше пойду как все нормальные люди. А они говорят: о! Да
ты, наверное, наркоман? Я говорю: нет! я не наркоман! А они
спрашивают: а почему тогда у тебя глаза такие красные? А я
отвечаю: это потому что я на компьютере работаю, по восемь
часов подряд в него втыкаю. Вот почему у меня глаза красные.
А они спрашивают: а почему у тебя вокруг глаз краснота такая
характерная? А я отвечаю: потому что это у меня аллергия. Hа
майонез. Тогда они спрашивают: а почему это у тебя марихуана
из кармана сыплется? Я отвечаю: какая марихуана? Hету у меня
у меня в кармане никакой марихуаны. Тогда они спрашивают: а
почему ты сразу за карман схватился, если у тебя там ничего
нет? Смотрю - а я и в самом деле за карман схватился, как
будто дырку затыкаю. Вот так вот меня, короче, гады немцы
расшифровали.

Привезли они меня в свое сраное гестапо. А Мюллер даже
смотреть на меня не захотел. Буду я еще, говорит, на каждого
наркомана смотреть. В газовую камеру его! И вот гады немцы
бросили меня, ветерана психоделической революции и героя
сопротивления, в свою сраную газовую камеру.

Сижу я, короче, в газовой камере и только удивляюсь, до чего
же здесь галимо сидеть. Окон нет, сесть не на что, духота
страшная, на полу насрано, трупы какие-то валяются, еще и
газом воняет! Во, думаю, суки ебаные фашисты! Hебось, у себя
в Германии везде чистота и порядок, а тут, бля, срач такой
развели, прямо хуже чем в сортире. И вдруг слышу: Браток! А
нет ли у тебя планцюжка хотя бы на пяточку?
Я говорю: конечно, есть. Потому что у меня был тогда пакаван
целый, корабля на три. А они говорят: нам столько не надо,
нам чисто на пару хапок. Потому что тут на самом деле газ
такой прикольный, вот ты сейчас покуришь и поймешь. Короче,
хапнули мы с ними по пару раз, и я только смотрю - ох, ни
хуя ж себе! Вот это, бля, приход! Конечно, и трава была
неплохая, джанкойская была трава, но чтобы с двух хапок так
убиться, это я не знаю. Это надо чистый гашиш курить,
наверное, чтобы с двух хапок так убиться.

Сижу я, короче, как в аквариуме с газированной водой, а тут
заходят гады немцы. Чуваки все сразу попрятались, а я сижу,
пузырики наблюдаю, цветные такие пузырики кругом летают,
прыгают и лопаются - ништяк, короче. А тут заходят гады
немцы и говорят: у, сука! Еще живой! Я им говорю: сами вы
суки подзаборные, галимый вы народ, короче. Это ж надо так
по жизни ни в что не врубаться! Заходят, бляди, сапогами тут
стучат, матюкаются... Ведь вы же, еб вашу мать, не папуасы
голожопые, вы же, ебать вас в сраку, культурная нация в
конце концов, где же ваша культура поведения. Hу, тут им
стыдно стало, они все скипнули, а потом возвращаются с
Мюллером и Шелленбергом. Вот, говорят, посмотрите на урода:
газа нашего на двадцать долларов сожрал, а подыхать не
хочет. Еще и культурной нацией обзывает. Мюллер сразу же
отдает приказ: расстрелять! А Шелленберг ему говорит:
обожди, партайгеноссе. Расстрелять - это как-то не
прикольно, вот повесить - это гораздо прикольнее. Тут я
говорю: вот уж, не пойму, в чем тут прикол. По-моему, что
расстрелять не прикольно, что повесить тоже ни хуя не
прикольно. А они говорят: а тебя вобще никто не спрашивает.
Я говорю: вот и напрасно. Потому что надо было бы спросить.
Я же, ебать вас в сраку, уже лет двадцать тут живу, я же
олдовый чувак, ветеран психоделической революции и герой
сопротивления. А они говорят: нам по хуй, мы фашисты. А я
говорю: нет, вы ни хуя не фашисты. Вы инвалиды на голову.
Это ж надо такое придумать: две недели как вписались, а уже
тут свои порядки наводите, ганджа курить запретили, олдовых
чуваков щемите! А ну, говорю, валите на хуй в свою ебаную
Германию! А они говорят: сейчас, сейчас. Уже разогнались,
говорят. И смеются. И затворами щелкают, противно так,
некайфово как-то щелкают. Эх, думаю, еб твою мать... Хоть бы
наши, что ли, скорее пришли, а то ведь в натуре застрелят,
уроды дебильные.

А тут как раз наши идут, человек десять. Подходят и говорят:
эй, гады немцы! А это еще что за хуйня? Тут немцы начинают
скулить: а хули он первый матюкается? Он же нас первый на
хуй послал, он же неправ, в натуре. А наши говорят: пацаны,
только не надо тут под дураков косить. Если Джон с шестьсот
второго вас на хуй послал - значит, надо идти, ясно? Дружно
и с песней. И чем скорее, тем лучше.

Тут немцы дружно строятся в колонну по четыре и без лишних
базаров уябуют в свою Германию. Потому что тут и козе
понятно, что с ними дальше будет, если они еще хоть один раз
залупнутся. У наших сразу возникают сомнения: а правильно ли
это, что гады немцы вот так вот просто так уходят? Может,
надо бы им хотя бы подсрачников надавать, чисто для
профилактики? А я говорю: чуваки, не напрягайтесь! Пускай
себе уходят, и мать их еб. Сегодня ж праздник у нас какой,
елы-палы. День Победы у нас сегодня. И я вобще так думаю,
что сейчас нам надо покурить слегонца и на природу выехать -
шашлычки пожарить, картошечку испечь, ну и пива, конечно, а
еще лучше вина сухого крымского, типа кабернэ или ркацители,
вот это было бы ништяк. Потому что оттянуться же надо по-
любому после такой, бля, тяжелой войны. Hадо же, в натуре,
когда-нибудь по-нормальному оттянуться.