Поиск по автору:

- Не бывает много женщин. Бывает мало времени.

В самом начале семидесятых годов матушка моя полюбила поэму
Андрея Вознесенского. Ну, понятно – и замужней женщине хочется
влюбляться заново, но нельзя. Семья потому что. Вот и занимают
место в сердце книжки, фильмы и киногерои. Для брака неопасно,
а романтические позывы удовлетворены.
«Тетрадь, найденная в Дубне» казалась не слишком обычной для
поэта-архитектора и, может, потому захватила в те годы многих.
Выгуливая меня, матушка твердила, держа перед глазами тоненькую
брошюрку: «В час отлива возле чайной я сидел в ночи печальной,
толковал друзьям об озе и величьи бытия... » - пыталась выучить
наизусть. А я скучал. Скучал день, два, неделю. Мне хотелось услышать
от мамы сказку, а звучало: «Я сказал: а хочешь – будешь жить в
заброшенной избушке. По утрам девичьи пальцы будут класть на
губы вишни, тишь такая что не слышно ни хвала и ни хула... »
Как-то, неудачно скатившись с горки, я подскочил к маме и попросился
домой. В пути начал приставать:
- Мам! Расскажи сказку.
- Мне кажется я рассказала тебе все сказки на свете, - отвечала мама,
сосредоточенно повторяя себе под нос «... но внезапно черный ворон
примешался к разговорам... »
- Ну, тогда я тебе расскажу, - и тут я выдал матушке всю поэму от
первой до последней строчки. Что вы хотите? Детская память как губка…
Вот с этого момента, куда бы мы не пошли и кто бы не приходил в гости к
нам, рано или поздно наступал момент, когда меня ставили на стульчик и
просили почитать стишок. И я выдавал «Тетрадь, найденную в Дубне».
Взрослые, ожидая услышать тридцатисекундную частушку
Агнии Львовны про Таню, у которой руки из жопы растут,
бывали сильно огорошены. Многие в процессе прослушивания
успевали напиться и проиллюстрировать известный
палиндром – «А рожа упала на миску салата». Кое-кто уходил
по-английски.
Меня ругали. Мне обещали шоколадку. "Если в следующий раз
прочтешь басню дедушки Крылова - будет большая шоколадка!"
Только не Вознесенский! (И уж по крайней мере без замен постоянно
забываемого по непонятности своей «ни хула» на вполне знакомое
«ни ху.. я»). Я обещал, но, забравшись на стул, не мог сдержаться...
В конце концов родители начали заранее предупреждать друзей,
что Петенька не читает стишков. У него с памятью плохо.
Месяца два я дулся, а потом как-то привык и успокоился. Начал
рассказывать про «час отлива» плюшевому Медведю...
Родители позабыли про модную поэму и подуспокоились.

Пришел новый 1972-й год. В мамином НИИ организовали большой
светлый праздник с обильными возлияниями. Вашему покорному слуге,
проводящему огромную часть своего свободного времени в скачках
между кульманами, и потому знакомому доброй половине сотрудников,
была предложена роль Нового Годика. С обещанием красивого костюмчика
и кучи подарков. С моей стороны требовалось залезть на возвышение и
выразительно прочитать что-то про зайчика и снежок.
Наступил праздник. Старшие научные сотрудники уже напились до уровня
младших. Доктора наук братались с лаборантами. Ужравшиеся председатель
парткома с начальником первого отдела отплясывали на пару в присядку, а
инженеры молча тискали по углам чертежниц. Мама с папой танцевали в
дальней стороне зала, а я с пьяным в стельку Дедушкой Морозом последний
раз повторял: «зайчик... снежок... новый год... »
Пробили куранты, и меня выставили на стульчик. Все замерли с поднятыми
в руках бокалами. Я глубоко вздохнул и начал:

«Ой, не шейте вы, евреи, ливреи,
Не ходить вам в камергерах, евреи!
Не горюйте вы, зазря не стенайте,
Не сидеть вам ни в Синоде, ни в Сенате... »

И был тут же заглушен в миг протрезвевшим Дедушкой Морозом. И все
обошлось. Потому что история происходила под Новый год, а Дедушка
Мороз действительно умеет дарить подарки и творить чудеса.
Ведь никто не был виноват в том, что в это время мама учила наизусть
уже Галича, а у меня была хорошая память и строптивый характер...