Поиск по автору:

Песня страдальческая. Похмельная.

Коньячком, заливая отметины,
На душе от похмелья израненной,
Я цитирую что-то из Бабеля,
Из Иосифа Бродского раннего.

Мозг больной порождает видения,
Из вчерашней попойки дружеской,
Только совесть, проснувшись с похмелия,
О неверности мямлит супружеской.

Из постели является голая
И смешная бабища до колик.
Но сейчас в меньшей степени бабник я,
В большей степени алкоголик.

По обрывкам трусов и сознания,
Собираю как пазл события,
Понимаю, что помню начало я
Но не помню событий развитие.

Помню, выпито было и съедено,
То, что щас в унитазе плескается,
Помню танцы, уснул под диваном я,
Помню, баба смешная ласкается.

Печень тихо стучит мне в подреберье,
Селезенка погромче, да только вот,
Хрен вам, органы, наше сочувствие.
Коньячка опрокину в иссохший рот.

Свое тело на улицу вытолкал.
Нахожу стойку с пивом холодненьким.
Может звякнуть, опять же, товарищам,
И позавтракать с оными плотненько...

Я улыбку твою тупорылую,
Обласкаю руками немытыми,
И в глаза твои очень коровии,
Посмотрю я своими пропитыми.

Обниму всю с неистовой силою,
Так что треснет ребро или косточка,
Так что лопнит по швам твоя старая,
Очень грязная рваная кофточка.

Буду верен тебе до безпамятства,
До склероза точнее. Не скрою я,
Что не любят меня одноглазого.
Изменю тебе только с рукою я.

Я мышей наловлю тебе тысячу.
Очень вкусное это животное.
Твои груди отвисшие, синие,
я целую как сильное рвотное.

Я достану тебе с не ба звездочку.
Если скажешь, что я шизофреник весь,
Коробок подарю тебе спичечный,
Что бы челюсть вставную насила здесь.

И фигуру твою худосочную,
Что средь пьяниц подвальных славится,
Обниму я и хлопну по заднице,
Так что задница может отвалится.

Когда-то давно я был курсантом военного училища.
Было это в далеких 90-х годах в стране, которой уже нет – в СССР. На, а
точнее, в "ридной нэньке Украине". При чем, в западной ее части. Для
непосвященных хочу сказать, что западная Украина издревле считалась
националистически настроенной частью этой великой житницы страны. Когда
я поступал в военное училище великая семья братских республик – сестер –
Советский Союз – еще имел место быть, хотя отдельные сестры этой семьи
уже пытались слинять по-тихому из родительского дома, не преминув при
этом прихватить изрядный кусок общего добра. Благо, добра этого, было
завались на бескрайних просторах. Потом грянул первый путч, в результате
которого семья народов распалась окончательно. И как следствие "ридна
нэнька" объявила себя "самостийной и незалежной". Сразу же после этой
объявы она провозгласила национальной идеей - "МОСКАЛИ ГЕТЬ З УКРАЙНЫ",
что означает: "Русские пошли на х....". Летом того же года мы довольные и
молодые, торжественно срулили из житницы, многие как оказалось насовсем.

Только все это было позже, а тогда я поступил и учился в 3 взводе 14-ой
роты, под командованием доблестного командира взвода капитана Шишилова
(в народе "Шиш") и непобедимого и легендарного командира батальона
("комбат") подполковника Поросюка (в том же народе "папа"). О доблести и
легендарности этих личностей я поведаю в другой раз, ибо всуе упоминать
их грешно.
Училище у нас было своеобразное. Готовило оно две категории боевых
офицеров - грозу супостата и смерть ворога, а именно начальников
солдатских клубов и гарнизонных домов офицеров (в народе "КэПээРовцы" -
аббревиатура КПР означает Культурно Просветительная Работа), а так же
журналистов всевозможных военных газет и журналов (в народе "мурзилки").

Для непосвященных поясню, что на первом курсе у нас было 2 роты (по 150
человек приблизительно) – 14-ая и 15-ая, каждая из которых делилась на 4
взвода. Так вот в нашей – 14-ой роте (Бог миловал) были одни
"КэПээРовцы", а в 15-ой роте было 2 взвода "мурзилок". Надо ли говорить,
что в то время мы были сынами своей эпохи и, как и все не любили этих
бумагомарак. Те же отвечали нам взаимностью. К тому же мурзилки
отличались еще жуткой склочностью и тщедушностью, за исключением, разве
что, одного из них – курсанта Макарычева Саши, который обладал
выдающимся - чуть меньше, чем у "Шварца" - бицепсом и интеллектом
кишечного паразита указанного киноактера.
Юношеский максимализм и нерастраченная сексуальная энергия бурлила в нас
создавая дикую, причудливую смесь из сарказма, выпендрежа, злобности и
желания обратить любое действо в "ржач", "угар" и "колики". А поскольку
в армии, тем более в то время, не забалуешь относительно "расслабухи",
то "ржач" приходилось устраивать строго на военную тему, используя
военную же обстановку и подручный материал, который официально
именовался "войсковое хозяйство".
Об одном таком случае я и хочу поведать. Но в качестве предыстории
поясню, что в то время в военные училища поступали не только "салабоны"
типа меня, пришедшие со школьной скамьи, портянок не нюхавшие и
солдатской бляхой по мягкому месту не битые, но и "отцы" военной службы
– "ВЭЭСы" (от сокращения ВС – Вооруженные Силы), те кто в силу
недостатка мозгов, а равно низкого коэффициента интеллектуального
развития, либо в силу отсутствия денег у родителей или не
благосклонности ангела хранителя призваны были таки в "несокрушимую и
легендарную, в боях познавшую радость побед" армию, официально
нареченную – Вооруженные силы Союза Советских Социалистических
Республик, то есть ВС СССР (всем встать, бабам плакать, детям писаться,
равнение на середину).
Так вот было это зимой, которая в тех краях зимой называется лишь по
привычке, а на самом деле есть не что иное, как слякоть, грязь и
гололед.
Заступили мы в караул.
Опять вынужден сделать отступление для допризывников и женщин. Караул,
есть боевая задача в мирное время. В то мирное время нас в караул
готовили как на войну. Поскольку войны давно никто не видал, то основа
всего приготовления, была постирка и поглажка обмундирования. Потому
как, найди наш комбат пятно на форме или грязный подворотничок перед
караулом – не избежать было "тумбочки" вместо увольнения.
Так вот, чистые и сытые, но уставшие еще на стадии подготовки,
вооруженные всерьез и проинструктированные до слез, мы заступили в
караул № 2 находящийся в 15 км от города Львова. Туда нас доставила
дежурная машина. Караул был небольшой: 3 поста по 3 человека плюс,
разводящий младший сержант, к нему в довесок помощник начальника караула
("помначкар") и начальник караула ("начкар") прапорщик Лукошкин.
Приехали мы в караул и принялись принимать караульное помещение.
Принимают его очень просто, чистоту смотрят и имущество с описью сверяют
(стол – 2 шт, стул – 4 шт, шашки игральные 3 комплекта и т.д.).. Опись
эта на стене висит в каждой комнате караульного помещения, а комнат этих
не много – комната начальника караула, комната бодрствующей смены,
комната отдыхающей смены, столовая, подсобка, сушилка и туалет.
Караульное помещение приняли быстро т. к. принимали у третьего курса, а
это значит фразы типа "А вон под столом грязно" не прокатывали в
принципе и при этом больно отдавались в различных частях тела. Так вот,
это все мы резко приняли, и по сменам, по постам разошлись.
Третьекурсники убыли в училище, довольные тем, что на завтра все
училище, а значит и они, разъезжалось на каникулы.
Для нас потянулись долгие часы караула. Бодрствующая смена устав читает
в комнате бодрствующей смены, отдыхающая отдыхает, а часовые на посту
несут службу бодро, ничем не отвлекаясь и не выпуская из рук оружия, как
того требует устав гарнизонной и караульной службы. Начальник караула
бдительно дремлет в своей комнате. Ску-ко-та.
И тут какому-то шутнику из "вээсов" пришла в голову развеселая идея
подшутить над следующим караулом. Тем, что у нас смену принимать будет.
Принимать смену у нас должен был караул, состоящий из мурзилок нашего же
первого курса, а не подшутить над мурзилкой, кода представлялась такая
возможность кэпээровец не мог по определению.
Так вот пришла "вээсу" идея и реализовал он ее следующим образом: в
опись висевшую на стене в комнате бодрствующей смены он дописал три
наименования имущества – "Зильбан (это была фамилия одного из наших
курсантов – Миша Зильбан) подоконный", "Швондэр половой" и "Таран
подзаборный". Дописал он это аккуратно, карандашом, что бы было похоже
на шрифт, видавшей виды печатной машинки, на которой была напечатана эта
злополучная опись.
Ну, естественно весь караул, за исключением прапорщика Лукошкина, был
уведомлен о состоявшейся хохме. И так же естественно, что ждали мы конца
службы еще с большим нетерпением, чем обычно.
И вот он настал долгожданный час народного ликования и праздника души.
Журналисты прибыли менять нас в карауле. Их чистенькие, выглаженные и
тщедушные туловища расползлись по караулке. Началась сдача помещения.
Принимать комнату бодрствующей смены выпало щупленькому очкарику с
детским выражением лица. Сдающим был тот самый вээс боксерской
наружности и таких же габаритов. Принимая имущество по описи мурзилка
был немало удивлен техническим термином "Зильбан подоконный" и
соответственно поинтересовался у сдающего смену курсанта – вээса, что
скрывается под столь неблагозвучным буквосочетанием.
- Салага тряпочный, службы не знаешь, а все туда же в сапоги залез.
Набрали детей в армию водки выпить не с кем! – доходчиво разъяснил ему
сдающий смену детина.
- Да где хоть он? – не сдавался тщедушный журналист.
- Да где ж ему быть-то? – искренне удивился шутник – Как положено под
подоконником, сушится на батарее. Ты тока его не вынимай пока, пусть
высохнет, а то попортиться может.
Мурзилке заметно полегчало. Убедительность, с которой вээс произнес
фразу, была подтверждена демонстрацией огромного кулака, который тот
невзначай почесывал перед носом субтильного журналюги. Последний решил
не искушать судьбу и перешел к следующему наименованию – "Швондэр
половой". Мало ли военных терминов ему еще не известно, рассуждал
очкарик, а вот на глазах у всех оказаться полным профаном не хотелось,
да и получить по шее за чрезмерную придирчивость ему тоже не улыбалось.

Если бы он знал, чем это его малодушие обернется буквально через сутки...
- Швондэр половой, мой маленький друг, душара, - ласково издевался
детина – находится в шкафу с уборочным инвентарем в подсобке. Хочешь?
Иди, смотри, а я на метлы со швабрами еще в войсках насмотрелся.
Мы все в это время столпились в проходе и якобы занимались своими
делами, а на самом же деле мысленно катались по полу от смеха,
предусмотрительно зажимая рты руками.
Мурзилка изрядно нервничал, но с вээсом решил не связываться. Тем более,
что остался последний предмет в описи, а именно "Таран подзаборный", и
вот его то уж он точно проверит.
- А таран где? – поинтересовался будущий обладатель пулицеровской
премии.
- Ты чего читать не умеешь? Под забором. Где ж ему быть? - с невинным
видом произнес детина, чем вызнал приступ сдавленного хохота в коридоре
– Вон в окно глянь и все увидишь.
Под забором на улице действительно лежал таран. Правда, это был не
совсем таран, а точнее это был совсем не таран. Под забором лежал старый
спиленный тополь. Точнее тополиное бревно метров 5-ти в длину и метра
полтора в диаметре. Лежал оно под этим забором, наверное, со времен
гетмана Мазепы, а то и раньше. Было оно полупрогнившим, полупроросшим,
припорошенным снегом и вмерзшим в грунт. При определенной доле
воображения его можно было принять за таран, а поскольку журналист явно
обладал оным воображением, то однозначно согласился с тезисом о
местонахождении тарана. Довольный собой чахлый журналист доложил о
приеме помещения начкару.
Караул был сдан и принят.
Дальше начиналось самое интересное. Не буду рассказывать, как сильно мы
хохотали по дороге домой, как подтрунивали и скабрезничали, и
предвкушали завтрашний день. И вот почему. Как я сказал это была зима, а
точнее самый конец января, и значит, все училище разъезжалось на
каникулы. По традиции первый курс все две недели каникул нес внутреннюю
и караульную службу. Таким образом, менять мурзилок в карауле должны
были мы, то есть наша рота. Когда мы вернулись в расположение, то не
преминули все поведать сослуживцам. Рассказ о зильбане, швондэре и
таране поверг славных курсантов кафедры КПР в состояние дикого восторга,
граничащего с буйным помешательством. Особенно веселился Миша Зильбан,
который сказал, что он однозначно должен завтра заступить в караул и
лично принимать комнату бодрствующей смены.
На следующий день в караул нас провожали как в отпуск, едва не с песнями
и плачем. Каждый дал массу ценных советов относительно того, как лучше
посрамить мурзилок.
Начав принимать караульное помещение, мы быстро приняли свои объекты и
столпились в коридоре, на прежнем месте, ожидая спектакля под названием
"Интеллект против Зильбана подоконного".
Миша спокойно расхаживал по комнате и крутил в руках рамку с описью,
методично сверял указанное в ней имущество с наличествующим в
действительности. Остались три последние наименования.
Публика устроилась поудобней.
Третий звонок.
Рампа.
Занавес.
- Так, где зильбан подоконный? – деловито поинтересовался Миша у
мурзилки.
- Под подоконником, - с видом бывалого вояки, криво усмехнувшись,
ответил тот – Где ж ему быть, ваши как вчера положили сушиться, я его и
не брал. Он мне без надобности.
- Да ты что! – картинно испугался Миша – а вдруг вы его пересушили. Он
же испортиться мог. Тащи его сюда скорей.
Пока мурзилка пыхтел, выгребая из под подоконника всяческий мусор, в
коридоре начиналась тихая истерика. Как не пытались мы заткнуть рты
ладонями, шапками и прочими подручными средствами, вырывающееся из нас
веселье уже нельзя было остановить. Фиеста началась.
Мурзилка вытащив весь мусор из под подоконника и при этом, изрядно
загадив пол, вернулся, как и полагалось ни с чем. На вопрос о том, куда
он дел подоконный зильбан отвечал невнятно, и вид имел растерянный. Не
выспавшийся мозг его еще не отдавал отчета в комичности всего
происходящего и не чувствовал подвоха, мы же веселились от души и
жаждали продолжения банкета.
- Ладно, потерял, купишь новый, а я это как недостаток в постовой
ведомости отражу. – сурово произнес истинный Зильбан.
Надо отметить, что запись в постовой ведомости о потерянном караульном
имуществе имела весьма плачевные последствия. Как минимум заставили бы
покупать новый зильбан, но обычно еще и вкатывали выговор, а это значит,
что никаких увольнений месяц не видать. Мурзилка это прекрасно знал и
понял, что выговор, да еще и в преддверии отпуска перспектива не
радужная, а совсем наоборот, и что с его "счастьем" и с нашим
батяней-комбатом отпуска ему тоже не видать. Жизнь его дала трещину, и
лучше бы он поступил в какой-нибудь заборостроительный институт в родном
городке Гмыздово. Он судорожно вспоминал минувшие сутки и делал
предположения кто же спер из под подоконника зильбан.
Ответов не было, а напротив последовал вопрос.
- Швондэр половой?- поинтересовался Михаил.
Мурзилка не знал, что это только начало. Мы же напротив все отлично
знали и уже лезли на стены и падали на пол от хохота.
- В шкафчике. – обреченно, потухшим голосом промямлил герой пера и
бумаги.
- Тащщщи. – весело скомандовал Миша, чем вызвал у собравшихся в коридоре
колики и стоны, поскольку смеяться уже никто не мог.
Журналист обреченно поплелся в подсобку. Минуты три он гремел там
всеразличным инвентарем и когда появился с пустыми руками, казалось, что
даже уменьшился в размерах и постарел.
Многие из нас к его появлению уже не могли стоять на ногах и просто
сидели на полу, вытирая рукавами слезы. Но когда появился он на пол
повалились даже самые стойкие. Видно вся жизнь промелькнула перед его
глазами, кода он пытался найти этот проклятый швондэр среди швабр,
скребков и веников. Швондэра не было! И не могло быть!!!
Запись в постовой ведомости о двух потерянных вещах из караульного
помещения, означала, по мнению мурзилки, как минимум исключение из
военного училища, с последующей службой в линейных частях, где ему,
натуре тонкой и поэтичной ни выжить, ни за что. Прощай пулицеровская
премия.
- Да чем вы тут занимались? – праведно негодовал Миша, входя в раж. –
Все порастеряли! А мне что делать? Как я службу нести буду?
При этом свою пламенную речь, направленную на борьбу с разгильдяйством
Михаил изрядно разбавлял непечатными выражениями, чем окончательно
низверг мурзилкину веру в себя до уровня плинтуса. Единственное, что не
давало журналисту окончательно свихнуться и покончить с собой прямо в
караульном туалете, так это уверенность в наличии третьего раритета –
Тарана подзаборного.
Слушая излияния Мишы, мурзилка жмурился, ежился и боялся, но точно знал,
что таран на месте, ибо в окно четко видно, что лежит он целехонький у
забора. Когда Миша закончил изливать свою пролетарскую ненависть и
поинтересовался судьбой тарана мурзилка даже не ответил. Он медленно
поднял руку и указал на бревно.
В коридоре публика постепенно приходила в себя, думая, что действо
закончилось. Ну и правда - список кончился, таран на месте, пора
отпускать мурзилок "с миром" в "распалагу" (расположение роты –
казарма). Единственным человеком кто считал, что спектакль не доигран,
был Миша Зильбан. Не для того он напросился в караул, чтоб вот так вот
просто отпустить журналистов. Миша начал второй акт комедии. Начал его с
размахом, да еще с каким. Когда он сказал свою первую фразу, обращенную
к мурзилке, мы, начавшие было приходить в себя, разразились таким
хохотом, что чуть не рухнула крыша караульного помещения.
- А че он там делает? – недоуменно поинтересовался Миша – Его ж сопрут
на улице. Несите его в караулку.
Сказано это было с таким серьезным выражением лица, что мурзилка ни на
секунду не засомневался в сути поставленной задачи. Чуть помявшись он
вышел в коридор и обогнув корчащуюся на полу от приступов смеха массу
курсантов, подошел к своим сокурсникам и возопил о помощи. По уставу
пока он не сдаст помещение, караул не сменится, а значит заступать на
пост опять придется старому караулу. Это отлично понимали его товарищи и
решили помочь однополчанину.
В это время на улице было, как всегда слякостно и моросил весьма мерзкий
дождь со снегом. Возле караульного помещения стояли и мирно курили два
начальника караула – старый и наш новый. Курили и разговаривали о чем-то
своем, прапорщицком. Старый начкар немного удивился, когда увидел весь
свой караул вышедшим как один (за исключением сержантского состава,
который в это время менял посты) из караулки и ушедшим за угол. Но потом
начкар успокоился, видимо решил, что новый караул не пустил их в только,
что принятый (по военному – "отпидоренный") туалет и те пошли отправить
естественную надобность на улице. Удивился, а точнее чуть не облез от
удивления он минут через пять, когда тот самый вверенный ему личный
состав вырулил из-за угла. Личный состав был изрядно перемазан, зол и
изможден. В руках, тот самый личный состав, нес то самое тополиное
бревно.
Несли они его тяжело.
Несли скорбно.
Несли, матерясь, друг на друга и на всю советскую армию.
Несли с надрывом.
Несли до того момента пока наш бравый прапор Лукошкин, то же немало
удивленный, не поинтересовался, куда это они его прут.
- В караулку, - сквозь зубы и на последнем дыхании процедил виновный во
всем этом бардаке мурзилка – а то его сопрут на улице.
Немая сцена "Два прапора смотрят на бревно и ох....ют" закончилась
монологом Лукошкина о нецелесообразности нахождения посторонних,
деревянных, совершенно не стерильных и т.д. и т.п. предметов в
караульном помещении, поскольку перечень имущества, которое должно быть
в караулке определен приказом самого министра обороны, а его (министра
обороны) Лукошкин очень уважает и даже слегка побаивается и поэтому
нарушать его приказы он не согласен ни под каким видом. В этой связи
товарищам курсантам, явно появившимся на свет от противоестественной
связи павиана и бегемота, и как следствие по интеллекту сопоставимыми с
тем самым деревянным предметом, который они несут, он прапорщик
Лукошкин, предлагает отнести данное бревно назад "туды сука, где вы,
б...., его нашли, к х...ям собачим отсюда в п....у".
Овации.
Браво.
Публика стонет и плачет. В борьбе интеллекта и зильбана подоконного
уверено победил зильбан.
Смотреть на туловища человеков, которые ранее были курсантами факультета
журналистики, вошедшими в караулку было нельзя без слез. Мы рыдали, но
только от смеха. Поскольку смеяться сил уже не было их отпустили с миром
в училище.
По рассказам очевидцев все свободные от наряда курсанты 14-ой роты ждали
возвращения караула мурзилок как приезда артистов на гастроли. Кода они
вылезли из машины их встречали гомерическим хохотом и аплодисментами.
Правда, долго никто не мог понять, почему они все грязные будто бы
проделали путь от караула до училища по-пластунски, но когда открылась
правда о переносе бревна, хохот и аплодисменты повторились вновь, причем
с большей силой. Всю ночь караул мурзилок отстирывался в "умывальнике"
(комната для умывания), а потом утюгами сушил форму, т. к. идти в мокрой
с утра на занятья было нельзя.
Бревно это правда, через неделю куда-то вывезли. Уж не знаю совпадение
это или нет.