Рассказчик: Sagittarius62Yuriy
1
05.07.2020, Новые истории - основной выпуск
Человек с исправленной сметой, точнее - с несколькими листами от нее на подпись, которого ждали вчера утром, приехал сегодня, ближе к концу обеденного перерыва. Пропуск на него был уже готов, но ждать четверть часа, пока те, кто разошлись на перерыв, соберутся, и проводят его ко мне, не хотелось. Перекусывал я всегда у себя на месте, и это было делом недолгим. До привычного выхода на перекур еще было часа два, и пожевавшись-поколебававшись с пару секунд, я решил размять ноги навстречу гонцу.
Это был технический "карлсоновский" этаж, относительно недавно переделаный под офис рачительными арендатодателями, под нами было шесть этажей длиннющего здания одного из тех столичных институтов, которым успели построить что-то приличествующее их ведомственному значению незадолго до того, как самым ценным, что осталось в них, оказалась эта хорошая вместительная коробка с высокими этажами и коридорами - светлыми, просторными, как в конторах из ГДРовских фильмов, такими длиииннннными прямыми сквозными коридорами на каждом этаже, идти по которому из одного конца в другой можно было три-пять минут хорошим шагом. В силу своей занятости и характера работы на этом месте, я приходил либо за полчаса до большого наплыва работающих, либо к тому моменту, когда все уже работали, а к дому собирался обычно после третьего звонка на мобильный, и часто вместе с кем-либо из также засидевшихся моих коллег.
Смешно ли сказать, но проработав несколько месяцев на этом месте, я никогда не представлял себе, что представляет из себя ожидание посадки на лифт в конец обеденного перерыва на первом этаже и как это присходит. За редким исключением я был в лифте всегда один, или с двумя-тремя попутчиками. Конечно, я мог строить себе предположения, и, больше того, моя работа предполагает, что помимо ожидания того, что все будет работать как надо, мне надо в каждый момент времени иметь хорошее понимание о том, что следует делать мне и не только мне, если это окажется не так, как ожидалось. Итак, пару секунд подумав, я предположил, что вниз на посадку в лифт в это время будет свободно, а вот собираясь вверх, я могу и подождать, тем более, что пока посмотрю, что принесли, и там же, в холле, пока сличу принесенное со своми распечатками листов на замену, позавчера уже проверенной и согласованной, еще немного поспрошаю гостя, если это окажется не курьер и он будет в теме работ на том объекте, и, так и быть, сделаю пару затяжек в спонтанной курилке на крылце внутреннего дворика, и, если это будет так, то обратно можно будет подняться в обычном режиме. В нашем торце здания лифт был только один, но кроме него было еще четыре шахты в стволе в центре, и еще симметричный близнец нашего лифта в антимире на той стороне здания, куда, каюсь, за все время работы, я ни разу так и не добирался. Так что, зная это, я не опасался неприлично долго задержать свого визитера ожиданием прохода и встречи в холле, и даже в случае отказа всех лифтов сразу спуститься на семь этажей вниз мне проблемы не составляло, но единственное, что на тот момент меня притормаживало в выборе решения, это взвешивание того, что же все-таки лучше, потратить ли "гонцу" это время, "в ожидании Годо", пока будет кому за ним зайти и затем принять его подобающе случаю, а мне, тем временем прошерстить еще одну пояснительную записку, выпуск же, или же мне просто выкинуть козе под хвост эти десять минут, и не держать больше еще одну "консервную банку на хвосте", в виде нескольких неподписанных листов, которые мы вроде как бы уже передали, но на самом деле, если их не завезти сегодня до трех, то, однако, не передали, и памперс в таком случае имеет все шансы снова стать тыквой, а потому-ка лучше подорваться самому с места, спуститься, проверить, расписаться, забрав свою копию, и потерять внизу еще пять минут с внеплановым перекуром, пережидая, пока можно будет не набиваться битком в лифт, но вернуться зато на место со свободной головой и чистой совестью.
Акела промахнулся.
Старый добрый Kone мягко и бесшумно прервал течение моих мыслей в стальном одиночестве отражений в нержавейке, или из чего еще там могут сделать его антивандальные панели =), медленно раскрывая две створки двери на первом этаже, по месту назначения.
Все также глядя себе под ноги, и переключая в голове долгоиграющие процессы, не закрытые еще на седьмом этаже, на грешную землю и на предстоящую проверку долгожданных листиков памперса, грозящего набухнуть до объемов исходной тыквы, я попытался выйти - и уперся в мягкую теплую упругую благоухающую стену.
Передо мной стояла толпа на посадку.
Толпа дифференцированно состояла из нетерпеливых молодых и следующей молодости прекрасных половин этого человечества, а менее прекрасная и оставшаяся позади другая половина этого человечества угрюмо разглядывала пустой, почти пустой, лифт, в котроый они только что по-джентельменски пропустили более прекрасные, чем они сами, половины, но, однако же, в который почему-то никто не заходит, хотя и не выходит тоже. Впрочем, почему я не могу выйти, я знал. Потому, что, правильно, никто не мог сдать назад или подвинуться. Дело было не в месте, место было. Дело было в декларативной неспособности сделать это по присвоеному рангу. Ожидание задает свое ранжирование права на вход первым.
Мое появление в в пустом лифте в это ранжирование не вписалось.
Пауза длилась 300 миллисекунд.
Я сказал: "Извините", и сделал еще одну попытку движения на выход.
В ответ услышал: "Ничего, ничего" - и, в следующие доли секунды, оказался на исходной позиции, но уже плотно прижатым к металлическим стенкам старого доброго Kone, хорошо остывшим в цокольном этаже за 40 минут, прошедших с начала обеденного перерыва.
Спускался на встречу с гонцом я уже с четвертого этажа, пешком, не спеша, пытаясь выдохнуть из себя запах цветочника, и вытряхнуть странные ощущения забытого в далекой юности переполненой задней площадки автобуса, полуэкспресса, отправлявшегося от конечной на "Новослободской" в наши дальние края. Подходившие из метро становились в очередь. Подходил автобус, и начиналась посадка. Когда "сидячие" места оказывались заполнеными, от очереди стоящих отделялся ручеек из тех, кто готов был, после остановки на "Савеловском", еще минут двадцать ехать стоя, в плотной давке (и в духоте, ели это было летом), и, благодаря им, "хвост" из желающих ехать сидя пододвигался вперед, сохраняя все ту же очередность, и те, кто не вошел в автобус, все тем же "ручейком" текли вспять, на свои места, редко кого пытаясь обмануть, пристроившись впереди оставленного места, и так же редко, но таких одергивали и возвращали к своему месту. Почему-то долгое время, наверное до середины восьмидесятых, никогда на конечных не была нормой "дикая" посадка толпой, каковой порядок, впрочем, уже в середине семидесятых перестал быть чинной посадкой по очереди на промежуточных остановках, превратившись в аттракцион расторопности, силы и нахальства для первых, и, тем не менее "на автомате" пропускавших вперед пожилых, детей и дам, смыкаясь сразу за ними в молчаливом соревновании "кто первый". И это не зависело от времени года и погодных условий, и почти не зависело от числа ожидавших людей.
Странно ощущать себя в этом мире с атавизмами детских представлений о приличном и приличествующем.
Много позже что-то сломалось. Не автобус.
Я помню, как в предперестроечные годы цинизм стал моден, если не востребован.
Я помню, как однажды, в душной электричке, утром по пути на работу, и это был, наверное, 86-87 год, уже на подъезде к конечной остановке на Ленинградском вокзале, молодой крепкий, полный сил и злобы, прилично одетый мужик тридцати с чем-то лет схватил за грудки оторопевшего пожилого человека с наградными планками на пиджаке, подтащил к открытому окну и приговаривая "Дыши, дыши, сежего воздуха захотел, на, дыши!", прижал его с силой к окну так, что тот не мог пошевелиться и только сипел, наливаясь багровым цветом кожи. Никто не вмешался. Я был далеко, я не мог пройти, да и пройдя, я вряд ли бы разнял их, я мог только крикнуть, "Эй, там, остановитесь, что вы делаете!" - "Разберутся" - обернулись мне. Старик возмущался, насколько могло пережатое горло, сипел, говорил, что он был на фронте. Но электричка остановилась, и все кинулись к выходу. Никто не вмешался. Никто не остановил хама, поднявшего руку на человека, годящегося ему в отцы.
Что-то сломалось в этом мире. Не электричка.
До девяностых в метро никогда не было частых драк. Я много, постоянно ездил и езжу в метро, я хорошо помню, как все не сразу, но постепенно изменилось, когда на переходах появились поглядывающие по сторонам люди с картонками "куплю ваучер", "продам ваучер" и появился повод для острот на тему, почему бы им не договориться. Когда в метро стало грязно от оберток, мятых стаканчиков. Хотя нет, сначала, задолго до этого, мозаичный пол из полированного камня, десятилетиями вытираемый с опилками, вдруг стал покрываться почти сплошным пятнистым липким ковром выплюнутой под ноги другим жвачки - следами такой породы (помета) тех, кому буквально "наполевать" на других, и чьи понятия о приличном ограничиваются вопросами "нельзя? а что мне за это будет?". И, когда это стало обыденностью, помню, вспыхивали то тут, то там спонтанные драки в метро. И не только среди невыдержанной молодежи или подвыпивших людей поврослее. Отнюдь. Поведенческие границы приемлемого будто бы ушли в отрицательные значениния. Кажется, тогда я проезжал "Рижскую", по годам это уже было ближе к миллениуму. Подъезжая к станции (нет, у меня нет шляпы), я увидел, как женщина чуть старше чем средних лет стала что-то выговаривать девушке, только что подошедшей на платформу, и, достаточно, мягко говоря, необычно одетой. Девушка не реагировала. Разозлившись, что та не внимает ее панегирику, возмущенная дама принялась охаживать невнимательную собеседницу своей сумкой, увлеченно и настойчиво делая это на глазах многих людей, стоявших тут же, на платформе. Можно было видеть одних - явно сочувствующих непрошенной "воспитательнице", и других - усмотревших в этом внезапный цирк забесплатно, но в мельтешении проезжавшей мимо меня буффонады на платформе метро я не увидел людей здравого смысла, способных вмешаться и отделить приемлемое от недозволенного.
Может быть, они появились, когда мой поезд двинулся дальше? Не знаю, и не надеюсь. Я бы хотел, чтобы эта дама, продолжая кричать свои оскорбления вслед удаляющейся от нее прочь странной девушке, вдруг обернувшись, увидела бы перед собой другого взрослого человека, способного ее и пристыдить, и остановить, и, если понадобится, то и вызвать тех, кто развлекаясь и зарабатывая на штрафах, отлавливая незарегистрированных гостей, и не трогая тех, кто сам им может доставить неприятности, на самом деле могли бы заниматься своим прямым делом и обязанностью - охраной порядка.
Что-то сломалось и смешало границы дозволенного и неприемлемого. Метро работало.
Но, похоже, что я не смог объяснить. И причем тут лифт?
Мне многие так и говорили, что я только требовать умею, но не умею объяснять.
Ну да, если мне это кажется очевидным, если это рассчитано или прописано в технормативах, то как это объяснять и главное - зачем? Это же очевидно. Мы же одно и то же читаем.
Видимо, когда что-то в мире ломается, мы одно и то же читаем по-разному.
Блюстителю порядка, выходящему из себя и ломающему своему оппоненту конечности, дыхательные пути, или жизнь, не суть что, в момент действия очевидно, что он прав, и зачастую ему и после этого его правота очевидна, и не только ему, и даже в случае, когда из страха "а что, нельзя? а что мне за это будет?", приходится каяться, из понимания, что если покаяться - меньше наказывают, эта правота в его прочтении не перестает быть очевидной, если не наступает понимание того, блюститель порядка не тот, кто его нарушает, а нарушив - аннигилирует в этом качестве.
Если чеорвечность для человека неважна - он тоже аннигилирует в качестве того порядка, где он может считать себя человеком.
Потому, что 300 миллисикунд ранжирования "главное-второстепенное" достаточно, чтобы принять свое решение в соответствии с заложенными приоритетами.
И пока ALM в нас будет падчерицей у злой мачехи - BLM ли или WLM, если есть такое, и пока звериное "умри ты сегодня - я завтра" будет в нас сильнее чем "сам погибай, а товарища выручай", то лучше и безопасней спускаться пешком по лестнице, а не в таком лифте, в таком месте, из которого вам забудут дать выйти.
Техника - это опция цивилизации следующего уровня.
Такого уровня, где предполагается, по умолчанию, сочувствие и осознание равноценности себе другого индивида, при внешних и ментальных различиях, если только конкретными своими действиями и поступками, даже не намерениями, и не приписываемыми этому индивиду обоющенными характеристиками, он не произведет иное впечатление.
А иначе, если у Вас масса меньше или вас всего по количеству и объему меньше, чем тех, кого больше по сопоставимым показателям, то Вы можете извиниться перед ними, если Вы им мешаете, но все же хотите, чтобы Вас пропустили по Вашему пути следования, но, тогда примите заранее как данность, что Ваши извинения воспримут как слабость и великодушно Вас простят, конечно же, задвинув всей своей массой толпы с отключенными сенсорами и анализаторами в холодный угол - и держитесь там лучше, чтобы не затоптали.
Да, про лифт. А в тот раз, встретившись, проверив, подписав замену и забрав свою копию, и выкурив сигарету во внутреннем дворике, я поднимался к себе, как и предполагал, в пустом лифте.
Было лето 2011 года.
Лифт работал, как обычно. Я понимал, что что-то сломалось в нас.
Это был технический "карлсоновский" этаж, относительно недавно переделаный под офис рачительными арендатодателями, под нами было шесть этажей длиннющего здания одного из тех столичных институтов, которым успели построить что-то приличествующее их ведомственному значению незадолго до того, как самым ценным, что осталось в них, оказалась эта хорошая вместительная коробка с высокими этажами и коридорами - светлыми, просторными, как в конторах из ГДРовских фильмов, такими длиииннннными прямыми сквозными коридорами на каждом этаже, идти по которому из одного конца в другой можно было три-пять минут хорошим шагом. В силу своей занятости и характера работы на этом месте, я приходил либо за полчаса до большого наплыва работающих, либо к тому моменту, когда все уже работали, а к дому собирался обычно после третьего звонка на мобильный, и часто вместе с кем-либо из также засидевшихся моих коллег.
Смешно ли сказать, но проработав несколько месяцев на этом месте, я никогда не представлял себе, что представляет из себя ожидание посадки на лифт в конец обеденного перерыва на первом этаже и как это присходит. За редким исключением я был в лифте всегда один, или с двумя-тремя попутчиками. Конечно, я мог строить себе предположения, и, больше того, моя работа предполагает, что помимо ожидания того, что все будет работать как надо, мне надо в каждый момент времени иметь хорошее понимание о том, что следует делать мне и не только мне, если это окажется не так, как ожидалось. Итак, пару секунд подумав, я предположил, что вниз на посадку в лифт в это время будет свободно, а вот собираясь вверх, я могу и подождать, тем более, что пока посмотрю, что принесли, и там же, в холле, пока сличу принесенное со своми распечатками листов на замену, позавчера уже проверенной и согласованной, еще немного поспрошаю гостя, если это окажется не курьер и он будет в теме работ на том объекте, и, так и быть, сделаю пару затяжек в спонтанной курилке на крылце внутреннего дворика, и, если это будет так, то обратно можно будет подняться в обычном режиме. В нашем торце здания лифт был только один, но кроме него было еще четыре шахты в стволе в центре, и еще симметричный близнец нашего лифта в антимире на той стороне здания, куда, каюсь, за все время работы, я ни разу так и не добирался. Так что, зная это, я не опасался неприлично долго задержать свого визитера ожиданием прохода и встречи в холле, и даже в случае отказа всех лифтов сразу спуститься на семь этажей вниз мне проблемы не составляло, но единственное, что на тот момент меня притормаживало в выборе решения, это взвешивание того, что же все-таки лучше, потратить ли "гонцу" это время, "в ожидании Годо", пока будет кому за ним зайти и затем принять его подобающе случаю, а мне, тем временем прошерстить еще одну пояснительную записку, выпуск же, или же мне просто выкинуть козе под хвост эти десять минут, и не держать больше еще одну "консервную банку на хвосте", в виде нескольких неподписанных листов, которые мы вроде как бы уже передали, но на самом деле, если их не завезти сегодня до трех, то, однако, не передали, и памперс в таком случае имеет все шансы снова стать тыквой, а потому-ка лучше подорваться самому с места, спуститься, проверить, расписаться, забрав свою копию, и потерять внизу еще пять минут с внеплановым перекуром, пережидая, пока можно будет не набиваться битком в лифт, но вернуться зато на место со свободной головой и чистой совестью.
Акела промахнулся.
Старый добрый Kone мягко и бесшумно прервал течение моих мыслей в стальном одиночестве отражений в нержавейке, или из чего еще там могут сделать его антивандальные панели =), медленно раскрывая две створки двери на первом этаже, по месту назначения.
Все также глядя себе под ноги, и переключая в голове долгоиграющие процессы, не закрытые еще на седьмом этаже, на грешную землю и на предстоящую проверку долгожданных листиков памперса, грозящего набухнуть до объемов исходной тыквы, я попытался выйти - и уперся в мягкую теплую упругую благоухающую стену.
Передо мной стояла толпа на посадку.
Толпа дифференцированно состояла из нетерпеливых молодых и следующей молодости прекрасных половин этого человечества, а менее прекрасная и оставшаяся позади другая половина этого человечества угрюмо разглядывала пустой, почти пустой, лифт, в котроый они только что по-джентельменски пропустили более прекрасные, чем они сами, половины, но, однако же, в который почему-то никто не заходит, хотя и не выходит тоже. Впрочем, почему я не могу выйти, я знал. Потому, что, правильно, никто не мог сдать назад или подвинуться. Дело было не в месте, место было. Дело было в декларативной неспособности сделать это по присвоеному рангу. Ожидание задает свое ранжирование права на вход первым.
Мое появление в в пустом лифте в это ранжирование не вписалось.
Пауза длилась 300 миллисекунд.
Я сказал: "Извините", и сделал еще одну попытку движения на выход.
В ответ услышал: "Ничего, ничего" - и, в следующие доли секунды, оказался на исходной позиции, но уже плотно прижатым к металлическим стенкам старого доброго Kone, хорошо остывшим в цокольном этаже за 40 минут, прошедших с начала обеденного перерыва.
Спускался на встречу с гонцом я уже с четвертого этажа, пешком, не спеша, пытаясь выдохнуть из себя запах цветочника, и вытряхнуть странные ощущения забытого в далекой юности переполненой задней площадки автобуса, полуэкспресса, отправлявшегося от конечной на "Новослободской" в наши дальние края. Подходившие из метро становились в очередь. Подходил автобус, и начиналась посадка. Когда "сидячие" места оказывались заполнеными, от очереди стоящих отделялся ручеек из тех, кто готов был, после остановки на "Савеловском", еще минут двадцать ехать стоя, в плотной давке (и в духоте, ели это было летом), и, благодаря им, "хвост" из желающих ехать сидя пододвигался вперед, сохраняя все ту же очередность, и те, кто не вошел в автобус, все тем же "ручейком" текли вспять, на свои места, редко кого пытаясь обмануть, пристроившись впереди оставленного места, и так же редко, но таких одергивали и возвращали к своему месту. Почему-то долгое время, наверное до середины восьмидесятых, никогда на конечных не была нормой "дикая" посадка толпой, каковой порядок, впрочем, уже в середине семидесятых перестал быть чинной посадкой по очереди на промежуточных остановках, превратившись в аттракцион расторопности, силы и нахальства для первых, и, тем не менее "на автомате" пропускавших вперед пожилых, детей и дам, смыкаясь сразу за ними в молчаливом соревновании "кто первый". И это не зависело от времени года и погодных условий, и почти не зависело от числа ожидавших людей.
Странно ощущать себя в этом мире с атавизмами детских представлений о приличном и приличествующем.
Много позже что-то сломалось. Не автобус.
Я помню, как в предперестроечные годы цинизм стал моден, если не востребован.
Я помню, как однажды, в душной электричке, утром по пути на работу, и это был, наверное, 86-87 год, уже на подъезде к конечной остановке на Ленинградском вокзале, молодой крепкий, полный сил и злобы, прилично одетый мужик тридцати с чем-то лет схватил за грудки оторопевшего пожилого человека с наградными планками на пиджаке, подтащил к открытому окну и приговаривая "Дыши, дыши, сежего воздуха захотел, на, дыши!", прижал его с силой к окну так, что тот не мог пошевелиться и только сипел, наливаясь багровым цветом кожи. Никто не вмешался. Я был далеко, я не мог пройти, да и пройдя, я вряд ли бы разнял их, я мог только крикнуть, "Эй, там, остановитесь, что вы делаете!" - "Разберутся" - обернулись мне. Старик возмущался, насколько могло пережатое горло, сипел, говорил, что он был на фронте. Но электричка остановилась, и все кинулись к выходу. Никто не вмешался. Никто не остановил хама, поднявшего руку на человека, годящегося ему в отцы.
Что-то сломалось в этом мире. Не электричка.
До девяностых в метро никогда не было частых драк. Я много, постоянно ездил и езжу в метро, я хорошо помню, как все не сразу, но постепенно изменилось, когда на переходах появились поглядывающие по сторонам люди с картонками "куплю ваучер", "продам ваучер" и появился повод для острот на тему, почему бы им не договориться. Когда в метро стало грязно от оберток, мятых стаканчиков. Хотя нет, сначала, задолго до этого, мозаичный пол из полированного камня, десятилетиями вытираемый с опилками, вдруг стал покрываться почти сплошным пятнистым липким ковром выплюнутой под ноги другим жвачки - следами такой породы (помета) тех, кому буквально "наполевать" на других, и чьи понятия о приличном ограничиваются вопросами "нельзя? а что мне за это будет?". И, когда это стало обыденностью, помню, вспыхивали то тут, то там спонтанные драки в метро. И не только среди невыдержанной молодежи или подвыпивших людей поврослее. Отнюдь. Поведенческие границы приемлемого будто бы ушли в отрицательные значениния. Кажется, тогда я проезжал "Рижскую", по годам это уже было ближе к миллениуму. Подъезжая к станции (нет, у меня нет шляпы), я увидел, как женщина чуть старше чем средних лет стала что-то выговаривать девушке, только что подошедшей на платформу, и, достаточно, мягко говоря, необычно одетой. Девушка не реагировала. Разозлившись, что та не внимает ее панегирику, возмущенная дама принялась охаживать невнимательную собеседницу своей сумкой, увлеченно и настойчиво делая это на глазах многих людей, стоявших тут же, на платформе. Можно было видеть одних - явно сочувствующих непрошенной "воспитательнице", и других - усмотревших в этом внезапный цирк забесплатно, но в мельтешении проезжавшей мимо меня буффонады на платформе метро я не увидел людей здравого смысла, способных вмешаться и отделить приемлемое от недозволенного.
Может быть, они появились, когда мой поезд двинулся дальше? Не знаю, и не надеюсь. Я бы хотел, чтобы эта дама, продолжая кричать свои оскорбления вслед удаляющейся от нее прочь странной девушке, вдруг обернувшись, увидела бы перед собой другого взрослого человека, способного ее и пристыдить, и остановить, и, если понадобится, то и вызвать тех, кто развлекаясь и зарабатывая на штрафах, отлавливая незарегистрированных гостей, и не трогая тех, кто сам им может доставить неприятности, на самом деле могли бы заниматься своим прямым делом и обязанностью - охраной порядка.
Что-то сломалось и смешало границы дозволенного и неприемлемого. Метро работало.
Но, похоже, что я не смог объяснить. И причем тут лифт?
Мне многие так и говорили, что я только требовать умею, но не умею объяснять.
Ну да, если мне это кажется очевидным, если это рассчитано или прописано в технормативах, то как это объяснять и главное - зачем? Это же очевидно. Мы же одно и то же читаем.
Видимо, когда что-то в мире ломается, мы одно и то же читаем по-разному.
Блюстителю порядка, выходящему из себя и ломающему своему оппоненту конечности, дыхательные пути, или жизнь, не суть что, в момент действия очевидно, что он прав, и зачастую ему и после этого его правота очевидна, и не только ему, и даже в случае, когда из страха "а что, нельзя? а что мне за это будет?", приходится каяться, из понимания, что если покаяться - меньше наказывают, эта правота в его прочтении не перестает быть очевидной, если не наступает понимание того, блюститель порядка не тот, кто его нарушает, а нарушив - аннигилирует в этом качестве.
Если чеорвечность для человека неважна - он тоже аннигилирует в качестве того порядка, где он может считать себя человеком.
Потому, что 300 миллисикунд ранжирования "главное-второстепенное" достаточно, чтобы принять свое решение в соответствии с заложенными приоритетами.
И пока ALM в нас будет падчерицей у злой мачехи - BLM ли или WLM, если есть такое, и пока звериное "умри ты сегодня - я завтра" будет в нас сильнее чем "сам погибай, а товарища выручай", то лучше и безопасней спускаться пешком по лестнице, а не в таком лифте, в таком месте, из которого вам забудут дать выйти.
Техника - это опция цивилизации следующего уровня.
Такого уровня, где предполагается, по умолчанию, сочувствие и осознание равноценности себе другого индивида, при внешних и ментальных различиях, если только конкретными своими действиями и поступками, даже не намерениями, и не приписываемыми этому индивиду обоющенными характеристиками, он не произведет иное впечатление.
А иначе, если у Вас масса меньше или вас всего по количеству и объему меньше, чем тех, кого больше по сопоставимым показателям, то Вы можете извиниться перед ними, если Вы им мешаете, но все же хотите, чтобы Вас пропустили по Вашему пути следования, но, тогда примите заранее как данность, что Ваши извинения воспримут как слабость и великодушно Вас простят, конечно же, задвинув всей своей массой толпы с отключенными сенсорами и анализаторами в холодный угол - и держитесь там лучше, чтобы не затоптали.
Да, про лифт. А в тот раз, встретившись, проверив, подписав замену и забрав свою копию, и выкурив сигарету во внутреннем дворике, я поднимался к себе, как и предполагал, в пустом лифте.
Было лето 2011 года.
Лифт работал, как обычно. Я понимал, что что-то сломалось в нас.
12.07.2020, Новые истории - основной выпуск
"Тут был в душистых сединах
Старик, по-старому шутивший:
Отменно тонко и умно,
Что нынче несколько смешно".
А. С. Пушкин. Роман в стихах. Евгений Онегин. Глава VIII. Строфа XXIV.
Однажды я захотел скопипастить текст для эпиграфа, дабы не путаться, печатая его по памяти.
"Копипаста" понадобилась с тем, чтобы поберечь зрение, а заодно и страницы ленполитиздатовского однотомника довоенных лет, домашней реликвии, беспокоить которую по такому несущественному поводу совсем не хотелось.
"Копипаста" понадобилась еще и с тем, чтобы на наборе текста сэкономить свое время.
Время - это, оказывается, такая интересная штука, которая со временем требуется почему-то все в больших и больших количествах для одной и той же по объему работы. Вероятно, тогда это время называется - старость.
И, да, мне удалось это, но источник, которому я привык доверять свои поиски в таких случаях, всего за восемь с небольшим лет устарел настолько, что нашелся уже только в веб-кэше.
И я подумал: "Хорошо, что бумажные книги не обладают подобным свойством".
Раскрыл стремянку, снял том, раскрыл его на нужном месте, перепечатал стих, чертыхаясь про себя и исправляя свои опечатки.
Не быстрее. Вернее.
Старик, по-старому шутивший:
Отменно тонко и умно,
Что нынче несколько смешно".
А. С. Пушкин. Роман в стихах. Евгений Онегин. Глава VIII. Строфа XXIV.
Однажды я захотел скопипастить текст для эпиграфа, дабы не путаться, печатая его по памяти.
"Копипаста" понадобилась с тем, чтобы поберечь зрение, а заодно и страницы ленполитиздатовского однотомника довоенных лет, домашней реликвии, беспокоить которую по такому несущественному поводу совсем не хотелось.
"Копипаста" понадобилась еще и с тем, чтобы на наборе текста сэкономить свое время.
Время - это, оказывается, такая интересная штука, которая со временем требуется почему-то все в больших и больших количествах для одной и той же по объему работы. Вероятно, тогда это время называется - старость.
И, да, мне удалось это, но источник, которому я привык доверять свои поиски в таких случаях, всего за восемь с небольшим лет устарел настолько, что нашелся уже только в веб-кэше.
И я подумал: "Хорошо, что бумажные книги не обладают подобным свойством".
Раскрыл стремянку, снял том, раскрыл его на нужном месте, перепечатал стих, чертыхаясь про себя и исправляя свои опечатки.
Не быстрее. Вернее.
14.01.2013, Новые истории - основной выпуск
Выпало счастье неожиданно - иду в отпуск, сразу после НГ. Что планировалось, но без особых гарантий. Теперь факт – я в отпуске.
Отпуск. Срочно ищу горящий тур. Хватаюсь за интернет, фильтрую контент, получаю искомое, готовлюсь к поездке, сборы в разгаре. Живём рассредоточенно, решено, что на время моего отъезда жена перебирается ко мне. Да, но это все ещё не смешно, это все ещё преамбула. Женщина это всегда равновесие трёх К. В нашем варианте Kinder, Küche, Kirche имеет свои подстановки. Киндер выросла во вполне самостоятельную барышню. Роль киндера взяла на себя шестимесячная кошечка (но ведь тоже ж на «К»). Кошечка умеет и может наверняка все, кроме главного – приготовить себе еду самостоятельно . Кухня тут поболее той раза в два, в ней и жить можно, при желании. Но главное, и это главное – мощный и работающий комп, аж с двумя экранами, а не ноутбук. То есть «Киндер, китчен, кирхен» в лучшем варианте, где меня нет. Всего-то пару недель.
Кирхен. То, что интернет - новая современная религия, уже можно принять за бездоказательную данность – тому, как легко многие верят в то, чего не видели, и тому как живут и не мыслят жизни без ежедневного обращения к новому великому и могучему божеству WWW, позавидовали бы многие миссионеры прошлого. Тоже не смешно. Но моя благоверная ещё не обращена в эту веру, и комп продолжает нести сугубо утилитарную миссию – он должен работать. Т.е. отправлять письма, передавать файлы, обрабатывать тексты и делать вычисления. Страшно подумать, но и я к нему так же отношусь. Т.е. комп и программы в нем делают то, что от них ожидается, а не наоборот. Наоборот бывает как раз тогда, когда заканчиваются картриджи, или, что реже и хуже, когда в ПО пролезают всякие вирусы и не вирусы, но тоже гадости, которые делают процесс работы за компьютером несовместимым со здравым смыслом. А в здравый смысл мы с ней пока ещё верим.
Экзорцизм. Вам приходилось сносить и ставить винду? Я делаю это давно и с завидной регулярностью, начиная с 3.11. Полагаю, что она, винда, и Сеть, в особенности, созданы для этого мазохистического удовольствия: рушить наработанное и на пепелище собирать то, без чего ещё совсем недавно прекрасно можно было обойтись. Не смешно. Потому что ощущать это прекрасное удовольствие дано не каждому, а талант изгнания скверны нынче так недёшево обходится, и иной раз так скверно реализуется, что проще изображать из себя экзорциста самостоятельно. Происходит это с переменным успехом, но с неизменным обогащением околокомпьютерными оккультными познаниями.
Отдых. Это отдушина. Как бы ни была работа и домашняя жизнь насыщена разнообразными ситуациями и всякого рода неожиданностями, но все же это рутина, это необходимость каждую минуту делать то, что нужно, и думать только о том, о чем нужно думать, вместо того, чтобы делать то, что предпочтительнее, и, иногда, просто ни о чем и ничем не думать.
Верю в здравый смысл, и в то что я уже на отдыхе, ещё не знаю, удачным ли будет мой тур, и даже будет ли он, ибо веры в WWW не имею, но, уже закрывая походный баул, собираюсь отписать своим, что еду – и вижу новую поисковую систему, которую я не ставил. Оно само пришло, причём в процессе поиска этого самого отдыха. Благими помыслами, так сказать, ему дорога вымощена. Оно не сносится антивирусом и стандартными процедурами. Только изгнанием бесов из реестра вручную и танцем с бубнами за пять минут до выхода. Я же не могу сказать жене «не могу». Я же не скажу ей, что я не буду этим пока заниматься.
Пока я буду на отдыхе, мне будут об этом напоминать и мне точно будет не скучно, но будет ли весело, вот в чем вопрос.
Теперь анекдот.
Слоган контент-провайдера с этой внедряемой поисковой системой «Мы делаем Вашу жизнь нескучной!»
Отпуск. Срочно ищу горящий тур. Хватаюсь за интернет, фильтрую контент, получаю искомое, готовлюсь к поездке, сборы в разгаре. Живём рассредоточенно, решено, что на время моего отъезда жена перебирается ко мне. Да, но это все ещё не смешно, это все ещё преамбула. Женщина это всегда равновесие трёх К. В нашем варианте Kinder, Küche, Kirche имеет свои подстановки. Киндер выросла во вполне самостоятельную барышню. Роль киндера взяла на себя шестимесячная кошечка (но ведь тоже ж на «К»). Кошечка умеет и может наверняка все, кроме главного – приготовить себе еду самостоятельно . Кухня тут поболее той раза в два, в ней и жить можно, при желании. Но главное, и это главное – мощный и работающий комп, аж с двумя экранами, а не ноутбук. То есть «Киндер, китчен, кирхен» в лучшем варианте, где меня нет. Всего-то пару недель.
Кирхен. То, что интернет - новая современная религия, уже можно принять за бездоказательную данность – тому, как легко многие верят в то, чего не видели, и тому как живут и не мыслят жизни без ежедневного обращения к новому великому и могучему божеству WWW, позавидовали бы многие миссионеры прошлого. Тоже не смешно. Но моя благоверная ещё не обращена в эту веру, и комп продолжает нести сугубо утилитарную миссию – он должен работать. Т.е. отправлять письма, передавать файлы, обрабатывать тексты и делать вычисления. Страшно подумать, но и я к нему так же отношусь. Т.е. комп и программы в нем делают то, что от них ожидается, а не наоборот. Наоборот бывает как раз тогда, когда заканчиваются картриджи, или, что реже и хуже, когда в ПО пролезают всякие вирусы и не вирусы, но тоже гадости, которые делают процесс работы за компьютером несовместимым со здравым смыслом. А в здравый смысл мы с ней пока ещё верим.
Экзорцизм. Вам приходилось сносить и ставить винду? Я делаю это давно и с завидной регулярностью, начиная с 3.11. Полагаю, что она, винда, и Сеть, в особенности, созданы для этого мазохистического удовольствия: рушить наработанное и на пепелище собирать то, без чего ещё совсем недавно прекрасно можно было обойтись. Не смешно. Потому что ощущать это прекрасное удовольствие дано не каждому, а талант изгнания скверны нынче так недёшево обходится, и иной раз так скверно реализуется, что проще изображать из себя экзорциста самостоятельно. Происходит это с переменным успехом, но с неизменным обогащением околокомпьютерными оккультными познаниями.
Отдых. Это отдушина. Как бы ни была работа и домашняя жизнь насыщена разнообразными ситуациями и всякого рода неожиданностями, но все же это рутина, это необходимость каждую минуту делать то, что нужно, и думать только о том, о чем нужно думать, вместо того, чтобы делать то, что предпочтительнее, и, иногда, просто ни о чем и ничем не думать.
Верю в здравый смысл, и в то что я уже на отдыхе, ещё не знаю, удачным ли будет мой тур, и даже будет ли он, ибо веры в WWW не имею, но, уже закрывая походный баул, собираюсь отписать своим, что еду – и вижу новую поисковую систему, которую я не ставил. Оно само пришло, причём в процессе поиска этого самого отдыха. Благими помыслами, так сказать, ему дорога вымощена. Оно не сносится антивирусом и стандартными процедурами. Только изгнанием бесов из реестра вручную и танцем с бубнами за пять минут до выхода. Я же не могу сказать жене «не могу». Я же не скажу ей, что я не буду этим пока заниматься.
Пока я буду на отдыхе, мне будут об этом напоминать и мне точно будет не скучно, но будет ли весело, вот в чем вопрос.
Теперь анекдот.
Слоган контент-провайдера с этой внедряемой поисковой системой «Мы делаем Вашу жизнь нескучной!»
Sagittarius62Yuriy (4)
1