История №873755

Его папа получил квартиру в центре Львова, в красивом австрийском доме стиля арт-нуво, с высокими потолками и красивыми рамами на окнах, в пятидесятых, он тут служил, родом был откуда-то из Тульской области. И сам он родился уже во Львове и прожил тут всю жизнь.
Был женат, развелся, взрослые дети с бывшей женой живут где-то далеко, общаются мало, старые друзья начали умирать в сложных "девяностых" и сейчас их почти не осталось...
Но не одинокая старость, болезни и бедность беспокоят этого пожилого гражданина с солидной военной пенсией.

А засилье украинского языка во Львове.
Нет, ну, конечно он знает украинский язык, он же всю жизнь здесь прожил, в школе учили, хоть и русская школ была...
Но как-то бесит его, просто выворачивает всего наизнанку, что теперь все по украински, а его язык, которым он так гордился, который искренне считал "великим и могучим" вроде как не нужен уже -- язык национальных меньшинств!
Сама мысль о том, что он - "меньшинство", заставляет его чувствовать себя неполноценно, в отличие от прежней гордости за свою культуру...
Поэтому он никогда не говорит по-украински, даже в простых житейских ситуациях, когда ему самому это было бы проще - понимая всю несостоятельность своего "языкового" протеста, он держится за него, чтобы сохранить свое достоинство. Так, как он его понимает.

...А однажды вечером он ехал в маршрутке. Как раз перед его остановкой в маршрутку завалились ребята хулиганского вида - у одного из них была крепкая, толстая накачанная шея - на шее была агрессивная татуировка с трезубцем... Поэтому, когда нужно было попросить водителя об остановке, он сделал это на украинском языке, чтобы не привлекать внимания.
И был противен сам себе.
Он, офицер и советский человек, сдался, испугавшись малолетнего националиста с накачанной шеей. Это его "будь ласка" водителю, было его белым флагом, выброшенным тем, с кем боролся его отец и кого он сам всегда не любил...

Когда начались все эти события, он был очень воодушевлен. Выйдя из внутренней спячки, он ожидал, что все теперь наконец будет по-нормальному - с нормальным языком, нормальными принципами, в которых его воспитывали, с нормальной страной, где так вольно дышит человек, а по-русски все разговаривают - ну, это же удобно как, язык межнационального общения! - за тысячи километров приезжаешь - а тебя все понимают. Что тут плохого!
Он ожидал, что еще немного месяцев потерпеть, и танки с его знаменами, будут здесь, в его Львове. Ведь что они могут противопоставить самой мощной армии мира – вот этих наглых юнцов с накаченными шеями?!
Теперь он понимает, что все не будет так просто.
Теперь он понимает, что его Львов не нужен той стране, которую он считает своей - это иная зона влияния.
Теперь он понимает, что так, как было раньше - не будет уже никогда.

... К нему пришла молодая пара. Молодой, благополучный бизнесмен из Харькова с супругой перенесли во Львов свой бизнес, "подальше от зоны риска", и желали купить старинную квартиру в престижном доме в стиле арт-нуво, сделать внутри хайтешный ремонт и зажить счастливо. Предлагали хорошие деньги.
Покупатель его раздражал - своей стильной, яркой, какой-то немужской жилеткой из дорогого спортивного магазина, ровными, очень белыми зубами, раздражала его молодая жена в жилетке меховой и темных очках.
Еще больше покупатель раздражал своей какой-то неприятной беспринципностью - с ним он разговаривал по-русски, а стараясь выведать подвохи с жильем, фамильярно общался с соседями по-украински, хоть и плохонько, по телефону покупатель обсуждал свой бизнес на английском... И все время улыбался своей вот этой своей улыбочкой западной, наверное, считая его, советского офицера, вошью старой, которому не должно жить в таком доме...
-- Не продается! - он сказал хмуро и захлопнул перед носом бизнесмена дверь, будто по зубам этим белым стукнул.
А что ему еще оставалось? Только его квартира, это его последний бастион, его крепость - где все будет так, как было всегда и никакие языковые законы, никакая декоммунизация ее никогда не коснется, пока он жив...

... Квартиру напротив получил сослуживец его отца. Только он никогда в ней не был. Туда въехала его вдова с дочкой, а сослуживца убили бандеровцы где-то недалеко от границы. С дочкой, ровесницей, он был очень дружен и ходил в один класс. И потом, когда они выросли, обзавелись семьями, то все равно практически по родственному общались. Но с каждым годом все меньше.
Она не считала себя преданной. Ей было наплевать на то, что сразу же, как желто-блакитный флаг появился над ратушей, пропали памятники Ленину и улицы изменили свои названия. Переход на новые рельсы, как в политике, так и экономике, она восприняла, что так и должно быть, она не просто приспособилась, а приняла новое, как будто не было того мира, в котором она родилась и за который погиб ее собственный отец. И украинский язык был практически родным, только дома она говорила по русски и то, с внуками уже по-украински - наверное, она последняя в своей семье, кто говорил по-русски.
Его это коробило, он не мог этого понять, он говорил ей об этом.
-- Но тут же так все говорят! - отвечала она просто, - А мы же здесь живем, вместе! Это наш город, это наши соседи, это наш магазин,это наша страна...
Вот вроде бы она тоже самое говорила, что и он, но только как-то по-другому это звучало.
- Ну, что ж ты так мучаешься, - сказала она как-то ему, когда уж очень он был невесел - ну, продал бы этим харьковчанам квартиру, поехал бы к детям, дом там купил, еще бы осталось... Плохо ведь тебе! - ей искренне его было жаль.
-- Не могу! - он машет головой, - не могу сдаться.
-- Ну, что ты прошлым живешь, - она пыталась его поддержать, но получалось наоборот, - Ну, не все раньше было так хорошо, как тебе хочется видеть и почему это весь мир одним путем идет, а мы каким-то особым должны, не бывает так... И не все же так хорошо было - и репрессии, и бедность - вещей элементарных ведь не было! - и зубы лечили не очень-то... Пора возвращаться опять на капиталистический путь, сначала начинать, ничего не поделать... Тяжело, конечно, но надо.
А потом она говорит:
-- И вообще, приходило ли тебе в голову - откуда у нас с тобой эта квартира в центре Львова, с высокими потолками и лепниной, откуда мы тут взялись?
-- Нет! - он практически кричит. Ему даже думать больно, что жизнь его отца, поступки его отца, то, как жил его отец и за что он боролся, можно оценивать иначе, как подвиг - это было настолько кощунственно, что заставляло его кричать.
-- Да как ты можешь говорить! Твоего же отца вот эти, - он провел рукой вокруг, видимо воображая того самого, из маршрутки, с накачанной, татуированной шеей, - убили! Ты сиротой росла! Отца потеряла!
-- Я отца потеряла! Изо всего этого! - она тоже начинает раздражаться и кричать, - Отца я не помню из-за всего этого бреда, из-за того, что лезли куда не попадя - весь мир спасти и осчастливить хотели, а меня осиротили!

...ее сын женился на девушке, дед которой был бандеровцем. Может быть, даже тем самым, кто убил ее отца.
Она была на свадьбе в их селе и видела его - очень старого человека - он двадцать пять лет где-то в Воркуте был в лагерях, потом вернулся и по бревну восстановил родительский дом, который разрушили... Его дразнили односельчане, что, мол, вот он, весь такой из себя, бандеровец, а его собственная внучка за москаля выходит. На что дед сказал:
-- Москаль - тот, кто московскому царю служит. А это - наш хлопец, гражданин Украины - я сам паспорт проверял!
И этими словами разрушил холодок между ними, отдав мертвецам прошлое, а молодым - будущее.
...Последние три года они практически не разговаривают. Чтобы не разрушить хорошие, такие дорогие для обоих, общие воспоминания детства. Да и они по-прежнему соседи. Он молча берет ее тяжелую сумку, когда она возвращается из магазина и всегда открывает перед ней дверь подъезда. Иногда уставшие старики сидят вместе по несколько минут на скамейке. Молча.
У них общее прошлое. Но в будущем каждого из них нет места для будущего другого.
И будущее нельзя заменить прошлым, как бы не хотелось. Гераклит очень давно проинформировал нас об этом.