История №846889

...Давно это было, очень давно. Начало этой истории я слышала от своей матушки и бабушки, а также от своей тётушки и даже частично была невольной участницей в этой истории, но гораздо позднее.

... Поздним маем 1944 года, когда пришло известие о снятии блокады Ленинграда, моя бабушка, вывезшая всех троих детей в начале апреля на полуторке по ладожскому льду через Кобону на родину нашего деда, в Ярославскую область, спешно засобиралась домой, к дому, на Лесной проспект. Денег катастрофически не хватало, детишки были одеты с миру по нитке, что Бог послал, а точнее собрала "на вырост" многочисленная родня, и только у старшей дочери Наденьки, была обнова на зависть всей деревни.

...Это было платье. Настоящее белое платье, с оборочками и рюшами, с лямочками и двумя кокетливыми кармашками, с большим бантом на пояснице. Справа на груди даже была знаменитая "кашинская" прорезная кружевная вышивка, а само платье было сшито из парашюта, который нашли на погибшем стрелке из экипажа Ил-2, рухнувшем около деревни летом 43-го, во время перегона с аэродрома формирования в Рыбинске. Тяжёлые машины по нескольку раз в неделю гудели над деревней, уходя тройками на юг, в сторону Москвы. Один из самолётов внезапно чихнул мотором, умолк и, тяжело заваливаясь на бок, рухнул на околице, как раз между Михальцево и Козлово, загорелся, но селяне смогли сбить пламя с мотора, вытащили ещё живых стрелка и лётчика, но было уже поздно. Приехавший на телеге с двумя бойцами с райцентра Данилов хромой майор НКВД забрал документы и награды погибших, офицерский планшет из настоящей кожи, на который уже прицелился безногий конюх Панкрат, дал залп из Нагана и трёхлинеек вместе с бойцами над могилой погибших, откопанной на высоком берегу реки Соть, на погосте села Середа, и, пряча взгляд, видя несусветную нищету обступивших его селян, сунул в руки моей бабушке обгоревший парашютный ранец: "Держи, мать. Пошьёшь может детворе что, если получится, а нет - на онучи пустишь. Всё равно толку теперь никакого с него нет".

...Поэтому Наденька, суетясь перед посадкой на телеги, которые везли в Данилов питерских эвакуированных, не находила себе места, поворачиваясь к окружающим и так и сяк, смеясь, радуясь отъезду. Она уезжала из Питера двенадцатилетней девчонкой и прекрасно понимала все выгоды большого города перед глухой ярославской деревенькой. Впереди её ждала новая, интересная жизнь, старые приятели и подруги, любимая вторая парта в классе у окна в Ломанском переулке. В те юные и далёкие годы она даже не подозревала, что уже никогда не увидит ни одну из своих подружек, которые навсегда и вечно юными остались в Ленинграде по причине голода, а те, что уехали уже не вернулись к родному порогу. А в школу попала фугасная бомба. Несильно попала, но восстановят её только в августе 47-го, к началу учебного года, да и то не совсем чтобы полностью.

Но сейчас детское сердце было переполнено радостью перемен в жизни, надежды на будущее, Наденька бегала от телеги к телеге, но матушка окликнула её, и строго-настрого спросила: "А в дороге-то не приспичит, егоза?". Наденька радостно кивнула и побежала к хлипкому деревенскому сортиру без двери, которую заменяла занавеска из куска оборванного брезента. И тут произошло страшное. Раздался истошный детский крик и глазам перепуганных баб и подростков открылась картина - проломленные под весом девочки доски отхожего места и кудрявая белокурая Наденька, по пояс увязшая в зловонной жиже, завывающая на все лады. Её вытащили конечно, платье застирали в жестяном корыте со щёлоком, быстренько прополоснули, переодели в старое, но чистое, вырезали яблоневую ветвь, прикрепили к телеге, обоз тронулся в путь, и платье за 8 часов дороги до Данилова под жарким майским солнцем быстро высохло, как и девичьи слёзы.

... Деревенская изба с отъездом "питерских" сразу опустела, исчезли детские голоса, но история о "питерской раскрасавице", улетевшей выгребную яму в кружевном нарядном платье, ещё долгие десятилетия была жива, передавалась из поколения в поколение, я даже сама слышала пару раз её. Как-никак это был единственный случай в деревне, когда кто-то умудрился провалиться в сортир. Я тоже частенько хохотала, в очередной раз слушая это, при этом совершенно не догадываясь, что этой Наденькой была моя родная тётя. А выгребную яму над старым сортиром забросали горбылем с колхозной лесопилки. Прошли годы, место это поросло мхом, крапивой и кустами малины, и ушла-позабылась бы эта история за четверть века, да и очевидцев не осталось уже почти никого, вот только сам этот случай вспоминался многократно на деревенских посиделках.
Конечно-конечно позабылось бы всё это, если бы не я сама, собственной персоной, на собственный девятый день рожденья, в красивом матросском костюмчике с белыми гольфиками и красненькими сандаликами, в июле 1972-го года, играя с местными ребятишками в казаки-разбойники, и, забежав в малинник на еле заметном пригорочке, проломив в труху насквозь прогнившие доски, не улетела бы в ту же самую яму. Крик был ужасный. Горе и позор - незабываемыми.

К чему я всё это? Ах, да... Сын же сегодня с невесткой вернулись с отпуска, и радостный внук, блестя глазёнками, радостно рассказал бабушке, как одна красивая, но очень глупая городская девочка много-много лет назад, провалилась в старую яму с дерьмом от заброшенного деревенского сортира.

(с) Ада и Дмитрий Петровы