История №493473

Почти все великие открытия начинаются со «сферических коней в вакууме».
Прежде чем из черепа Эйнштейна вылупилось E = mc2, прежде чем братья
Райт соорудили первого крылатого «альбатроса», прежде чем Ньютона
треснуло по голове наливное лондонское яблочко – эти великие умы извели
тонну бумаги и литр чернил на предварительные расчёты. Кстати, самое
трудное – вовсе не расчёты, хотя они дико нудны и даже доводят до
галлюцинаций (Лавуазье кидался чернильницей в чёртиков). Самое трудное –
тот критический момент в работе великого учёного, когда у него на руках
первая готовая модель. Учёный кричит «Ура!», прыгает до потолка и
целует кошку, а потом (радостный, с высунутым языком!) тащит свою теорию
на суд научного сообщества, забывая, что это – самые предварительные
расчёты, сделанные для идеальных условий и идеальных параметров, каких в
природе не бывает, что это тот самый «сферический вакуумный конь».
Научное сообщество, рассмотрев скептическим глазом эту сырую модельку,
дружно говорит ХА-ХА-ХА и издевается над великим учёным так, что дембеля
курят в сторонке. Белла, Пастера, Сикорского, Гейтса называли идиотами,
про Соитиро Хонду руководство «Тойоты», куда тот пытался
трудоустроиться, сказало: «Нам стыдно, что мы пустили на порог этого
клоуна», изобретателю буровой вышки заявили: «Сверлить километры грунта
в поисках нефти? Сумасшедший!» и предложили просверлить собственную
голову в поисках серого мозгового вещества. Но хуже всех, конечно,
пришлось профессору Зелинскому, который наслушался трёхэтажного мата от
всяких штабс-капитанов и поручиков Ржевских в кабинетах царского
министерства обороны – господа офицеры никак не могли взять в толк,
зачем нужен противогаз. «Применять на войне отравляющие газы никто не
решится – наступил гуманный двадцатый век! А от запаха мужской портянки
и противогаз не спасёт», - категорично заявил Самсонов.

В Сеченовке научные исследования опираются на прочный фундамент опытов и
экспериментов над грызунами. Мышиное царство платит Сеченовке большую
дань: до тысячи скальпов в год, и из этой тысячи добрая сотня замученных
зверьков – на совести доцента Шустрикова. У Шустрикова такая
специализация – проверять на мышах новомодные лекарственные средства и
методики. Выглядит это так: мыша заражают какой-нибудь лихорадкой
доктора Менгеле, а потом потчуют противовирусными препаратами,
наноинтерфероном или там озверином, и смотрят, что получится.
Представьте, лекарства иногда помогают. Бывает наоборот - от модного
лечения мыши дохнут быстрее, чем совсем без лечения. Что делать! Мыши
должны гордиться тем, что умирают во имя лучшего будущего всего
человечества. Согласно статистике, каждая замученная с 1910-го года мышь
спасла в итоге восемь человеческих жизней. Вот так. Притом памятники
Пастеру, Листеру, Мечникову, Павлову стоят везде, памятника белым мышам
нигде нет. Улицы имени Белых Мышей тоже.

Но к делу. Мозги Шустрикова, подобно мозгам большинства талантливых
людей, слегка набекрень – это позволяет глядеть на вещи под необычным
углом, хотя и создаёт существенные проблемы в повседневной жизни. Почти
каждый месяц Шустрикова одолевает научный зуд – тяга испытать на мышках,
крысках и хомячках что-нибудь революционное.
Как-то за завтраком Шустриков уткнулся в ноутбук и пустил слюну – но не
на яичницу с беконом, шипевшую перед ним в сковородке, а на научную
статью про коров. У коров был плохой надой, трещины вымени и
задумчивость после еды. Французский фермер решил проблему, притащив на
пастбище музыкальный центр – «Реквием» Моцарта, бодрые марши
Ипполитова-Иванова, фуги Баха превратили тощих унылых коров в весёлых,
упитанных, довольных жизнью бурёнок. Надои выросли вдвое, вымя каждой
коровы лоснилось свежей кожей, грустное мычание сменилось радостным,
мелодическим. Эксперты, изучив этот феномен, пришли к единодушному
выводу: классическая музыка резко повышает иммунитет.

Шустриков, человек действия, сразу начал прикидывать – как проделать
такую же штуку с мышами? После занятий он уединился с грызунами в
лаборатории и, после недолгих раздумий, решил заразить их стафилококком.
Заразил. Затем Шустриков решил, что в первой клетке мыши будут сидеть
совсем без музыки, во второй клетке – с Эминемом, а в третьей – с его
любимыми вальсами Моцарта. Таким образом, мышей требовалось поместить в
три клетки со звукоизоляцией и организовать им консерваторию – тут
предстояла большая работа. В подмогу себе Шустриков вызвал Тёму – самого
толкового парня из младшекурсников.

Тёма обрадовался предложению; к тому же доцент его дополнительно
мотивировал - великодушно пообещал автоматом выставить один из зачётов.
Где-то за полтора часа клетки были подготовлены и оборудованы динамиками
для музыки.
Утерев трудовой пот, Тёма подошёл к клеткам и стал рассматривать пищащих
мышей. Грызуны ещё были бодры и, очевидно, не подозревали, что носят в
себе опасные бактерии. Одна из мышей в клетке Эминема потешно встала на
задние лапки и стала обнюхивать стенки клетки, а затем приставными
шагами переступила влево. Тёме вдруг стало её жаль. А потом захотелось
присвоить.
- Эта мышь умеет стоять на задних лапках, - сообщил Тёма.
- И что? – хмуро спросил Шустриков.
- Талантливый зверь. Его можно чему-нибудь выучить и выгодно продать.
Доцент промолчал. Тёма разозлился и решил зайти с другой стороны:
- Андрей Андреич, а зачем губить сразу пятнадцать мышей? Можно было
заразить шесть. По две мыши в каждой клетке – это же всё равно круто.
- Нерепрезентативно.
- То есть у опыта будут недостоверные результаты?
- Да. И вообще, молчел, здоровье человечества построено на мышиных
костях, - доцент подошёл к клетке и посмотрел на грызуна. Тот продолжал
ходить на задних лапках. – Молитесь теперь на Эминема – если он
действительно великий певец, мышь будет жить.
Тёма, слушавший Muse и My Chemical Romance, не питал по поводу Эминема
никаких иллюзий. И всё же мысленно ободрил мыша: «Ты будешь моим,
дружок. Я в тебя верю».

Тем же вечером Тёма заглянул в лабораторию ещё раз – уже без доцента.

Наутро он вместе с Шустриковым осмотрел грызунов. Мыши в немузыкальной
клетке и в клетке Моцарта ходили с трудом, а два грызуна лежали вверх
брюшком, жалобно попискивая. В клетке Эминема мышам тоже очевидно
поплохело, но всё-таки они выглядели бодрее и съели почти весь корм.
Шустриков был озадачен. Уходя, доцент на всякий случай проверил
громкость музыки и сделал Моцарта погромче, а Эминема – тише.

И в этот вечер Тёма нашёл предлог заглянуть в лабораторию без доцента.

На следующее утро осмотр выявил удивительные результаты: мыши в клетке
Эминема были почти здоровы и снова съели весь корм. Мыши Моцарта и мыши
в тихой клетке в полном составе подняли лапки кверху. Шустриков
заподозрил неладное и принялся проверять – те ли это мыши. Мыши везде
оказались те же.
- Ничего не понимаю, - развёл руками доцент. – Как мыши могли от него
выздороветь, если я от него заболеваю?
Тёма дал доценту повозмущаться, а потом попросил у него мыша.
- Пока не дам. Хочу их ещё понаблюдать, - отрезал Шустриков.

На следующее утро, только Тёма вошёл в универ, случилось невиданное
чудо. Можно сказать, ему навстречу вышли волхвы с дарами. Шустриков с
улыбкой ждал Тёму у гардероба, в правой руке у него была маленькая
клетка с мышом, а в левой – ведомость.
- Артём, ты молодец, - доцент торжественно пожал тёмину руку. – Знаешь,
я сразу всё понял, когда увидел в шкафу пустую пачку ампицилина.
Конечно, ты по вечерам кормил мышей антибиотиками!
Тёма удивлённо поднял глаза:
- Вы всё узнали, и всё равно хотите меня похвалить?
- Конечно! Я двадцать лет в лаборатории – и до сих пор считал, что мыши
не едят ампицилин ни с какой крупой – слишком он горький. А оказывается,
его можно смешивать со сладкими кукурузными хлопьями – это же настоящее
открытие!
И Шустриков бодро расписался в тёминой зачётке. Мышь в клетке встала на
задние лапки и радостно пискнула.