История №488782

На заре первой волны еврейской эмиграции в начале 70-х, какого-то умника
на самом верху, осенило: у эмигрирующих в Израиль советских граждан,
имеющих высшее образование, - выворачивать деньги за обучение в ВУЗах.
Набегала неподъёмная сумма. Тогда эта акция породила анекдот: «В
каком-то захудалом колхозе, впервые выполнили план по заготовке мяса,
шерсти, яиц и прочих интимностей. Получили премию, и на общем собрании
стали решать: как с пользой потратить эти деньги. Одни предлагают
отремонтировать коровник, другие - пропить шальные бабки, а третьи -
разводить кроликов. Тогда из последнего ряда тянет руку поддатый дед
Ерофей: «Я знаю, я знаю, как выгодно вложить деньги: давайте евреев
разводить!».
В восьмидесятых, когда перестроечный кавардак только набирал обороты,
главным препятствием на пути эмиграции являлся ОВИР, ревностно
фильтрующий уезжающих, по каким-то своим свирепым критериям. Отъезды
вначале текли мелким анемичным ручейком, а вскоре превратились в
стремительно бурлящий поток. Одни уезжали в поисках свободы, другие в
надежде на лучшую жизнь, а третьи и вовсе за вкусной и здоровой пищей,
их за рубежом так и прозвали – «колбасная эмиграция». Активно
засобирался мой друг Шварцман. Русская жена, как могла, отговаривала,
пугала непримиримым арабским окружением, трудным ивритом и знойным
пустынным ветром хамсином. Она даже совала ему в нос географический
атлас, где название микроскопического государства не умещалось на карте:
буква «И» находилась в Египте, а мягкий знак вперся в Иорданию. В
крайнем случае, она соглашалась на Америку, куда слинял её брат Лёня.
Для получения заветной «грин-карты» в американском посольстве Лёне
необходимо было доказать, что здесь он преследовался по национальному
признаку. Это был тот удивительный случай, когда погром мог благотворно
сказаться на участи евреев. У посольства США в Москве стояла
многотысячная очередь, люди месяцами ждали интервью. Выходившие, как
студенты сдавшие экзамен, подвергались пристрастным расспросам: «Что
спрашивали?». Многим не хватало фантазии, и они отсеивались по причине
недостаточного повода для получения статуса беженца. Неудачники покидали
посольство со скорбными лицами. Им вслед звучали слова из
комсомольско-патриотического хита времён Гражданской войны: «Дан ОТКАЗ
ему на Запад…». Вскоре среди искателей лучшей жизни замелькали
длинноволосые молодые люди, похоже – «негры-подёнщики» писателей
детективного жанра. За весьма умеренный гонорар они сочиняли
душераздирающие небылицы с драматическими последствиями. Лёня не
поскупился на сто баксов...
Сотрудница посольства придирчиво рассмотрела его бумаги и
поинтересовалась: «Вы квалифицированный специалист, имеете хорошую
работу, обеспечены жильем. Какие проблемы?». Он выдал хорошо
отрепетированную легенду: «Каждое утро, выходя из квартиры, я
обнаруживаю на своей двери надпись: СМЕРТЬ ЖИДАМ! Это пишет мой сосед.
Краску я с трудом соскабливаю, но на следующее утро она исправно
появляется». По выражению лица чиновницы было очевидным, что этот миф на
неё должного впечатления не произвёл, и не такое приходилось
выслушивать. Она посоветовала обратиться к участковому милиционеру, на
что Лёня ответил: «Да в том-то и дело, что этот сосед и есть наш
участковый инспектор!». С тех пор Лёня с семьей благополучно проживает
в Нью-Йорке, в легендарном квартале Брайтон-Бич.
Но Шварцман не дрогнул и сумел уломать жену. В институте, где он
преподовал, ему устроили торжественные проводы, предварительно исключив
из партии. Секретарь партбюро Наливайко, упившись, облобызал Илью, и
пропел: «Я люблю тебя, жид, что само по себе и не ново…», а директор
Наум Гофман, расставаясь, на ухо шепнул: «Чиркни, как там у НАС!».
Теперь Шварцманы проживают в Хайфе, в уютной квартире с видом на
Средиземное море.