История №477848

В середине восьмидесятых в совершенно глухих местах на границе китайской
Гоби с монгольским Алтаем нашли золото. В огромном, больше пятисот тонн
металла, месторождении. Золото было не россыпным, которое можно мыть
лотками и бутарами, а коренным: растворенным в гигантском гранитном
массиве. Массив торчал из склона пологого южноалтайского хребта, как
врезавшийся в землю бумеранг бога и уходил в землю глубже, чем доставали
буровые станки. В каждой тонне этой монолитной массы было размазано по
десять грамм золота.

Геологическая партия, отыскавшая месторождение, состояла из людей двух
видов. Пятеро ведущих геологов, управлявшихся с полевой геохимической
лабораторией и размечавших сетку скважин, приехали на Алтай из
Советского Союза. Остальные десять имели гражданство Монголии, однако
монголами по крови они не были, а были казахами и родители их жили на
самом западе страны, на границе с СССР. Монголы-скотоводы их не любили и
однажды чуть не убили одного из лаборантов, возвращавшегося из Цецега на
уазике. Собственно, и убили бы, если б руководитель партии не выехал
встречать его и не открыл огонь из "Стечкина", не тратя времени на
пустые разговоры. Девятимиллиметровые пули оказались прекрасным
средством для спасения жизни.

Власти аймака построили на каменистом плато рядом с гранитным кряжем
маленький поселок из пяти домиков, лабораторно-административного здания
и нескольких бытовок. Геологи оборудовали помещения всем необходимым для
разведки и анализа руд. Руководитель партии, поклявшись кому-то в чем-то
в Чите, получил в свое распоряжение систему спутникового приема, которая
обосновалась в глухом кунге с шаром защитного кожуха и позволяла
смотреть и слушать практически весь мир - если, конечно, знать
координаты соответствующих спутников.

Партия разбурила, оценила и описала месторождение. Кроме золота, гранит
содержал массу серебра и меди, утраивавших его стоимость, а в окружающих
породах попадались богатые касситеритовые и колчедановые жилы. Гора
покрылась многочисленными скважинами, в полевой лаборатории скопились
несколько десятков тонн керна и поверхностных образцов. Почитав
предварительный отчет, написанный руководителем партии на машинке под
копирку, вполне можно было повредиться умом от радужных перспектив.

На все это ушло пять лет. Каждый год руководитель партии с замом и
ящиками бумаг и образцов улетали в Улан-Батор, зам и ящики оставались
там, а руководитель и бумаги ехали в Москву. Каждый раз он возвращался
из Москвы все более мрачным. Наконец, в конце 92 года, он приехал и
приказал сворачивать работы. По причине ликвидации самой их экспедиции.
Больше никому в Москве она была не нужна. Золота тем, кто оказался у
кормушки, хватало и в пределах России, да что там - в государственном
золотовалютном фонде.

Геологи собрали свои пожитки и задумались над тем, что делать с поселком
и оборудованием. С одной стороны, судя по видимым в телевизоре событиям
на родине, оборудование это, да и само золото вряд ли кому-то в
обозримой перспективе могло потребоваться. С другой - взять пример с
лучших из новорожденных отечественных бизнесменов и продать станки,
лабораторию и спутниковую систему китайцам через границу, напоив
монгольских пограничников китайской же водкой, душа как-то не
поворачивалась. Это было бы слишком просто, а люди, искавшие в глухих
пустынях уран, вольфрам и золото, таких простых решений избегали.

Руководитель партии придумал план. Он приказал поставить все системы
поселка на консервацию. Договорился с сомонным главой о создании
местного предприятия. Передал на его баланс все имущество экспедиции и
один комплект документации по месторождению. Подписал приказ о
назначении старшего и наиболее опытного казаха-геолога его директором. И
приказал ему дождаться возвращения руководства, сохраняя доверенное в
целости и строгой тайне. Месторождение превратилось в отдельную
самостоятельную структуру и управляли ею люди, умеющие подчиняться
приказам и выполнять их невзирая на обстоятельства.

Русские уехали, а казахи остались жить у подножия золотого кряжа.
Поскольку экспедиция перестала платить им зарплату, они стали
зарабатывать на жизнь ремонтом техники и помирились с монголами, ни
черта не понимающими в двигателях. Потом четверо самых молодых казахов
отправились домой на Алтай и вернулись с женами и детьми. Полученный
приказ запрещал использовать имущества поселка и жили они в юртах.
Технической работы на всех не хватало, поэтому младшие стали разводить
купленных у монголов овец и окончательно перестали отличаться от
местного населения. По всей видимости, их фирмочка представляла собой
единственное в мире геологоразведочное предприятие, укомплектованное
оборудованием, высококвалифицированным персоналом - и занятое
преимущественно заготовкой бараньих шкур и починкой грузовиков.

И каждый день они объезжали патрулем территорию месторождения, от
центральной площадки поселка и до последней скважины. Кенжегази, старший
геолог, ставший директором, очень боялся, что с поселком что-то случится
- сгорит от удара молнии, например - и материалы отчетов погибнут. За
оборудование он не боялся - завезли один раз, завезут и еще - но он
отвечал за информацию стоимостью в миллиарды долларов, записанную на
уязвимой бумаге. Если бы это было возможно, он высек бы текст отчетов и
карты на самом гранитном теле пласта, но такой возможности у него,
во-первых, не было а, во-вторых, это не решило бы проблемы секретности.
Поэтому он составил второй комплект карт территории и тщательно наносил
на него все изменения - от унесенной ветром скважинной вешки до нового
русла ручья, проходящего между проекциями рудных тел. Съездил в аймачный
центр, дешево продал китайцу-перекупщику найденный в кварцевом керне
золотой самородок и вместо подержанного джипа купил чудовищно дорогой
ксерокс и китайский бензиновый генератор. Привез все это домой, поставил
в юрте, три месяца копировал документы, печатал на машинке описи и
получил в итоге дублирующий набор материалов. Убрал толстенные папки в
ящик и надежно спрятал. Это был сущий идиотизм, но так ему было
спокойнее.

Кенжегази понятия не имел, что русского руководителя партии и его
заместителя случайно убили в Новосибирске местные бандиты, с которыми те
повздорили в ресторане, гуляя по поводу возвращения на родину.
Контейнеры с отчетами геологоразведки и образцами породы простояли три
года в тупике читинской железной дороги, пока их не опростали для
перевозки каких-то вещей. Документы с грифом "СС" пошли на свалку, а
сверху их засыпали куски гранита, нашпигованного золотом. Полной
информацией о месторождении не обладал больше никто, а разрозненную еще
следовало отыскать по институтам, систематизировать, и в России 95 года
заниматься этим никто не собирался.

Потом пришли ниндзя. Они двигались по касситеритовым жилам, молотками
выбивая самые богатые места и отвозя собранное на двух старых грузовиках
китайцам. Олово упоминалось в отчетах и Кенжегази считал богатые
оловянные руды перспективными для разработки с территории России. С его
точки зрения, жилы были такой же собственностью предприятия, как кунг с
антенной, ящик с копиями отчетов и дизельный генератор. Кроме того, он
не любил китайцев по причинам личного характера, а ниндзя тесно
сотрудничали с ними. Казахи встретили ниндзя в степи, положили лицом в
пыль и объяснили, что дальше идти нельзя. Потому что дальше олово станет
очень дорогим. Неприемлемо дорогим.

Ниндзя ушли. И вернулись через неделю. С ружьями. И их было почти два
десятка. Кенжегази, выплюнув передние зубы, согласился, что олово все же
не очень-то дорогое. Потом он угнал уазик и поехал к пограничникам.
Ехать было недалеко, вернулся он гораздо быстрее и тоже не один. Одного
ниндзя подстрелили, остальные простояли в глубокой тесной яме двое
суток. Потом их забрали милиционеры и пообещали расстрелять за шпионаж в
приграничной зоне. Ниндзя отдали все заработанные у китайцев деньги,
один из грузовиков, уехали и больше уже не возвращались. Кенжегази
дешево вставил в райцентре новые зубы и ужасал скотоводов полированной
нержавеющей ухмылкой.

Летом 1999 года в сомон приехала поисковая экспедиция крупной
геологоразведочной компании. Компания уже залицензировала почти десять
процентов территории страны для геологоразведочных работ и прикидывала,
что еще можно оставить за собой.

Кенжегази глубоко задумался. В отличие от ниндзя, канадцев нельзя было
положить в пыль или посадить в яму. Во-первых, потому, что из ямы их
сразу бы выпустили и посадили на их место Кенжегази. А во-вторых, потому
что Кенжегази уважал профессионалов, занятых тем же, чем и он. Однако
месторождение надлежало сохранить. Пока канадцы копались на дальней
восточной границе сомона, но рано или поздно геохимические анализы и
спутниковые снимки приведут их к гранитному массиву. И, когда они увидят
поселок, геологические траншеи и скважинную сеть, отвадить их станет
невозможно. Район отлицензируют в Улан-Баторе для детальной
геологоразведки, пригонят технику, поставят охрану и, когда русские
разберутся со своей политической неразберихой и вернутся, их будет ждать
огромный комбинат, перемалывающий гранит в золото, серебро и медь для
экспорта в Канаду. И виноват в этой будет только он. Кенжегази вспомнил
двадцатилетней давности зимнюю стажировку на полуострове Таймыр,
представил, каково это - добывать вольфрам на пятидесятиградусном морозе
- не дожидаясь рассвета на бешеной скорости помчался в райцентр, утром
пришел в библиотеку администрации и принялся методично конспектировать
сборники документов.

Канадцы действительно хорошо изучили снимки. Уже через неделю их набитые
снаряжением лендроверы тащились по разбитой дороге на запад. За день они
прошли пятьдесят километров, быстрее перегруженные машины по такой
местности ехать не могли. До кряжа оставалось еще около шестидесяти
километров, когда на пути обнаружилось неожиданное препятствие. Вся
степь, от края до края, была заполнена сплошной массой овец. Стадо
медленно продвигалось на восток, навстречу машинам. Водитель переднего
лендровера бибикнул, потом вообще перестал отпускать клаксон, однако
флегматичные животные не пугались тонкого гнусавого сигнала. Колонна
завязла в стаде, как в болоте. Конца и края этому потоку видно не было,
овцы еле брели, иногда опуская голову и выщипывая пыльные травяные
кустики. Канадец высказался о местном животноводстве и заглушил мотор.

Через пять часов, когда геологи устали ругаться и впали в мрачное
оцепенение, откуда-то из-за горизонта сквозь овечьи боевые порядки к ним
приехали четыре всадника. Один из приезжих объяснил сопровождавшему
геологов студенту-переводчику, что канадцы неудачно выбрали маршрут
движения и оказались посреди сборного пункта местных животноводов. На
вопрос, сколько еще могут собираться эти чертовы животные, последовал
ясный, как день ответ: хуй его знает, пока и десятая часть не подошла.
Незнакомые с практикой разведения овец канадцы представили себе стадо в
десять раз больших размеров и пришли в полное уныние. Приезжий
посоветовал разворачивать машины и попытать счастья через месяц. После
чего развел костер и накормил геологов изумительной шурпой с диким
луком.

Утром жертвы животноводства развернули джипы и поехали заканчивать
геохимию на прежнем месте. Почему-то стадо им совершенно не мешало.
Когда машины скрылись за горизонтом, первый встречавший их скотовод
поблагодарил трех других, те отправились откармливать оголодавших за
время "осады" животных на прежние пастбища, а сам он со своей маленькой
отарой двинулся в сторону поселка.

Через месяц канадцы вернулись. Никаких овец по пути им не встретилось,
зато в десятке километров от невысоких гор путь колонне преградил
пыльный дребезжащий уазик. Из уазика вылез крупный человек с винтовкой
на плече и, лязгая стальными зубами, на плохом английском осведомился,
что они забыли в таком негостеприимном месте. Изучил предъявленные
документы и посоветовал проваливать чем дальше, тем лучше. Потому что
лицензия на геологоразведочные работы в этом районе принадлежит совсем
другой компании и канадцы уже заехали на ее территорию километров на
пять. Потом "хозяин степи" продемонстрировал копию выданной три дня
назад лицензии с эксклюзивными правами. Выслушал кислые поздравления,
поправил винтовку и поинтересовался, следует ли ему вызвать полицию,
чтобы соблюсти законность и все ли у гостей в порядке с рулевыми
механизмами в машинах.

Кенжегази спасло дикое монгольское законодательство и полная
неразбериха, царившая в Бюро природных ресурсов. Прилетев в Улан-Батор и
попав в БПР, он моментально обнаружил две приятные неожиданности:
во-первых, никто его там не помнил и не знал, за десять лет от старых
кадров Министерства Горной промышленности не осталось и следа, а новые
демократически мыслящие администраторы в недрах смыслили меньше, чем
свиньи в бижутерии. А во-вторых, принятый три года назад и прошедший в
пустынной ссылке мимо его внимания закон о полезных ископаемых позволял
очень быстро и за сущие гроши лицензировать что и где угодно, не
утруждая себя ни доказательствами запасов, ни вообще какими бы то ни
было формальностями. Улан-Батор застраивался аккуратненькими коттеджами
из красного кирпича, повсюду катались новенькие джипы и в воздухе пахло
шальными деньгами. В этой бодрящей атмосфере Кенжегази оформил в
безраздельное пользование для своей маленькой компании внушительный
надел территории, на всякий случай включавшей перспективные, с его
хозяйской точки зрения, площади на флангах основного месторождения. Ни
одной живой душе в БПР и в голову не пришло спросить, зачем похожему на
уголовника мрачному мужику понадобился кусок каменистых алтайских
косогоров и что он там намерен делать, а если и пришло, то спрашивать
человека с такой нержавеющей улыбкой чиновники побоялись. Только взяли
на лапу за срочность оформления. Приступ мирового капитализма был отбит
практически без потерь и о золоте по-прежнему никто ничего не знал.

Кенжегази вернулся на месторождение, выгнал оттуда в шею канадцев и
тяжело задумался. Увиденное в столице наводило на мрачные мысли. Казах,
несмотря на монгольское гражданство, всегда считал себя скорее
гражданином СССР, саму Монголию полагал шестнадцатой республикой, и
вторжение в страну западных горнодобывающих компаний выглядело для него
не менее страшным и немыслимым, чем вход в Харьковскую область танковой
армии НАТО. Судя по карте, увиденной им в БПР, перед натиском
международных корпораций пала уже вся центральная часть Монголии,
маленькими островками в море западных лицензий торчали производственные
анклавы Дархана, Эрденета и Чойбалсана и даже крупнейшее стотонное
месторождение коренного золота Бороо, на его памяти вписанное в
производственный план "Главвостокзолота", разрабатывала теперь какая-то
австралийская шарага. Более того, случилось нечто и вовсе невообразимое:
совершенно секретную стратегическую урановую смолку в песках
юго-восточной Гоби искали не поисковые группы "Атомредмета", а канадцы и
те же австралийцы с логотипами International Uranium на куртках. В
довершение несчастий, из природы и общества, судя по всему, исчезла не
только его маленькая экспедиция со своей драгоценной горой, но даже и
само всемогущее Мингео СССР. Все это говорило об одном: СССР в целом и
Россия в частности оставили все позиции в Центральной Азии и непонятно,
когда вернут их обратно.

Каким образом следовало выполнять приказ в таких странных
обстоятельствах, Кенжегази сказать затруднялся, однако ему было
совершенно ясно, что долго эта авантюра продолжаться теперь не сможет.
Остановить экспансию огромных корпораций силами его десяти казахов было
нереально. Рано или поздно кто-то дознается о составе и количестве руды
на его участке, в крайнем случае - определит со спутника наличие
крупного месторождения, и тогда судьба его экспедиции и месторождения
будет решена быстро и радикально. Лицензию отберут любым законным или
незаконным способом, им всем дадут пинка под зад и тот факт, что сейчас
богатствами золотой горы воспользоваться все равно некому, Кенжегази
совсем не утешал. Потому что это сейчас некому, а пройдет еще лет десять
и русские вернутся. Они всегда возвращаются. В любом случае, пока
следовало если не остановить, то по возможности замедлить продвижение
западных экспедиций в глубь сомона, а также по возможности отыскать
правопреемников Мингео и передать, наконец, полторы тысячи тонн золотого
эквивалента законным владельцам.

В последующие годы он сильно увлекся политической деятельностью. Мотаясь
по стоянкам пастухов с "образовательной программой", геолог вовсю
рассказывал об ужасах "империалистической добычи полезных ископаемых" -
о тучах ядовитой пыли, накрывающих стада, о реках, текущих кислотой, о
колодцах, вода из которых растворяет кишки, о расползающихся от карьеров
оврагах - и имел с этими проповедями буколического образа жизни бешеный
успех. Демонстрации монголов-скотоводов оказались очень эффективным
средством в борьбе с "империалистическими колонизаторами", стада овец по
опробованному когда-то сценарию блокировали любые попытки канадцев и
австралийцев вести геологоразведку в радиусе ближайших ста километров.
Сотрудника пиар-департамента Asia Gold, приехавшего укреплять отношения
с общественностью, выволокли из машины прямо на площади перед зданием
администрации и едва не удавили арканом. Милиция отобрала его у
"активистов экологической партии" в последний момент, активисты
просидели месяц под замком, однако всякое желание налаживать отношения с
местным населением у австралийца пропало раз и навсегда.

Русские вернулись раньше, чем ожидал Кенжегази. Спустя четыре года в
офисе раздался звонок, трубку снял его помощник. Звонивший говорил на
языке, которого казах не слышал больше десяти лет. Человек звонил из
Москвы, просил связать его с директором месторождения и никак не мог
понять, почему у его собеседника срывается голос.

Кенжегази находился на митинге в райцентре, Узнав о том что его
двенадцатилетняя одиссея подошла к концу, он осекся посреди пламенной
речи на полуслове, сел в уазик и на пол-дня уехал в степь. Потом
вернулся и остаток дня перечитывал свою копию старого отчета. Он хотел
встретить русских в хорошей форме и не путаться в цифрах при разговоре.

Как его нашли? По чистой случайности. Крупная российская корпорация
приобрела сибирский отраслевой геологический институт. В процессе
инвентаризации документов пожилой эксперт Мингео наткнулся на отчет об
анализе кусков гранита с аномально высоким содержанием буквально "всего
хорошего", за исключением разве что платины. Ни заказывавшей анализ
организации, ни людей, работавших с ней, уже не было в пределах
досягаемости, а то и в живых, но заместитель директора института
рассказал, что его предшественник упоминал о каком-то невероятном
золотом месторождении, открытом перед самым распадом страны в
труднодоступном районе Монголии и что гранит этот - оттуда. Еще год
прошел в поисках сохранившихся в других источниках рассеянных материалов
и живых очевидцев из читинской и иркутской экспедиций, помнивших о
снаряжении партий в Монголию. Информацию о районах деятельности этих
партий удалось добыть в архивах СВР, в которых осели старые отчеты КГБ о
поисках стратегически важных ископаемых. Наконец, определенное время
потребовалось, чтобы сопоставить бурную активность неведомо откуда
взявшейся в глухой степи партии зеленых с районом вероятной работы
советских геологов и соотнести личности руководства новоявленной партии
c фамилиями, оставшимися на бланках старых иркутских заявок на
исследования образцов.

Больше всего приехавших из России специалистов потрясли две вещи.
Масляные, лоснящиеся дизели на консервации - в стране, где любой
бесхозный агрегат разбирают на запчасти за день. И процедура отбора проб
- когда соскочившие с лошадей прокопченые и загорелые до черноты пастухи
без единого лишнего движения управились с пневмобуром, аккуратно
разложили керн в мешочки и заполнили сопроводительные документы. Потому
что это, как в известном анекдоте, "были, сцуко, очень хорошие геологи".