История №477823

Как я сам себя на губу сажал...
Дело было уже ближе к дембелю. Оставалось служить каких-то пару месяцев.
Духи вовсю ели мое масло, налысо бритая голова и подшива толщиной в
палец сообщали всем окружающим, что шли мои законные сто дней до
приказа. Ярко светило северо-кавказское солнышко. По случаю двадцать
третьего февраля весь полк, включая и наш батальон, отдыхал. Все шакалы
вместе с прапорами и контрабасами ужрались дешевой бесланской водки (ну
и гадость, турецкий технический спирт с водой, хуже только китайская
рисовая) и пребывали в разной степени невменяемости. Остальной личный
состав всеми силами, кто как мог приближал наступление дембеля, то есть
расслаблялись. Я же на своем рабочем месте за батальонным компьютером
пытался в Red Alert победить войска НАТО и освободить своими
краснознаменными войсками великобританских пролетариев из под гнета
наглых капиталистических буржуинов. Шла последняя миссия: английские
линкоры на дальних подступах громили мои танковые соединения, не давая
атаковать, зенитные комплексы не давали моим самолетам уничтожить
линкоры, оставалось только скрытно подвести с моря подводные лодки и
одним ударом утопить последнюю надежду врага. В тот момент, когда я уже
был готов скомандовать торпедную атаку, дверь кабинета распахнулась от
удара ноги: на пороге стоял САМ! Заместитель командира полка
подполковник У. собственной персоной. Диагноз не оставлял сомнений:
водка булькает под кадыком и усугубляет дикое желание кого-нибудь
взъебать:
- Солдат!!!
- Старший сержант, товарищ подполковник.
- Солдат! Какого хуя?!...
Тут нужно сделать лирическое отступление. Ну да, ближе к дембелю, я был
вконец охуевшим и распустившимся воином и позволял себе разговаривать с
офицерами сидя, в неуставных носках и футболке, с сигаретой во рту и не
скрывая раздражения. И мне плевать было на количество просветов и
величину звезд на погонах. Я же не виноват, что командование не
озаботилось поисками другого шарящего в компах солдата, и по этой
причине за мной присылали машину аж из штаба дивизии, чтобы я им
установил винду, дрова, кинул сетку или сделал вставку в ворде. В 1998
году всяких шакалов и прочей звезданутой швали в армии было как гавна на
свиноферме, а компьютерщиков в войсках воюющего Северо-кавказского
военного округа было ничтожно мало. Тем более у меня была грозная защита
в лице командира батальона, который никому не давал меня трогать, а
только, иной раз, пуская пьяные слюни, сам пиздил меня резиновой
дубинкой и приговаривал: "Тебя никто не смеет трогать, обезьяна! Ты
только мой. И крепить тебя, чтобы ты не расслаблялся, буду только я!".
Но в этот раз я не учел того, что моя гарантия безопасности - командир
батальона более часа назад сам был отконвоирован пинками супруги домой в
невменяемом состоянии и не менее меня нуждался в защите от домашнего
насилия. Тем более в текущем состоянии подполковник У. вряд ли
осознавал, что перед ним полковая компьютерная починяйка, без которого
вольнонаемные барышни за два дня выведут все полковые компьютеры из
строя. В общем, товарищ подполковник, как говорит мой хороший знакомый
(не к ночи будь помянут), "нарулил пряников, вообще не отдуплял и вел
себя неадекватно". Итак продолжим:
- Солдат... какого моржового ты тут делаешь? Короче, солдат, тут в сейфе
у вашего комбата водка, дай мне две бутылки.
- Товарищ подполковник, вам завтра будет исключительно затруднительно на
больную голову объяснять командиру батальона почему вы в чужом кабинете
из чужого сейфа забрали чужую водку.
Также надо отметить, что подполковник У. обладая гаденьким характером,
дослуживал до пенсии и в скором будущем уходил на покой, по причине чего
совершенно не пользовался уважением у офицеров. Злобу свою он часто
срывал на беззащитных солдатах.
После моей последней реплики подполковник У. стал из просто злого
яростно-взбешенным. Сузив глазки он спросил:
- Солдат, так ты не дашь мне водки?
- Нет, товарищ подполковник.
Остатками пьяного сознания он понимал, что конфликт с командиром
батальона, с которым опасался связываться сам командир полка, ему
совершенно ни к чему и выйдет боком, особенно учитывая то, что пьяный
подпол сам изначально был не прав. Но я же не комбат, значит надо
отыграться на мне.
- Солдат, за нарушение формы одежды тебе сутки ареста. За курение в
неустановленном месте - ещё сутки. За нарушение распорядка дня - плюс
сутки. И сутки за нарушение субординации и воинской дисциплины. Всего
десять суток ареста.
- Товарищ подполковник, в сумме не получается...
- Исполнять!!! И не полковой губы, а десять суток гарнизонной
гауптвахты. Бегом в комендантский взвод. Чтоб через час занимался
строевой подготовкой и вылизывал очки на губе.
Я пулей вылетел из кабинета, притормозил, степенной дембельской походкой
прошел через расположение батальона, вышел на улицу и, оббежав казарму,
стал тихонько через окошко наблюдать за подполковником У. Этот придурок
потоптался и вышел из кабинета. Я через форточку забрался обратно в
кабинет, надел китель, ботинки и кепку, и осторожно высунул нос в
располагу. Увидев дежурного по батальону, я подозвал его и
поинтересовался, ушел ли подполковник У.? Конечно, ни на какую губу я не
собирался, надеясь, что до следующего дня подпол про меня забудет, да и
комбат не допустит, чтобы его сержанта без его ведома арестовывали. Но
подошедший дежурный меня сильно огорчил, сказав, что этот пьяный дебил
(подполковник У.) оставил запись в журнале сдачи дежурств о моем аресте,
и в журнале вечерней поверки проставил мне арест на десять суток вперед.
Дело начинало принимать скверный оборот. Внеся неоговоренные исправления
в прошитые и пронумерованные журналы я рисковал нарваться на гораздо
более крупные неприятности. Я решил пока исполнять приказ подполковника.
Побрившись и начистив ботинки я поперся во взвод к комендачам. Там меня
встретил замкомвзвод комендачей и послал меня пешим эротическим
маршрутом, пообещав при повторном появлении контузить. Не придумав
ничего более умного я отправился на розыски подполковника У., чтобы он
подтвердил свой приказ и довел его до комендантского взвода. Во всех
известных местах обитания подполковник У. мне не встретился. Все это
начинало меня бесить. Теперь я уже сам хотел на губу, чтобы завтра
протрезвевший комбат рвал себе волосы на жопе, а я бы через решетку
давил ему на жалость. Забежав в батальон, я достал из своей нычки
бутылку водки и помчался обратно в комендантский взвод. С пузырем
заместитель комендантского взвода встретил меня более радушно, даже
выслушал суть моей проблемы и сообщил мне: что такого придурка как я он
за всю свою службу не видел; что на полковую губу он меня сам с
удовольствием хоть сейчас посадит и даже будет приходить меня пиздить,
но для того, чтобы сопроводить меня на гарнизонную гауптвахту необходим
документ с полковой печатью и подписью начальника штаба полка. По
прошествии лет я уж не помню, как назывался этот документ: то ли
арестантский лист, то ли карточка, не суть важно, короче, нужен
документ. И еще он сообщил, что без второй бутылки водки он точно никуда
меня не поведет, даже если на руках у меня будет приказ министра
обороны. Осознавая, что лучше сегодня сесть на губу и завтра выслушивать
извинения комбата, чем завтра встрять за прямое неисполнение приказа, я
выматерился про себя, метнулся обратно в батальон, вытащил из нычки
вторую и последнюю бутылку водки, отнес ее в комендантский взвод и
направился на поиски начальника штаба полка подполковника А., которого
застал в помещении дежурного по полку за просмотром футбола по
телевизору и распитием коньяка. Будучи дежурным по полку, он не мог себе
позволить серьезного куража и, поэтому, ограничился легкой культурной
программой. Получив разрешение войти, я отпечатал строевой шаг,
представился и объявил, что прибыл за документом для дальнейшего ареста.
Слегка охуев, подполковник А. потребовал подробностей. Выслушав все, он
сообщил мне, что такого редкого долбоеба, который сам пришел себя сажать
на губу, он не видел, что он, в принципе, поддерживает подполковника У.,
так как ранее я имел наглость неоднократно надерзить начальнику штаба,
и, вообще, мне самое место не то что на губе или в дисциплинарном
батальоне, а в плену у чеченцев или в газовой камере. (Ну не любили меня
в полку, замены нет, терпели, но не любили). И для того, чтобы наше
совместное желание стало реальностью не хватает самого малого: личного
присутствия или телефонного звонка от подполковника У., который
подтвердит свое распоряжение. Когда я попытался объяснить, что
подполковника У. нигде нет, он прервал меня и дал мне пять минут на
поиски. Выйдя из штаба полка и покурив пять минут, я вернулся обратно и
сообщил, что подполковник У. нигде не обнаружен. Начальник штаба полка
подполковник А. разгневался:
- Военный, ты дебил стоярожденный. Первое, что ты увидел в своей жизни,
был бетонный пол, который быстро приближался. Я тебе выписываю документ
об аресте на десять суток, на держи, отправляйся в комендантский взвод,
и если я тебя сегодня еще увижу, то я тебе добавлю еще десять суток
ареста и мне насрать, пусть все компьютеры в полку сгорят синим
пламенем.
С таким напутствием, держа в руках свой собственный арест я отправился в
комендантский взвод. У комендачей меня встретила тишина. Замкомвзвода с
парой контрактников, пуская пьяные пузыри, лежали вповалку в полной
амнезии. На полу валялись две мои пустые бутылки из под водки. Остальных
воинов не было видно, видимо, воспользовавшись моментом, проебались кто
куда по своим делам. Нервно похихикав, я преисполнился решимости во что
бы то ни стало попасть сегодня же на гарнизонную губу. Проблема была в
том, что до гарнизонной губы топать еще пару километров по городу, а без
сопровождения старшего я не имел право появляться за воротами части. Но
я мог ходить по городу с военным билетом и увольнительной запиской. В
который раз выматерившись, я побежал к себе в батальон (господи, я в
учебке по духанке столько за один день не бегал). В батальоне я извлек
из своего неприкосновенного запаса чистый бланк увольнительной записки с
печатью полка, заполнил его на свое имя. Подпись начальника штаба полка
подделал писарь из мотострелкового батальона. И вот я с перекошенной от
злобы физиономией оказался за воротами части и отправился на гарнизонную
гауптвахту. На гауптвахте я застал трезвыми только несчастных часовых,
которые охраняли еще более несчастных арестованных по камерам. Начкар в
коматозе счастливо улыбался своим алкогольным снам. Уже хорошо пьяный,
но еще бодрый, прапор начгуб объяснил мне, на чем он вертел меня,
документ о моем аресте, подполковника А., подполковника У. и всех наших
родственников вместе взятых. Еще сообщил, что он в высшей степени
удивлен тем обстоятельством, что солдат сам, без сопровождения, приходит
с документом на свой арест, что мест на губе нет и не будет, что он
может сделать для меня исключение и посадит за банку краски и килограмм
гвоздей. Тут у меня начали сдавать нервы и я начал громко выражать свое
недовольство, на что начгуб заметил, что он сейчас ебнет меня из
пистолета, а потом все оформит на попытку к бегству, тем более документ
о моем аресте лежит перед ним на столе. В подтверждение всей серьезности
своих намерений он достал из кобуры макаров и перевел предохранитель в
боевое положение. Ситуация совсем перестала мне нравиться, и я перешел
на более миролюбивые интонации. Я попытался уговорить прапора посадить
меня авансом: все равно завтра за мной прибежит комбат с пачкой
офицеров, и он сможет краску и гвозди содрать с них за мое освобождение.
На что прапор мне сказал, что не надо держать его за лоха: или краска с
гвоздями, или я пиздую туда, откуда пришел. Возвращаться в часть мне все
равно пришлось. В полку путем сложных махинаций, стараясь не попадаться
на глаза никому из шакалов, я выменял пустые бланки увольнительных
записок с печатями на требуемые мне гвозди и краску. Хорошо, что мне не
пришлось рассказывать для чего все это, все равно никто бы не поверил. Я
только по секрету сообщил дежурному по батальону, что я все-таки
арестован, и чтобы он поутру сообщил об этом комбату.
И вот, я наконец-то, оформлен на гарнизонной губе, в крайней степени
раздраженный и злой. Уже сменился караул и новый часовой забрал у меня
ремень, кепку и шнурки. Часовому я сообщил, что меня в свое время из
гестапо выгнали за жестокость, и если он умудрится проебать мои вещи, то
головной убор, ремень и шнурки я сделаю из его шкуры. К сожалению
окончание моей тирады услышал новый начальник караула, совершенно
незнакомый мне и на удивление трезвый лейтеха, который, долго не думая,
выдал мне пиздюлей и сказал, что за свое поведение кормить меня сегодня
не будут. Когда он ушел я опять подозвал часового и угрозами заставил
его отстегнуть и опустить мне нары. Упав на нары я успел только
осознать, как я смертельно устал, и забылся сном до самого утра.
С утра я проснулся от звука открываемой двери, и, толком не успев
продрать глаза, получил ощутимую затрещину. Но это было ничто по
сравнению с той радостью, которую я испытал, увидев своего командира
батальона, с опухшим лицом, но трезвого и в скверном расположении духа.
Направляемый периодическими пендалями я добрался до части и занялся
своим привычным делом: изготавливать документы, чинить и настраивать
компьютеры и мотать нервы начальству.
Вот так я за две бутылки водки, банку краски и килограмм гвоздей посидел
на губе.