История №362547

Курская аномалия.

Тащи с завода даже гвоздь
Ведь ты хозяин, а не гость!

Это при прежнем режиме трудящиеся довольствовались голой зарплатой, хотя
не все, не всегда и не везде. Когда до наступления долгожданного
коммунизма оставалось каких-то два десятка лет, цех одной трикотажной
фабрики варганил детские чулочки. Для молодых, а так же для тех, у кого
от теперешней легкой и беззаботной жизни отшибло память, напомню, что
чулки – это предшественники колготок, только без верхней части. А чтобы
они не сползали, их безжалостно пришпандоливали к нежным детским ножкам
тугой резинкой.
Коллектив этого цеха, неукоснительно следуя мудрым решениям очередного
пленума ЦК КПСС, энергично изыскивал внутренние резервы, мобилизовывал
все силы и, используя передовые технологии, стабильно, по-стахановски
перевыполнял производственные задания. А главное, при этом значительно
снижал себестоимость своей продукции.
Возле каждого станка красовались вымпелы и почетные грамоты. По итогам
соцсоревнования с цехом по производству кальсон чулочники неизменно
выходили победителями, и им под звонкую песню бессменного патриота
Иосифа Кобзона: "А Ленин такой молодой... " – вручали переходящее
красное знамя. Трудящиеся вкалывали не покладая рук в три смены, выдавая
на-гора тонны чулочков, получая за трудовые свершения неплохие зарплаты
и внушительные премии. Кроме того, особо отличившихся ставили на очередь
за такими недоступными товарами народного потребления, как ковры,
холодильники, телевизоры и т. д. Даже один передовик производства
однажды стал обладателем новенького холодильника "Саратов".
Магазины детской одежды были до отказа затоварены этой нехитрой
продукцией. Но никакая нормальная мамаша эту гадость на ножки своему
ребенку напяливать не стала после того, как где-то в Прибалтике наладили
производство детских колготок. Предприимчивые граждане закупали их
большими партиями и сбывали на всех толчках нашей необъятной страны с
солидной комиссионной наценкой.
А чулочки нашей трикотажной фабрики, отлежав положенный срок в
магазинах, списывались в утиль, затем поступали на ту же фабрику, где в
швейно-прядильно-мотальном цеху их распускали на нитки. Нитки отправляли
к родным чулочникам, где из них, трепеща от энтузиазма, упрямо вязали
чулки. У попа была собака...
Однажды секретарь партийного бюро фабрики товарищ Лукин проводил общее
собрание коллектива и затронул вопрос о недостаточной работе
комсомольской организации в области наглядной агитации, в частности, не
было в цехах диаграмм роста производственных показателей. И вдруг
начался кавардак: один комсомолец по фамилии Кукуев позволил себе грубый
и безответственный выпад. "Рост какого производства? – вопил нахрапистый
бузотер – Этой курской аномалии, никому не нужных чулок? Ваш ребенок
наверняка их не носит! Вместо того чтобы перестроиться на выпуск
дефицитных колготок, мы будем тратить деньги на какую-то забубенную
агитацию?!". Зал затих в ожидательном ужасе.
Этот нахрапистый тип во всеуслышание трубил то, о чем всем было хорошо
известно и без него, но трудящиеся предпочитали молчать в тряпочку. Всех
устраивал такой расклад: фабрика была в районе на хорошем счету,
директора только что наградили орденом и готовили на заманчивое
повышение. На перепрофилирование производства уйдет время, упадет
производительность труда, а с нею зарплаты и премии. Сгинут вымпелы
вместе с алыми знаменами.
Тертый партийный калач, не ожидавший такого напора, завершил свое
выступление, без воодушевления и номенклатурного трепета: "Нельзя,
товарищи, недооценивать политического значения наглядной агитации".
Выйдя после собрания, комсомольцы чулочного цеха по настоятельной
рекомендации комсорга Ленки Елкиной собрались отметелить прогрессивно
мыслящего товарища. Его затащили в раздевалку, где поднялся крик и дикие
вопли. До тошноты наоравшись, спросили: "Козел, тебе что, больше всех
надо? Получаем хорошие бабки, работа непыльная, какого ты выделываешься?"
На что Кукуев невозмутимо парировал: "Если я козел, – то вы стадо
баранов! У каждого, небось, в загашнике хранится с полсотни пар этих
засратых чулок, и вы не знаете, что с ними делать. Может жены ими полы
моют? А если наладим колготки, в день по пять пар вынесем – и на хрена
нам ихняя вонючая премия!". Наступила недолгая пауза, после чего
заговорщики, словно очнувшись от дремоты, единодушно выразили Кукуеву
пламенное комсомольское одобрение.
Комсорг Елкина, еще недавно щеголявшая заманчивой походкой манекенщицы,
заметно потяжелела и катапультировалась в декрет. Осиротевшая
комсомольская организация, не остались в стороне от этого события, и ее
соратники, с присущим советской молодежи размахом, продуктивно отметили
предстоящее пополнение в семье своего вожака.
Пробуждение комсомольца Николая Кукуева, после этого мероприятия было
скверным. Он долго лежал, стараясь не шевелиться. Любое движение
вызывало болезненный удар по темечку. Поймав тошноту на пути к сортиру,
он с трудом донес ее до спасительного унитаза, - в мучительных судорогах
избавился от остатков вчерашних излишеств. Зеркало отразило что-то
отдаленно напоминающее вчерашнего Николая, но на много лет постаревшего.
Отравленный организм категорически отказывался возвращаться к здоровому
образу жизни, и настоятельно требовал немедленной реанимации. Булгакова
Николай не читал, но по опыту знал, что вернуть к жизнеспособному
состоянию угасающую плоть, можно простым, но надежным способом, и он
воспользовался рецептом мудрого профессора черной магии Воланда, когда
"никакой пирамидон не поможет, - лечить подобное подобным". Тяжело неся
свою похмельную голову, Кукуев по пути заглянул в закусочную, заплатил
рубль и обрадовался. На фабрике, где он трудился в качестве мастера
цеха, явился с опозданием, и в состоянии неустойчивого равновесия.
Комсомолец Кукуев к идеологическим тусовкам относился вполне лояльно,
вместе с остальными товарищами безропотно томился на собраниях,
добросовестно исполнял нехитрые поручения, хотя без должного энтузиазма,
и никогда не старался производить впечатление юноши беззаветно
влюбленного в комсомол. В то злополучное утро, оказавшись в стенах
родного учреждения, выяснилось, что его долго и безуспешно разыскивает
секретарь партийного бюро товарищ Лукин. "Кто-то уже настучал" -
тревожно мелькнуло в его похмельной голове. Николай шел к парторгу,
опасаясь выволочки и нытья о трудовой дисциплине – как основы
социалистического производства. Уволит ни за понюх табаку. Лукин был
коммунистом старой закваски, скромный, непритязательный дядька,
беззаветно преданный партии, без претензий на какие–либо исключительные
блага. Про таких, в народе говорят: сам то он мужик хороший, но работа
такая...
Благоухая всеми прелестями вчерашнего застолья, Николай вошел в кабинет
парторга и застал его увлеченно пишущим. Не прекращая писать, он жестом
пригласил гостя сесть. В кабинете было все, как положено: на полках
сочинения партийных вождей, на столе бюстик Ленина, в углу переходящее
красное знамя. Стремительно трезвея, Николай тщательно пытается дышать
тем местом на котором сидит. К счастью Лукин, поглощенный в свои
бюрократические хлопоты, ничего предосудительного не замечает. Наконец,
оторвавшись от писанины, он уставился на комсомольца долгим,
испытывающим взглядом: "Догадываешься, зачем я тебя пригласил?". У
Николая заныло где-то в груди, во рту ощущался такой сушняк, что язык
намертво прилип к небу. Он отрицательно замотал головой. "Не
догадываешься! – Лукин лукаво усмехнулся и со значением поднял вверх
указательный палец, – Какой на дворе стоит год? – Николай от
неожиданности вздрогнул и громко икнул, - Правильно! – продолжал
парторг, приняв икоту за кивок согласия. – Год наступил переломный".
Следует заметить, что на всем протяжении советской власти каждый год,
без видимых успехов, объявлялся переломным (как, впрочем, и теперь). Тем
временем Лукин продолжал: "Наступило время небывалого единения партии и
комсомола с широкими массами трудящихся". Оказавшись на привычных
идеологических рельсах, парторг с ускорением помчался по накатанной
дорожке. Говорил он медленно, политически грамотно, привычно выстраивая
выверенные догмы и умело жонглируя ленинскими цитатами. Обалдевший от
такого напора, Кукуев, находясь в полном недоумении, как тот китайский
болванчик усердно кивал головой. Неизвестно сколько бы еще длилась эта
словесная диарея, но ораторский пыл Лукина прервал телефонный звонок,
после чего, безо всякого перехода, он Николаю дружески подмигнул и
заявил: "В общем, будем тебя рекомендовать на должность секретаря нашей
комсомольской организации". Беседа состоялась на высоком
идейно-политическом уровне, за время которой Николай не проронил ни
слова. Он кивнул на прощание и так же молча, покинул кабинет.
Вскоре, утвердившись в Райкоме ВЛКСМ, Николай, выпивая в компании
секретаря по идеологии, у него спросил: "За какие заслуги меня удостоили
этой чести? ". Секретарь усмехнулся: "Твой шеф отозвался о тебе так:
"Этот парень умеет слушать, а не болтать языком!".