История №303373

Лет двадцать назад это было.
У одной моей хорошей подруги был кот - огромный, сытый, ленивый
сибирский самец, про каких обычно говорят не "кот", а "котяра". Видел я
его почти всегда только спящим, лежал он на своем излюбленном месте на
большом кожаном диване, на специальной подстилке, полной шерсти, мало на
что реагировал, вставал только, чтобы поссать-посрать да пожрать.
Сдвинуть его с его лежака было постоянно проблематичным занятием. Звали
котяру просто - Кузя, но домашние привыкли называть его более солидным
именем - Кузьмич. На то время он, по кошачьим меркам, был уже старым
животным десяти-двенадцати лет, так что апатичное его отношение к
окружающему миру ему, как правило, прощалось.
Подруга рассказывала мне, что Кузю, полудикого и полного молодого
задора, когда-то, "по гуманным соображениям", забрали из деревни, где он
якобы почем зря давил как крыс, так и цыплят с их матерями. Со временем
же Кузя одомашнился, остепенился, зажрался и стал тем самым вечно
дремлющим Кузьмичем, каким я и привык его видеть. Однако тот памятный
случай, о котором здесь и пойдет речь, заставил меня не только
пересмотреть мои взгляды на ленивого Кузьмича, но и вообще поразмышлять
о загадках живой природы.
Как-то, после длительной разлуки, зашел я к подруге культурно провести
время - с бутылкой вина и новым диском "Модерн Токинг" (родители ее с
бабушкой надолго уехали в ту же деревню). Подруга чуть ли не с порога
сообщает мне, что у нее, кроме кота, теперь появилось новое животное и с
загадочным видом ведет меня в одну из комнат. Выясняется, что "животное"
это - птичка, а точнее - маленький, пестренький волнистый попугайчик,
делающий короткие, стремительные перелеты с одного предмета мебели на
другой. "Это Антоша", - говорит подруга и начинает вовсю расхваливать
попугая, какой он мол хорошенький, красивенький, опрятненький, все
понимает и т.д. и т.п. Моим первым вопросом, понятно, было: а как же
он уживается с котом? Ответ: а, типа того, Кузьмичу все равно на всех и
вся наплевать, лежит только, дрыхнет, мышь около него присядет, он и
рылом не поведет. Я, говорит, поначалу осторожничала, не давала залетать
Антоше в одну комнату с котом (т.е. в гостиную, там, где диван), мол
следила за реакцией Кузьмича, но потом поняла, что тому и дела нет ни до
какой там живности, так что теперь, говорит, не боюсь выпускать Антошу
из клетки, пусть себе порхает на здоровье, резвится.
Ну, думаю, оно, в принципе, и понятно, кот старый, ко всему равнодушный,
чего бояться-то, в самом деле. Одним словом, открыли мы бутылку вина в
гостиной, поставили "Модерн Токинг", закурили. Сидим, беседуем, время
незаметно идет, нам хорошеет, Кузьмич на диване дрыхнет, ни на музыку,
ни на шум никакой ухом не ведет. Через какое-то время слышу я,
порх-порх, залетает попугайчик к нам, покружил-покружил, уселся на верх
стенки, смотрит с высоты, головкой вертит. Подруга вся в умилении, ах,
типа того, ты мой хорошенький, нас прилетел проведать, скучно тебе
стало, ну и все в том же духе.
Короче, кончилась моя бутылка, подруга достала из бара какой-то ликер,
добавили. Попугайчик периодически делает свои веселые перелеты, чего-то
щелкает-щебечет. Я вижу, что он все смелеет, спустится то на телевизор,
то на трюмо, интересно ему, видно, обстановку изучать. А у нас уже дело
ближе к интиму, сдвинули кресла, воркуем, ни на что внимания не
обращаем. Только краем глаза улавливаю я вдруг, что Антоша опустился на
спинку дивана, прямо над спящим Кузьмичем и сидит там совершенно
безбоязненно, чирик себе, чирик. Мне интересно стало, неужели у кота в
самом деле может всякая мелкая тварь вот так чуть ли не по голове
ходить. Отвлекся чуть, наблюдаю. Мне показалось (хотя я, признаться, уже
слегка подкосел), что котяра вроде бы приоткрыл один глаз и тут же
закрыл, только и всего, больше никаких других движений его тела я на
расстоянии трех-четырех метров зафиксировать не смог. Подруга говорит
мне, видишь мол, они чуть ли не друзья уже, и снова тянет меня в свои
объятия. Тю, думаю, какие там крысы... Мы опять в интиме. Попугайчик
где-то там снует в районе дивана.
Через минуту-другую я слышу какое-то шумное движение, какой-то стук об
пол, короткая возня, писк-хрип, не понял сразу, что произошло (трудно
было быстро прийти в себя от любовной прелюдии). Подруга первая
вскинулась: ах, ты тварь такая! Бросилась к дивану, куда-то под стол, я
через угол стола за ней, сшиб стаканы, смотрю, она колотит тихоню
Кузьмича по загривку, а тот весь хищно пригнув голову к полу, выставив
хвост трубой, зажмурившись и злобно урча сносит ее удары, но не
выпускает из зубов попугайчика, держа его за одно крыло, причем - и это
я увидел сразу - птичка уже не дергается и не подает никаких признаков
жизни. То ли на слова подруги "тварь", "сука", "убийца", то ли на ее
слезы, котяра наконец отпустил крыло недвижимого Антоши, попятился назад
и как-то очень мягко выскользнул из комнаты. Только тогда я вышел из
ступора (очень уж заворожила меня сцена) и принялся на пару с ревущей
подругой рассматривать птичье тело.
Тут-то мы и сделали одно замечательное открытие: нигде, кроме крыла, за
которое вцепился кот, на теле попугая не было ни ранки, ни царапинки.
Нигде, кроме прокушенного крыла, не было ни капли крови от кошачьих
когтей или зубов, да и вообще никаких следов насилия не было. Однако
перед нами лежало очевидно мертвое тело. Мы и так и сяк прослушивали
сердце - оно не билось. Глаза Антоши были открыты, но жизни в нем уже не
было. Я поначалу ничего не мог понять, подруга тоже, мы рассматривали
тело со всех сторон, предполагали, что попугай просто потерял сознание
или у него это что-то вроде защитной реакции или тому подобное, но
сердце-то не билось и тело холодело.
Лишь через пять-десять минут дискуссий нам стало ясно, что отважный
попугайчик умер от СТРАХА, от разрыва сердца. Представьте себе: лежащая
перед вами серая, мирная, неподвижная глыба вдруг оживает и хватает вас,
скажем, даже просто так, по-дружески, играя - тут не то что у
какой-нибудь мелюзги сердце откажет. Я потом пытался представить себе, с
какого же расстояния дремлющий, в принципе явно не готовый к рывку
котяра цапнул зарвавшуюся птичку; неужели попугай настолько обнаглел,
что сел у него прямо перед носом? Но вроде бы так близко он не подлетал,
или я чего-то тогда недоглядел?
Как бы то ни было, Кузьмич с той поры стал пользоваться моим
безраздельным уважением; инстинкт у него, оказывается, и к старости
работал безотказно, наглядно подтвердив в случае с незадачливым пернатым
сожителем истинность поговорки "п...ц подкрался незаметно".
Наш интим в тот вечер развития больше не получил. Подруга за время наших
непродолжительных отношений никаких животных себе больше не заводила.
Кузьмич был оправдан всеми членами ее семьи и мирно проспал на своем
диване, насколько я знаю, еще года три-четыре.