История №279136

Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет
нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов. Тогда,
очнувшись среди своего мира, тягостно спохватясь и дорожа каждым днем,
всматриваемся мы в жизнь, всем существом стараясь разглядеть, не
начинает ли сбываться Несбывшееся? Не ясен ли его образ? Не нужно ли
теперь только протянуть руку, чтобы схватить и удержать его слабо
мелькающие черты? Между тем время проходит, и мы плывем мимо высоких,
туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня.
(А. Грин "Бегущая по волнам")


Коллеги из турбюро называли Алевтину Петровну Жопа-Щебетунья.
Словесный поток, которым она обычно орошала свои экскурсии по городу
Новочеркасску, был сравним разве что с семяизвержением демобилизованного
моряка в портовых борделях Кейптауна. Жопа обрушивала на туристов такой
вал исторических сведений, что тем оставалось только крутить головами и
соображать, в какую же столицу мира они попали.
Зато ей доверяли водить иностранцев, несмотря на кое-какие
шероховатости в личном деле. Особенно удачно выходило с французами -
секретом их картавости Жопа овладела еще в школе.
- Все очень просто: вместо грассированного "р" надо всего-навсего
произносить фрикативное "г", - втолковывала она охочим до языков
новочерскасским дурням и при каждом удобном поводе норовила
щебетнуть с прононсом.
На встречу с зарубежьем Алевтина нацепляла шляпку с подсиненным
в кастрюле для борща петушиным пером, нитяные перчатки и запасалась
философским словарем, чтобы достойно парировать каверзные вопросы. А
такие случались: история казачества, разрушенные церкви и главное,
трагические события 62-года. Жопа умело лавировала: при советской власти
задорно кивала на происки Запада, а с приходом Ельцина столь же задорно
утверждала, что сознательные рабочие уже тогда боролись с застоем. О
том, что в беспорядках самое активное участие принимал ее горячо любимый
отец, сгинувший затем в лагерях, она скромно умалчивала. Туристы ведь не
это хотят услышать - они приехали полюбоваться городом. О, а тут есть на
что посмотреть! И то, и се... Свои экскурсы Жопа заканчивала весьма
эффектно. Подводила утомленных паганелей к северной Триумфальной арке и,
расписав в деталях каждый барельеф, провозглашала: "... Вот и недаром
наш город называют маленький Париж! "
Париж и был то самое Несбывшееся, которое звало и манило
Алевтину. Как ей казалось, она могла бы водить там экскурсии с закрытыми
глазами: левый берег, правый берег... Сорбонна, Люксембургский сад,
бульвары... Монтмартр, Лувр, площадь Согласия, бульвары... И она –
Триумфальная арка.
- А наша-то не хуже, - размышляла Алевтина, разглядывая
наполеоновскую роскошь на открытке, - Ну поменьше разве что, зато
поспокойней как-то, поскромней...
К 200-летию города ее неожиданно наградили трехдневной поездкой
в это самое Несбывшееся, а вместе с путевкой подкинули передачку для
одного новочеркасского писателя, когда-то давшего интервью радио
"Свобода" и успевшего перебраться за рубеж на волне репрессий узников
совести, коим искренне себя считал, хоть и пользовался всеми благами
партийного распределителя.
Писатель был старый пропойца. На "Свободе" он долго не
продержался, поскольку кроме обличительных речей против советского
режима и сочного баритона ничего в запасе не держал. И последние лет
двадцать подвизался главным образом на эмигрантских посиделках как самый
душевный исполнитель песни "Есть город золотой... ".
Встреча земляков стала исторической – у Триумфальной арки. Жопа
передала икру, рекомендательное письмо и буханку бородинского хлеба,
потом открыла рот и приготовилась слушать. Писатель, разочарованный, что
в посылке отсутствует водка, вяло промычал:
- Может, могу чем помочь?
- О да, покажите мне свой Париж! - воскликнула Жопа, топоча от
нетерпения ботами и придерживая двумя пальцами перо, опасаясь, как бы
его не сбил к черту беспокойный западный ветер.
- Это можно, - икнул писатель, прикинув, что, глядишь, на
выпивку все же обломится.
Его Париж начинался в Булонском лесу, где Жопа, наконец, увидела
то, о чем даже не подозревала: мужчин с грудями ("тута всякие
педики-медики", – откомментировал писатель), серое уебище российского
посольства (говорят, на крыше круглосуточно дежурят снайперы, да-да, до
сих пор!), лужайки, усыпанные использованными гандонами и шприцами...
- Оп-па, смотри-ка ебутся, - добродушно хохотнул писатель, ткнув
пальцем в стоявший на обочине закрытый фургончик. Наметанный глаз сразу
приметил и приткнувшуюся рядом малолитражку, и то, что фургончик
подрагивает на рессорах – понимай, живет своей половой жизнью.
Жопа зарделась от таких слов, хотя не поняла, как это. В силу
обстоятельств бедняжка вековала старой девой, и будь писатель настоящим
ловцом человеческих душ, а не пиздаболом, он бы сразу это понял.
Из леса свободоискатель потащил свою девственницу в центр и по
пути готовил к худшему:
- Сейчас пойдем на улицу, которую какой-то шутник назвал полями
Елисея. Только ты не думай, что это и вправду поля, засеянные клевером
и засранные тучными стадами. Ничего такого нет и в помине. Нет даже
Елисея. Одни кабаки с блядями, да лавки с дорогостоящим тряпьем. В
общем, бездуховность и разврат - тяжко вздохнул литератор, с тоской
вспомнив бурную молодость и распределитель. - Долго мы там задерживаться
не будем, разве что ты захочешь повальсировать в Куин. Я составлю тебе
компанию, со мной тебе будет спокойней. Правда, ты будешь не в теме -
э-хе-хе, там теперь собирается весь цвет московской педерастии... а ведь
как нас гноили! По тюрьмам, по лагерям... Но лично я, чтоб ты не
сомневалась, в печали гляжу на такую растрату генофонда. Знаешь, Ж....
Алевтина, скоро, очень скоро мы окажемся в меньшинстве, вот что я тебе
скажу. И эта перспективка меня безмерно расстраивает. Ну вот, там –
Лувр....
- Там - Джоконда! – выдохнула Жопа с прононсом
- Угу, и Мона Лиза. И еще куча всякого другого говнеца, поэтому
лично я туда не пойду. Но ты сходи, конечно. Потом. А сейчас давай
лучше к Тане завернем. На Пигаль, не так уже и далеко...
В баре было относительно тихо и безлюдно – вечер только
намечался. Хозяйка заведения - Таня Козерог, по мужу мадам Жулье,
разметав бюсты по стойке бара, отчитывала молоденькую гардеробщицу:
- Нет, ты посмотри на себя! Лахудра лахудрой. Ты на помойке одеваешься
что ли? Должна приходить на работу в Пуччи и Гуччи, а не в отрепьях.
Тут тебе не ленинская библиотека! А если клиент захочет с тобой выйти?
Исподнее-то какое? Небось бабушкины панталоны "анти-флирт"?
"Перла" должна быть надевана или "Ерос"! У нас же тут везде передний
фронт, тем более в гардеробной. Бар начинается с чего? С вешалки! Это
еще Шекспир сказал, между прочим...
Заприметив гостей, Таня профессионально ощерилась металлокерамикой,
тут же погасшей при виде того, как пучится юбка у Алевтины на заднем
фронте и гучится перо на безумной шляпке.
"Это чо такое? Ты кого привел? И, главное, зачем??? " -
замелькали беспокойные вопросы в таниных заплывших и мигом
насторожившихся глазках.
- Вот землячка приехала, - торопливо зачастил писатель. – Париж
показываю. Лувр там, Нотр-Дам...
- Ох, Париж этот! – у Тани тоже был свой - Вчера иду по Пасям в шубе,
чисто волчьей, между прочим, - мне ее мой Жулье из Турции привез -
все руки заняты – сумки, пакеты с каким-то гавнищем. Вдруг из подворотни
выскакивает вот такой громила, весь черный, жуткий и с воплем
"Гринпыыыыс" как хуякнет мне по накрашенной морде и сумку хвать! А потом
на шубу ка-аак из балончика краской прысканет. Красной между прочим.
Нет, видали! Жулье расстроится, прям боюсь ему сказать.
Таня лукавила – муж числился у нее на окладе вышибалой и сам слова
лишнего супруге не говорил. Таня заведовала всеми делами, которые,
надо заметить, шли совсем неплохо, хотя ей все никак не удавалось
тиснуть рекламку в "Русскую мысль".
- Тебе какой сок? – почти ласково спросила она Алевтину.
- Апельсинный, - пролепетала та, робко косясь на невозможную
красоту интерьера: стены, затянутые черным блескучим бархатом, узкие
зеркала, отражающие вереницу бутылок, картину "Незнакомка" и саму Таню в
таком же блескучем "Пако Рабане", мешавшую для несмышленой Жопы коктейль
"скрудрайвер" и грезившую, между прочим, об отвертке соседа по площадке.
- Да, - поддакнул писатель, хлопнув джин-тоник "от дома" и
втайне надеясь на второй. - С этими неграми и арабами скоро мы будем в
меньшинстве, и меня эта перспективка оччччень расссстраивает...
Перетерев о политике Ширака, о ценах в Новочеркасске, о Пушкине
и о Жулье, покрутив головой и носом, он сообразил, что второго стакана
не будет и неуверенно промямлил:
- Ну, мы пойдем, пожалуй...
- Да-да, приятно было. Заходите еще, - заторопила их Таня, с
опаской поглядывая то на дверь с красным фонарем, то на осоловевшую от
тепла и скрудрайвера Жопу.
С Пигаль парочка двинула в Марэ – там проживали некие Ромики или
Гоглики, у которых на ужин была китайская вермишель и бутылка кислого
Божоле, однако за канабисом все равно пришлось тащиться на улицу Лапп...
Там у Жопы случился вертиж от смешанных ароматов мочи, наркотиков,
спиртного и разговоров.
- Рома, кончай нюхать кокаин! Ведь стоять не будет, - убеждал писатель
какого-то из Гогликов, сам едва стоя на ногах, - Ты ж лингвист.
Или cox или cock, а вместе, знаешь, до поры до времени. Уж лучше пей,
вот что я тебе скажу.
- Да, отъебись ты, - возражали Гоглики хором, выискивая в подворотнях
знакомых продавцов.
Последнее, что Жопа запомнила с того вечера, была решетка
кладбища Пер-Лашез, у которой писатель остановился справить нужду и,
облегчившись, вдруг ни с того ни с сего затянул:
- Над небом голубым есть гоpод золотой....
- Гуляют там животные невиданной кpасы.... – тоненьким голоском
подпевала очумевшая от впечатлений Алевтина...
Вернувшись домой, она достала с антресолей коробку из-под бот и
спрятала туда открытки с изображением ненужного больше Несбывшегося. На
следующий день была плановая экскурсия, которая закончилась как всегда
эффектно, у северной Триумфальной арки:
- Вот и недаром наш город называют маленькой Москвой!