История №1561060

Термическая усталость металла

Раньше, когда Артём ещё был цельным, он любил цинично рассуждать об экономике. Мог сидеть с партнёром, звенеть ложечкой о фарфор и чеканить, слегка смакуя собственную правоту: «Дай человеку безусловный доход — и ты его убьёшь. Он превратится в амёбу. Перестанет бежать. Перестанет грызть землю. Конец эволюции».
Партнёр кивал — больше по инерции, чем от согласия. Но оба они тогда действительно были хищниками, и голод был их топливом.
А потом появилась Мира.
В ней не было драмы, истерик или вспышек страсти. Мира работала как тихий, экранированный реактор. Рядом с ней фонило теплом. Но не уютным каминным — а тем самым физическим, коротковолновым, которое пробирается под кожу, в мышцы, в кости. Тепло, которое вроде бы не чувствуешь, а потом вдруг понимаешь: оно было всё это время.
И при всём этом — у неё было какое-то совсем не рыночное отношение к жизни. Артёма всегда настораживали люди, которые слишком спокойно принимают мир: обычно это значило, что у них припасён контракт, счёт, требование. Но Мира будто жила на другой температурной шкале, где тепло не продают и не списывают в долги. Его просто дарят. Артём первое время даже ждал подвоха — старая привычка. А потом понял: подвоха не будет. И это почему-то пугало сильнее, чем если бы он всё-таки был.
Она принимала его подарки с пугающей аккуратностью. Когда Артём купил ей платье стоимостью в подержанный автомобиль, Мира всё же чуть заметно улыбнулась — так вяло и сдержанно, будто оценила не подарок, а добросовестность поставщика. Потом повесила платье на плечики точным, выверенным движением, как дорогое служебное снаряжение перед выходом на задание. И это сбило Артёма с дыхания: с одной стороны, лёгкое разочарование — ну хоть бы вспыхнула, он же выбирал. А с другой — тёплое, почти болезненное уважение. Такая сдержанность могла означать только одно: она рядом не ради ценника. Она просто… рядом. И это, как ни смешно, оказалось самым дорогим элементом всей экипировки.
Тепло действовало накопительно.
Первый месяц Артём думал, что просто отдыхает. «Ну и хорошо, — думал он, чувствуя, как внутри наконец разжимается пружина, сжатая лет десять. — Выгорает мусор. Уходит стресс, неврозы, страхи».
Он ошибался. Это выгорал не мусор.
Под постоянным, ровным потоком её тепла начали плавиться те самые жёсткие, грязные, злые узлы, на которых держался его успех. Его злость. Его желание всем доказать, что он — альфа. Его паранойя, которую он когда-то считал чуть ли не талантом.
Понял он это слишком поздно. Однажды утром проснулся и почувствовал странную вибрацию внутри, как будто домик личности слегка перекосило. Оказалось, что амбиции, жёсткость и даже детские травмы были не декором и не старым хламом, который давно пора вынести. Это были несущие балки.
И теперь, от перегрева, металл поплыл.
Его накрыла паника. Настоящая — липкая, как расплавленный пластик. Мысли стали вязкими, воля — мягкой, как пластилин на солнцепёке. Он чувствовал, как теряет форму, как плывут границы его «я». Жара действительно была выше его проектной мощности.
Артём сбежал в офис.
Ему нужен был «холодильник». Мир стекла, кондиционеров, цифр и ледяных интонаций. Он вошёл в кабинет, надеясь, что холод вернёт ему прежнюю твёрдость, снова закалит, сделает острым и опасным, как раньше.
Он сел в кресло. Тишина. Холод.
Но реакция уже шла внутри. Он смотрел на график квартальной прибыли и вдруг понял, что ему… ну, в общем, всё равно. Офис не остужал — было ощущение, будто ядро плавится автономно, само по себе. Он больше не мог вызвать злость на конкурентов, не мог вызвать страх нищеты. Механизм борьбы был демонтирован без возможности отката.
Вечером Артём заехал к своему психотерапевту — старому цинику, который знал его десять лет.
— Мы можем это починить, — сказал врач, глядя на его плавающее, расфокусированное внимание. — Вернём тонус. Вернём страх. Ты снова захочешь жрать этот мир.
Артём посмотрел на врача и понял страшную вещь.
Это возможно.
Но — совершенно неожиданно — это больше не нужно.
Он вышел на улицу.
Вот он — тот самый безусловный доход. Только не в долларах, а в чистой, концентрированной любви. Эмоциональный ресурс, который капает на счёт каждое утро, независимо от того, хороший ты мальчик или нет. Не нужно бежать. Не нужно убивать мамонта. Не нужно ничего доказывать.
И это оказалось самым страшным испытанием.
Артём вернулся домой. Мира сидела в кресле, читала книгу. От неё шла волна — плотная, горячая, живая. Почти слышимая.
Он стоял в дверях, чувствуя, как последние опоры старой жизни с сухим звоном лопаются под температурной нагрузкой. Каркас уже рухнул. А нового не существовало даже в черновике — он не понимал, из какого сплава теперь можно отлить что-то устойчивое. Пока он был просто раскалённой, подрагивающей магмой в собственной гостиной.
Мира подняла глаза и улыбнулась.
А Артём стоял и не знал, выдержит ли он это тепло или испарится окончательно. Потому что бороться за жизнь он разучился, а жить — особенно вот так, по-человечески, по-хорошему — его никто не учил.