История №1487783

Очередной рассказ Павла Селукова, подходящий по формату в раздел «Истории». Менее 1000 слов.
Несмотря на большое количество минусов, рассказы Павла Селукова мне нравятся, поэтому буду продолжать изредка их здесь выкладывать. Надеюсь, что напечатан он не был и не попадет в раздел «Копии» как самый первый из выложенных – «В поисках «таракана» (https://www.anekdot.ru/an/an2206/T220608;100.html#1), где его мало кто видел.
Интересно, как оценят этот, и что напишут в комментариях. Про тестостерон в этом ничего нет, правда есть про глютен. Подозреваю, что комментаторы к нему и прицепятся.

Похищение
Я вышел из дома, вы не поверите — за хлебушком. Знаю, вреден, глютен, прошлый век, современный человек в рот не возьмёт. А я ем. Ем и страдаю. Кто бы мог подумать лет двадцать назад, что простая буханка способна вызвать такие эмоции? Нацепил наушники, упёр виноватый взгляд в землю, двинул в пекарню. По дороге что-то случилось. Кто-то подошёл сзади, в шею кольнуло, тело задергалось, и я потерял сознание. Очнулся в машине. На голове — мешок. Предположительно. Руки за спиной. На запястьях - наручники. Рот залеплен скотчем. Справа крепкое плечо. Слева крепкое плечо. Помычал для бодрости. Стал вспоминать, где я нагрешил. Бросил. Два дня можно вспоминать. Прикинул, куда везут. Скорее всего, в лес. В лесу могила. Лопаты торчат из земли. Рядом сидят двое старательных и заебавшихся. Подведут к могиле, стрельнут в затылок, зароют, уедут. Четырёхактный балет. Курентзису и не снилось. Вопрос ровно один — мешок снимут, руки освободят, скажут что-нибудь сентиментальное или обойдутся без театральщины? Если снимут и освободят — появляется шанс. Кто похитил, хотелось бы понять. Картель Кали? Иностранный легион? ГРУ? ЦРУ? Воры в законе? Чеченцы? Если картель или чеченцы, будут пытать. Это хорошо. Дополнительные шансы. Пока я думал, фургон приехал и остановился. Я этим воспользовался - выщелкнул сустав большого пальца из наручника, освободил правую руку и вернул назад. Можно сорвать мешок, но если рядом сидят спецы, то это будет последнее, что я успею сделать. Выход правой руки должен быть своевременным и подготовленным. Подняли, повели. Судя по высоте машины, я ехал в фургоне. Три ступеньки. Порог. Скрип двери. Лифта не слышно. Слава богу, не лес. Значит, допрос и пытки. Шестой отдел? Нет. Слишком таинственно. Могли бы просто пригласить. Двенадцать ступенек, пролёт, двенадцать ступенек, пролёт. Второй этаж. Коридор. Семнадцать шагов. Налево. Дверь. Порожек. Посадили на стул. Обмотали скотчем в районе плеч. Зря. Уйду винтом и раздеру, как целку. Зашли сзади. Стащили мешок. Зал, вроде актового. На сцене семеро в масках. Один в маске Гоголя, второй в маске Пушкина, третий в маске Чехова, четвёртый в маске Ахматовой, пятый в маске Толстого, шестой в маске Достоевского, седьмой в маске Пастернака.
Гоголь откашлялся.
— Вас привезли сюда, чтобы судить.
Я промычал. Скотч с губ мне так и не сняли. Что за мудаки? ИРА? Не похоже. Да и оружия не видно. ИРА любит сверкать пушками. И что означают чёртовы маски?
Гоголь продолжил.
— Не мычите и не вертитесь, вы меня сбиваете. Лев Николаевич, зачитайте обвинение.
Из-за стола поднялся Толстой:
— Званцев Олег Анатольевич, вы обвиняетесь в пропаганде мата, секса и наркотиков при помощи литературных произведений, а также в нежелании писать про интеллигентных людей из филармонии, отдавая предпочтение люмпенам, алкоголикам, извращенцам и наркоманкам. Так писать нельзя и мы — Союз читателей России, будем вас судить.
Я похолодел. О, Господи, только не это! ГРУ, ЦРУ, картель Кали, Иностранный легион, ИРА, шестой отдел... Могло ведь повезти, могло!
Видимо, ужас отразился в моих глазах, потому что Достоевский зловеще потёр руки.
Пушкин: Теперь фактология. В рассказ «Жизнь уролога», вы семнадцать раз использовали слово «хуй». Зачем?
Я удивленно воззрился и замычал. Они упорно не снимали скотч, но при этом задавали вопросы.
Пастернак: Он молчит. Полюбуйтесь только!
Ахматова: Ему нечего сказать в своё оправдание.
Пушкин: Попрошу тишины. В рассказе «Бордель» вы одиннадцать раз использовали слово «ебля». Что с вами?
Я продолжал мычать и пялиться. Пушкин закатил глаза.
Достоевский: Подсудимый не уважает суд. Думает, что он без греха. Давайте кинем в него камень?
Толстой: Полноте.
Ахматова: Я хочу кинуть камень.
Чехов: И я.
Пастернак: Где мы возьмём камень?
Уста разомкнул Гоголь.
Гоголь: Нам совершенно необязательно брать настоящие камни. Давайте возьмём воображаемые и кинем.
Союз читателей России зашумел. Идея показалась им превосходной. Все семеро спустились со сцены, встали передо мной и достали воображаемые камни из карманов. Сильнее всех камень метнул Достоевский. Было не больно, но обидно. Семёрка вернулась на сцену.
Пушкин: Кто-то скажет слово в защиту?
За всех ответил Толстой.
Толстой: Никто не скажет, у нас есть совесть.
Пушкин объявил: «Суд удаляется на совещание!» На самом деле, суд никуда не удалился. На мой недоумённый взгляд Ахматова сказала: «Мы совещаемся телепатически. Мы так умеем». Через пять минут Пушкин встал.
Пушкин: Званцев Олег Анатольевич, читательский суд России находит вас виновным по всем ста сорока семи пунктам обвинения и приговаривает вас к десяти часам прослушивания стихов Афанасия Фета и рассказов Евгения Гришковца.
Ахматова достала наушники. Пастернак закурил через маску. Толстой шептался с Чеховым. Достоевский грыз ноготь. Гоголь черкал в блокноте. Я решил, что с меня хватит. Вырвал руку из браслета, крутанулся, разодрал скотч и всех пленил. Гоголя привязал к Чехову, Толстого к Достоевскому, Ахматову к Пастернаку, а Пушкина к столбу, потому что Пушкин же. Потом съездил домой, привез флэшку с аудиокнигами, отыскал за сценой коробку наушников. Гоголю поставил Ерофеева, Чехову — Лимонова, Толстому — де Сада, Достоевскому — Сорокина, Ахматовой — Паланика, Пастернаку — Сашу Соколова. А Пушкину никого не поставил, Пушкин всё-таки, совесть надо иметь. Отошёл. Полюбовался делом рук своих. Хорошо сидят, дружно. Домой уехал. По дороге сырный батон купил. Тёпленький и очень вкусный.
#павелселуков