История №1398525

Аркадий и Борис Стругацкие:
– Вы хотите сказать, что это было лучше?
– Упаси бог. Я хочу только сказать, что это было бы естественнее.
– Именно то, что наиболее естественно, – заметил Бол-Кунац, – менее всего подобает человеку.
Виктор ощутил какой-то холод внутри. Какое-то беспокойство. Или даже страх. Словно в лицо ему расхохоталась кошка.
– Естественное всегда примитивно, – продолжал между прочим Бол-Кунац.
– А человек – существо сложное, естественность ему не идет. Вы понимаете меня, господин Банев?

Мне было интересно, что происходит в мире школьного образования, где в тот момент находился мой ребенок. И я попросила знакомую скинуть мне конференцию или что это там было, где руководители высшего звена объясняли простому народу – набитому полному залу учителей – что к чему и что почём. К тому времени, мучительно посещая родительские собрания, я уже выучила, что целей у школы две: обучение и социализация. И ни с одним, ни с другим что-то не получалось.

С обучением проблема была в том, что изначально ребенок шел в школу с намерением смотреть в рот Великому Учителю и слушаться его во всем, но классу так ко второму проникся таким цинизмом, что начал во время уроков запускать с задней парты самолётики. Учительница получила от меня карт-бланш выставлять его в коридор, запирать в шкаф и производить прочие негуманные действия, но к счастью это была Очень Хорошая Учительница и моим разрешением не воспользовалась, хотя и сильно страдала.

С социализацией все оказалось еще хуже. Выстраивание иерархических отношений в стае запертых помимо своей воли существ шло через драки, буллинг, доносы, и горькое постижение двойных стандартов. Друг друга бить нельзя. Но если не в школе, и если никто не видит – то можно. Учительница говорит, что все звери равны, но по какой-то неведомой причине оказывается, что есть звери, которые более равны, чем другие. Говорят, что надо быть лидером, но когда организуешь свою шайку и сплачиваешь ее единодушной борьбой с теми, кто явно не проходит естественный отбор – тебя называют фашистом и вызывают в школу родителей.

Мне запомнился один разговор. – Ты зачем оскорбляешь Петю, вы же вроде бы дружите? – А он дурак, что я могу поделать. И вообще, я хороший, он плохой. – Почему он дурак? – Элементарных вещей не знает. – А ты знаешь? – Конечно, я же умный. --- А почему ты умный? – Ну, родился такой, и родители у него такие же. – Значит, у тебя умные родители, поэтому ты умный, а у него глупые, и поэтому он глупый? И это делает его плохим? – Ну… помолчав... еще он уроки плохо делает. Тут нужно стараться. А он не старается. – А у него есть своя комната, чтобы уроки делать? – Нет, он их на кухне делает, у них много детей в семье, нету места. – А у тебя есть? – У меня есть. – Значит, он плохой, потому что ему невозможно сосредоточиться, чтобы уроки сделать? – Ну… помолчав... он еще нигде не был. Не ездил никуда, ничего не знает. – А почему он не ездил? – А у него у родителей денег нет. – Значит, он плохой, потому что у его родителей нет денег? – Знаешь, мам, хватит. Я умный, и мне повезло. Поэтому я хороший, а он плохой. – А с Петей ты хочешь дружить? – Хочу. – Ну, флаг тебе в руки и барабан на шею… Так примерно шла социализация в школе, в мире животных.

Ну, вернемся к конференции. На сцене стояли три огромных кожаных кресла, и в них сидели Три Толстяка. Сидели они, широко расставив ноги. Не потому, что у них были ноги так накачаны, чтобы их невозможно было сдвинуть. Нет, на качков эти Три Толстяка не были похожи. Но сидели они, ноги расставив, тем не менее, очень широко. Прям если б не дорогие костюмы, их гениталии были бы у всех на виду. Иногда один из них вставал, подходил к микрофону, и начинал что-то говорить. Я слушала и диву давалась, -- как умно говорит! Вот только смысл все время ускользал. Так и не поняла ничего. Потом он возвращался в свое кресло, усаживался обратно, расставлял ноги, и к микрофону подходил следующий Хозяин, и так три раза.
Камера показала зал, битком набитый бандерлогами. Камера вернулась к павианам на сцене. В ушах стоял голос Николая Дроздова: «Как увлекателен и интересен мир человекообразных людей…» До постижения равностной мудрости Будды было еще неизвестно сколько лет.