История №1176891

Я не знал как подступиться, поступлю просто – как Бог на душу положит. Повторюсь для тех, кто не читал, или не помнит предысторию, вкратце и без художественных изысков, а дальше как получится. Пусть это будет называться «МОРСКОЙ РАССКАЗ». Формат непредсказуем, вряд ли это будет коротко, но я снова буду стараться.
1984 год. Мы заканчиваем мореходку. Девятая рота. Много чего уже пережили вместе, почти взрослые, шестьдесят человек, за небольшим минусом выбывших. Уже были морские практики, почти все уже побывали за границей, а кто наоборот - на Северах, кто группами, кто по отдельности. Весь этот багаж историй, знаний, взрослений и приключений к самому концу обучения сложился в глубокую тоску, и понимание того, что скоро всем нам предстоит расстаться. Сидим мы в кубрике, в своей роте уже после «Госов», человек восемь – десять. Лето. Почти все по-гражданке, а если кто и в морской робе, то на манер пижамы. Серега Мамедов привез из своей Якутии две трехлитровых банки маринованной с луком кеты или чавычи. Вкусно, но даже есть не особо хочется. Подходим к банкам по очереди, заглатываем по ложке, жуем молча, пивом запиваем. Грусть, блядь. А расставались тогда навсегда, если кто не помнит времен без мобильной связи. Просто: -Адьос.- И пиздец. Если проиллюстрировать настроением, то это выглядело примерно так, как спела «Агата Кристи» чуть раньше:
Но забыли капитана два военных корабля,
Потеряли свой фарватер и не помнят где их цель,
И осталась в их мозгах только сила и тоска,
Непонятная свобода обручем сдавила грудь
И неясно, что им делать – или плыть или тонуть,
Корабли без капитанов, капитан без корабля,
Надо заново придумать некий смысл бытия… Нафига?

В этой прострации вдруг случается идея, не помню кто ее озвучил, может и я. Она заключалась в том, что любой из нас, оказавшись во Владике, после рейса, перед ли, и не зная куда и зачем идти, приходит на площадь Главпочтамта, садиться на лавку и ждет такого же, нашего. И похую в какую погоду. Я потом написал коротенькую говнопесню, исполнял ее позже, а эта площадь в песне называлась «Площадь встреч». Если коротко, на том и расстались.
Пока вы перевариваете мое сумбурное вступление, я вычеркиваю из «Морского рассказа» несколько глав, предшествовавших последующей истории, чтобы попытаться соответствовать формату сайта. Будет ли смешно? Кое-где, надеюсь, ржанете.
Весна. Горсть таблеток запитых барсучьим жиром, от перенесенного на ногах гриппа от кашля не спасают, с мороза запрыгиваешь в трамвай и кашляешь как туберкулезник всю дорогу. Кофейня-стоячка неподалеку от отдела кадров пароходства. Кофе неприличного розлива, кусок жареной колбасы и пол стакана сметаны. Мерзкая весна. Во Владивостоке других не бывает. Жду своего парохода. Нужно приходить в отдел кадров и отмечаться каждый день, чтобы сохранялась часть зарплаты. 70 процентов от ста двадцати рублей. Прихожу отмечаюсь. Сука, все еще весна и этот блядский кашель. Блядский не потому что он блядский, а потому что заебал. А тут еще не кстати, деньги кончились совсем. Я постараюсь написать историю, с какого момента они стали кончаться, но чуть позже). И тут мне объявляют, приходит твой пароход. Куда идем, спрашиваю, начальник ХЭГСа (кажется так он назывался) какая-то хуй знает чего хозрасчетная группа: - Нормально, - отвечает: - в Сингапур. В те времена когда я попал на флот, единственным ценным приобретением было свалить навсегда из советского союза. Я намеренно обозначил его (ссср) не с заглавных букв. В жопу его. Но я сваливать не собирался. Если кому будет интересно мое мнение, можно в обсуждалках. Вот. Все мои вещи - бичовская сумка с ними, я закинул Дяде Сереже. Дяде с большой буквы тоже намерено, хотя он даже не был мне дядей. Дядя Сережа был другом моего отца. Мой отец 1941 г.р. а он, Сережа, был года на три младше. Про него я еще обязательно напишу, царствие ему небесное, а тогда я втыкался в закрытые двери той женщины Зинаиды с которой он на тот момент проживал, а дверь не открывалась. Уже через пару лет выяснилось, что дядя Сережа в тот момент лежал в реанимации со вторым инфарктом.
Иду, подкашливаю. Денег – не ебаться, вещей никаких, даже зубной щетки нет и завтра в рейс.
А вот теперь про моего друга – однокашника Толстого. На самом деле толстым он не был. Он квадратный. Под метр восемьдесят, но всегда с якобы вялым телом и приопущенной головой. Пловец. Как он плавает, господи! Для того чтобы на контрасте это стало понятней, поясню.
Я вырос в речке Уссури, не уметь плавать здесь было нельзя. Но плавал я как топор, и на поверхности меня удерживала только собственная энергия. Башка на шестьдесят, узкие плечи и тяжелая кость. Когда мне показывали как можно расслабившись лежать на воде, я повторяя все рекомендации камнем уходил ко дну вниз головой. Когда при поступлении в мореходку и после прохождения медкомиссии нужно было проплыть 50 м в бассейне я уже особо не парился, думал если сильно подзаебусь, доплыву на спине. Доплыл. А потом в воду прыгнул Толстый. Дабы предвосхитить увиденное мною в следующие мгновения, поясню. Он, если мне не изменяет память, занимался плаванием лет с пяти в Магаданском ДЮСШа. По его скупым рассказам он еще до утренних школьных занятий с пяти утра проплывал по пятнадцать километров.
Ну он и прыгнул. Представьте себе, что-то типа экзамена, от которого тоже зависит примут тебя или нет в мореходное училище, я со своими «топорными» проблемами и вялый Толстый. Как он плыл! Я такого не видел не до ни после. Это квадратное тело превратилось в рыбу и ради прикола решило плыть баттерфляем. Как оказалось, у нас в роте были два плавательных КМС-ника, но они проплыли классическим кролем, а Толстый пролетел бабочкой над водой.
К чему я это так подробно про Толстого, а для того чтобы из безымянного чела он превратился в этом повествовании в настоящего персонажа, каким я его ощущаю. Плаванием Толстый больше не занимался, он долго смотрел в потолок валяясь на шконке в кубрике, а потом выиграл все олимпиады по сопромату во Владике и в Хабаровске. Из Хабаровска он привес наградной фотоальбом, который подарил мне. Прикол был в том, что один из персонажей в этом фотоальбоме был удивительно похож на меня в детстве, а фото называлась «Мечтатель».
Сумбурно, конечно, но я для вас стараюсь, чтобы настроения придать.
Ну и вот кашляю я значит, кашляю и завтра в рейс. Куда не знаю. Вещи у дяди Сережи и ни копейки в кармане. Хмурый, серый, весенний Владивосток, морось. Мой пароход на рейде, время от времени катер ходит к нему. Отход под утро, как я понял. Ну и стукнуло меня, на площадь. Блядь, такого чуда я не видел не до ни после. Толстый на тот момент уже с пол года стоял на ремонте в Находке, это часа четыре-пять езды до Владика, денег ему не платили. Мы с Писарем его навещали однажды, но это другая история.
Все остальные были в рейсах, мобильников нет. Иду. Морось, площадь, скамейки и на одной из них сидит человек. Один на всю площадь. Иду в сторону человека. Я прямо сейчас, спустя тридцать с лихуем лет, пишу, вспоминая это и улыбаюсь. Чел встает с лавки мне на встречу, и это был Толстый. Он мало разговаривает, мы даже не обнимались – мужики, хуле, но кайф от понимания того как я охуел, он определенно испытал. Это было заметно по его улыбке. Толстый хлопнул по нагрудному карману, показав пачку денег, и мы пошли собирать меня в путь. Во Владивостокский ГУМ.
Зубные щетки, пасты, мыла, трусы с полотенцами – все что вспомнили. Потом огромный, газетный кулёк с жопами. Жопами мы называли пирожки из китового мяса и неспроста. Они были в форме трубочек длиною около 10 см. и с обеих их сторон торчало что-то коричневое. Пару шампанского, которое мы заедали жопами в ожидании рейдового катера и водка в рукавах.
Высокогорск. так называлось судно на котором, как оказалось, мне предстояло прожить восемь месяцев.
Мы с Толстым высадились на него после полудня, и продолжили провожаться. Каюта которую мне уготовили, в отличии от других, на которых висели бирки «один матрос» если по правому борту, если по левому типа «один моторист», моя же была по левому носовой и называлась «Четыре практиканта». Огромная, с четырьмя шконками друг над другом со шторками слева от входа, и большим угловым диваном со столом в фойе справа. Потом мы там будем знакомиться и бухать всем экипажем, но это потом.
Последним рейдовым катером я провожал Толстого. Часа два ночи я на главной палубе, смотрю сверху как болтается на волне катер вместе с трапом, как Толстый с трудом на него запрыгнул поднимаю вверх кулак он мне, меня шкивает обратно, немного бъюсь головой о переборку не успев ухватиться за леер. Простились. Трупом валюсь на шконку.
Потом в четыре ночи, меня кто-то будит и говорит что нужно на вахту, я отвечаю: -Пошел на хуй! - и сплю дальше. Потом мы Серым, который меня пытался разбудить, станем друзьями, и он даже будет ударником в моем судовом ансамбле.