История №1128404

Знаю, что будут ругаться, но должна же быть и сказка в жизни.

КУРИНАЯ СКАЗКА.

В давние досказочные времена, такие стародавние, что даже сказок тогда не было ещё, в Тридевятом царстве, во столичном городе, в терему не терему, но в доме ладном с батюшкой и матушкой жила девица одна. Красивая! Глазищи у неё – небо синее. Распахнёт – лететь хочется. Но вот вечно с ней то одно, то другое несуразное происходило, как, например, эта история, которая всего-то с выеденного яйца началась.

Как-то девица завтрак на стол накрывала. Кашу по тарелкам положила, хлеб нарезала, огурцы с погреба достала, нацедила квасу, а посредине стола миску с варёными яйцами поставила. Причём все яйца обычные, а три хитрых: одно выеденное, другое деревянное, а третье сырое. Деревянное сделано – прямо не отличишь, так хорошо выточено да выкрашено, что пока о стол пяток раз не стукнешь и не догадаешься. А с выеденным ещё проще: оно, пока сырое, с двух сторон иголочкой прокалывается и выпивается. Ну а про сырое яйцо и объяснять не надо. И положила яйца в миску так: все как обычно, а хитрые с папенькиной стороны. С краю пустое, потом деревянное, а потом сырое. Шутейница, понимаешь.

Вот все откушать сели, батюшка с тарелки яйцо берёт, а оно – хрусть! – и в руке скорлупа одна. А супруга у отца удивляется:

– Что это такое с нашими курами? Отродясь такого не было.

Хозяин другое яйцо взял, осмотрел, вроде хорошее, об стол – стук – ничего. Посильнее – стук! – опять ничего. Он третий раз, аж покраснел весь, – как даст!!! – а само собой снова ничего. А девица ему подсказывает:

– Возьмите третье яйцо, папенька. Что-то это тоже какое-то неправильное.

Вот егоза!

Отец с тарелки третье берёт, уже по привычности его об стол ка-ак шмякнет! Ну и ясно дело в желтке весь. Дочка с мамкой глаза потупили, а самих смех разбирает. Вот понимают, что нельзя, а удержаться не могут. А батька рассердился и спрашивает:

– Кто на стол накрывал?

Девица видит, что отец осерчал, а что уже? Сама виновата.

– Я, – отвечает.

– Раз ты, так иди весь день у курятника сиди. Вспоминай, какие яйца у кур быть должны. К ужину чтоб вспомнила.

Что тут попишешь? Отец завсегда главный в доме. Поклонилась да пошла. К курятнику подходит и слышит, там куры промеж собой разговаривают. Пеструшка, это у них курица шебутная самая, чуть не вострей петуха, с верхнего насеста всему птичьему населению вещает. А те клювы поразевали и слушают.

– Мне тут сорока одна говорила, что в ненашенской книге «О вкусных и здоровых курах» написано, что в городе Париже, на птичьем рынке ихняя пернатая живность по новой моде ходит!

Все остальные сразу: «Как-кудак? Это по какой такой новой моде?» – всё им первое дело: как там птице в Загранице. Другого интересу нет. А Пеструшка видит, что в центре внимания, и давай перья пушить. С начёсами.

– Вы, клуши, тут в глуши, в провинции живёте, ничего о приличной жизни не знаете! А на Парижском птичьем рынке такие, как мы, с выщипанными бровями ходят. И бантик сбоку.

Тут куры, даже те, кто цыплятами заняты были, и то прислушались. А Пеструшка и дальше:

– Да что там брови! Надо, и гребешок покрасят. Хошь те в белый, хошь те в зелёный цвет. А выщипать могут не только брови! Могут так выщипать и зарисовать, как у нас ещё и через сто лет не смогут. Хочешь, под страуса; хочешь, под канарейку; хочешь, под попугая или под пингвина. А хочешь, даже под пуделя! А самый последний писк моды – полностью ощипывают и красной краской обливают.

Тут все куры сразу: «Ах!..», – а Пеструшка несёт, не остановишь.

– Да, – говорит, – полностью ощипывают. В специальных салонах. Кулинарии называются. В них ещё в гриль-солярии загорать можно.

Петух курятницкий здесь плюнул в сердцах и пошёл к соседскому петуху в гости. Чтоб не слышать. Ну про него ещё отдельный разговор будет, а Пеструха продолжает:

– Это хорошо, что Петька наш вышел. Хочу сказать, что в Париже курям от петухов свободу объявили.

Тут у всего курятника совсем ум за разум зашёл. Которые куры ещё стояли – все на гузку шлёпнулись. А эта непутёвая чешет и чешет:

– Там у них нет теперь закона, чтоб с одним петухом жить. Если характерами не сошлись, можешь в другой курятник идти. А можно вообще петуха выгнать, а потом какую фуфырчату птицу надо, таку и приглашать.

В это время из старого лукошка Хохлатка возьми да спроси: «А цыплята как?».

А Пеструшка в ответ: «А что цыплята? Ну одного, максимум двоих. А в свободное время можно по кулинариям походить. А с яиц на лицо маски молодильные хорошо получаются. Ими потом умные люди торгуют и большую деньгу имеют, между прочим.»

А Хохлатка снова: «А петухи?».

– А петухи у них глупые. С куриной модой согласные. С клушами не спорят.
Несураза до этих слов за дверью слушала, а как дослушала, так в курятник заходит и говорит:

– А давайте я вас по этой последней моде обустрою. И пощиплю и разукрашу. Петух вечером вернётся, а вы все такие неожиданные!

Куры чуть не винтом. Одна Хохлатка не согласилась.

– Не желаю, – говорит, – а то будет у меня под старость лет всего один или два цыплёнка, да ещё так же воспитанные, как парижские куры, мне тогда и червяка подать некому будет.

И отказалась.

К этому времени Петька, петух ихний, на соседний двор явился, в курятник зашёл и петуха соседского, Гришку, спрашивает. Ну куры соседские ему отвечают, что нету, мол, Гришки, в огород пошёл. Скоро будет. Петька, дабы время скоротать, жалиться начал на моду парижскую несусветную. От чистого сердца. В это время Гришка в свой курятник вернулся, видит, Петька раскукарекался, ну и рассердился маленько. Оно и верно. Надо кукарекать – себе в курятник иди. А Петька тоже раздосадован был, ну и не сдержался. В общем, подрались они. А когда подрались, случайно Гришкиного хозяина заначку спрятанную крылом задели. С вишневой наливкой. Наливка упала и о грабли – цок! Вся вишня по полу. Петухи попритихли и решили миром всё закончить. Под вишенку. И такой у них интересный разговор получился! Особливо, когда Петька у Гришки под левым глазом синяк увидал.

– Это что ж, – говорит Петька, – неужто я тебе?

– Нет, это мне посредством младшей хозяйской дочери.

– За что?! – поразился Петька.

– А ты что? Ничего не знаешь?

– Чего?

– Да ты, брат, совсем деревня, – Гришка ему, – давай расскажу.

– Давай, – говорит Петька.

– Дочку младшую хозяина нашего помнишь?

– Это косматая которая? Вас ещё с огорода гоняет всё время?

– Да. Мы эту косматую, что гоняет нас, за это Космогонией прозвали. Космогония эта раньше как? Заберёшься в огород, она, если увидит, у пугала рукава из карманов вытащит, пугалом потрясёт, ну, знамо дело, страшно, убегаешь. Или, в крайнем случае, прутиком выгонит. А тут месяц назад цыгане проезжали и за грош отдали ей настоящего куриного бога.

– Кого?! – Петька чуть вишенкой не поперхнулся.

– Бога, говорю. Куриного.

– А какой он?

– Ну какой, каменный такой, обычный, галечка с дырочкой. На верёвочке. С какого-то Чёрного моря. Она камушек этот в огороде на пугало повешала и теперь, если мы туда забираемся, за верёвочку этот камушек хвать вместо вички! Ох, и быстро мы теперь с грядок вылетаем! Злой бог куриный. Я вот не увернулся – и…

И тут Гришка горестно вздохнул, скосил глаз с фингалом и склевал сразу пару вишенок.

Помолчали. Затем Гришка опять вздохнул и сказал:

– Скорей бы уж суп.

– Какой суп? – почему-то насторожился Петька.

– А ты что, и этого не знаешь?! Ну да откуда тебе. Это мне наша куриная Космогония поведала. Тоже рассказать?

– Ага… – чувствуя, что немножко ошалевает от сегодняшнего дня, кудахнул Петька.

– Ну слушай. В конце жизни у каждого петуха наступает суп. А после супа – послесупие. А в послесупии петух, ежели за своим курятником как полагается смотрел, то попадает на планету Меркурий. Где полной мерой курам всё, чего пожелают.

– А какой этот Меркурий из себя?

– У-уу! Вся планета – сплошной огород. А червяков!.. И никто не гоняет. И навсегда.

– Так ведь скучно одному на планете-то?

– Да какой там скучно! Там тебя курии ждут!

– Кто?!!

– Курии! Это такие куры, которые могут быть на любую птицу похожи, хоть на жену индюка нашего. Оч-чень внушительная птичка. Ух! Валькурия!

– Э, погоди! Так там за эту вечность знаешь сколько цыплят появилось? Ступить некуда.

– Что ты! Курии не несутся. Особенность у них такая. Петушиная.

– Слушай, так ведь скучно вечно с одними куриями! С ума от тоски сойдёшь. Даже подраться не с кем.

– А-а! Тут особенность одна есть. Ежели петух курятник свой особо ревниво отстаивал и закончил супом, то может на Меркурий до сорока петухов с собой захватить.

– Ух ты! Ну тогда ладно.

Слово за слово, вишенка за вишенкой, и засиделся Петька у Гришки за полночь. Захмелел изрядно. Как до родного курятника дошел, не помнит. В курятнике родном за порог запнулся и свалился кубарем без памяти. Носом на Луну. Большую такую. А курам ощипанным ночью холодно стало. Перьев-то нету! Которые самые ощипанные, в красный цвет крашенные, самые первые под крылья ему и полезли. И другие, сколько могли, тоже. И пригрелись. И уснули. А ночью Петя возьми и проснись. На небе Луна как незнамо что светит. Где-то в ночи собака завыла, аж мурашки по коже. Петя голову направо повернул, а там!.. Сердце ёкнуло. Он зажмурился да голову скорей налево. Глаза открывает, а тут!!! Ну, думает, всё. Послесупие наступило. Балаган ужасов, часть вторая: «Первомай в кулинарии». А тут ещё одна курица зелёную голову в синих перьях к нему поворачивает и, не открывая глаз, сквозь сон шепчет:

– Петенька, ты ведь всегда с нами будешь? – и улыбнулась. Не открывая глаз также.

Петька бедный от ужаса вглубь курятника бросился, а там! Какая птица под ёжика, какая под пыжика – все размалёваны.

– Всё, – подумал петух. – С ума сошёл. Или точно Меркурий. Вот она, полная мера.

И взмолился Петя куриному богу:

– Бог ты мой куриный! Ежели я утром в родном курятнике очутюсь, то обещаю до конца дней своих никогда не драться, кукарекать только по часам и на кур не глядеть. Тем более в журналах французской кулинарии.

Сказал и в обморок грохнулся.

Утром очнулся – глаза косые, лапки трясутся, языком в рот попасть не может, и клюв почему-то не закрывается. А на кур даже смотреть боится. Как косыми глазами посмотрит, снова в обморок падает. Через голову.

Так месяца три-четыре прошло. Весной батька у девицы и спохватился. Это что ж ты! Через три недели Пасха, а от курей яиц нету. Разобрался батька. Правда, куриц отмывать пришлось – все как попугаи раскрашены. Аж петух от них шарахается. Курицы за ним гоняются, уже и не кудахчут, курлычут только, а он от них. Гребешок белый дыбом. А в глазах ужас. Какие ж яйца-то к Пасхе, когда петух седым стал. В суп класть страшно.

Почитай, ещё месяца три минуло, пока петух в себя пришёл. А всё почему? Потому что на ночь глядя надо не вишенку клюкать невесть где, а дома спать. И неча по чужим курятникам шлындать. Тогда и тебе в курятник всякие с фантазиями заявляться не будут.