История №1123700

Катарина с удовольствием показывала нам город и явно наслаждалась этой прогулкой. Город мне не слишком понравился. Чистые, но простые и одинаковые дома, нигде нет ни статуй, ни фонтанов, ни зелени. Даже людей очень мало. Не играют дети, не бегают собаки. Не слышно ни смеха, ни криков, ни споров. Словно ты попал в рай… или на кладбище. Очень чистое, закованное в камень кладбище.

Лишь три места во всем городе отличались от остального унылого однообразия. Порт, который не сверкал абсолютной чистотой. Но все же видно, что убираться пытались и здесь. Вот только море не терпит ни чистоты, ни грязи. Тонкие шпили и высокая колокольня церкви хоть и сверкали белизной, но все же выбивались из стройного ряда домов. Кроме того, на самой вершине колокольни черным пятном выделялся колокол, слегка раскачивающийся на ветру.

Третьим местом был особняк мэра и статуя перед ним. Хотя это сложно было назвать особняком. Он выглядел, как и остальные дома, только чуть больше размером. Этот дом располагался на площади, а прямо перед ним стояла статуя человека в рясе священника. Одна рука его простерлась к людям, словно в благословении, а вторая сжимала отвратительного червя. И я никогда не видел таких тварей. Один конец этого червя заканчивался пастью со множеством острых треугольных зубов, как у акулы. Этой пастью он вгрызался в руку священника. Вместо другого конца у червя была острая игла, которую он вонзил в грудь мужчине. Но на лице священника не было ни боли, ни беспокойства. Он улыбался нежной и светлой улыбкой.

Мне не понравилась эта статуя. Ни червь – порождение больной фантазии скульптора, — ни священник, который явно предпочел умереть, чтобы показать, что у него больше всего веры. Слава Иисусу, что мы быстро миновали статую. Мы, но не Катарина. Девушка встала на колени, взглянула в глаза статуи и начала молиться. Я не слышал слов её молитвы. Мы отошли достаточно далеко, а говорила она очень тихо. На секунду мне захотелось подойти, взять её за плечи встряхнуть. Но я никогда не мешал другим молиться, даже если меня раздражала их вера.

Мэр города оказался кудрявым добродушным толстячком. Он радушно принял нас и с готовностью отвечал на наши вопросы, пока речь не зашла о необычности этого города. Он не видел ничего необычного в доброте. Он говорил, что заботиться друг о друге — есть самая естественная вещь. Когда я спрашивал его, почему во всем остальном мире существуют войны, убийства, ненависть и прочее, то он лишь безмятежно улыбался и говорил, что это надо спрашивать у остального мира, а не у него. Сколько я не бился, я не мог получить ответ. Сильвио порывался напрямую спросить, как умер его отец, но я чувствовал, что этот человек не ответит нам на этот вопрос. Нужно было что-то другое. Все ответы нужно всегда искать в прошлом. Вот оно! Я вернул толстячку его улыбку и вкрадчиво спросил:

– Господин Фокс, а не расскажете ли вы мне, как появился ваш город?

Но мэр ничуть не обеспокоился. Он посмотрел на меня, вновь улыбнулся и сказал:

– Я не ученый человек, а простой градоначальник, который, в меру своих сил, старается служить людям. Конечно, я, как и все, знаю историю основания нашего города. Но боюсь, что могу что-нибудь напутать. Вам лучше спросить нашего священника, отца Сэмюэля. Он расскажет вам эту историю куда лучше. Вы сможете найти его в церкви.

И снова улыбнулся улыбкой, которую я уже ненавидел. Когда мы спускались по лестницам. Сильвио толкнул меня в бок и спросил:

– А ты заметил? Они очень часто улыбаются, но никогда не смеются.

Не успел я ответить, как сверху меня окликнул голос мэра:

– Господин Грэг, позволите дать вам совет? Пожалуйста, уезжайте. Вы не принадлежите этому городу и никогда не станете его частью. А вот ваши друзья могут остаться. Мы примем их с радостью.

Не дожидаясь ответа, он ушел в свой кабинет. Я услышал, как захлопнулась дверь. Мы переглянулись с Сильвио, но подниматься наверх и узнавать, что же он имел в виду, не стали.

Когда мы вышли на улицу, Катарина уже перестала молиться. Она сидела на лавочке, подставив лицо солнцу, и улыбалась. Её улыбка мне нравилась куда больше.

В церкви не было ни одного человека, кроме отца Сэмюэля. И я понимал почему. Там на грани слышимости постоянно раздавался какой-то странный шелест, будто в глубине стен терлись друг о друга своими панцирями тысячи насекомых. Этот беспрестанный шелест сводил с ума, и лишь разговор со святым отцом хоть как-то отвлекал от этих звуков.

Отец Сэмюэль оказался высоким жилистым мужчиной лет шестидесяти с суровым лицом. Это лицо больше подходило воину, нежели пастору заблудших душ. В отличие от прочих жителей города, он не улыбался постоянно, но, тем не менее, был безукоризненно вежлив. Старик честно и откровенно отвечал на все наши вопросы. Когда же я спросил его об основании города, он впервые улыбнулся. Не сказал бы, что его улыбка была доброй. Она будто означала: «Ну, сами напросились». И рассказал, что город основал святой человек.

Этот святой человек бежал со своим народом от гнева клириков, которые объявили их еретиками. Он молился Господу о спасении, и им открылась эта долина. Но преследователи нашли путь и сюда. Когда инквизиторы нагнали измученных беглецов на перевале и уже готовились убивать, Бог снова спас их: сошла лавина, которая поглотила большую часть вражеского отряда. Обезумевшие от страха люди набросились на остатки солдат с топорами и вилами. А некоторые и вовсе с подобранными камнями. В несколько минут все было кончено, а люди очнулись от безумия. Они едва могли смотреть друг другу в глаза. Каждый хотел обвинить другого, что тот начал бойню. И тогда вмешался святой. Он попросил Господа забрать их ярость и злобу, горе и ревность, страх и ненависть, чтобы они никому не могли больше причинить зла. И Господь исполнил эту просьбу. Он забрал все зло, что было в их народе, но так же забрал и одного из них. Один из мужчин умер страшной, мучительной смертью на глазах у остальных. Но вместе с его жизнью уходило все темное и нечистое, что жило в их душах.

Эти люди основали город. Памятуя о прошлых гонениях, они возвели вокруг города стены, а на перевале поставили дозорную башню, которая позволила бы небольшому количеству людей оборонять дорогу. Но шли годы, и о них будто забыли. В скором времени жители сочли, что ленивые дозорные не нужны, когда столько работы в самой долине.

Он продолжал рассказывать, а у меня на грани сознания билась какая-то мысль. Что-то было не так. О чем-то священник умолчал. Но я никак не мог понять о чем. И спросил о другом:

– А как же боль? Или они и её не чувствуют?

Священник внимательно посмотрел на меня. Пожалуй, даже слишком внимательно. Я прочел в его глазах неподдельный интерес. Однако голос его был тих и спокоен:

– Боль? А разве боль приносит только горе? Какое отношение имеет боль тела к ранам души? Они обрели…

Тут не выдержал забытый мною Сильвио. Видимо, разговор о боли стал последней каплей. Он со свойственной ему прямотой спросил:

– Кто убил моего отца? Или вы скрываете его?

Снова на лице священника появилась та же злая улыбка. Он внимательно посмотрел на Сильвио и тихо сказал:

– Да, вы очень похожи на него. Я скорблю о нем всем сердцем, но вашему отцу повезло.

Сильвио взорвался. Он начал орать. Видимо шепот отца Сэмюэля окончательно вывел его из себя:

– Повезло?! Вы говорите, моему отцу повезло?! Смерть это везение? Кто убил его? Вы знаете. И не говорите мне, что вы скорбите. В этом проклятом Богом городе никто не скорбит.

Губы священника превратились в тонкую нитку. Отец Сэмюэль явно злился, но он не дал воли своему гневу. Он тем же вежливым, но теперь, пожалуй, чуть более сухим голосом спросил Сильвио:

– Вы хотите видеть убийцу своего отца? Что же, это легко устроить. Эта ночь – Ночь молитв. А завтра будет наш ежегодный праздник. Он начнется с утра. Приходите с рассветом на площадь и там вы встретите его. Более того, я клянусь вам именем божьим, что если вы захотите убить его, то ни один горожанин не встанет на его защиту. А если вы преуспеете, то никто не воздаст вам за это.

Сильвио кивнул и собрался, было, уйти, но я остановил его, схватив за руку. Молодой идальго пропустил одну очевидную ловушку. Я спросил святого отца:

– И как мы узнаем его? Завтра на площади наверняка будут тысячи людей.

Отец Сэмюэль на этот раз улыбнулся вполне искренне. Тем же тихим голосом он сказал:

– О! Вы, несомненно, узнаете его и без моей подсказки. Я в этом не сомневаюсь. Он появится, когда зазвонит колокол. А теперь простите, но мне нужно готовиться к Ночи молитв и завтрашнему празднику.

Когда мы вышли из церкви, меня словно окатило тишиной. Здесь шелест насекомых был почти не слышен. Я поделился этим со своим спутником, но он лишь приподнял в удивлении бровь и сказал, что ничего не слышал в церкви. Я не стал настаивать, боясь, что меня сочтут сумасшедшим. Но Сильвио было не до того. Он был погружен в собственные мысли. А в скором времени и вовсе попрощался со мной, сказав, что хочет прогуляться в одиночестве. Я хотел напомнить ему, что мы все еще на враждебной территории, но не стал. У меня было чувство, что до завтрашнего утра ничего не случится.

По крайней мере, не случится ничего плохого. Я взглянул в сияющие глаза Катарины, идущей мне на встречу, и подумал, что надеюсь, что что-то все-таки сегодня случится. Она подхватила меня под руку, и мы двинулись гулять по залитым солнцем улочкам. Наедине с ней я не замечал ни мертвой тиши улиц, ни скучной одинаковости домов, ни неизменных идиотских улыбок жителей, изредка встречающихся нам на пути.

Я думал о ней. В Лондоне одни посчитали бы её ангелом, другие распутным чудовищем. Она любила и открыто заявляла об этом всем, кто готов был слушать. Разве так делают приличные девушки? То, что они избавились от темноты в душах, имеет оборотную монету – они выросли, не зная, что такое зло. Эта девушка даже помыслить не может, что её могут, скажем, изнасиловать. Или еще хуже, что человек, которого она любит, посмеется над её чувствами. Ни гнева, ни печали, ни страха. Даже если это случится, она лишь улыбнется своей беспечной улыбкой и забудет его? Не понимаю. Чем они отличаются от животных? Много чем. А чем я сам отличаюсь от животных? Тем, что могу бояться? Тем, что могу ненавидеть? Тем, что могу, пусть и не всерьез, подумать о том, чтобы причинить боль этому ангелу? Забудь! Выкинь из головы. Побудь на один день жителем этого города!

Но я не смог. Мы гуляли, целовались, но дальше дело не заходило. Кэт просила подождать завтрашнего празднества, а я не настаивал. Сомнения не давали мне отдаться на волю чувств. Может быть завтра посреди веселящегося народа я смогу оставить свои черные мысли и, как они, насладиться праздником.

Когда на небе стало темнеть, Кэт оставила меня. Они всей семьей ушли к каким-то родственникам. Девушка сказала, что это святая для них ночь. И в эту ночь в городе все молятся. Но поскольку мы еще не часть города, нам не обязательно молиться с ними. Удивительно, но старик Талбот, видимо, уже стал своим, потому что ушел с семьей Филандра. Ни вечером, ни ночью мы с Сильвио не разговаривали. Мы не поссорились, между нами не было недосказанности. Такое состояние бывает перед битвой, когда тело уже готово окунуться в смертельную круговерть вместе с другими, и лишние разговоры ни к чему. Нам даже не хотелось есть. Мы проверили свое оружие и легли спать. Даже не подумали о том, что ночью на нас могут напасть. Впрочем, это все равно было бы глупо, потому что заснуть мы так и не сумели.

Утром мы вместе с сотнями людей двинулись к центральной площади. Оба вооруженные до зубов, хмурые, с мешками под глазами и настороженные. Но празднично одетые люди не сторонились нас. Они улыбались, некоторые по-дружески хлопали нас по плечу или спине, а девушки даже целовали в щеку. Все были счастливы и пытались делиться этим счастьем с нами. Неподалеку я увидел Катарину. Девушка отделилась от родителей, летящей походкой подошла ко мне и счастливо улыбнулась. Она видела, что я напряжен, но ничего не пыталась с этим сделать.

Так поток людей вынес нас на центральную площадь. На ней уже было несколько тысяч человек, и люди все прибывали. Они стали заполнять ближайшие улочки. Удивительно, но пространство у статуи оставалось свободным, будто кто-то прочертил незримую черту, за которую люди не заходили. В воздухе повисло ощутимое напряжение. Но если мы с Сильвио каждую секунду ожидали схватки, то люди застыли в предвкушении чего-то безумно приятного. Время тянулось, и напряжение возрастало. В первых рядах я увидел мэра. Он, как и все, радостно чего-то ждал. Я не видел лишь отца Сэмюэля. Его долговязую фигуру сложно было не заметить. Однако сегодня здесь был весь город, так что не удивительно, что я не мог увидеть его.

Наконец, зазвонил колокол. Нет. Не зазвонил. Один глухой удар, будто колокол укрыли толстым ковром, возвестил о том, что ожидание почти закончено. Люди стали возбужденно перешептываться. То тут, то там я слышал, что они о чем-то гадали. Одни называли какие-то имена, другие радостно улыбались им и называли других. Будто собирались выбрать кого-то. Мэра? Нет. Вроде толстяк обсуждает вместе со всеми. Хотя они же не могут испытывать печали. Может, он искренне радуется за человека, который его сменит?..

В этот момент меня отвлекли возбужденные крики на другой стороне площади. Люди счастливо приветствовали кого-то. Я повернул туда голову и по телу моему побежали мурашки. Издали оно казалось двухметровым черным комком грязи, медленно ползущим по площади. У него даже было некое подобие лап. И эти лапы имели гибкие пальцы с тонкими, как иглы, когтями. Все тело было покрыто толстыми шевелящимися шнурами. И лишь когда оно подползло поближе, я понял, что ошибся. Эта тварь не могла… Не должна была существовать. Однако ни Бог, ни дьявол не спешили её уничтожить.

Я не знаю, что было в центре этого чудовища, но этот центр облепили многие тысячи червяков подобных тому, что я видел на статуе. Они вонзили свои иглы в это ядро и щерили свои маленькие пасти. Но червей было слишком много, а ядро было, видимо, не слишком большим, поэтому другие вонзали иглы в своих товарок, а в них, в свою очередь, вонзали иглы другие. И никто из них не собирался от этого умирать. Они будто приклеивались друг к другу, образуя толстые зубастые шнуры. Или цеплялись за других зубами, выставив наружу хвосты-иглы.

Тварь ползла по проходу, не обращая внимания на окружающих людей. Черви же тянулись к ним и клацали пастями. Они будто обнюхивали людей безносыми и безглазыми мордами, но, не унюхав то, что им нужно, быстро отворачивались. Когда тварь подползла к статуе, я услышал шелест, который слышал в церкви. Будто тысячи насекомых трутся друг о друга своими панцирями.

Вдруг черви зашипели и потянулись к женщине стоящей неподалеку. Та радостно сделала шаг вперед, протягивая руки твари. Но её тут же оттолкнул Сильвио и резанул тварь рапирой. Несколько червей, разрубленные, упали на землю. Но тварь будто не заметила потери. Она со скоростью молнии взмахнула подобием лапы с когтями-иглами. Парень пытался отскочить, но сделал это недостаточно проворно. На его животе уже виднелись тонкие разрезы, быстро набухающие кровью.

Я не медлил ни секунды. Выхватив пистолеты, я разрядил их в чудовище. Это не принесло видимого результата, кроме того, что страшилище развернулось в мою сторону. Теперь оно двигалось куда проворнее. Отбросив пистолеты, я схватился за меч. Посмотрим, чего ты стоишь в бою, тварь. Но схватиться нам не удалось. Когда существо было близко, Катарина шагнула вперед и протянула руки к жутким червям. Те немедленно впились в желанную добычу. Брызнула кровь. Я в остолбенении смотрел, как адские отродья пожирают девушку заживо. А жрали они быстро. Катарина обернулась и улыбнулась мне своей светлой безмятежной улыбкой. Ни боли, ни страха не отразилось на её лице. Улыбнулась, прежде чем быть окончательно погребенной под скопищем червей.

Тварь развернулась и неспешно поползла прочь. Я рванулся было за ней, но меня перехватил огромный чернобородый мужчина. Он зашептал мне:

– Не нужно. Ты ей уже ничем не поможешь. Только сам сдохнешь. А следом умрёт и Сильвио. Нужно выбираться из города. Здесь ему не помогут. Особенно после того, как он атаковал их божество.

Я вспомнил о Сильвио и пелена бешенства начала спадать. Я еще раз взглянул на уползающую тушу и бросился к другу.

Спустя два года я вернулся в этот город. Купец Юсебио, который остановил меня тогда, помог мне в этом. Хотя я и не хотел возвращаться. Сильвио умер, когда мы шли через перевал. Перед смертью он говорил мало. Мне трудно было сложить обрывки его фраз в связную речь. Но и обрывков хватало, чтобы понять, что мы пришли к одинаковым выводам. В редкую минуту просветления он успел попрощаться со мной и сказать во всеуслышание, что я должен забрать сто фунтов, как оплату работы. Мои обязанности он считает выполненными до конца. Кроме того, он заставил меня поклясться, что я убью эту тварь. И я не видел способа, а главное причины отказывать ему в этом желании.

Я не хотел брать его деньги, но взял. Потому что уже тогда стал почти беспробудно пить. Я хотел забыть. Нет, ни смерть друга. И не тварь, которой приносят кровавые жертвы. И даже не смерть Катарины. Я хотел забыть безмятежную улыбку ангела пожираемого заживо.

Сначала кончились мои деньги. Потом я пропил двести фунтов Сильвио. Потом начал пить в долг. И однажды ко мне пришел Юсебио. Пришел, чтобы увезти обратно в этот проклятый Богом город. Я рассмеялся над его предложением. Но он задал мне два вопроса. Всего два вопроса, после которых я передумал. И на эти вопросы мог ответить мне лишь отец Сэмюэль. Именно поэтому сейчас я шёл по безлюдным улицам в Ночь молитв.

Отец Сэмюэль не молился. Он занимался тем же, чем я занимался последние два года – пил под нескончаемый шелест. Пил прямо на алтаре. Библия, полотно, обычно укрывающее алтарь, и поднос для гостии валялись рядом. Увидев меня, он поднял кубок в приветствии и тут же опрокинул его в себя. Не дожидаясь, пока я подойду, он крикнул мне:

– Как я рад тебя видеть, мой мальчик. Я уже испугался, что смерть бедной Катари совсем отвернет тебя от твоего пути. Но я забегаю вперед. Лучше сядь и выпей со мной. Ты не представляешь, как отвратительно пить одному.

Он внимательно осмотрел мою помятую фигуру и продолжил:

–Хотя, может, и представляешь... Выпей. Потом будешь задавать свои вопросы.

И протянул мне свой кубок. Я выпил, хоть и не хотелось. Но вино проскользнуло в желудок легко и приятно, а по телу разлилось согревающее тепло. Мышцы стали эластичнее, да и в голове немного прояснилось.

Покопавшись в куче, которая валялась рядом с алтарем, он достал кубок, в который наливали «кровь Христову», пожал плечами и налил в него вина. Отец Сэмюэль пил явно не первый день. Под глазами черные круги, одежда мятая, запах немытого тела, и над всем этим стоял явный дух перегара. Впрочем, возможно, я выглядел ничуть не лучше. Он кивнул мне одними глазами, и я начал рассказывать:

– Нельзя взять грехи… Нет, не грехи, а человеческую злобу и сделать так, чтобы она исчезла. Ни Богу, ни дьяволу она не нужна. Этот ваш святой извлек их и поселил в церкви. Верно, рассудил, что она будет сдерживать их. А на всякий случай понатыкали крестов над стенами. Хотя они вряд ли помогут. Так что теперь они живут здесь.

Священник кивнул и поднял кубок, как тост:

– Все до одного, друг мой. Все до одного.

Я продолжил, не обращая внимания на его слова:

– Эту идею мне подкинул Сильвио, умирая. Он сказал: «Нужна воля». И я подумал, что он чертовски прав. Злоба без разума — ничто. Она должна подталкивать кого-то к поступкам. Для этого нужен человек. Нужны вы. Они присасываются к вам как пиявки и заставляют убивать. Только я не понимаю. Злоба бесплотна. Как они умудряются пожирать людей?..

Отец Сэмюэль снисходительно усмехнулся:

– А Ночь молитв на что? Эти люди верят всем сердцем, потому что каждый год видят чудо – вознесение во плоти самого достойного. Да, мой друг. Несмотря на то, что выглядит это отвратительно, Катарина вознеслась напрямую к Богу. Разве это не чудо? В других городах от ненависти, ревности или просто по пьяни умирают сотни людей. А тут один человек в год. Каждый год они воочию наблюдают это чудо и от того их молитвы дают силу этому чуду свершиться. На один день делают их злобу материальной. Кстати, это больно. Они действительно пронзают твое тело. Но кровь жертвы исцеляет. Я проделывал это более сорока раз.

Я задал второй вопрос, который меня мучил:

– Почему вы? Это мог быть любой человек из города. Почему каждый раз вы?

Священник расхохотался. Он смеялся до слез, хлопая руками по алтарю. Кубок упал на пол и вино разлилось. Наконец он утер слезы и сказал:

– Почему я? Ты спрашиваешь, почему я? Потому что я единственный в этом проклятом городе могу контролировать злобу. Так чтобы она убивала только одного человека, а не всех кто встречается на пути. Поставь вместо меня любого другого здесь, и ненависть поглотит сначала его, а потом и весь город с помощью него. Они никогда ее не испытывали. Как же они могут научиться справляться с ней? Я не принадлежу этому городу, потому что он не может взять мою злость. Я давным-давно научился контролировать её, давать мне силы. Она стала частью меня. Поэтому город и не может забрать её. Но, пусть я и не часть города, это не значит, что городу не нужны мои услуги. Вот только я устал. Устал слышать этот бесконечный шелест, устал убивать — устал от своей ноши. Я не проживу долго. Я это чувствую. Поэтому Бог и послал мне тебя. Ты станешь следующим священником в этом городе. Твоя подозрительность проистекает из злости и обиды. Но ты научился с ними справляться, направив себе на пользу, не давая чувствам взять вверх.

Я был ошарашен. Меньше всего на свете я хотел поменяться с этим человеком местами. Раз в год превращаться в чудовище, а все оставшееся время слушать этот нескончаемый шелест. Я резко встал и ответил:

– Пусть так, но с чего вы взяли, что я займу ваше место?!

Священник пьяно хихикнул и с улыбкой ответил:

– Конечно ты волен уйти. Тебя никто не заставит. Но я искал подходящего человека почти сорок лет. У меня нет в запасе еще столько же времени. А теперь подумай, что случится, если злобе этого города не приносить жертвы?

Я упрямо ответил:

– Возможно, что и ничего.

Отец Сэмюэль, не переставая улыбаться, кивнул:

– Возможно. Но я думаю, что случится. Правда, не сразу. Злоба все равно возьмет свое. Она постепенно вернется к своим хозяевам, и город будет уничтожен сам собой. А без вознесения не будет и веры, чтобы это остановить. Ты уйдешь, зная, что обрек на уничтожение целый город?

Я заскрипел зубами. Старик был прав. По крайней мере, я не мог исключать возможность, что он окажется прав. Но я не хотел сдаваться. Сжав кулаки, я крикнул ему:

– Но можно же найти способ! Надо только подумать. Главное, не сдаваться. И тогда мы сможем окончательно избавить город от их ненависти.

Отец Сэмюэль встал и, пьяно покачиваясь, двинулся к выходу. У самых дверей он остановился и, не оборачиваясь, сказал:

– Я ухожу. Дальше решай сам. Захочешь уйти – уходи. А если нет, то позвони на рассвете в колокол. Одного раза будет достаточно.

Я взглянул вверх. Ровно надо мной находился колокол, от которого вниз спускался толстый канат. Вся поверхность колокола изнутри и снаружи была будто укрыта черным шевелящимся ковром, который и издавал эти отвратительные звуки. Один Бог знал, как они держались на его гладкой поверхности.

Я думал до утра, но так ничего и не придумал. Нужно чудо, чтобы остановить этот ужас так, чтобы никто не пострадал. Кроме того, мне в голову пришла другая мысль. А уж не малодушничаю ли я? Один человек в год. Один человек в год возносится на небеса, а остальные счастливо проживают свой век, не зная горя и печали. Почему я хочу прекратить это? Чтобы не убивать? Чтобы не слышать шелест над головой? Прости, Сильвио. Я не выполню свою клятву.

Когда над горизонтом поднялось солнце, я встал и ударил в колокол. Тысячи червей ринулись вниз, впиваясь в мое тело. Я мгновенно ослеп. Неужели кровь излечит и это? Вес тысяч тварей пригнул меня к полу. Да, они стали материальны. Но меня беспокоил не их вес и даже не боль, пронзавшая каждую клеточку моего тела. Куда больше меня волновали те чувства, что обрушились на меня. Мне хотелось не просто убивать — разрывать на части, наслаждаясь чужой болью, чужими страданиями. Мне хотелось рвать души, вонзать пылающие когти моей злобы в чужие чувства — не просто уничтожить, а сломить их волю. Ненависть ко всему миру начала поглощать меня, растворять в себе, но я выдержал. Выдержал не только благодаря гордости. Черви были не только яростью. Там были печаль и скорбь. Те чувства, которые я не мог испытывать раньше, и без которых я не смог бы полностью стать человеком. Злоба и ненависть не ушли и даже не ослабли, но потеряли надо мной власть. Пока потеряли. Я вновь контролировал свое тело. И вдруг увидел, что я уже на улице. Да, именно увидел. Моих глаз больше не было, но черви даровали мне свое зрение. Уж не знаю, чем они смотрели, потому что глаз я у них не заметил. И, тем не менее, я видел все. Даже то, что происходит за моей спиной.

Я полз к центральной площади. Уже видел возбужденную толпу, радостно приветствующую своего нового священника и новое вознесение. Знакомые лица: радостная Мария, счастливый Талбот, веселый Филандр, улыбающийся мэр. А в первых рядах стоял отец Сэмюэль. Теперь просто Сэмюэль. Черви, заметив его, напряглись и буквально потащили меня к нему. Кажется, я знаю, кто вознесется на этот раз.

falltemp