История №1105692

Лет десять мне было, когда дедушке на работе кто-то резиновую лодку подарил.
Ну как подарил… Отдал, чтоб не выбрасывать.
Не какую-то там, а пятиместную авиационную спасательную лодку!
Гнилую, с кучей дыр, резина растрескалась от старости.
Было место под мачту, но ни паруса, ни самой мачты дедушке не дали.
Но всё-таки, ребята, всё-таки это была ЛОДКА! Самая настоящая лодка!
Недели две мы с Вадиком Лепёшкиным - соседом по даче и моим самым главным другом - провозились с ней.
Всю облепили заплатами, вклеили трубку с ниппелем, чтобы можно было накачивать, из подходящей доски сделали банку (моряк проклянёт вас за сухопутное слово "скамейка"!)
Лодка всё равно понемногу травила воздух. Но тянуть дальше ремонт не было сил. Дальние страны манили и звали нас.
Из совковой лопаты и палки мы сделали весло.
Я взял у бабушки кусок белой тряпки, мы с Вадиком написали на нём масляной краской "Неустрашимый" и приклеили тряпку к борту.
Наш корабль был готов к Большому Плаванью.
Я, конечно, был Капитаном.
- Не, сам тогда и плыви, - презрительно сплюнув, отверг Вадик должность старшего механика. - С чего это ты - капитан?
- Тогда Главным Механиком? - для друга мне было ничего не жалко.
- Ладно уж. Только в следующий раз капитаном буду я, - согласился он.
Оставалось только уговорить Ленку - сестру Вадика, которую я тогда уже любил без задних ног.
Мы пошли к ним на дачу.
- А мы лодку доклеили. Идем на лимане кататься? - спросил я у Ленки.
Я знал, что уболтать эту гордую девчонку будет непросто. Поэтому заранее заготовил длинную речь про пиратские клады, которые мы найдём, и про сокровища древнегреческого города Тиры, которые ждут нас на дне лимана.
- Давай, - неожиданно согласилась Ленка.
- Ну и дура! - ответил я, очень обиженный, что моя замечательная речь не пригодилась.
- Когда выходим? - спросил Вадик.
- Через полчасика где-то, - решил я.
- По гринвичу? - уточнил Главный Механик.
- Ясно, по гринвичу, - подтвердил я, дико завидуя, что сам не додумался блеснуть перед Ленкой такой солидной, насквозь морской и настоящей, фразой.
Мы спустили наше судно со стапеля (то есть, волоком оттащили тяжеленную лодку на лиман и плюхнули в воду).
Большое Плаванье началось.
Из-под бортов лодки струились гирлянды воздушных пузырьков: всё-таки "Неустрашимый" здорово пропускал.
Вадик сидел на корме и постоянно качал ногой автомобильный насос, чтобы наш крейсер не сдулся совсем.
Ленка сидела на банке. В одной руке у неё был ковшик, чтобы вычерпывать набиравшуюся воду (дно пропускало тоже), а в другой - прихваченный с дачи зонтик от солнца, весь в мелких дырочках от старости.
А я на носу загребал совковым веслом и временами кричал: "лево винта!", "по зюйд-бом-трюмселям стоять!", "найтовы готовь!" и другие нужные морские команды.
Мы отошли метров на сто от берега. Течение медленно потянуло нас в сторону станции "Морской".
Я не стал отгребать дальше и только поправлял лодку по курсу: уважающий себя крейсер кормой вперёд не ходит.
Мы с Вадиком старательно смотрели налево: а смысл в путешествии, если ты под носом берег видишь и не можешь представить, что ты уже в Неизведанных Странах, а вокруг - безбежный океан?
Ленка смотрела направо: а смысл в путешествии, если никто с берега не глядит, замерев от восторга, какая ты вся красивая в купальнике с нарисованными штурвалами сидишь под элегантным зонтиком?
Иногда я оборачивался - вроде как подбодрить Вадика:
- Качайте-качайте, Главный Механик! - Хотя он и без меня качал, как заведённый.
На самом деле я искоса любовался Ленкой: её лицом, заляпанным просеянными через дырочки зонтика солнечными пятнышками, её разноцветными - карим и зелёным - глазами, в которых прыгали отчаянно-весёлые искорки, и её растрёпанными волосами.
Как мне хотелось ласково взъерошить эти волосы, от которых, - я помнил! - всегда пахло морем, цветом диких маслин и ещё чем-то пронзительно, до боли, родным! Хотелось так, что аж руки сводило на весле-лопате.
Но мы были уже слишком большими для этого. А для трёх самых простых в мире слов мы ещё были слишком маленькими.
- Черпай-черпай, дура! - приходилось говорить вместо них. Пусть не воображает!
Так прошёл час плаванья.
Я по-прежнему старательно смотрел только налево и воображал, будто мы много дней уже дрейфуем в открытом море.
Мы давно съели взятый с собой виноград и почти допили воду.
Из-за этого было немного тревожно: я читал о страшном голоде и беспощадной жажде у терпящих бедствие моряков, отчего они в конце концов сходили с ума и иногда даже убивали и съедали друг друга.
Я повернулся и посмотрел на Ленку. К горлу от любви сразу прихлынули щекотные мурашки - словно шибанули весёлые шипящие пузырьки от газировки с сиропом.
Сомнения пропали.
- Слышь, дура, - твёрдо пообещал я Ленке, - вот помирать буду, а всё равно тебя не съем.
- Больной, и не лечишься! - испуганно подпрыгнув, пожала она худенькими плечиками.
- Черпай-черпай! - ответил я разочарованно: куда ей, малявке, моё благородство понять!
Красный от натуги Главный Механик, пыхтя и ругаясь себе под нос, качал насос то одной ногой, то другой.
Мы уже прошли почти что милю (километра полтора, как сказал бы сухопутный).
Зачаленная к берегу плавучая база отдыха замаячила совсем рядом с нами.
Этот двухэтажный плавающий дом вместе с отдыхающими, вывешенным на перилах для просушки бельём, шипящими на палубах примусами и горланящими изо всех кают транзисторами в начале каждого лета буксир не спеша приводил по Днестру из Молдавии и оставлял на станции "Морская", а в конце августа так же неторопливо утаскивал обратно.
Чуть мористей плавбазы в лимане торчала фарватерная веха.
При её виде настроение у меня сразу упало.
Я эти разные навигационные штуки терпеть не мог.
С год уже.
Был повод.
Никому не рассказывал про тот случай: стыдно.
Да ладно, вам можно.
Плавать я научился раньше, чем ходить, в море чувствовал себя как дома и больше всего на свете любил заплывать подальше от берега. Хорошо подальше.
Красота ведь!
Вода совсем не та, что на мелководье. И цвет другой, и вкус, и пахнет иначе, и пружинит под руками упруго и мягко, словно большая рыба.
А вид оттуда какой!
Не в крохотный кусочек берега носом упираешься, а чуть ли не пол земного шара видишь.
На волнах дорожки бликов от солнца бегут. От меня - к далёкому берегу: где зелень под синим-синим небом, крохотный подъёмный мост, и он сейчас как раз поднят, потому что из лимана неторопливо выходит маленький игрушечный балкер, а справа - холмы Каролино с чуть различимой ниточкой погранвышки, и всё это такое нарядное, праздничное, до скрипа умытое, что горло сжимает от счастья и хочется вечно болтаться так поплавком на волне, и смотреть, и слушать, и вдыхать - глубоко, до пупка - родной, уютный запах моря.
Досыта насмотреться, надышаться, нанюхаться.
Чтобы городской зимой, проснувшись случайно, чувствовать, что море осталось с тобой, плещется рядом, искрится, горланит криками чаек… Море - здесь, значит, всё хорошо в этом мире и можно спокойно спать дальше.
А в тот раз - заплыл, как обычно, чёрт знает куда, а тут ветерок посвежел, тучки откуда-то налетели, волна поднялась: короткая, хлёсткая, неприятная - не отплюёшься и плыть мешает.
Развернулся к берегу, гоню изо всех сил, пока видно, куда плыть - а тут ко всему и туман появился. Гуще и гуще. И ветер крутить стал, вместо нормальной волны - толчея со всех сторон сразу.
Устал, как собака. И на спине не отлежишься: захлёстывает, топит. Судороги от напряжения хватать начали.
А туман уже как кисель, метров десять всего видимость, и берег я всё-таки потерял, куда плыть - непонятно.
Постарался расслабиться - что остаётся? Гребу потихоньку, экономлю силы, жду, пока не прояснится: хоть в каком-то смысле.
И тут, наконец-то, в тумане - какое-то тёмное пятнышко. Выгреб к нему - а там буй, родимый! Здоровенный: метров пять высотой.
Доплыл до приваренной скобчатой лесенки, поднялся по ней на площадку. Отплевался, откашлялся и завалился на спину звездой.
Благодать! Настоящее царское ложе.
Глаза закрыл, кайфую. Слушаю, как буй волнами вертит, как цепь погромыхивает, как ветер в верхушке посвистывает. Отдыхаю…
Даже песню какую-то замычал.
И тут в мире случилось странное.
Словно кусок плёнки вырезали.
Мгновенье назад я ещё на шершавой от ржавчине площадке потягивался лениво, и вдруг - хрясь! - и понимаю, что я почему-то уже метрах в тридцати от буя этого, гребу как заполошный, и почему-то до чёртиков страшно, аж в глазах темнеет.
Только потом сообразил.
Буй, гад, ревуном оказался.
Ревун - штука голосистая. Километров за восемь его даже по суше слышно, а в море - куда дальше. И когда я на нём валялся, а он от тумана включиться решил - вышло громковато.
Тут он снова загудел и я ещё прибавил ходу.
Как раз и туман стал редеть, и берег сам собой нашелся.
Доо-олго потом на пляже сидел: перепугался до печёнок.
Говорят, буи придумали, чтобы в море безопасней было.
Хороша безопасность! Меня от того ревуна чуть карачун не хватил.
С тех пор я навигационные знаки не люблю. Ни буи, ни бакены.
И вешки тоже: на всякий случай. Вот не люблю, и всё. Даже не просите. Вдруг заревёт?
Хотя веха - это просто палка с жестянкой на конце, реветь ей при всём желании нечем.
Она бы и помалкивала, конечно. Если б только не Антоша Чехонте: позорище русской словесности. Это он придумал, что, если в первом акте на сцене повесить ружье - к третьему его какая-то зараза обязательно стырит.
Вешка оказалось начитанной. И вдруг каа-ак завоет!
За моей спиной был экипаж Неустрашимого. Отступать было некуда. Поэтому (ну не с перепугу же, правда?) я, не раздумывая, швырнул в веху своё весло-лопату.
Весло не долетело до ревущуго чудовища пару метров, плюхнулось в воду и затонуло.
По большому счёту, ничего особо не изменилось. Нас продолжало всё так же медленно тащить течение. Только теперь то боком, то кормой, то снова носом.
“Неустрашимый” прошел между плавбазой и вехой, и мы увидели...
Конечно, ревела не вешка.
Позади базы, у причала, стояла красавица "Ракета".
В те счастливые времена белоснежные катера на подводных крыльях каждый час возили всех желающих за тридцать копеек от всех четырёх станций косы в Белгород-Днестровский и обратно.
Каждый раз, видя, как птицей летят они через Днестровский лиман, мы мечтали оказаться на борту.
Встать на носу, ловить лицом водяную пыль и смотреть, как стремительно надвигается громада старой крепости...
Мечта сбывалась примерно раз в месяц: когда на Белгород-Днестровском базаре закупались продуктами. Но эти редкие удачи только ещё сильней растравляли нашу детскую страсть.
Каждую из Ракет мы знали в лицо, волшебными тайнами неизведанных планет веяло от их замечательных имён: "Орбита", "Баргузин", "Полёт" и "Космонавт Добровольский".
Как раз "Добровольский" сейчас и стоял у причала.
Он собирался отчаливать: уже отдал концы (нет, в хорошем смысле), завел машины и включил отходную сирену.
- Урр-ра! - закричали мы дружно и запрыгали в своём лайнере, размахивая руками.
"Неустрашимый" обрадовался ещё больше нас. Увидев коллегу, он заржал стоялой кобылой, молодецки свистнул и рванул наперерез Ракете: парочка заплаток всё-таки отвалилась от наших прыжков.
Международные Правила Предупреждения Столкновения Судов в море гласят: "судно, которое имеет другое на своей правой стороне, должно уступить дорогу другому судну, при этом уменьшение скорости должно быть выполнено на величину не менее 1 - 2 ступеней хода".
Но "Неустрашимый" их не читал. Он задрал нос, поддал ходу и радостно понёсся глиссером, оставляя за собой кипящие буруны кильватерного следа.
Борта нашего лайнера стали быстро оседать, уставший как собака Главный Механик лёг на дно и закачал насос изо всех сил обеими руками - и наш Неустрашимый на реактивной тяге рванул ещё быстрее.
- Стоо-оп! - оглушительно громыхнул репродуктор на Ракете.
Уже отвалившая от причала Ракета тяжело осела, как осаженный конь.
- Дети на траверзе! - снова загремело оттуда.
Наверняка, это говорил сам Капитан Дальнего Плаванья - в белом кителе, с попугаем на плече и длинным кортиком на поясе.
- Уйдите с фарватера, дайте проход!
Наш Неустрашимый с радостным визгом притёрся к носу Ракеты и завертелся юлой, предлагая поиграть.
На носу появился квадратно-рубленый моряк в тельняшке. Не иначе, Главный Боцман - вторая после Капитана Дальнего Плаванья фигура в пантеоне морежителей.
Он открыл рот, и...
Представляете, КАКОЕ напутствие советским пионерам может дать завсегдатай портовых кабаков, просоленная морская душа, вдоль и поперёк избороздившая моря обеих полушарий?
Не представляете?
Вот и Боцман тоже не представлял.
Он весь налился краснотой, выпучил глаза, погрозил нам огромным кулаком с синеющей на нём татуировкой якоря, и сморщился - явно перетряхивая в уме весь свой богатый лексикон, до краёв полный ветрами, штормами, именами экзотических зверей и гадов морских.
Цензурных слов там нашлось ровно три: "вашу", "табаньте" и "дети".
Их он и начал страстно, с трагическим надрывом рычать нам:
- Дети! Вашу! Табаньте! Дети! Табаньте! Вашу!..
Может, это не тянуло на развёрнутую речь. Но для великого актёра нет маленьких ролей. Он и "кушать подано!" так скажет, что продерёт до потрохов. А Боцман был куда больше какого-то актёришки: он был моряком. И нас ого-го как пробрало!
- Какого чёрта за бортом болтаетесь? - снова громыхнул Капитан.
У изнемогающего над насосом Вадика загорелись глаза.
- А где надо? - с плохо скрываемой надеждой пропыхтел он, продолжая качать.
Странно, но приглашения на борт в ответ не прозвучало. Наверно, репродуктор неожиданно сломался.
Зато Боцман изчез, тут же появился снова со спасательным кругом в руках и стал прицеливаться, явно собираясь запустить кому-то из нас этим кругом по башке.
На море стремительно назревала катастрофа.
"Неустрашимый" всё тыкался и тыкался носом в Ракету и отставать от найденного товарища по играм не желал ни за какие коврижки.
Я пытался дотянуться до борта "Добровольского", чтобы развернуть нашу лодку, но руки соскальзывали.
Затылком я уже чувствовал, как вот-вот прилетит тяжеленный круг. И ладно, если в меня, но вдруг в нежную Леночку?
Надо было немедленно что-то придумать. Я лихорадочно начал перебирать в уме свои умения.
В младших классах я пел вторым голосом в городском хоре. Но вряд ли Боцмана потрясёт песня про зелёного кузнечика и прожорливую лягушку.
Когда-то ходил в авиамодельный кружок. Но времени на постройку спасительного самолёта было явно маловато. Ещё... Ещё... Ещё был отличником по физике.
Вот оно!
- Быстро встала и бегай кругами по лодке! - крикнул я Ленке.
- Нет, точно больной! - фыркнула она. - Сам снимай штаны и бегай!
- Это физика, дура! Ты будешь бегать в одну сторону, а лодка тогда начнёт поворачиваться в другую. И мы от Ракеты отлепимся.
Физика - великая сила! Не подвела она и сейчас: на первом же круге Ленка сшибла меня за борт; плюхнувшись в воду, я сообразил, наконец, что делать, и оттолкал наше судно к берегу.
Боцман разочарованно утащил круг на место.
- Малый вперёд! - прогремел Капитан Дальнего Плаванья, и "Космонавт Добровольский" пошёл, гневно гуднув нам на прощанье сиреной.
Я помог выбраться на берег Ленке. За ней на карачках выполз еле живой Вадик, который всё наше плаванье ни на минуту не отходил от насоса.
Руки и ноги у него подёргивались, будто он до сих пор продолжал качать.
Вадик с вытаращенными глазами пластом плюхнулся на песок. Мы с Ленкой сели рядом и стали ждать, пока наш Главный Механик придёт в себя.
Минут через десять Вадик сел. Но вид у него был по-прежнему обалделый.
- Насос! - сказал он.
Долго мы не могли он него добиться ничего другого.
- Насос! Проклятый насос! - отвечал он на все мои и ленкины вопросы. В глазах у него стоял ужас. - Качать - не перекачать! У, зараза!..
В конце концов, Вадик встал и мы пошли обратно на дачу, таща за собой по мелководью "Неустрашимого", который почти совсем сдулся и медузой колыхался на мелкой ряби.
Насос несла Ленка: Вадик боялся смотреть на него даже издали.
Главный Механик ковылял косолапой медвежьей походкой на дрожащих ногах, продолжая горестно бурчать себе под нос.
Только недалеко от дачи глаза его наконец приобрели осмысленное выражение, а руки и ноги перестали трястись.
- Проклятый насос! - сказал он. - Знаете, ребята, а тяжёлая это работка - стармехом, оказывается. Врагу не пожелаешь.
- Это ещё что. Вот капитану - представляешь, каково? Но я же не жалуюсь, - ответил я и Вадик уважительно замолчал.
Мы заволокли лодку на нашу дачу. И только сейчас заметили, что тряпочка с названием отклеилась где-то во время нашего путешествия.
- Ну что, - сказал я, - подклеим, подлатаем, и ещё на ней куда-то сплаваем.
В глазах у Вадика снова колыхнулся ужас.
- Проклятый насос! - только и ответил он.
- Чтобы я с вами, двумя придурками, ещё когда-то связалась! Видеть вас не хочу. Обоих! До конца жизни даже близко к вам не подойду! Играйте без меня теперь! - возмущённо фыркнула Ленка.
- Ну и ладно, больно надо, - ответил я. - Сдалась ты кому-то. Мы с Вадиком вечером хотим картошки на костре напечь, значит, больше нам достанется.
- Вот только попробуйте меня не позвать, два придурка! - угрожающе сказала Ленка, показала нам кулак и ушла.
- Идём на море искупнёмся? - спросил я Вадика.
- Проклятый насос! - сказал Вадик. - Пошли.
А вечером мы валялись на берегу лимана.
Догорал костерок.
Мы дожевывали раскалённую картошку и смотрели на звёзды, на лунную дорожку в воде и на созвездие огоньков Белгород-Днестровского на том берегу лимана.
Тоненько звенели комары.
Я соловьём заливался перед Ленкой, как стал Капитаном, а капитаны - они знаешь, какие люди? Героические, отважные, бесстрашные и честные!
- Не, - покачал головой Вадик, - Не такие они. Совсем не врать тоже нельзя.
- С чего это? - оскорблённо вскинулся я. - Вот захочу - и не буду. Капитаны, они...
- Да я как-то пробовал, - перебил меня Вадик. - Целую неделю одну только правду говорил. Так у меня знаешь как бок разболелся? Чуть не помер. Лечили потом. Скажи ему, Ленка!
- Да ладно, - фыркнул я. - Так не бывает.
- Ещё как бывает. И доктор подтвердил. От того, что не врал. Так болезнь и называется: невралгия.
- Ого! Я не знал. А хоть героическим, отважным и бесстрашным - можно?
- Это сколько влезет, - разрешил Вадик.
- Тогда я такой Капитан. Бесстрашный, отважный и героический.
Я прошёлся по берегу, собрал жменю рачек, которые светились, как светлячки, и ссыпал их в ленкины ладошки:
- Держи, дура.
- Сам такой! - тихо сказала она, задумчиво всматриваясь в волшебную россыпь зелёных звёздочек в своих руках.
А вокруг нас лежал огромный мир. Добрый, тёплый и ласковый. И этот мир - от края до края - был нашим.
- Смешные вы всё-таки, - сказала Ленка.
- С чего вдруг?
- "Неустрашимый"! Тебя самого так по-придурочному назвать - тоже бы расклеился.
- Придумай круче. Спорим, слабо?
- Уже придумала. Получше вас.
Я осторожно взял снизу ленкины руки, полные светящихся звёздочек, и поднял их повыше.
Волшебное сияние разлилось по её лицу.
Пара-тройка сидевших на на ленкиных щеках комаров взмыла в воздух и с возмущённым жужжанием растворилась в ночном небе.
И тогда я решился. В конце концов, я ведь был Капитаном.
- Ленка. Лена. Ты мне того... ты мне нравишься. Вот.
- Ну и придурок, - ответила она и улыбнулась.
- Ты согласна? - боясь поверить своему счастью, выдохнул я.
- Я подумаю. А всё-таки жалко, что тебя той Ракетой не переехало!
- Ладно, - кивнул я, - ты только быстрей думай, дура. Лодку заклеим - сплаваем ещё разок?
- И про это подумаю. Только давай назовём по-нормальному.
- Как?
- Ясно как. "Несдуваемый".
- Проклятый насос, - сказал подслушивающий Вадик. - Ой, то есть, тили-тили-тесто.
Вся бесконечная жизнь нас ждала впереди. И мы знали, - мы точно знали! - что она будет счастливой.