Поиск по автору:

В начале августа прошлого года я впервые прилетел в Вену. Венский
аэропорт находится за городом. Раннее утро, только что рассвело.
Немецкого не знаю, поэтому только с третьей попытки на пустынной площади
едва нашел стоянку нужного мне автобуса, идущего в город. На остановке –
пара страшненьких блондинок и отдельно от них - молоденький, одетый в
приличный костюм арабский юноша. Про себя я тут же окрестил его
Палестинец. Походив вокруг остановки, я принялся изучать надписи на
автомате по продаже билетов. Краем глаза замечаю, что Палестинец
оживился и направляется в мою сторону. Надо сказать, что моя внешность
для наметанного глаза сомнений не вызывает. Там, где я живу,
ассимилировавшиеся арабы почему-то очень любят затевать со мной
разговоры за жизнь прямо на улице, начиная всегда одинаково ласково:
«Are you Jewish? » («Ты еврей? »). Ошибиться невозможно. Поэтому я сразу
напрягся, когда этот юный Палестинец, немного помявшись, решительно
направился ко мне. В одной руке у него была небольшая сумка, в которой
тем не менее могло уместиться достаточно тротила, в другой руке он
держал Коран. Обложка книги была обильно украшена арабской вязью.
Подойдя ко мне вплотную, он заглянул в Коран и я уже представил что он
прочтет мне цитату из пророка, к которому мы оба сейчас отправимся. Я
даже успел подумать что это будет слишком расточительно – столько
взрывчатки на меня одного. Тут он спрашивает меня на английском как
попасть на ж/д вокзал, чтобы оказаться в Гамбурге. Коран оказался
разговорником. С облегчением вздохнув, я принялся ему обьяснять, что
нужно сесть на тот же автобус, что и я, и доехать до конечной остановки.
Он опять берет разговорник и выдает: «не понимаю по-английски». Я
перешел на жесты и попутно выяснил, что и по немецки он, как и я, ни
бельмес. Подъехал автобус, я встаю и показываю Палестинцу, что ему надо
идти за мной. Кое-как обьясняю водителю куда еду сам и плачу за билет.
Стоящее за моим плечом дитя пустыни преданно заглядывает мне в глаза –
ну чисто потерявшийся ребенок – и сует мне в руку деньги чтобы я за него
заплатил. Ладно, черт с тобой. Заплатил за него и быстро иду в конец
пустого салона, от греха подальше и сажусь к окну, авось он не станет
меня искать. Но не тут-то было. Улыбаясь, как хорошему знакомому, он
садится на соседнее сиденье. Путь к бегству отрезан, ужаснулся я и
уставился на сумку, которую Палестинец не сдал в багажный отсек.
Двадцать минут дороги до ж/д вокзала были настоящей пыткой. На конечной
остановке этот потомок террористов цепляется за мой рукав и снова
произносит фразу о поезде на Гамбург. Я пытаюсь развернуть его лицом к
зданию вокзала и обяснить, что мне надо в другую сторону, но он меня не
отпускает, все так же просительно и жалостливо засматривая в глаза.
Короче говоря, мне пришлось не только найти ему кассу, но и отстоять с
ним приличную очередь за его билетом и вести за него переговоры с
кассиром (на английском вместо немецкого). Тут же выяснилось, что
Палестинцем я назвал его зря, поскольку паспорт у него оказался
иракский. Час от часу не легче. И вот под конец, поскольку поезд его
отходил через 15 минут, а он боялся заблудиться, я отвел его на нужную
платформу и, уже вовсю гордясь своим благородством, посадил его прямо в
вагон. Его благодарности не было границ – он разве что не целовал мои
ботинки. Я ушел, оглянувшись один раз – молодой басурманин, рискуя
вывалиться из окна вагона, остервенело махал мне вслед...

Смех – смехом, но в августе меня все занимали два вопроса – понял ли он,
кто ему служил поводырем? Если да, то станет ли в Ираке хоть одним
антисемитом меньше?

А после сентября меня веселят совсем другие вопросы, например – для
чего, чтобы попасть в Гамбург из Ирака, нужно выйти из самолета в
Австрии и потом сесть на поезд? Ведь денег на этом не сэкономишь, только
время потеряешь. Почему купленные билеты были в одну сторону? Не его ли
фотографии мелькали в выпусках новостей? И что, в конце концов,
находилось в небольшой спортивной сумке – ножи для разрезания картона
или складная модель города Вашингтона?

Она не любила оральный секс, но каждый раз молча проглатывала обиду