Лучшая десятка историй от "Парадоксатор"

Генератор смысла

У деда была особая привычка смеяться глазами. Не громко, не издевательски — просто уголки глаз едва заметно подрагивали, морщинки собирались лучиками, и ты сразу понимал: сейчас прилетит фраза, от которой сначала опешишь, а потом будешь неделю переваривать. Михаил Семёнович — потомственный электрик. В нашем городке не было подстанции, которую бы он не знал наизусть. Даже когда в девяностые его отправили на пенсию, соседи всё равно звонили ему при малейших проблемах с проводкой.

— Семёныч, опять пробки выбивает! — Семёныч, люстра мигает, как в дискотеке!

И дед шёл, брал свой потрёпанный чемоданчик с инструментами и чинил. Иногда брал меня с собой, и я подавал ему отвёртки, зажимы, изоленту.

— Учись, Андрюха, — говорил он, — электричество — штука честная. Если есть источник и цепь целая — всё работает. Нет одного — хоть золотыми проводами обвешайся, лампочка не загорится.

Однажды летом, когда мне было лет пятнадцать, мы сидели на веранде. Я листал какой-то умный журнал, а дед возился со старым приёмником. Внезапно он отложил отвёртку и сказал:

— Знаешь, я всю жизнь был дурак. Только сейчас понимаю.

Я аж поперхнулся компотом:

— Ты? Дурак? Да тебя весь город самым умным считает!

— В том-то и дело, — он хмыкнул. — Помнишь, я рассказывал, как в семидесятых на курсах повышения квалификации нам лектор по марксизму заливал?

Я кивнул. Эту историю дед рассказывал не раз. Как важный лектор в костюме вещал: "Товарищи инженеры! Наш предмет — основополагающий. Без него все ваши технические знания не имеют смысла". А дед тогда встал и спросил: "А если у нас все остальные знания имеют практический смысл, а ваш предмет — нет, турбины от этого крутиться перестанут?"

— Так вот, — продолжил дед, крутя в руках радиолампу, — я тогда думал, что умнее всех. Смеялся над ними. А сейчас понимаю: они хотя бы верили во что-то. В светлое будущее, в коммунизм, в прогресс человечества. У них был генератор, понимаешь? А я был как электрик, который гордится идеальной проводкой в доме без электростанции.

Я не очень понял тогда, к чему он клонит. Дед увидел моё недоумение и продолжил:

— Понимаешь, внучок, жизнь — она как электрическая цепь. Логика, планы, расчёты — это провода. Хорошие, правильные провода. Но провода сами по себе — просто металл. Им нужен источник тока. Генератор. А генератор — это вера во что-то, что дает всему смысл. И главное — понимание, во что и зачем ты веришь. Иначе в голове — сплошное короткое замыкание.

На следующий день мы поехали на рыбалку. На берегу встретили соседа дяди Колю — профессора из областного центра. Он был в городе проездом, навещал родственников. Дядя Коля, узнав деда, обрадовался и пригласил нас к своему костру на уху.

За едой разговорились. Профессор долго и витиевато рассуждал о современных концепциях мироздания, о том, что мораль — это социальный конструкт, любовь — химическая реакция, а совесть — продукт воспитания. Говорил он красиво, со знанием дела.

— Вы понимаете, — вещал профессор, вытирая очки платочком, — современный человек должен опираться только на доказанные факты и логические построения. Всё остальное — предрассудки.

Я смотрел на деда. Он молча ел уху, но я заметил, как уголки его глаз начали подрагивать. Когда профессор закончил свою тираду, дед отложил ложку и спросил:

— А зачем?

— Что "зачем"? — не понял профессор.

— Зачем современный человек должен опираться только на доказанные факты?

— Чтобы не жить в иллюзиях, конечно! — удивился профессор.

— А зачем не жить в иллюзиях?

— Чтобы... чтобы видеть мир таким, какой он есть!

— А зачем его видеть таким, какой он есть?

После пятого "зачем" профессор замолчал, потом нервно рассмеялся:

— Вы что, в философские игры играете?

— Нет, — спокойно ответил дед. — Просто проверяю, куда ведут ваши провода. Похоже, в никуда.

По дороге домой я спросил деда:

— А твои провода куда ведут?

— Я электрик, Андрюша, — усмехнулся он. — Я точно знаю, что провода сами никуда не ведут. Важно, к какому генератору они подключены.

Прошло пятнадцать лет. Дед давно умер. Я стал инженером, как и мечтал, только не электриком, а программистом. Вчера на корпоративе наш начальник, разгорячённый успехом нового проекта и коньяком, рассуждал о том, что мы все работаем ради самореализации и хороших денег.

— Мы — лучшие! — повторял он. — Мы починили то, что никто не мог починить!

Я вспомнил деда. И вдруг почувствовал, как уголки моих глаз начинают подрагивать.

Наш начальник и правда починил проводку. Наладил все связи, выстроил идеальные логические цепочки бизнес-процессов. Но он так и не задался вопросом: а для чего всё это? Куда ведут эти безупречные провода?

Я поднял бокал и тихо сказал:

— За генераторы энергии.

— За что? — не понял начальник.

— За то, что даёт смысл всей нашей "проводке", — улыбнулся я. — Дед бы понял.

Никто не понял моего тоста. Но это не страшно. Важно, что я наконец-то понял деда. И когда мой пятилетний сын Мишка спрашивает меня: "А почему солнце светит?", а потом: "А почему атомы так устроены?", а потом: "А почему вообще всё есть, а не нет?" — я не отмахиваюсь от этих детских "почему". Я знаю, что он ищет генератор. И надеюсь, что найдёт.

А деда я вспоминаю часто. И иногда мне кажется, что его глаза смеются где-то совсем рядом.

Знакомый бизнесмен рассказывал мне на днях байку. Сидят они со своим партнёром после налоговой. Один злой, как кот на диете: половину прибыли сдуло. Другой — спокойный, хоть в журнал «Йога и бухгалтерия» на обложку ставь.

— Это ж не бизнес, — кипятится первый, — а игра с шулером! Работаешь, работаешь, а половины как не бывало!
— А я теперь иначе смотрю, — отвечает второй. — Платишь — и благодаришь. Вот я налог перечислил — и мысленно отправил его на дорогу. Думаю: спасибо за то, что мои фуры теперь по ровному асфальту катят. Мысль материальна!

Первый фыркнул, но у него это засело.

Прошёл квартал. Встречаются снова.
— Ну что, как тебе моя методика? — спрашивает спокойный. — Полегче стало?
— Ещё как! — отвечает первый. — Я твою идею до ума довёл.

— Отдел доставки перевёл на самозанятых. Всё законно. А перед этим представил: именно на эти деньги у управы не хватит сил в сотый раз плитку у моего склада перекладывать. Смотри — уже три месяца лежит, нетронутая. Может, совпадение…

— С Васиным из «Ромашки» тоже провернули ротацию: его бухгалтер ко мне, мои ребята к нему на аутсорс. Бумаги чистые, нагрузка полегче. А премии частично в дивиденды.

— И, оформляя это, я представил, что на нашу экономию у бюджета не хватит средств расширить одно очень усердное ведомство. То самое, что любит причесывать в интернете всё подряд. Ну… надеюсь, прокатит.

Спокойный партнёр улыбку держит, но глаза у него округлились.

А первый его по плечу хлопает:
— В общем, твоя методика про «куда добавить», а моя — про «откуда убавить». Ты визуализируешь целевое финансирование, а я — целевое недофинансирование. Вот и вся гармония.

Я послушал эту историю и подумал, что гениальность — она в глазах смотрящего. Или в мыслях думающего.

Наша офисная кухонька в обед — это портал в другую реальность. Запах гречки и растворимого кофе смешивается с гулом чужих разговоров, и можно на полчаса забыть про дедлайны. В этот раз кто-то завёл шарманку про психологию.

— Да это просто бизнес на несчастных! — безапелляционно заявила Светка из бухгалтерии, энергично размешивая сахар. — Надели на себя розовые очки и думают, что мир изменился. А на деле — самообман!

Кто-то согласно кивнул, кто-то начал вяло спорить. И только наш сисадмин Санька, обычно молчаливый, вдруг усмехнулся в усы, глядя в свою кружку с чаем. Улыбка у него была тихая, хитрая.

— Моя Лена тоже так говорила, — сказал он, и все притихли. Санька редко рассказывал о личном. — Говорила, пока ей однажды не приснилось, что я ей изменил.

Он сделал глоток.

— Просыпаюсь среди ночи оттого, что меня трясут за плечо. Открываю глаза — сидит моя Лена, смотрит на меня так, будто я враг народа. Глаза — два уголька. И шипит: «Как ты мог?!». А я спросонья и слов-то подобрать не могу, только и мямлю: «Лена, ты чего? Я же спал…»

И тут, говорит, она замерла. Смотрит на меня, сонного, растрёпанного, на одеяло, на ночник… и до неё доходит. Что измены не было. А боль — есть. Самая настоящая, острая, которая когтями изнутри дерёт. Только пришла она не из моего предательства, а из её собственного страха.

Пару дней ходила чернее тучи. Молчала. А потом вечером села рядом, вздохнула и говорит: «Ладно. Запиши меня к этому твоему… мозгоправу. Но чисто ради эксперимента. Хочу посмотреть, как они людям мозги пудрят».

Санька снова улыбнулся.

— Ну, пудрили ей мозги где-то с месяц. Я сначала и не замечал ничего. А потом как-то смотрю: она посуду моет и мурлычет что-то себе под нос. Или вдруг вечером скажет: «А давай просто поговорим?». И мы говорили. Не про проблемы, а так, ни о чём. Как в самом начале. А потом она сама мне сказала: «Помнишь, я про розовые очки кричала? Дура была. Их не снимать надо. Их надо просто научиться вовремя протирать. От пыли, от чужих мнений, от собственных страхов».

Он допил чай и поставил кружку.

— Теперь вот живём. Вроде тише, а на самом деле — теплее. Я иногда подкалываю: «Смотри, — говорю, — тряпочку свою не потеряй».

Мы все засмеялись. А потом в нашей кухоньке стало очень тихо. Только Светка задумчиво стучала ложечкой по краю пустой чашки. И каждый, кажется, на секунду замолчал, пытаясь вспомнить, где лежит его собственная тряпочка. И как давно он вообще протирал свои очки.

Работал я когда-то в одной компании, где начальник орал так, будто ему премию выдавали за громкость.
Задачи ставили на глазок, отчёты плодились как грибы после дождя, никто толком не знал, сколько что занимает.
Главное правило: если выглядишь бодро — значит, халтуришь.
Толковые сбежали, а я остался — надо было хотя бы год доработать, первую строку в резюме закрыть.
Так и жил среди философов на окладе, тренировался не сойти с ума.

Недавно встречаю Лену — она всё ещё там. Стоит у кофейни, улыбается, будто не из офиса, а с ретрита.
— Ты что, до сих пор там работаешь? — спрашиваю.
— Ага, — говорит, — у меня там духовная практика.

Я чуть кофе не пролил:
— В той конторе?
— А что, — улыбается, — там идеальные условия. Начальство орёт, задачи хаотичные, нервы на виду. Всё лишнее выходит, если правильно дышать.

И рассказывает.
После бывшего, говорит, думала, что тот её добил. Сидела, тряслась, не могла ни есть, ни спать.
Подруга посоветовала простое упражнение: «Дыши, смотри, где внутри тянет, не борись, просто отпускай».
Попробовала. Сначала стало хуже — слёзы, злость, всё клокотало. А потом, через несколько дней, будто воздух стал чище, внутри — тишина. Даже лучше, чем до него.
«Поняла, — говорит, — это не он мне сделал больно, это он из меня мусор вытряс. Я ж полжизни с этим таскалась».

Теперь Лена по тому же принципу живёт на работе.
— Работаю на минималках, — говорит. — Ровно столько, чтобы не уволили и не заметили, что я счастлива. Пока они носятся, я дышу, слушаю, где внутри шевелится, и отпускаю. Энергию экономлю — на чистку души идёт.
— И что, прокатывает?
— Конечно! У нас же эффективность по усталости. Выгляжу выжатой — значит, примерный сотрудник.

Я говорю:
— Но ведь это цинично.
А она смеётся:
— Цинизм — это жалеть их. Они сами построили такую систему. Я просто живу по их тарифам, но с пользой.

— И долго ты так?
— Пока есть что вытряхивать, — смеётся. — А потом посмотрим. Когда внутри уже нечего будет чистить, я для них стану слишком спокойной. У нас же там ценится усталость, а я стану выглядеть отдохнувшей. Вот тогда и уйду. Может, просто поживу спокойно — радость ведь тоже работа. Может, пойду учиться — с чистой головой всё схватывается быстрее. А может, встречу кого-то, кто почувствует этот покой и захочет быть рядом. Я-то теперь ценю не кошелёк, а душу.

И пошла себе дальше — лёгкая, спокойная, будто не после офиса, а после массажа.
Стою, смотрю ей вслед и думаю:
а что, так можно было, что ли?

Когда восторг кончается

Он не думал, что делает что-то плохое. Просто открыл для себя закон контраста. Дорогой подарок для женщины, не привыкшей к такой роскоши, — это не просто вещь. Это взрыв. Радости, неверия, головокружительной благодарности. Он жил этим взрывом — этим ослепительным светом в её глазах.

Но у любого взрыва есть обратная сторона: густая тишина после. Восторг приедался. Новая сумочка становилась просто сумочкой, а поездка на море — просто воспоминанием. И он оставался с просто женщиной. А ему снова хотелось фейерверка. Он уходил — чтобы повторить эксперимент.

С Катей всё началось как обычно. Подарок — вспышка счастья. В голове он почти услышал щелчок таймера: ну, ждём фазу охлаждения, когда восторг выдохнется и снова станет «просто».

Но что-то пошло не так. Катя не тускнела. Блеск от безделушки гас, а вот её внутренний свет — нет. Не ослепительный, а ровный, тихий, почти домашний. Таким с ним ещё не бывало, и от этого внутри чесалось странное, щемящее любопытство. Не тот фейерверк, но почему-то тянуло остаться.

Он уехал в командировку на месяц, а вернулся на десять дней раньше. Без предупреждения.

Дверь скрипнула — и он застыл. Квартира была… разобрана. Не грязная — именно разобранная, как шкаф, вывернутый наизнанку. На полу коробки, стопки альбомов, запах пыли и бумаги. Катя сидела посреди, бледная, с синяками под глазами. Вид у неё был виноватый, будто её поймали за чем-то странным.

— Что случилось? Мы съезжаем?

— Нет… — она сгорбилась. — Я просто не успела закончить.

— Закончить что? Уборку? Так мы можем нанять кого-нибудь!

— Не уборку, — она покачала головой и посмотрела на него с такой ясной усталостью, что у него внутри что-то хрустнуло. — Внутреннюю. Домработница приберёт квартиру, а внутри… только я.

Он опустился на пол напротив. На раскрытой папке — надпись «Институт». Старые конспекты, фотографии. На одной — она, худая, серьёзная, в группе студентов.

— Зачем тебе это?

— Напоминание, — тихо сказала. — Меня тогда бросали, потому что я «слишком серьёзная». Мне нужно было перестать бояться, что ты увидишь во мне ту зануду и уйдёшь.

Она перелистывала дневник.
— Твои подарки… они как стимул. Сначала — взлёт, эйфория. А потом — спад. Ты это чувствуешь.

— Что я чувствую? — нахмурился он.

— Ждёшь, — выдохнула она. — Когда мой восторг иссякнет, чтобы снова подпитать его. Но мой ресурс…

— Какой ещё ресурс? — раздражение щёлкнуло само.

— Ресурс быть яркой! — почти выкрикнула она и сама вздрогнула. — Я не могу вечно сиять, как новогодняя ёлка! Это выматывает! И я видела, как ты смотришь на женщин, когда гирлянды на них гаснут.

Она замолчала, потом хрипло добавила:
— И я подумала… это тупик. Ты — будешь бежать, я — бояться. Мы оба устанем. Что если я попробую иначе? Не вспыхивать, а гореть. Ровно, долго. Чтобы тебе было хорошо просто потому, что я есть, а не потому что я сверкаю. Это ведь лучше, правда?

Он молчал. Горло перехватило. Проще было бы, если бы она закатила истерику — с этим он умел справляться. А вот с её тишиной — нет.

Он сжал кулаки, чувствуя, как рука уже тянется к привычной двери для бегства. Но взгляд зацепился за её пальцы — дрожащие, с ободранными ногтями, сжимавшие старую фотографию. На снимке — та самая серьёзная девушка, которую когда-то кто-то посчитал «скучной». И эта же девушка теперь, уставшая, упрямая, пытается построить новый мир, где его щедрость — не единственная валюта.

Гнев схлынул, осталась только ясность. Вся его жизнь — погоня за фейерверками. А она, оказывается, всё это время в тишине раздувала камин. Не ради яркости — ради тепла.

— Знаешь что, — сказал он, — давай я помогу тебе дособирать этот хлам. А потом просто посидим. Без повода.

Она кивнула. В её глазах, усталых и красных от бессонных ночей, светился не всплеск, а ровное, тёплое сияние — человеческое, настоящее. От которого, к удивлению, захотелось остаться.

Друг работает замом в айтишной конторе. Всё у них было нормально, пока генеральный не ударился в эзотерику. Вышел на собрании и заявил:
— Нанимать будем по звёздам. У кого Меркурий в козероге — тот код без багов пишет.

У друга два варианта: спорить — значит с начальством в лобовую, молчать — значит угробить бизнес. Он выбрал третий путь: поддакнул и сказал, что гороскоп — это хорошо, но мало. Нужна система.

Так появился Эзотерический мультискоринг™: гороскоп, нумерология, восточный календарь. Чтобы всё выглядело по-современному, друг прикрутил «нейросеть» — на деле скрипт, который всё это перемалывал и выдавал красивый балл.

Формула выглядела серьёзно:
80% — реальные навыки,
15% — вся эта эзотерика из «нейросети»,
5% — оценка ауры замом, то есть его интуиция.

Прикол был в том, что бред сам себя гасил. У кого звёзды плохие — у того цифры хорошие, у кого нумерология «не судьба» — восточный календарь вытянет. А если попадался толковый кандидат, которому не везло по всем фронтам, тогда друг и докидывал свои 5% за ауру. Но только если это было решающим, чтобы не создавать подозрений.

Генеральный доволен: верит, что у них уникальная технология подбора. Компания работает, специалисты хорошие.

А друг потом сказал:
— Вот так и живём. Формула простая: 80% работа, 15% магия и 5% интуиции. И держится всё именно на этих пяти процентах.

— Мам, я его дождусь, — сказала Даша тихо, но упрямо. Двадцать лет — возраст, когда кажется, что любовь выдержит всё. Даже колючую проволоку.

Мать не спорила. Покрутила ложку в остывшем чае и улыбнулась устало, но по-доброму:
— Я понимаю. Когда любишь, кажется, будто можно починить всё одним теплом. Только проверь сначала, как оно вообще работает. Не сразу туда, где опасно. Начни там, где можно ошибиться — и тебе самой не станет хуже. На кошках, например.

Соседка, тётя Рита, уезжала в большой круиз. Дом рядом, пару улиц пройти — и всё. У неё осталась Химера — кошка с характером, как гроза: вроде красиво, а трогать опасно. Отдавать в приют жалко, вот и доверила Даше — с подробной инструкцией: «Свитер — потолще, очки — не снимай. Перчатки — всегда. Надежду — держи при себе.»

В первый день Химера шипела, как чайник, и срывала шторы. Даша приходила каждый вечер, ставила миску в одно и то же место, садилась на пол и тихо разговаривала. Пот стекал под свитер, очки запотевали. Недели через две кошка вроде успокоилась. Даша решила — можно попробовать погладить. Сняла перчатку, “на минутку, чтобы без барьеров”. Молния серого меха — и когти по запястью. Не страшно, но запомнилось. На следующий день она снова пришла — в перчатках, в том же свитере, без обиды в голосе. Через неделю Химера уже брала корм с ладони. К концу месяца легла рядом. Не на колени, но рядом. Уже победа.

Во дворе у Риты жил пёс по кличке Зверь — на привязи, гроза соседей. Даша не собиралась его перевоспитывать — просто хотелось понять, как работает спокойствие. Он настораживался, когда она проходила мимо. Однажды сказала ему:
— Ты хороший, просто пугаешь.
Первый раз он зарычал, второй — промолчал, третий — осторожно лизнул пальцы. Через пару месяцев дворник только выдохнул:
— Смотри, а ведь монстр тапочки подаёт.

Пока Химера переставала шипеть, а Зверь привыкал к голосу, письма от Артёма тоже менялись. Сначала — без брани. Потом — растерянные фразы про свет. А потом пришло короткое, измятое, с пятном кофе на углу:

«Малая, хватит. Я тут мягким становлюсь, пацаны уже базарят, смотрящий косится. Лежу, батарея гудит — будто ты рядом. Странно, да? Но не сюда ты светишь. Тут за свет бьют. Береги себя. Я свой срок отсижу, ты живи, как умеешь. Волк я. Не трогай.»

Даша сложила письмо и долго сидела у окна. Химера свернулась клубком и мурлыкала, будто моторчик. Зверь подошёл, ткнулся носом в ладонь — просто дышать рядом.

— Мам, — сказала она вечером, — добро, наверное, как ток. Если проводка целая — греет. А если коротнёт — обжигает.
— Вот и вся премудрость, — ответила мать. — Сердце пусть горит, но ум должен смотреть, куда ты этот свет направляешь. Тогда и людям, и тебе теплее.

Даша кивнула, помолчала и добавила:
— Мам… там ведь не просто стены, там люди такие. Замёрзли, привыкли к холоду, будто без него нельзя. Одной теплотой не пробьёшь. Надо искать, где хоть кто-то живой остался — с них и начинать.

Говорят, Химера до сих пор мурчит громче чайника, а Зверь теперь живёт без цепи — лает редко, но по делу. Про Артёма Даша говорит спокойно:
— Не каждый готов к теплу. Иногда лучше подождать, пока место для него появится.

Без морали. Просто намёк: пусть сердце ведёт, а ум не дремлет. Тогда добро не выгорает — только светлее становится.

ПРОТОКОЛ ЛЮБВИ

Мой друган Артём — убеждённый МДшник. Верит, что миром правят коварные тётки с повесткой и фильтрами на входе. Сидит с пивом, листает анкеты, шипит, как чайник без крышки:
— Смотри, Серёг, очередная! «Ищу доброго, щедрого, с чувством юмора». То есть банкомат с функцией стендап-клуба.
— Так найди простую, без фильтров, — советую. — Где ж таких делают? Завод, небось, закрыли ещё в девяностых.

И тут судьба решила пошутить. Нашёл он Лену. Простая, в меру добрая, но с каким-то странным блеском в глазах — будто знает пароль от мироздания. Через месяц смотрю — человек подменён. Не спорит, не ругается, спокоен, даже новости перестал комментировать.
— Серёга, она не токсичная! — хвалится. — Просто любит. Без условий, без квитанций. Я впервые за десять лет сплю не настороже.

Я уже подбирал костюм свидетеля, как он вдруг вваливается ко мне, бледный:
— Она ненормальная!
— В смысле — психует?
— Хуже. У неё какой-то “протокол любви”. Как у инженеров, только вместо чертежей — чувства.

Оказалось, Лена не просто добрая, она — системная. Говорит ему:
— Если не чистить сердце от обид, там накапливается мусор. Потом отношения тормозят, как старый ноутбук.
Артём пересказывает мне и морщится:
— Она говорит «дефрагментирую эмоции»! Это что, любовь по ISO-стандарту?

— Может, просто умная, — предположил я.
— Да она инженер по чувствам! У неё любовь с техподдержкой! Шаг первый — отпусти прошлое, шаг второй — не бери лишнее, шаг третий — работай передатчиком. Не гаси сигнал, а усиливай — и сам становишься источником. Говорит, по тому же закону сохранения: чем больше излучаешь, тем сильнее греется твоё собственное сердце. У неё там, понимаешь, добро с КПД!

Я не выдержал:
— Постой. Ты десять лет ныл, что все бабы — модемы с глючными драйверами. Нашёлся, наконец, апгрейд до оптоволокна, а ты опять недоволен. Ламер ты безнадёжный.
— Не в конфиге дело! — взвыл он. — Я не понимаю, как с этим работать! Раньше всё было просто: наорал — получил скандал, накосячил — получил слёзы. А тут… тишина. И какой-то протокол. Я в этой системе — неавторизованный пользователь.

Он пытался спровоцировать: забывал хлеб, опаздывал, флиртовал с официантками. А она — ноль реакции.
— Устал? — говорит. — Садись, я схожу.
— Серёг, я чувствую себя вирусом в стерильной операционной. Она не лечится, она дебажит систему!

В конце он сорвался. Накричал из-за немытой чашки. Ждал крика, драмы, но Лена просто посмотрела и сказала:
— Я вижу, тебе нужно иначе. Если хочешь — можем играть по твоим правилам. Только у меня будет стоп-слово. «Ой всё».

А потом добавила, уже спокойно:
— У нас разная пропускная способность, Артём. У меня — оптоволокно, у тебя пока модем. Я не против — просто связь рвётся, когда ты в обиде. Я хочу помочь оптимизировать канал. Иначе у нас любовь будет лагать.
Он чуть не поперхнулся:
— То есть ты хочешь меня… апгрейдить?
— Не тебя, а канал между нами. Если сердце чистое — сигнал проходит свободно. Если закрыто — шум и помехи.
— А если хакеры? — бурчит.
— Чем открытее система, тем важнее защита. Будем ставить патчи на уязвимости. Это не стыд, главное — вовремя обновляться.

Он слушал, как загипнотизированный, потом шепнул мне:
— Ты понимаешь, Серёг, она реально думает категориями сети. Любовь у неё как система: не романтика, а архитектура.

А через пару недель вдруг говорит:
— Знаешь, я меньше злюсь. Наверное, обновление всё-таки скачалось. Или просто кэш почистил.

Теперь живут вместе. Артём шутит, что у них дома лаборатория по «эмоциональной профилактике». Но я вижу — впервые за годы он живой, не в обороне.
Может, она и правда сектантка. Только если в её культе люди высыпаются, не ругаются и качают стабильный коннект — я бы туда записался. На правах почётного атеиста.

Сидим как-то с Сашкой, пьём чай, и речь за гороскопы зашла. Ну я и вдарился в психологию.

Говорю, мол, это всё самовнушение. Написали тебе «день удачный» — и ты невольно улыбаешься, ищешь позитив. Начеканили «остерегайтесь конфликтов» — так и подбираешься ко всем, как ёршик колючий. Не звёзды рулят, а наша собственная башка.

Сашка кивает, не перечит. Я такой довольный — вроде, просветлил человека.

А недели через две захожу к нему, а он над тетрадкой корпит. Я думал, список продуктов пишет. Присмотрелся — а там фразы короткие, будто мантры какие-то: «Сегодня всё спокойно», «Я со всем справлюсь», «Всё идёт своим чередом».

— Это что, — спрашиваю, — новый гороскоп себе сочиняешь? Астролог-самоучка?

Он хитро ухмыльнулся:
— Да нет. Просто подумал — если уж верить написанному, пусть это будут мои слова. Я теперь не жду знаков с неба, я их сам расставляю.

И ведь правда.
Кто-то ждёт чуда, а кто-то чудит сам. И, по-моему, второе — веселее.

На экзамене у Аркадия Викторовича — человека-легенды — случилось такое, что до сих пор пересказывают.

Он не просто спрашивал — он испытывал. Предмет философия религии, и студенты сидели, будто на минном поле: каждый боялся услышать слова «апофатическое» и «катафатическое».

Сам Аркадий Викторович бледен, держится за виски.
— Господи… от ваших определений «теодицеи» у меня череп трещит, — простонал он.

И вдруг поднимается Аня. Та самая, что на лекциях любила конспектировать не сухие схемы соборов, а описания религиозного опыта и практические приёмы, которые можно попробовать.
— Аркадий Викторович, — сказала она тихо, но уверенно. — Если я помогу, и голова пройдёт, вы засчитаете экзамен всей группе?

Аудитория замерла. У каждого на лице читалось одно и то же: если не получится — Аня пролетит, а заодно и всех утянет.
— Всё, теперь всей группе пересдавать, — выдохнул кто-то в третьем ряду.
— Хотела как лучше, — прошипел другой, — а выйдет, что он нас завалит до лета.
Сидели, как на бочке с порохом, которую она сама решила поджечь.

Преподаватель поднял глаза, в уголках мелькнула усталая усмешка.
— Двадцать лет я мучаюсь мигренью. И вы хотите экзамен в обмен на чудо? Ирония впечатляющая. Ладно. Но условие такое: если не выйдет — спрошу с вас по полной. Остальные ни при чём.

Аудитория шумно выдохнула: хоть не всех утопит. Но взгляды тут же впились в Аню: «Ну и зачем? Сама напросилась. Вот дура…»

— Тогда, пожалуйста, оцените уровень боли, — спокойно сказала Аня и протянула листок. — Это нужно, чтобы понять, изменилось ли что-то.
— Девять, — буркнул он.

Аня устроилась поудобнее, прикрыла глаза. Внешне — тишина. Но чувствовалось, что внутри идёт работа: дыхание стало ровным, лицо собранным, словно она держит невидимый ритм, известный только ей.

Минуты тянулись. Студенты писали билеты, но всё равно украдкой поглядывали.
— Она ведь даже не готовится, — шепнул один.
— Пока мы теорию зубрили, она практику осваивала, — вздохнул другой.
А кто-то на задней парте пробормотал почти шёпотом:
— Я читал про такие штуки… пробовал, у меня не получилось.

Полчаса. Когда Аня открыла глаза, выглядела так, словно пробежала марафон.

— Запишите ещё раз уровень боли, — попросила она.

Аркадий Викторович осторожно повёл головой, прислушался к себе — и впервые за годы выдохнул без боли.
— Три. Даже меньше. Будто тяжёлый камень сняли.

Аудитория выдохнула вместе с ним. Кто-то зааплодировал, кто-то перекрестился, а с задней парты прозвучало серьёзное:
— Значит, экзамен у нас сегодня практический.

Преподаватель раскрыл ведомость:
— Слово дано — слово держу.

И дальше спрашивал не про глубины Августина, а простое: сколько таинств в католицизме, как зовут священную книгу зороастрийцев. Те, кто хоть немного готовился, сдавали легко. Пара человек всё равно пролетела — но почти вся группа ушла с экзаменом.

Позже Аня не скрывала, что он спросил её после:
— Скажите… что это было?
— Просто практика, — устало улыбнулась она. — Я делала так, что слышат.

А дальше слухи пошли уже по всему универу. Будто в деканате удивлялись:
— Аркадий Викторович, у вас почти вся группа сдала с первого раза. Как так?
А он только развёл руками и спокойно ответил:
— По милости Божьей.