рассказ доцента -Так мы жили
В мою дверь постучали. Я выглянул из-за занавески, отделявшей в конце коридора наш умывальник, и крикнул: "Добреюсь и приду... Извините!" Институтский коридор был полутемный, я еще раз высунул свое намыленное лицо и на этот раз сумел разглядеть: у моей двери стоял военный с синими погонами. "Подождите немного!.." - повторил я, понимая, что жизнь кончена. "Брейтесь, я подожду..." - произнес военный и присел на подоконник.
Шел 1951 год; российскую интеллигенцию захлестнула новая волна террора. В центре внимания на этот раз были евреи: повсюду их травили, называли "беспачпортными бродягами", безродными космополитами, антипатриотами, - все эти бранные определения служили синонимами слова "жид". Многих арестовывали, главное обвинение звучало так: "буржуазный национализм". Никто не удивлялся срокам, к которым тогда приговаривал суд, - десять или двадцать пять лет. Мои друзья отправились в лагеря: Ахилл Левинтон - на десять лет, Илья Серман - на двадцать пять, его жена Руфь Зевина - на десять. Наш общий учитель и близкий нам человек, Григорий Александрович Гуковский, умер в тюрьме под следствием (об этом до нас дошли не слухи, а точные сведения), его брат Матвей, историк, сидел. Я постоянно ждал, что они придут с ордером на обыск и арест, - но готовился я к их появлению дома, в Ленинграде. Здесь, в далекой Туле, я несколько утратил бдительность; казалось, что в провинциальном педагогическом институте мы в безопасности. Я ошибался: там, у двери, меня ждет моя судьба. Ее олицетворяет мальчик с погонами. Двадцать пять лет лагерей - это был смертный приговор. Ни на амнистию, ни тем более на падение советского режима мы не рассчитывали.
За занавеской в конце коридора был не только умывальник, но и дверь в комнату Александра Петровича Каждана, моего в Туле ближайшего коллеги и друга. Дверь оказалась незапертой - я воспринял это как счастье. Присев за стол, я набросал прощальные записки жене и матери: "Мои дорогие, вы сами знаете, что надо делать. Берегите дочек - может быть, если я когда-нибудь вернусь, они меня узнают. Маша уже большая, ей пять лет - позабочусь о том, чтобы ее отец остался жив". Жене я советовал, взяв дочек, немедленно уехать в глухую деревню: только так, думалось мне, можно было уцелеть. "Брось все книги, мебель, спасай себя и детей". Маму я утешал как мог: у нее оставалось еще двое сыновей, был внук Гриша, которого она без памяти любила. Еще я черкнул несколько слов Каждану: "Прощайте, может быть, когда-нибудь..." Все это я положил ему под подушку. Потом стер с лица остатки мыла и, стараясь казаться мужественно-спокойным, подошел к двери. Лейтенант госбезопасности поднялся мне навстречу, я открыл ключом свою дверь, распахнул ее: "Зайдите". Он пропустил меня вперед, переступил порог и, помедлив, сказал:
- Извините, что беспокою вас дома, я студент-заочник, сегодня должен уехать...
Я мог умереть там, на пороге моей комнаты - переход от смерти к жизни был слишком внезапен. Но я не умер, а как ни в чем не бывало спросил его:
- Вы хотите сегодня сдать экзамен?
- Да, да, сегодня - мне надо уехать... Я подготовился, я все читал...
Я назначил ему - через час, в одной из аудиторий третьего этажа. Только что я был обреченной на гибель жертвой, отданной в полную власть мальчишки с синими погонами. Теперь оказалось, что он - в моей власти: я еще не лагерное падло, а доцент. А он, лейтенант органов госбезопасности, заикается от робости, стоя передо мной.
Нет, я не стал вымещать на нем те десять минут по другую сторону занавески, когда я мог и поседеть. Терпеливо выслушав ответ, я поставил ему четверку и пошел бродить по улицам Тулы. Я дышал полной грудью и наслаждался свободой.
Все дни декабря 2023
Копии историй
Меняется каждый час по результатам голосованияМихал Жванецкий
Не хотим хорошо жить!
Никто не заставит нас хорошо жить! Не подсовывайте нам собственность! Хотим жить без имущества и работать без зарплаты!
Пусть за всю жизнь мы накопили шестнадцать рублей и детям ничего не завещаем, кроме рецептов, мы отстаиваем свой гибельный путь и рвем каждого, кто хочет вытащить нас из капкана!
— Не трожь! — И лижем стальные прутья.
— Не подходи, не лечи! Оставь как было! Нам нравится как было, когда ничего не было, ибо что-то было.
Нас куда-то вели.
Мы помним.
Мы были в форме.
Мы входили в другие страны.
Нас боялись.
Мы помним. Нас кто-то кормил. Не досыта, но как раз, чтоб мы входили в другие страны.
Мы помним. Нас кто-то одевал. Зябко, но как раз, чтоб нас боялись.
Наши бабы в желтых жилетах таскали опоки, мы у мартена в черных очках...
Помним и никому не дадим забыть.
Умных, образованных, очкастых — вон из страны, со смаком, одного за другим. Пока все не станут одинаковыми взъерошенными, подозрительными.
При виде врача — оскал желтых зубов: «Не трожь!»
Подыхаем в тряпье на нарах: «Не трожь!» — и последний пар изо рта.
Копаемся в помоях, проклиная друг друга: «Как лечат, суки! Как строят, гады! Как кормят, падлы!»
Один толчок земли — и нету наших городов.
А не трожь!
Наш способ!
Всего жалко, кроме жизни. Наш способ!
Посреди забора схватил инфаркт. Не докрасил. Наш способ!
Лопата дороже! Держи зубами провода!
Все дороже жизни.
И приучили себя. Умираем, но не отдаем. Ни цепь, ни миску, ни государственную собачью будку!
Это наш путь!
И мы на нем лежим, рыча и завывая, в стороне от всего человечества
Не хотим хорошо жить!
Никто не заставит нас хорошо жить! Не подсовывайте нам собственность! Хотим жить без имущества и работать без зарплаты!
Пусть за всю жизнь мы накопили шестнадцать рублей и детям ничего не завещаем, кроме рецептов, мы отстаиваем свой гибельный путь и рвем каждого, кто хочет вытащить нас из капкана!
— Не трожь! — И лижем стальные прутья.
— Не подходи, не лечи! Оставь как было! Нам нравится как было, когда ничего не было, ибо что-то было.
Нас куда-то вели.
Мы помним.
Мы были в форме.
Мы входили в другие страны.
Нас боялись.
Мы помним. Нас кто-то кормил. Не досыта, но как раз, чтоб мы входили в другие страны.
Мы помним. Нас кто-то одевал. Зябко, но как раз, чтоб нас боялись.
Наши бабы в желтых жилетах таскали опоки, мы у мартена в черных очках...
Помним и никому не дадим забыть.
Умных, образованных, очкастых — вон из страны, со смаком, одного за другим. Пока все не станут одинаковыми взъерошенными, подозрительными.
При виде врача — оскал желтых зубов: «Не трожь!»
Подыхаем в тряпье на нарах: «Не трожь!» — и последний пар изо рта.
Копаемся в помоях, проклиная друг друга: «Как лечат, суки! Как строят, гады! Как кормят, падлы!»
Один толчок земли — и нету наших городов.
А не трожь!
Наш способ!
Всего жалко, кроме жизни. Наш способ!
Посреди забора схватил инфаркт. Не докрасил. Наш способ!
Лопата дороже! Держи зубами провода!
Все дороже жизни.
И приучили себя. Умираем, но не отдаем. Ни цепь, ни миску, ни государственную собачью будку!
Это наш путь!
И мы на нем лежим, рыча и завывая, в стороне от всего человечества
1
Любимица Политбюро или скандал в парижском отеле.
Ткачиха Валентина Голубева (1949 г.р.) была любимицей Политбюро. Судите сами: дважды Герой Соцтруда (1977,84), лауреат Государственной премии СССР, член ЦК КПСС.
К тому же, хороша собой. Всё при ней.
В самом начале 80-х отправили красавицу в составе делегации на съезд Французской компартии в Париж. Возглавлял делегацию Константин Устинович Черненко, будущий Генеральный секретарь ЦК СССР, а тогда просто член Политбюро.
Всех членов делегации поселили при посольстве, а вот нашу красавицу - в 5-звёздочной гостинице, да ещё в "люксе".
С утра пораньше, ещё толком не одевшись, из любопытства нажала Валя-ткачиха одну из кнопочек у изголовья своей кровати. Минуты через три раздался стук в дверь. Голубева открыла.
На пороге стоял огромный негр. С улыбкой он произнёс: "Мадам...", далее следовали непонятные французские слова, но жест негра указывал в сторону постели.
Представляете, что подумала советская коммунистка, оказавшаяся в чреве Парижа? Вероятно, что ЭТИ услуги оказывают здесь простым нажатием кнопки. Одна - вызов белого мужчины, вторая - вызов чёрного самца.
- Нет! Нет! Нет! - закричала член ЦК КПСС.
Негр пожал плечами и ретировался.
Внизу, в фойе, Валю поджидал переводчик. Ему она и пожаловалась, "забыв" поведать про кнопочку. Тот, возмущённый провокацией, пошёл разбираться с администратором гостиницы. А вернулся переводчик несколько смущённым.
- Вы, Валентина Николаевна, нажали кнопку... "уборка постели", - сказал он и, с трудом сдерживаясь, вышел на улицу.
Ткачиха Валентина Голубева (1949 г.р.) была любимицей Политбюро. Судите сами: дважды Герой Соцтруда (1977,84), лауреат Государственной премии СССР, член ЦК КПСС.
К тому же, хороша собой. Всё при ней.
В самом начале 80-х отправили красавицу в составе делегации на съезд Французской компартии в Париж. Возглавлял делегацию Константин Устинович Черненко, будущий Генеральный секретарь ЦК СССР, а тогда просто член Политбюро.
Всех членов делегации поселили при посольстве, а вот нашу красавицу - в 5-звёздочной гостинице, да ещё в "люксе".
С утра пораньше, ещё толком не одевшись, из любопытства нажала Валя-ткачиха одну из кнопочек у изголовья своей кровати. Минуты через три раздался стук в дверь. Голубева открыла.
На пороге стоял огромный негр. С улыбкой он произнёс: "Мадам...", далее следовали непонятные французские слова, но жест негра указывал в сторону постели.
Представляете, что подумала советская коммунистка, оказавшаяся в чреве Парижа? Вероятно, что ЭТИ услуги оказывают здесь простым нажатием кнопки. Одна - вызов белого мужчины, вторая - вызов чёрного самца.
- Нет! Нет! Нет! - закричала член ЦК КПСС.
Негр пожал плечами и ретировался.
Внизу, в фойе, Валю поджидал переводчик. Ему она и пожаловалась, "забыв" поведать про кнопочку. Тот, возмущённый провокацией, пошёл разбираться с администратором гостиницы. А вернулся переводчик несколько смущённым.
- Вы, Валентина Николаевна, нажали кнопку... "уборка постели", - сказал он и, с трудом сдерживаясь, вышел на улицу.
Михаил Ромм, никому еще не известный, молодой и нахальный ассистентик режиссера, забрел однажды по своим ассистентским делам на Малый Гнездниковский, в Комитет по делам кинематографии. И попал в тот момент, когда вся кинематографическая элита чествовала Николая Шенгелая, только что снявшего "Двадцать шесть комиссаров". А Ромму картина не нравилась. И едва отзвучали дифирамбы, на сцену дерзко вылез тощий носатый молодой человек, которого там никто, естественно, не знал, за исключением Эйзенштейна. Вылез и расколошматил шенгелаевских "Комиссаров" в пух и прах, как какая-нибудь Антанта. Сделал, по его словам, из картины отбивную котлету. Видимо, с таким задором, что по завершению его спича оторопевшие кинематографисты только молча взирали на ув. докладчика.
А потом, удовлетворенно выйдя на улицу, столкнулся с всей этой компанией, включая Шенгелая, нос к носу. Точнее, хотел смыться, едва их заметив, но Шенгелая окликнул:
- Молодой человек! Не прячьтесь. Разве уж вы столько наговорили, пойдемте с нами.
Деваться было некуда. Пришли они в "Метрополь". Там был накрыт роскошный стол. Выпили за Шенгелая, стал он тамадой. И пошло-поехало, бокалы, тосты, алаверды, один за другого, другой за третьего. Только за Ромма тоста нет, хотя сидят уже несколько часов. А Ромм знает, что согласно грузинским национальным скрепам тамада должен выпить за каждого. Если не пьет - значит оскорбить хочет. Не дожидаясь развязки, он потихонечку начал выбираться из-за стола. И тут Шенгелая наконец обернулся к нему. Просит всех еще раз наполнить бокалы. И произносит наконец тост.
- Я прошу вас выпить этот бокал еще за одного человека, который сидит тут с нами. Это малоизвестный человек, говорят, он ассистент режиссера, говорят, фамилия его Ромм, но это не тот знаменитый Абрам Роом, автор "Бухты смерти", "Третьей Мещанской", "Предателя", которого мы очень хорошо знаем. Это другой, неизвестный Ромм, и зовут его Михаил. Так вот, сегодня Михаил Ромм говорил. И я хочу говорить.
Бывает ли так в жизни, чтобы человек плюнул тебе в лицо, а ты вытер лицо и сказал ему: молодец, красиво плюнул? Не бывает. Бывает ли так в жизни, чтобы человек ударил тебя кинжалом в сердце, а ты, умирая, сказал ему: спасибо, Друг, ты был прав? Не бывает. Бывает ли так в жизни, чтобы человек отнял у тебя самое дорогое, что есть у тебя в жизни - твою жену, а ты бы сказал ему: будь счастлив с ней? В жизни так не бывает. А в искусстве бывает.
Сегодня вот этот человек, Ромм, плюнул мне в лицо, ударил меня кинжалом в сердце и отнял у меня более дорогое, чем жену, - прости, Натэлла, прости меня, – мою картину. Но он сделал это красиво. Он сделал это талантливо. Слушай, Ромм, я хочу, чтобы ты сделал свою первую картину лучше, чем я сделал "Двадцать шесть комиссаров", и если ты сделаешь лучше, клянусь тебе, где бы я ни был, я приеду и буду тамадой за твоим столом. Но если ты только болтун, если ты только умеешь критиковать чужие картины и видеть чужие недостатки, - берегись, я тебе не прощу. И никто из сидящих здесь за этим столом тебе не простит, а здесь сидит вся советская кинематография.
Я прошу вас всех выпить за то, чтобы мне быть тамадой за столом у Михаила Ромма, когда он сделает свою первую картину.
И все выпили.
А через несколько лет Ромм снял "Пышку". Она вышла на экран, и свежеиспеченному режиссеру принесли телеграмму из Тбилиси: "Когда стол? Шенгелая, Вачнадзе".
А потом, удовлетворенно выйдя на улицу, столкнулся с всей этой компанией, включая Шенгелая, нос к носу. Точнее, хотел смыться, едва их заметив, но Шенгелая окликнул:
- Молодой человек! Не прячьтесь. Разве уж вы столько наговорили, пойдемте с нами.
Деваться было некуда. Пришли они в "Метрополь". Там был накрыт роскошный стол. Выпили за Шенгелая, стал он тамадой. И пошло-поехало, бокалы, тосты, алаверды, один за другого, другой за третьего. Только за Ромма тоста нет, хотя сидят уже несколько часов. А Ромм знает, что согласно грузинским национальным скрепам тамада должен выпить за каждого. Если не пьет - значит оскорбить хочет. Не дожидаясь развязки, он потихонечку начал выбираться из-за стола. И тут Шенгелая наконец обернулся к нему. Просит всех еще раз наполнить бокалы. И произносит наконец тост.
- Я прошу вас выпить этот бокал еще за одного человека, который сидит тут с нами. Это малоизвестный человек, говорят, он ассистент режиссера, говорят, фамилия его Ромм, но это не тот знаменитый Абрам Роом, автор "Бухты смерти", "Третьей Мещанской", "Предателя", которого мы очень хорошо знаем. Это другой, неизвестный Ромм, и зовут его Михаил. Так вот, сегодня Михаил Ромм говорил. И я хочу говорить.
Бывает ли так в жизни, чтобы человек плюнул тебе в лицо, а ты вытер лицо и сказал ему: молодец, красиво плюнул? Не бывает. Бывает ли так в жизни, чтобы человек ударил тебя кинжалом в сердце, а ты, умирая, сказал ему: спасибо, Друг, ты был прав? Не бывает. Бывает ли так в жизни, чтобы человек отнял у тебя самое дорогое, что есть у тебя в жизни - твою жену, а ты бы сказал ему: будь счастлив с ней? В жизни так не бывает. А в искусстве бывает.
Сегодня вот этот человек, Ромм, плюнул мне в лицо, ударил меня кинжалом в сердце и отнял у меня более дорогое, чем жену, - прости, Натэлла, прости меня, – мою картину. Но он сделал это красиво. Он сделал это талантливо. Слушай, Ромм, я хочу, чтобы ты сделал свою первую картину лучше, чем я сделал "Двадцать шесть комиссаров", и если ты сделаешь лучше, клянусь тебе, где бы я ни был, я приеду и буду тамадой за твоим столом. Но если ты только болтун, если ты только умеешь критиковать чужие картины и видеть чужие недостатки, - берегись, я тебе не прощу. И никто из сидящих здесь за этим столом тебе не простит, а здесь сидит вся советская кинематография.
Я прошу вас всех выпить за то, чтобы мне быть тамадой за столом у Михаила Ромма, когда он сделает свою первую картину.
И все выпили.
А через несколько лет Ромм снял "Пышку". Она вышла на экран, и свежеиспеченному режиссеру принесли телеграмму из Тбилиси: "Когда стол? Шенгелая, Вачнадзе".
«Давно уже можно было предугадывать, что эта бешеная ненависть – словно ненависть пса к привязи,– ненависть, которая тридцать лет с каждым годом всё сильнее и сильнее, разжигалась на Западе против России, сорвётся же когда-нибудь с цепи. Этот миг и настал.
То, что на официальном языке называлось Россией – чего уже оно ни делало, чтоб отвратить роковую судьбу: и виляло, и торговалось, и прятало знамя, и отрицало даже самоё себя, – ничто не помогло. Пришёл-таки день, когда от неё потребовали ещё более яркого доказательства её умеренности, просто-напросто предложили самоубийство, отречение от самой основы своего бытия, торжественного признания, что она не что иное в мире, как дикое и безобразное явление, как зло, требующее исправления».
Федор Тютчев, 1854 г.
С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ, ФЕДОР ИВАНОВИЧ!
220 лет со дня рождения Федора Тютчева.
То, что на официальном языке называлось Россией – чего уже оно ни делало, чтоб отвратить роковую судьбу: и виляло, и торговалось, и прятало знамя, и отрицало даже самоё себя, – ничто не помогло. Пришёл-таки день, когда от неё потребовали ещё более яркого доказательства её умеренности, просто-напросто предложили самоубийство, отречение от самой основы своего бытия, торжественного признания, что она не что иное в мире, как дикое и безобразное явление, как зло, требующее исправления».
Федор Тютчев, 1854 г.
С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ, ФЕДОР ИВАНОВИЧ!
220 лет со дня рождения Федора Тютчева.
«— В объявлении написано, что у вас можно взять квест,- сказал Полуэльф бургомистру.- Но там не объясняется, в чём суть. Вы не могли бы уточнить?
— Да всё просто,- пожал плечами бургомистр.- Видите вон тот холм? На нём засел гоблин с гранатомётом. И периодически обстреливает город. Вот, собственно, и вся проблема.
— Ага, понятно. Надо убить гоблина...
— Что вы, что вы!?- бургомистр вытаращил глаза и замахал руками.- —Его ни в коем случае нельзя убивать!
— Почему?- удивился Гном.- Это же гоблин!
— Вот именно! Если мы его убьём, мировая общественность скажет, что это геноцид, а мы расисты.
— Ну и что? Пусть говорит что хочет.
— И введёт войска,- мрачно закончил свою мысль бургомистр.
— Хм...-задумался Полуэльф.- То есть, этот засранец стреляет по вам из гранатомёта, а вы терпите и не смеете дать сдачи?
— Не смеем,- развёл руками бургомистр.- Иначе нас назовут агрессорами.
— Ну хорошо, а если, допустим, не убивать гоблина, а прогнать его куда-нибудь подальше?
— С его холма? Невозможно. Тогда нас назовут оккупантами.
— Поймать и отобрать гранатомёт?
— Экспроприаторами.
— Посадить под замок вместе с гранатомётом?.. Ладно-ладно, не отвечайте,- быстро проговорил Полуэльф, когда бургомистр открыл было рот.- Я всё понял. Действительно, интересный случай.
— Ну так чего же вы от нас хотите?- не выдержала Принцесса.- Убивать нельзя, разоружать нельзя, ловить и прогонять тоже нельзя, а что тогда остаётся? Перевоспитывать? Это не наш профиль.
— Нет, что вы... Для такой работы мы бы позвали психолога. Но, кстати, тогда мировая общественность обвинила бы нас в оказании психологического давления.
— И в осквернении самобытных традиций,- добавил Гном, солидно качнув головой.- Пострелять из гранатомёта по людишкам - это же для гоблинов святое!
— Вот-вот,- радостно воскликнул бургомистр,- вы меня понимаете.
— Ну а от нас-то что требуется?- снова встряла Принцесса.
— Отнести посылку,- вздохнул бургомистр.
— Кому? Гоблину?
— Ну да. Ведь там, на холме, нет никаких запасов еды. Через час гоблин проголодается, объявит перемирие и начнёт переговоры. Он так каждый день делает. Требует, чтобы ему приносили еду, вино, оружие, иногда ещё чего-нибудь... А потом, когда наестся, заявляет, что мирные переговоры зашли в тупик и он вынужден возобновить огонь. Мировая общественность ему очень сочувствует. Считает, что он принципиальный.
— А если вы откажетесь предоставлять ему еду и оружие...
— Тогда про нас скажут, что...
— Ладно-ладно, мы поняли,- замахал руками Полуэльф.
— ...и введут войска,- пробубнил бургомистр.
— Ну хорошо, а мы-то вам зачем? Послали бы кого-нибудь из своих отнести мешок.
— Посылали уже. Никто не вернулся.
— Что, гоблин их всех убил?
— Он утверждает, что нет.
— А...
— А мировая общественность ему верит.
— А...
— А тогда скажут, что мы провокаторы. Понимаете, это ведь он, гоблин, проявляет мирную инициативу, это его жест доброй воли. И если что-то пошло не так, то только по нашей вине. Очевидно же! А вы... ну вроде как посторонние, вас он, может, и не тронет.
— Ну хорошо,- подытожил Полуэльф.- Если отбросить всякую политическую шелуху, то от нас требуется взять посылку у заказчика и отнести её клиенту, верно? Обычный почтовый квест. А всё остальное - только ваши проблемы. Так?
— Всё верно,- подтвердил бургомистр,- значит, договорились?
— По рукам,- кивнул Полуэльф. Бургомистр облегчённо вздохнул.
— Можно вопрос?- подняла руку Принцесса.- Вот вы так боитесь, что мировая общественность назовёт вас агрессорами, или милитаристами, или ещё чем похуже - а как она вас называет сейчас?
- Идиотами,- печально ответил бургомистр.»
(С) Клиффорд Саймак
«Заповедник гоблинов»
1968 год
— Да всё просто,- пожал плечами бургомистр.- Видите вон тот холм? На нём засел гоблин с гранатомётом. И периодически обстреливает город. Вот, собственно, и вся проблема.
— Ага, понятно. Надо убить гоблина...
— Что вы, что вы!?- бургомистр вытаращил глаза и замахал руками.- —Его ни в коем случае нельзя убивать!
— Почему?- удивился Гном.- Это же гоблин!
— Вот именно! Если мы его убьём, мировая общественность скажет, что это геноцид, а мы расисты.
— Ну и что? Пусть говорит что хочет.
— И введёт войска,- мрачно закончил свою мысль бургомистр.
— Хм...-задумался Полуэльф.- То есть, этот засранец стреляет по вам из гранатомёта, а вы терпите и не смеете дать сдачи?
— Не смеем,- развёл руками бургомистр.- Иначе нас назовут агрессорами.
— Ну хорошо, а если, допустим, не убивать гоблина, а прогнать его куда-нибудь подальше?
— С его холма? Невозможно. Тогда нас назовут оккупантами.
— Поймать и отобрать гранатомёт?
— Экспроприаторами.
— Посадить под замок вместе с гранатомётом?.. Ладно-ладно, не отвечайте,- быстро проговорил Полуэльф, когда бургомистр открыл было рот.- Я всё понял. Действительно, интересный случай.
— Ну так чего же вы от нас хотите?- не выдержала Принцесса.- Убивать нельзя, разоружать нельзя, ловить и прогонять тоже нельзя, а что тогда остаётся? Перевоспитывать? Это не наш профиль.
— Нет, что вы... Для такой работы мы бы позвали психолога. Но, кстати, тогда мировая общественность обвинила бы нас в оказании психологического давления.
— И в осквернении самобытных традиций,- добавил Гном, солидно качнув головой.- Пострелять из гранатомёта по людишкам - это же для гоблинов святое!
— Вот-вот,- радостно воскликнул бургомистр,- вы меня понимаете.
— Ну а от нас-то что требуется?- снова встряла Принцесса.
— Отнести посылку,- вздохнул бургомистр.
— Кому? Гоблину?
— Ну да. Ведь там, на холме, нет никаких запасов еды. Через час гоблин проголодается, объявит перемирие и начнёт переговоры. Он так каждый день делает. Требует, чтобы ему приносили еду, вино, оружие, иногда ещё чего-нибудь... А потом, когда наестся, заявляет, что мирные переговоры зашли в тупик и он вынужден возобновить огонь. Мировая общественность ему очень сочувствует. Считает, что он принципиальный.
— А если вы откажетесь предоставлять ему еду и оружие...
— Тогда про нас скажут, что...
— Ладно-ладно, мы поняли,- замахал руками Полуэльф.
— ...и введут войска,- пробубнил бургомистр.
— Ну хорошо, а мы-то вам зачем? Послали бы кого-нибудь из своих отнести мешок.
— Посылали уже. Никто не вернулся.
— Что, гоблин их всех убил?
— Он утверждает, что нет.
— А...
— А мировая общественность ему верит.
— А...
— А тогда скажут, что мы провокаторы. Понимаете, это ведь он, гоблин, проявляет мирную инициативу, это его жест доброй воли. И если что-то пошло не так, то только по нашей вине. Очевидно же! А вы... ну вроде как посторонние, вас он, может, и не тронет.
— Ну хорошо,- подытожил Полуэльф.- Если отбросить всякую политическую шелуху, то от нас требуется взять посылку у заказчика и отнести её клиенту, верно? Обычный почтовый квест. А всё остальное - только ваши проблемы. Так?
— Всё верно,- подтвердил бургомистр,- значит, договорились?
— По рукам,- кивнул Полуэльф. Бургомистр облегчённо вздохнул.
— Можно вопрос?- подняла руку Принцесса.- Вот вы так боитесь, что мировая общественность назовёт вас агрессорами, или милитаристами, или ещё чем похуже - а как она вас называет сейчас?
- Идиотами,- печально ответил бургомистр.»
(С) Клиффорд Саймак
«Заповедник гоблинов»
1968 год
На днях в разделе мемы была свинья в бочке. Вспомнил следующий эпизод из романа Хемингуэя «Острова в океане» который, кстати, автобиографичен.
В эту минуту на дорожке, спускавшейся от радиостанции к берегу, показался человек в шортах, и Томас Хадсон узнал лейтенанта. Он сильно загорел, не стригся месяца три и, увидев Томаса Хадсона, весело закричал:
— Как плавалось?
— Хорошо, — сказал Томас Хадсон. — Идите сюда, пивом угостим.
— Потом, — сказал лейтенант. — Лед, и пиво, и продовольствие для вас доставили два дня назад. Лед мы закопали в песок. Остальное там, в доме.
— Какие новости?
— Дней десять назад самолеты вроде бы потопили одну подлодку в районе Гуинчоса. Но это было еще до вашего выхода в рейс.
— Да, — сказал Томас Хадсон. — Это было две недели назад. Или речь не о той?
— О той самой.
— Еще какие новости?
— Позавчера другая подлодка сбила дозорный аэростат в районе Кайо Саля.
— Это точно?
— Пока только по слухам. Ну и потом ваша свинья.
— А что со свиньей?
— Как раз в этот день доставили для вас живую свинью, а она назавтра уплыла в море и утонула. А мы еще кормили ее целые сутки.
— Que puerco mas suicido [1], — сказал Томас Хадсон. Лейтенант расхохотался. У него было веселое лицо, смуглое от загара, и он был далеко не глуп.
[1] Свинья-самоубийца (исп.).
В эту минуту на дорожке, спускавшейся от радиостанции к берегу, показался человек в шортах, и Томас Хадсон узнал лейтенанта. Он сильно загорел, не стригся месяца три и, увидев Томаса Хадсона, весело закричал:
— Как плавалось?
— Хорошо, — сказал Томас Хадсон. — Идите сюда, пивом угостим.
— Потом, — сказал лейтенант. — Лед, и пиво, и продовольствие для вас доставили два дня назад. Лед мы закопали в песок. Остальное там, в доме.
— Какие новости?
— Дней десять назад самолеты вроде бы потопили одну подлодку в районе Гуинчоса. Но это было еще до вашего выхода в рейс.
— Да, — сказал Томас Хадсон. — Это было две недели назад. Или речь не о той?
— О той самой.
— Еще какие новости?
— Позавчера другая подлодка сбила дозорный аэростат в районе Кайо Саля.
— Это точно?
— Пока только по слухам. Ну и потом ваша свинья.
— А что со свиньей?
— Как раз в этот день доставили для вас живую свинью, а она назавтра уплыла в море и утонула. А мы еще кормили ее целые сутки.
— Que puerco mas suicido [1], — сказал Томас Хадсон. Лейтенант расхохотался. У него было веселое лицо, смуглое от загара, и он был далеко не глуп.
[1] Свинья-самоубийца (исп.).
1
Самый смешной анекдот за 11.11:
Две с половиной недели я заворачивала лекарство для собаки во все подряд - от сыра до стейка. А она съедала все, только не таблетку. А сегодня утром я бросила таблетку на пол, крикнула "нельзя!" и она съела ее! Это мой новый метод!