Всякая всячина

Тексты, не попавшие ни в основные, ни в читательские, ни в повторные. Собираются и хранятся исключительно в научных целях. В этот раздел вы заходите на свой страх и риск. мы вас предупредили!

Икона, сохранившая жизнь.

Эта икона Божией Матери «Казанская» со странной полустёршейся надписью латиницей на обороте: «Eta ikona budet hranit was wsu schizn» украшает Скорбященскую церковь в Санкт-Петербурге.

Одна из прихожанок рассказала её удивительную историю.


— Однажды в храм вошла старая женщина и всплеснула руками, увидев Казанскую икону Богородицы.

— «Как эта икона попала к вам? Я же подарила её одному немецкому солдату! — удивилась она.

— Я узнала её по характерным вмятинкам на окладе».

Я пояснила, что икону несколько лет назад передало храму немецкое консульство, находящееся в нашем городе.

Женщина расплакалась, сказала, что её зовут Вера, и поведала, как в своё время православная святыня их семьи оказалась в Германии.

«Я бежала из родного села, оказавшегося в самом центре боёв.

Хотела уехать с сестрой и своими тремя ребятишками ещё раньше, но мама тяжело болела и не вынесла бы дороги.

«Приеду позже», — пообещала я сестре, отправляя её с детьми под Рязань, где в колхозном посёлке жила наша тётка.

Через месяц мама умерла, успев благословить меня фамильной иконой Божией Матери «Казанская».

Этой иконой покойный дед благословлял в своё время маму перед свадьбой, а мама 15 лет назад благословила нас с Сашей, хотя муж мой был комсомольцем.

Теперь икона лежала в моём тощем вещевом мешке беженки.

А сама я сидела под навесом одного из станционных пакгаузов и следила за безумным танцем снежных вихрей.

Думать уже ни о чём не могла, лишь пыталась глубже затолкать кисти рук в узкие рукава демисезонного пальто.

Холод и голод — вот всё, что я чувствовала.

Тут, громыхая, подкатил состав, двери вагонов открылись, и фрицы, встав шеренгами, стали передавать друг другу длинные ящики.

«Оружие привезли» — мелькнула равнодушная мысль.

Но другая тотчас больно уколола: «На фронт!

Туда, где воюет мой Саша!

Из этих автоматов будут стрелять в него, в других русских солдат…

Вот проклятые!»

Удивительно, но немецкие патрули не обращали внимания на меня — одинокую отощавшую от голода женщину.

Не помню даже, когда я последний раз ела: часики, обручальное кольцо, мамины серёжки я давно уже обменяла на еду.

Я нащупала под заиндевелой тканью мешка латунный оклад.

«Заступница Пресвятая Богородица! — зашептала окоченевшими губами.

— Спаси и сохрани моих детушек, сестру Надю. Сохрани и защити моего мужа, раба Божия воина Александра».

«Что? Плёхо?» — раздалось над самым ухом.

Поднимаю голову: рядом со скамьёй стоит немецкий солдат.

В его голосе прозвучало сочувствие, и я ответила: «Плохо».

Немец сел рядом.

Поставил на землю толстый ранец, некоторое время копался в нём, потом протянул руку: «Nimmt!»

Это был квадратный ломоть хлеба, на котором розовела полоска сала.

Я приняла угощение и впилась в него зубами.

Немец достал из ранца термос, налил в крышку дымящийся чай: «Heiss! Gut!»

Наверное, он был в карауле здесь, на станции.

На вид лет двадцать, голубоглазый.

Лицо простоватое.

И волосы наверняка светлые, как у моего старшего сына Андрейки, только не видно их под шапкой.

Немец указал рукой на паровоз, потом на меня и, смешно сморщившись, видимо пытаясь найти слово, спросил:

«Тальеко?»

— «Далеко! Теперь уже не добраться!»

Я вдруг стала рассказывать ему, что надеялась добраться до тётки и как осталась безо всего.

И заключила: «А у меня там дети. Киндер. Понимаешь?»

Я показала рукой сверху вниз — мал мала меньше.

Парень кивнул: «O ja, Kinder!»

— «Но мне не доехать.

И не дойти. Я просто замёрзну».

Я даже не сразу осознала, что плачу.

Немец опять потянулся к ранцу и вытащил увесистый пакет: «На. Взять».

Он открыл пакет и, тронув его содержимое, лизнул палец: «Gut!»

В пакете была соль.

Соль, которая сейчас стоила дороже золота.

За соль давали хлеб, молоко, да что угодно…

В пакете было не меньше трёх килограммов.

А он теперь так вот просто взял и отдал её мне, совсем незнакомой русской женщине.

Увидав моё ошеломленное лицо, парень улыбнулся и что-то сказал.

Я не поняла.

Тогда он встал, завинтил свой термос, сунул в ранец и, помахав рукой, пошёл прочь.

«Постойте! — бросаюсь за солдатом вдогонку.

— Вот, возьмите, пожалуйста».

Протягиваю ему икону. «Was ist es?»

— «Эта икона будет хранить вас всю жизнь», — говорю твёрдо.

Он не понял.

Снова повторяю: «Эта икона будет хранить вас всю жизнь».

Солдат достал из кармана химический карандаш, послюнил и, перевернув доску, попросил произнести ещё раз.

И пока я медленно, по слогам, говорила, он выводил на доске латинскими буквами: «Eta ikona budet hranit was wsu schizn».

Больше мы никогда не встречались…

А я, выменяв на соль тёплую одежду, валенки и хлеб, добралась до Рязани.

В сорок пятом вернулся с войны муж Саша».

Внимательно выслушав взволнованную женщину, я с радостью пересказала то, что мы узнали от представителей немецкого посольства, передавшего Казанскую икону нашему храму.

Тот немецкий солдат прошёл всю войну.

У него на глазах погибали его товарищи, однажды взорвался грузовик, в котором он ехал, но он успел выскочить за мгновение до взрыва.

Остальные погибли.

В конце войны снаряд ударил в блиндаж, который он покинул также за одно мгновение.

Незримая сила русской иконы надёжно хранила его.

И тогда он многое понял и переоценил в своей жизни, и его душа раскрылась для молитвы.

Он вернулся домой, женился, вырастил детей.

Икону поместил в красивом киоте на почётном месте и всю жизнь перед нею молился.

А когда стал стар, наказал старшему сыну после своей смерти отнести дар русской женщины в российское консульство:

«Эта икона жила в России и должна туда вернуться.

Пусть передадут её в Ленинград, город, выстоявший в блокаду, умиравший от холода и голода, но не сдавшийся».

Так в середине девяностых годов в одной из вновь открывшихся церквей Санкт-Петербурга, где настоятелем тогда был протоиерей Александр Чистяков, появилась небольшая икона Божией Матери «Казанская» со странной латинской надписью на обороте «Eta ikona budet hranit was wsu schizn

В рекламе бруклинского глазного врача по ТВ.

«Доктор [имярек] очень хорошо говорит по русски (вместо – по-русски!). Подумалось: азохен вей, если он также очень хорошо и лечит «по русски», то больной вполне может вместе с катаррактой избавиться и от глаза.