Остальные новые истории

Недавно президент Медведев начал очередной спич по поводу кавказкого
конфликта словами: "Одна маленькая, но гордая...". Я напрягся - это
прямая цитата из комедии "Кавказская пленница". Следующим словом должна
быть ПТИЧКА. Президент на мгновение задумался и сказал РЕСПУБЛИКА. Я
разочарованно выдохнул. Этот тост он мог бы рассказать сегодня так:
"... Но одна маленькая, но гордая птичка сказала: "Лично я полечу прямо
на солнце и дам ему в морду." И она стала подниматься все выше и выше,
пока, пусть северное, но все таки солнце, не сожгло ее маленькие
нахальные крылья. И она упала на самое дно самого глубокого кавказкого
ущелья, мордочкой в грязную лужу. Так выпьем за то, чтобы никто, как бы
не ехала крыша, никогда не отрывался от коллектива, с которым его стая
прожила сотни лет..."

Во Франции 200лет празднуют взятие Бастилии, рисуют в учебниках большую
крепость, штурм, куча трупов. Хотя само здание было одноэтажным,
охраняло ее несколько солдат стариков-ветеранов. Сидели там дворяне, за
дуэли, пьянки. Там они могли свободно выйти за ворота, больше на курорт
похоже. Просто не было у них Авроры, скучная у них революция
приключилась, даже символа не нашлось.

Мое!!! Было мне гдето лет 5. Сижу у бабушки на коленях и спрашиваю у нее
"бабуль, а что у тебя в грудях". Надо заметить, что у меня тогда мамка
сестренку родила, и как она ее кормит я видел. Ну бабушка мне отвечает,
что у нее там не молоко, на что я ей говорю что у нее там наверное
кефир.

ГУМАНИТАРНАЯ КАТАСТРОФА

- Это геноцид, - вопил разгоряченный руководитель республиканского
министерства национального благосостояния Гарун Раджабович Гаджиев.
Ветер развевал его аккуратно подкрашенные волосы, лицо от усердия
покрылось румянцем. В эту минуту он был прекрасен. И даже сама богиня
правосудия с карающим мечом в руках не смогла бы произвести на
слушателей большее впечатление, чем Гарун Гаджиевич, грозно
выкрикивающий – Саакашвили под трибунал!
Стройные ряды государственных служащих, выстроившихся в этот час на
аллее героев, сплотились в едином благородном порыве (такой энтузиазм
ранее можно было наблюдать в дни ленинских субботников и съездов КПСС).

- Мы должны подвергнуть резкому осуждению, - продолжил Гарун Раджабович
свою пламенную речь. - Подобное варварство, безусловно, должно осудить
все мировое сообщество, - настаивал он, постепенно переходя на визг
(слово "осуждение" последние три дня было самым популярным, и каждый
политически грамотный гражданин старался повторять его чаще).
В первых рядах собравшихся, сжимая в руках огромный транспарант со
словами "Фашизм не пройдет" стоял Хюрметдин Бакшишбеков, главный
специалист того же самого министерства. Являясь членом актива и
профсоюза, он внимательно слушал слова горячо любимого руководителя. С
каждым новым словом он все больше проникался заботой о пострадавших
жителях дружественной Южной Осетии. К окончанию митинга у Хюрмета созрел
план решительных действий и, отправляясь в пивнушку, он предвкушал не
только семь бокалов пива, но и свои грядущие тридцать секунд славы.
План Хюрмета был прост. Утром следующего дня, вбежав в здание родного
министерства, он сразу развил кипучую деятельность. Так, уже в 9:20 на
информационном стенде висело броское объявление, гласившее "Сбор средств
и теплой одежды в помощь пострадавшим жителям Южной Осетии".
Сам Хюрмет, не теряя времени, отправился по кабинетам, захватив с собой
все свое красноречие и вместительную урну. Вообще то урна была
предназначена для жалоб и рекомендаций посетителей министерства, но так
эти бумажки все равно никто не читал, Хюрмет счел более правильным
использовать ее в своих благородных целях. В этот день урна сияла
надписью "На восстановление Цхинвала" и уже к полудню, встряхивая ее
содержимое, Хюрмет слышал приятный шелест.
Кроме урны был активно задействован и полимерный мешок из-под муки, на
котором заботливая Сельминаз (жена Хюрмета) вывела надпись "Одежда
пострадавшим детям". Выходя из дома, Хюрмет положил в мешок шесть пар
чувяков, которые с ужасающей скоростью вязала его любимая теща.
Стоя между мешком и урной Хюрмет и дал два коротких, но ярких интервью,
призвав все население республики последовать его примеру и оказать
посильную помощь пострадавшим. Под бдительным оком телекамер, для
подкрепления своих слов, он торжественно вложил в урну пятисотенную.
После окончания рабочего дня, Хюрмет в присутствии специально созванной
комиссии извлек из урны 12 тысяч 631 рубль. Зафиксировав этот факт в
протоколе, он незамедлительно отправился в банк, с целью направить
собранные средства на соответствующий счет.
Ощущая в кармане рубашке конверт с деньгами, Хюрмет, с чувством
исполненного гражданского долга, гордо шагал по улице, когда дорогу ему
перекрыла веселая компания, вывалившаяся из кафе "Цовкра".
- Вай, Джамик, сколько лет, сколько зим, - закричал Хюрмет, неожиданно
узнав в одном из подвыпивших субъектов школьного товарища.
- Хюрмет? Не может быть. Ну и раздобрел ты, однако, дорогой, - полез
обниматься бывший однокашник.
Решение было молниеносным. – В "Избушку", - закричал Джамик и, остановив
такси, бесцеремонно запихал Хюрмета на заднее сиденье.
Здесь надо сказать, что "Избушка" была одним из лучших ресторанов
Махачкалы. И меню и сервис в этом заведении были на высшем уровне.
Примерно на том же уровне держались и цены.
- Вина. Всем вина и шашлыков, - вопил в восторге Джамик.
Вино в "Избушке", как в заведении приличном, подавалось исключительно
французское и грузинское. Глянув расценки Хюрмет скрипя сердцем пошел на
моральное преступление.
– Две бутылки "Саперави", - сказал он официантке грустным голосом.
Однако после девятой бутылки этого нектара тембр его голоса заметно
повысился.
- Да здравствует братская Грузия, - кричал он зычным голосом, поднимая
очередной бокал.
– Российский империализм не пройдет, - икая, вторил ему засыпающий
Джамик. Желая разбудить неожиданно обмякшего товарища, Хюрмет грянул с
детства знакомый куплет – Где же ты моя Сулико? Однако допеть не успел.
Забежавшие в кабину люди в штатском сначала выкрутили ему руки и,
подхватив за шиворот раскисшего Джамика, потащили обоих к выходу.
Опрокинувший от неожиданности бокал вина, Хюрмет шествовал к машине с
алым пятном на груди и отчаянно выкрикивал – Солженицин умер, но
демократию вам не убить!
Доставленный на очную ставку ранее задержанный грузинский агент
Горгеладзе ни Хюрмета, ни Джамика не опознал, после чего трижды упал со
стула, при этом ударившись лицом об угол стола и даже каким-то
удивительнейшим образом вывихнув себе руку.
Подписав необходимые бумаги, ранним утром следующего дня, друзья вышли
из серого, тихого здания. Светало, легкий морской бриз взбодрил уставших
приятелей...
- Катастрофа. Это гуманитарная катастрофа, – завопил Хюрмет словами
всенародно избранного, внезапно вспомнив о пропитых деньгах.

Нелюдим УГЮМОВ

Сидим в суботу, часов 20:30... Я, Спайдер, Коля (Москаль), Алеся
(подружка Янки, Спайдера девочки) изрядно все пьяные...
- Все Юрик, я домой, нет от вас спасу....
- Н, тока после вдыхания ароматических благовоний во славу Джа!!!
- Ладно, тока без фанатизма!
Курим, покурили Я, Cпайдер... курим из бутылки. Доходит очередь до
Алеси? все клас, покурила... улыбаеться ))) Все здорово..
- Ну как тебе Алеська?
- Клас.... ))))
- Ну тоже клас... ноготь только потуши ))))

РЕДКАЯ ПТИЦА ДОЛЕТИТ ДО СЕРЕДИНЫ ТИХОГО ОКЕАНА

"Не из-под оглобель -
Легко и галантно,
Здесь Алик и Гоголь -
Сошлись два таланта".
А. Кимры

Почему великий Николай Васильевич Гоголь в "Вечерах на хуторе близ
Диканьки" воспел Днепр? Увы, что имеешь, то и воспеваешь, уподобляясь
кулику - бахвальщику своим болотом. Да, не довелось украинскому классику
русской литературы побывать в Сан-Франциско на берегу Тихого океана.
Который по планетарности куда больше отвечает размаху и масштабу
гоголевского гения, нежели Днепр, норовящий впасть (в пасть?) в нечто
побольше, как ющинствующая Украина - в ЕС.

Вот если б Николай Васильич сподобился Сан-Франциски, повесть была бы
написано на английском, называлась бы "The evenings on the farm near the
Golden Gate Bridge", а этот отрывок при переводе выглядел бы примерно
так...

"Чуден Тихий Океан при тихой погоде, когда вольно и плавно смотрит на
пляжи, леса и горы Западного побережья США. Ни зашелохнет; ни прогремит.
Глядишь, и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина, и чудится,
будто весь вылит он из стекла, и будто голубая зеркальная дорога, без
меры в ширину, без конца в длину, реет и вьется по миру.

Любо тогда и жаркому солнцу оглядеться с вышины и погрузить лучи в холод
стеклянных вод и прибережным лесам ярко отсветиться в водах.
Зеленокудрые! они толпятся вместе с полевыми цветами к водам и,
наклонившись, глядят в них и не наглядятся, и не налюбуются светлым
своим зраком, и усмехаются к нему, и приветствуют его акул да китов,
кивая ветвями.

В середину же Океана они не смеют глянуть: никто, кроме солнца и
голубого неба, не глядит в него. Редкая птица долетит до середины Тихого
Океана. Пышный! Ему нет равного океана в мире. Чуден Океан и при теплой
летней ночи, когда все засыпает - и человек, и зверь, и птица; а бог
один величаво озирает небо и землю и величаво сотрясает ризу.

От ризы, как с американского флага, сыплются звезды. Звезды горят и
светят над миром и все разом отдаются в Тихом Океане. Всех их держит
Океан в темном лоне своем. Ни одна не убежит от него; разве погаснет на
небе. Черный берег, унизанный спящими грифами, и древле разломанные
горы, свесясь, силятся закрыть его хотя длинною тенью своею, - напрасно!


Нет ничего в мире, что бы могло накрыть Тихий Океан, даже рабочий орган
украинской проститутки с Московской окружной дороги. Синий, синий, как
фирменные джинсы Леви-Страусса, ходит он плавным разливом и середь ночи,
будто середь дня; виден за столько миль, за сколько видеть может
человечье око. Нежась и прижимаясь ближе к берегам от ночного холода,
дает он по себе серебряную струю холодного течения Кюрасао; и она
вспыхивает будто полоса дамасской сабли; а он, синий, снова заснул.
Чуден и тогда Тихий Океан, и нет океана, равного ему в мире!

Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес шатается до корня,
секвойи трещат и молния, изламываясь между туч, разом осветит целый мир
- страшен тогда Тихий Океан! Цунами гремят, ударяясь о горы, и с блеском
и грохотом отбегают назад, и плачут, и заливаются вдали.

Так убивается старая мать американского морского пехотинца, выпровожая
своего сына в Ирак. Разгульный и бодрый, едет он в кабриолете,
подбоченившись и молодецки заломив фуяжку; а старушка, рыдая, бежит за
ним, хватает его за зеркало заднего вида, ломает над ним руки: "Ой, куда
ж ты, ненаглядный мой Джонушка, на погибель!", и заливается горючими
слезами.

Дико чернеют промеж ратующими волнами обгорелые от частых калифорнийских
пожаров пни и скалы на выдавшемся берегу. И бьется об берег, подымаясь
вверх и опускаясь вниз, пристающая шлюпка наркокурьера. А кто ж еще из
американцев осмелится гулять в челне в то время, когда рассердился Тихий
Океан? Видно, ему не ведомо, что он глотает, как мух, людей".

© Алик, авторизованный перевод с английского