Непристойные стишки

Це все - хуйня,
Це все до сраки,
И та любов, и ти ебаки,
И ти гулянья в край села, -
Це все хуйня.
Лишь ты да я.
И ты хуйня.
Лишь я один
соби нормальный гражданин!

Я люблю мою корягу -
Тихо-тихо рядом лягу.
Обниму одной рукой,
Притяну другой ногой.
Овладею без напряга -
Отдыхай моя коряга!

А. С. Пушкин

ТЕНЬ БАРКОВА

I

Однажды зимним вечерком
В бордели на Мещанской
Сошлись с расстригою попом
Поэт, корнет уланской,
Московский модный молодец,
Подьячий из Сената,
Да третьей гильдии купец,
Да пьяных два солдата.
Всяк пуншу осушил бокал,
Лег с блядью молодою
И на постели откачал
Горячею елдою.


II

Кто всех задорнее ебет?
Чей хуй средь битвы рьяной
Пизду курчавую дерет,
Горя, как столб румяный?
О землемер и пизд, и жоп,
Блядун трудолюбивый!
Хвала тебе, расстрига-поп,
Приапа жрец ретивый!
В четвертый раз ты плешь впустил
И снова щель раздвинул,
В четвертый принял, вколотил...
И хуй повисший вынул!


III

Повис! Вотще своей рукой
Елду Малашка дрочит,
И плешь сжимает пятерней,
И волосы клокочит.
Вотще под бешеным попом
Лежит она, тоскует,
И ездит по брюху верхом,
И в ус его целует...
Вотще! Елдак лишился сил,
Как воин в тяжкой брани,
Он пал, главу свою склонил
И плачет в нежны длани.


IV

Так иногда поэт Хвостов,
Обиженный природой,
Во тьме полуночных часов
Корпит над хладной одой.
Пред ним несчастное дитя:
И вкривь, и вкось, и прямо
Он слово звучное, кряхтя,
Ломает в стих упрямо.
Так блядь трудилась над попом,
Но не было успеха:
Не становился плут дыбом,
Как будто бы для смеха.


V

Зарделись щеки, бледный лоб
Стыдом воспламенился,
Готов вскочить расстрига-поп
И вдруг остановился.
Он видит: в ветхом сертуке,
С спущенными штанами,
С хуиной длинною в руке,
С отвисшими мудами.
Явилась тень, идет к нему
Дрожащими стопами,
Сияя сквозь ночную тьму
Огнистыми очами.


VI

"Что сделалось с детиной тут?"
Спросило привиденье. —
"Лишился пылкости я муд,
Елдак в изнеможенье,
Предатель хилый изменил,
Не хочет уж яриться", —
Почто ж, ебена мать, забыл
Ты мне в беде молиться?" —
"Но кто ты?" — молвил Ебаков,
Вздрогнув от удивленья.
"Твой друг, твой гений я, Барков",
—Вещало привиденье.


VII

И страхом пораженный поп
Не смог сказать ни слова.
Свалился на пол, будто сноп
К портищам он Баркова,
"Восстань, любезный Ебаков,
Восстань! Повелеваю!
Всю ярость праведных хуев
Тебе я возвращаю.
Поди, еби Малашку вновь!
"О чудо! Хуй ядреный
Встает,
Кипит в мудищах кровь
И кол торчит взъяренный.


VIII

"Ты видишь, — продолжал Барков, -
Я вмиг тебя избавил.
Но слушай: изо всех певцов
Никто меня не славил.
Никто! Так мать же их в пизду!
Хвалы мне их не нужны!
Лишь от тебя услуги жду:
Пиши в часы досужны!
Возьми задорный мой гудок,
Играй во что попало;
Вот звонки струны, вот смычок,
Ума в тебе немало.


IX

Не пой лишь так, как пел Бобров,
Ни Шаликова тоном,
Шихматов, Палицын, Хвостов
Прокляты Аполлоном.
И что за нужда подражать
Бессмысленным поэтам?
Последуй ты, ебена мать
Моим благим советам.
И будешь из певцов певец,
Клянусь моей елдою.
Ни чорт, ни девка, ни чернец
Не вздремлют под тобою!"


X

"Барков! Доволен будешь мной!"—
Провозгласил детина.
И вмиг исчез призрак ночной,
И мягкая перина
Под милой жопой красоты
Не раз потом измялась.
И блядь во блеске наготы
Насилу с ним рассталась.
Но вот яснеет свет дневной;
Как будто плешь багрова
Явилось солнце под горой
Средь неба голубого.


XI

И стал трудиться Ебаков,
Ебет и припевает,
Везде гласит: "Велик Барков!"
Попа сам Феб венчает.
Пером владеет, как елдой,
Певцов он всех славнее,
В трактирах, в кабаках герой,
На бирже всех сильнее!
И стал ходить из края в край
С гудком, с смычком, с мудами,
И на Руси воззвал он рай
Бумагой и пиздами.


XII

И там, где вывесной елдак
На низкой, ветхой кровле
И там, где только спит монах,
И в капищах торговли, —
Везде затейливый пиит
Поет свои куплеты
И всякий божий день твердит
Баркова все советы.
И бабы, и хуистый пол
Дрожа ему внимали,
И только перед ним подол
Девчонки задирали.


XIII

И стал расстрига-богатырь
Как в масле сыр кататься,
Однажды в женский монастырь,
Как начало смеркаться,
Приходит тайно Ебаков
И звонкими струнами
Воспел победу елдаков
Над юными пиздами.
И стариц нежный секелек
Заныл и зашатался...
Как вдруг — ворота на замок,
И пленным поп остался.


XIV

И в келью девы повели
Поэта Ебакова;
Постель там шаткая, в пыли,
Является дубова.
И поп в постелю нагишом
Ложится поневоле.
И вот игуменья с попом
В обширном ебли поле.
Отвисли титьки до пупа,
И щель идет вдоль брюха;
Тиран для бедного попа
Проклятая старуха!


XV

Честную матерь откачал
Пришлец благочестивый
И ведьме страждущей вещал
Он с робостью стыдливой:
"Какую плату восприму?" —
"А-а, мой свет, какую?"
Послушай: скоро твоему
Не будет силы хую;
Тогда ты будешь каплуном,
И мы прелюбодея
Закинем в нужник вечерком
Как жертву Асмодея!"


XVI

О ужас! Бедный мой певец!
Что станется с тобою?
Уж близок дней твоих конец,
Уж ножик над елдою!..
Напрасно еть усердно мнишь
Девицу престарелу, —
Ты блядь усердьем не смягчишь,
Над хуем поседелу.
Кляни заебины отца
И матерну прореху!
Восплачьте, нежные сердца,
Тут дело не до смеху!


XVII

Проходит день, за ним другой,
Неделя протекает,
А поп в обители святой
Под стражей обитает.
О вид, угодный небесам!
Игуменью седую
Ебет по целым он часам
В пизду ее кривую!
Ебет: но пламенный елдак
Слабеет боле, боле...
Он вянет, как весенний злак,
Скошенный в чистом поле.


XVIII

Увы! Настал ужасный день!
Уж утро пробудилось,
И солнце в сумрачную тень
Лучами водрузилось, —
Но хуй детины не встает,
Несчастный устрашился,
Вотще муде себе трясет, —
Напрасно лишь трудился!
Надулся хуй, растет, растет,
Подъемлется ленивый —
И снова пал, и не встает...
Смирился, горделивый!


XIX

Со скрипом вдруг шатнулась дверь,
Игуменья подходит,
Гласит: "Еще пизду измерь!" —
И взорами поводит;
И — в руку хуй. Но он лежит.
Трясет — он не ярится.
Щекочет, нежит... тщетно! — спит,
Дыбом не становится.
"Добро", — игуменья рекла —
И вмиг из глаз сокрылась...
Душа в детине замерла,
И кровь остановилась.


XX

Расстригу мучает печаль
И сердце, томно билось...
Но время быстро мчалось вдаль,
Темно уж становилось,
Уж ночь с ебливою луной
На небо наступала;
Уж блядь в постели пуховой
С монахом засыпала.
Купец уж лавку запирал;
Поэты лишь не спали
И, водкою налив бокал,
Баллады сочиняли.


XXI

И в келье тишина была...
Вдруг стены пошатнулись,
Упали святцы со стола,
Листы перевернулись,
И ветер хладный пробежалВ тени угрюмой ночи...
Баркова призрак вдруг предстал
Священника пред очи:
В зеленом ветхом сертуке,
С спущепными штанами,
С хуиной длинною в руке,
С отвисшими мудами!
"Скажи, что дьявол повелел?" —
"Надейся и страшися!"
"Увы! Что мне дано в удел?
Что жребий мой?" —
"Дрочися!"
И грешный стал муде трясти,
Тряс, тряс, и вдруг проворно
Стал хуй все вверх и вверх расти,
Торчит елдак задорно.
Багрова плешь огнем горит,
Муде клубятся сжаты:
В могущих жилах кровь кипит,
И пышет хуй мохнатый.


XXIII

Вдруг начал щелкать ключ в замке,
Дверь с громом отворилась...
И с острым ножиком в руке
Игуменья явилась.
Являет гнев черты лица,
Пылает взор собачий;
Но ебли грозного певца
И хуй попа стоячий
Она узрела... пала в прах...
Со страху обосралась,
Трепещет бедная к слезах...
И с духом тут рассталась!


XXIV

"Ты днесь свободен, Ебаков!" —
Вещала тень расстриге, —.
Мой друг!
Успел найти Барков
Развязку сей интриге.
"Поди! (отверзта дверь была)
Тебе не помешают;
Но знай, что добрые дела
По-царски награждают:
Усердно ты воспел меня,
И вот за то награда!"
Сказал, исчез.
И здесь, друзья,
Кончается баллада.

1814-1815

Я на супругу Веру обижался,
Не даст - уйду в себя на целый день;
Потом забил и с Ленкою связался,
Из крайнего подъезда номер семь

В подъезде том живет еще Наташка
(супруга мне частенько не дает),
А также: Ирка, Зинка, Алка, Дашка,
Короче, сердобольный женский род

И вот что выяснил, реализуя похоть,
Все как одна прокатывают мужей,
Талдычат все, что со своими плохо,
И что моя пиписка им нужней

Моя пиписка среднего размера,
Но разве что по фрикциям мастак.
Мне с мыслью не смириться, что и Вера,
Меня кидая, поступает так

Залетела муха в ухо,
Что мне делать, как мне быть?
Я боюсь потери слуха,
Как же жизнь ее сгубить?
Бьюсь об стену головою,
И, гвоздем залезши в ухо,
Издевался над собою
Будь же проклята ты, муха!
Может брызнуть дихлофосом
И, пинцетиком поддевши,
покрутивши перед носом,
Изнасиловать, вспотевши.
Но размер не позволяет
Было б это очень странно.
Тут меня вдруг осеняет:
Натравлю-ка таракана.
Таракан - рубаха-парень,
Стасиком не зря зовется.
Знаю он ей так заправит,
Что она не отобьется.
Как задумал, так и сделал -
Запустил его туда,
Слышал как он ей заделал,
Сам аж кончил раза два.
(c) Гунич

Кто не знает пятый батальон,
По всему району ездит он.
Чинит рельсы и вагоны,
Бабьи мучает гандоны.
Кто не знает пятый батальон.

В пятом батальоне любят спать,
До обеда хуй кого поднять.
Кто подушку обнимает,
Кто в перину хуй толкает.
Кто не знает пятый батальон.

В пятом батальоне любят жрать,
От стола в столовой их не оторвать.
Кто кричит налейте супу,
А в ответ соси залупу.
Всякий пропадает аппетит.

Приезжал к ним из Германии посол,
Ебанутый Ёбаный Козел.
"Ты езжай в свою Берлину
И держись за Украину,
А потом соси свою хуину!"

Хуй скакал на задних ножках
Пред красавицей пиздой,
А она глядит в окошко:
То такой, то не такой…
Плюнул хуй. Ну что за бляди,
Проституткой обозвал,
И, зайдя спокойно сзади,
Честно жопу отъебал.