Остальные новые истории

У нас один препод отжёг. Знаете анекдот про студентов, звонящих преподу ночью с криком: "Спишь, бля?! А мы сейчас готовимся!"?
Ну так вот. У нас на завтра поставили сразу два экзамена, и мы с группой узнали телефон препода и решили так же испортить человеку ночь. Звоним ему в 2:30, слышим автоответчик, и говорит он примерно следующее: "Раз ты звонишь в это время, то, наверное, у тебя завтра экзамен, да? И ты сейчас пьёшь кофе, чтобы не уснуть и выучить всё за ночь, вместо того, чтобы ходить на лекции. И мне ты, разумеется, позвонил для того, чтобы всё-таки рассказать мне, как пропачить кде2 под фрибсд. Не волнуйся, у меня есть определитель номера и база телефонов, а утрецом я обязательно гляну, как тебя зовут, и спрошу на экзамене, как же это всё делается. Ах да... Чуть не забыл сказать! Возьми завтра баночку вазелина, одним вопросом ты, сука, не отделаешься у меня! Спокойной ночи, дорогой студент!".
Чёрт! Теперь страшно идти на экзамен. Вдруг, падла, правду наговорил...

Я застукал ее на кухне — сидит за столом и увлеченно слизывает глазурь с пухлых пальчиков, глаза закрыты от удовольствия. Одета в застиранную серую футболку и белые штанишки, в которых обычно спит. Футболка крупногабаритная и растянутая, но хочешь не хочешь, облегает упакованные в нее формы, подчеркивая пышные груди, свободно возлежащие на обширном животе, а из-под подола выглядывают роскошные складки боков, выпирающие над резинкой штанишек, которые уже тесноваты моей раздавшейся вширь милашке. На столе перед ней коробка, а в коробке — восемь сытных булочек с корицей… вернее, было восемь, половины уже нет, и судя по остаткам глазури у нее на пальчиках и вокруг губ, участь недостающих очевидна.
Выключатель рядом, но свет я не зажигаю, просто наблюдаю за ней в кухонном полумраке, озаренном лишь струящимися из окна лунными лучами. Она пока меня не замечает, и я предоставляю ей самостоятельно усугубить тяжесть преступления.
Вскоре моя кошечка вылизывает пальцы дочиста, после чего — кто бы сомневался — уверенно тянется за следующей булочкой. По этикету, возможно, и полагается отломить небольшой удобный кусочек, но она просто засовывает булочку в рот «насколько влезло» и откусывает, жуя с туго набитыми щеками и еле слышно постанывая от удовольствия, напрочь забыв о преступности своего деяния. Позволяю ей полностью насладиться этим куском и проглотить пережеванное — пугать ее так, чтобы она подавилась, в мои планы не входит.
А она испугалась, услышав мои приближающиеся шаги. Поднимает взгляд, веки широко распахнуты, глаза влажно блестят, как у застигнутой врасплох лани. Рука, сжимающая недоеденную булочку, застывает в воздухе. Она знает, что скрыть происшедшее никак не может, но какая-то часть ее иррационального существа все-таки пытается хотя бы попробовать.
— И чем это мы заняты? — тоном великого инквизитора осведомляюсь я, встав у нее за спиной.
На ее поднятом ко мне личике проступают все оттенки стыда. Не знаю, покраснела ли она, в сером сумраке не видно; вероятно, все же да.
— Н… ничем, — лепечет она. Наглая ложь, что очевидно нам обоим. Мне не нужно ничего уточнять, она сама делает вторую попытку: — Так, слегка перекусила.
— Перекусила, — повторяю я, кладу руку ей на плечо, а второй указываю на теперь более чем полупустую коробку на столе. — Весьма… основательно перекусила, мне представляется.
— Я проголодалась, — обороняется она.
Наклоняюсь и касаюсь ее животика, а она свободной рукой прикрывает его.
— Правда? Проголодалась? Что ж, это меняет дело. — Ухмыляюсь. — В таком случае прошу прощения, продолжай, голод надо утолить.
Помешкав, она откладывает полусьеденное лакомство и прикрывает живот уже обеими руками.
— Я уже наелась.
— Ну-ну, не глупи, ты же только что так наслаждалась этой булочкой, и вот теперь просто возьмешь ее и бросишь? — Обнимаю ее и наклоняюсь к самому ушку. — Ты правда оставишь нетронутыми все эти вкусности? Разве тебе не хочеться еще хоть немного к ним приложиться? Ты же только что сказала, что проголодалась, разве не так?
Я чувствую, как у нее капают слюнки, как она борется сама с собой и в итоге сдается.
— Ну ладно, вот эту доем, — решает она и снова хватает булочку. На этот раз она принимает приличный вид и отламывает понемножку, аккуратно отправляя в рот кусочек за кусочком, и потихоньку расправляется и с этим кондитерским продуктом, уже пятым по счету за нынешнюю ночь, а я все это время молча стою рядом и смотрю на нее. И лишь когда она тянется за следующей булочкой и начинает отламывать кусочки и от нее, замечаю:
— Вот поэтому ты и толстая, — мягко шепчу на ушко, — поэтому у тебя и пузо выросло, и бока в складках, — ласково поглаживаю упоминаемые места, — а все потому, что ты при малейшей возможности объедаешься до отвала.
Она что-то мычит в знак протеста, но рот у нее полон, и она не прекращает жевать.
— Ну не называть же это «перекусила», в самом деле? Ты хоть представляешь, сколько калорий в каждой плюшке? А это уже шестая. — Я пальцем изобразил в воздухе шестерку.
Она продолжает кушать, а я созерцаю, как в ее рот отправляется последний кусочек.
— Причем ты ведь недавно ужинала, и ничем себя не обделила, включая десерт. Ты же не думаешь, что я не заметил, как ты поливаешь пирог сливками и берешь две добавки?
Прикончив шестую плюшку, она снова облизывает пальцы и немедленно тянется за седьмой. Если в желудке у нее и тесновато, подобным мелочам мою любимую не остановить.
— Ты просто ненасытная, — продолжаю я. — Тебе всегда мало. Неудивительно, что ты продолжаешь толстеть. — Обеими руками сжимаю ее пузо, отчего она снова протестующе мычит. — Сколько раз на моей памяти вот это вот было набито как барабан? Стейк, пицца, макароны, торты и пироги, пудинги, мороженое… еще бы ему не быть таким большим и толстым! А тебе должно быть стыдно появляться на людях с таким громадным толстым животом...
Вот и седьмая булочка съедена, а она, сцапав восьмую, снова запихивает ее в рот — приличия опять позабыты, на пике обжорной оргии несколько не до того.
— Но ведь тебе никогда не бывает стыдно, правда? — шепчу я. — Помнишь, в том ресторане? Ты только что слопала чуть не половину шоколадного торта, сидишь на стуле, едва можешь вздохнуть, платье под напором пуза уже трещит… подходит официант, и ты просишь принести еще кусок торта. Вид как у обжоры, коей ты и являешься, я чуть сквозь землю не провалился, а ты улыбаешься как ребенок на рождество, и просто сияешь, когда перед тобой появляется второй кусок торта, плавающий в шоколадном сиропе. Ты готова есть и есть, и останавливаешься только набив свою бездонную утробу до предела. Вот как сейчас. Даже когда я смотрю, ты ничего с собой не можешь поделать, уписываешь все до последней крошки и облизываешь пальцы.
И она, опустошив коробку, собирает в ладонь все крошки и слизывает их. А потом откидывается на спину, поддерживая обеими руками раздувшееся чрево, и поднимает на меня обеспокоенный взгляд.
— Я так объелась, — сообщает она. — Мне нехорошо.
— Так обычно и бывает с девочками, которые кушают слишком много сладкого, — отвечаю я, гладя ее массивное пузо. — Но я точно знаю: в следующий раз ты об этом и думать забудешь...

— Ох, как же я обожралась… столько слопала, сама бы не поверила. — Эмма ввалилась в спальню, уронила куртку на пол и обессиленно плюхнулась на кровать. Перевела дух и пожаловалась: — Вот всегда так под Новый Год, все ем и ем, а остановиться не могу!
— И это мы еще приволокли домой кучу «остатков», заметь, — отозвался Том со стороны кухни. — Слушай, все это не влезет в холодильник. Может, поможешь? Доешь пирог, а? Твой любимый, с черникой.
— Ты что, смеешься? Я и так чуть не лопнула?
Но Том уже появился в спальне.
— Да ладно тебе. Вот, мне один и тебе один. Давай, вкуснятина ведь, жаль, если пропадет. Уверен, в твой маленький животик еще немножко поместится.
— Маленький?! Это в каком месте он маленький? — Эмма задрала блузку, демонстрируя вздувшийся купол живота. — Да мне дышать уже нечем!
— О нет! — всплеснул руками Том, изображая предельное волнение. — Надо же что-то делать! — Наклонился и расстегнул ее брюки, отчего нижняя часть живота обрадованно выкатилась наружу. Глубокий красный отпечаток в области пупка четко указывал, где именно хозяйка носит пояс, который весь вечер отчаянно сражался с давлением напирающей плоти. — Ну вот, обжорочка моя маленькая, уже легче. Теперь пирог...
— Не называй меня так! Ты же знаешь, я… мммм!
Том искусным маневром впихнул ломтик пирога в ее раскрытый рот.
— Почему нет? Ты ведь именно такая. Круглая, упитанная и обжора.
Еще ломтик. И еще.
— Это ненадолго, поверь. Я на той неделе записалась в тренажерный зал.
— Ну конечно, записалась. Открой-ка ротик. — Еще ломтик. — И тебя там со всех сторон обмерили. Третья стадия ожирения, так, если не ошибаюсь? Звучит, конечно, страшно, но если на тебя посмотреть, так ничего страшного, а совсем даже наоборот, скушай-ка еще пирога.
Эмма послушно прожевала следующий кусочек.
— Знаю, на праздниках я немного отпустила поводья. Но с Нового Года все переменится, обещаю.
Том скормил Эмме остаток первого пирога.
— Что-то я сомневаюсь. На той неделе ты сколько там завесила, сто пятнадцать? А когда мы только познакомились, было девяносто пять. По-моему, двадцать кило так вот с потолка не падают.
После очередного кусочка пирога Эмма снова перевела дух.
— Да ладно тебе, когда девушка заводит себе постоянного парня, она всегда немного поправляется.
— Да, дорогая, просто не все девушки такие обжоры, как ты. Скушай еще кусочек, любимая.
— Дело не только во мне. Это ведь тебе нравятся пышки, и как тут усидишь на диете?
— Что ж, согласен, — улыбнулся Том, скармливая ей еще кусочек пирога. — Тут никак не усидишь на диете. Особенно если ты такая ненасытная обжора. — Еще один кусочек, и еще один.
— Ты думай, что говоришь! — кулачок Эммы ткнулся в его плечо. — Твое счастье, что я сейчас пошевелиться не могу, а то бы...
Остаток угрозы остался непроизнесенным, поскольку Том скормил ей еще кусок пирога.
— Не говори с полным ртом, — наставительно заметил он, — это невежливо. Хочешь последний ломтик, любимая?
— Как последний? А твой пирог где?
— Так ты съела оба. Ничего, я-то не очень хотел кушать. Всяко не так, как ты.
— Ах ты хитрюга!
— Крошка моя, я просто даю тебе то, что ты хочешь. А теперь подвинься, если можешь, а то мне бы тоже прилечь...
Эмма с усилием перекатилась на край кровати.
— Повернись лучше на бок, родная. Я тут читал, что это хорошая поза для занятий любовью с беременной женщиной — а в твоем случае, с барышней, которая никак не может остановиться, пока не слопает все, что есть в доме. Ты десерт уже получила, теперь моя очередь...

Школа у нас была, сравнивая с прочими, самая обычная. Зато среди учеников имелась одна достопримечательность. Вернее, четыре — потому что близняшек было четверо. Красотки, чирлидерши, и все такое. Симпатичные мордочки, зеленоглазые, рыжие, и сложение как у моделей с подиума. Росточку невеликого, полтора метра в прыжке, но кто бы жаловался?
Звали сестренок Тия, Сара, Стефани и Бет. Я, так уж вышло, встречался с Тией — и месяца через два девушка начала несколько выделяться на фоне прочих близняшек. Сестры заметили — ты что, поправилась? — на что получили ответ: ей осточертело сидеть на диетах, чтобы впихивать себя в чьи-то там стандарты; ну а раз мне ее растущие формы нравятся, то она намерена есть в свое удовольствие, пока я не скажу «хватит».
(Нет нужды уточнять, что подобного слова из моих уст девушка так и не услышала!)
Тия тогда весила 53 кило; ее сестры держались на 49.
После этого, так как втайне все они были влюблены в меня, три сестрички дружно решили, что попробуют обогнать Тию. Победительнице достаюсь я и честь сопровождать меня на выпускной бал, до которого еще целый год.
В общем, девушки активно взялись за дело. Вместо обеденных бутербродов каждая тащила теперь на занятия целый мешок снеди — с дюжину плюшек, пару сэндвичей, кусок пирога и пакет чипсов. Разумеется, съесть столько они не могли. Сперва. Однако Бет начала набирать вес быстрее сестер; те решили было, что дело тут в обмене веществ, но на самом деле Бет просто весь день напролет жевала то, что не могла осилить в один присест.
Впрочем, этот секрет долго не продержался, и фигуры девушек уверенно раздавались вширь. За полтора месяца все они сменили тридцать восьмой размер на сорок второй. А вот набирали вес четверняшки по-разному: у Тии килограммы откладывались в основном в бедрах; с Сары не сводило глаз все мужское население штата, поскольку у нее полнел, главным образом, бюст; у Бет росло весьма милое брюшко; Стефани же поправлялась более-менее равномерно во всех местах.
Тия раскрыла сговор сестричек за три месяца до бала и разозлилась — не за сам сговор, а за то, что они пытались провернуть это у нее за спиной; она же не собственница какая, а меня можно и разделить на всех...
В общем, в итоге на выпускной мне пришлось приглашать всю четверку. Видели бы вы, какой счет мне выставили за обед! Последние три месяца сестрички практически не ели, а объедались, и в тот вечер показали все, на что способны.
Сравнили достижения. Бет весила 88 кило, Тия — 94, Стефани — 96, и Сара — 83. Бет щеголяла пузом размером с пляжный мяч, которое уже не втискивалось ни в одни джинсы, только в эластичные штаны. Бедра и ягодицы Тии стали такими округлыми и пышными, каких я доселе не видел. Равномерно располневшая Стефани выросла от исходных 85-55-75 до 105-85-110, и просто светилась довольством! Сара же сменила изначальный 85-сантиметровый бюстгальтер на 110, четвертого размера двойной полноты.
После бала я сделал им подарок и повел в ресторанчик со шведским столом, отметить успешное окончание соревнования… ну, во что мне обошелся здоровый аппетит соревнующихся четверняшек, не так уж важно. Зато потом подарок преподнесли мне они. Все четверо. Общий. Быть в постели более чем с одной женщиной — такого со мной прежде не случалось, ну а чтобы сразу с четырьмя!..
Стефани мне понравилась больше прочих, с тех пор мы встречаемся с ней; Тия охотно благословила нас. Аппетит у Стефани с тех пор ничуть не уменьшился, мы сейчас на втором курсе колледжа, в ней более 135 кило, свадьба запланирована к получению диплома.
Кстати, у всех четверняшек уже есть дети. Знаете, что самое забавное? Все они похожи на меня. Вот почему бы это, а?