Остальные новые истории

Работаю психиатром. Пациент мне:
- Доктор, а пойдёмте ко мне в гости - музыку послушаем, клозапина поедим.

Как говорит знакомый пожарный инспектор.

Приходим во все места: где есть люди, где людей нет. Иногда — под телекамеры что-то записываем как нарушения. Чаще всего - на 5000-7000 рублей и никогда на физических лиц - управителей этих дурдомов.

Проходит пару-тройку лет. Нарушения — не устранены. Мы идем, делаем сэлфи на фоне неустраненных нарушений. Штрафы доходят до 50-70 тысяч рублей. В ход идут зиц-председатели Фунты, личные договоренности, бракованные датчики и огнетушители, гнилые шланги. И никогда и никого нельзя посадить на пару-тройку годков строгого режима: табу.

Года еще через четыре, чтобы получить страховые выплаты, сигнализации отключают, разливают горючую жидкость, либо искрят сваркой. Хорошо, если никто не сгорит и не пострадает, хотя, если стены из горючих материалов — не мудрено.

В камере каждое фото продаем владельцам бизнеса тысяч за триста. Строим дома, дачи, иногда даже в Крыму.

Страховая платит от 30 до 50 процентов возмещения на счет в Швейцарии или Бельгии. О людях пусть заботится МЧС и возит их в Москву на лечение спецбортами.

После похорон и судов мы уходим в запой целыми отделами — людей просто жалко, даже слезы пробивают.

Вот так и крутится рядовой пожарный инспектор. От пожара до пожара, от дознавателя к следователю с одним простым телефоном, где все грехи — как на ладони.

Вот еще небольшая зарисовка из моего студенчества. Колхоз. Первый курс, и мы, студенты музыкального института, два десятка хилых очкариков-интеллигентов, оказываемся в совхозе «Сарканайс Дарбаляудис», что с латышского переводится, примерно, как «Красный Трудовой Народ». Народ, оказался на поверку совсем не красным. А абсолютно синим. Синюшным. Весь, от встречавшего нас агронома, до раздатчиц в полевой кухне.
Поставили нас на стройку, а строили новое здание администрации. Здания пока не было – был доведенный до третьего этажа кирпичный остов, внутри на балки была положена фанера, полов не было даже близко. Возле здания, в десятках двух метров, стояло шесть или семь деревянных поддонов, на каждом были сложены кирпичи. Пришел пошатываясь прораб, и если опустить мат, сказал нам: становитесь цепочкой, один пусть идет наверх здания, и передавайте ему по цепочке кирпичи. А он пусть складывает у стены, чтобы, когда придут каменщики, им было чем работать – стенки дальше возводить. Перекидали мы так цепочкой из рук в руки два поддона кирпичей, устали, тяжело это, все-таки… А тут - обед – полевая кухня: приехала лошадка с телегой, на ней тетка, вдрабадан пьяная, и несколько бидонов. И миски алюминиевые. Стали разливать суп – запах вроде ничего, крупа какая-то и картошка плавает. Дали хлеб, сели мы тут же, на травку, сидим, едим. И тут Маша Зонскер вдруг говорит – а что это, червяки? Мы присмотрелись – точно, у всех плавают, мелкие, миллиметра по 2, червячки. Мы к раздатчице – что это? А она нам – не ссыте очкарики, харчитесь дальше, это личинки, они в крупе всегда живут, с ними суп только вкуснее. И ржет, пьяная морда. Ну, что, мы голодные, а червячков этих и не видно, ежели не приглядываться, почти все плюнули, и стали есть дальше. И тут Толик Файнштейн вдруг кричит – смотрите! И вытаскивает из супа глиста. Сантиметров 7 длинной, с черной головкой, толстого, белого… Толика стошнило в тарелку, еще двоих тоже. Суп уже никто не доедал. Попили воды с хлебом и пошли дальше работать.
Ладно. Два поддона кирпичей уже наверх передали, а сколько их там нужно – никто нам не сказал. И спросить не у кого. Прошел какой-то мужик – мы ему – дядя, а сколько кирпичей наверх надо? А он – ты чего тут разговоры пришел разговаривать? Работай, когда скажут – закончишь! Ну ладно… Наверху Вася Кобылин кирпичи принимает, а мы ему подаем цепочкой. Еще два поддона кирпичей наверх ушло… Совсем мы запарились, но виду не подаем – пусть не думают, что мы «вшивая интеллигенция», работаем и не жалуемся! Шестой поддон начали подавать, слышу, Вася сверху, со стены что-то кричит, и руками машет. А за забором трактор работает, не слышно его. Посмотрели мы на него, и дальше кирпичи передаем. И вдруг – грохот страшный, аж земля вздрогнула. И Вася Кобылин исчез. А из дверного проема здания – облако пыли. И появляется Вася. Все говорит. Нет больше кирпичей. Как, говорим нету? А так. Там наверху, на балках фанера и доски какие-то положены были. Вот на них кирпичи Вася и складывал. Когда пять поддонов в одном углу сложил – треснули доски, и вся груда кирпича рухнула вниз. Кирпичи – в порошок.
Стоим мы, и не понимаем, что делать. А Васю дрожь бьет нервная. А тут и прораб подходит. Сразу все понял, и как начал орать. А Кобылин стоит, на него смотрит, а потом как перданет! Прораб аж замолчал. А у Васи по ногам уже течет, стоит, смотрит на прораба, и срет в штаны…
Вот такие они, колхозные наши будни!

Начало https://www.anekdot.ru/id/1360991/

6 мая 95г.

— Я Вас приветствую, мадам!
— Как ты любезен сегодня. Не к добру.
— Да ладно, чего уж там; чай, не на свидание пришла.
— Чай, говоришь?
— Как же без него!
— А ты мог бы для меня своей царской травы заварить?
— Заварю, заварю.
— Усыплять сегодня будешь?
— Нет.
— А я бы не отказалась.
— Я тебя понимаю. Но… Видишь ли, какая штука, гипноз как наркотик. Людям нравится это состояние. Так что ты не ис-ключение.
— Жаль.
— Да не стоит об этом жалеть!
— Приятно быть исключением.
— По-разному… Так, сегодня у нас маленькое развлечение.
— Вот так сразу, безо всяких прелюдий?
— Будешь позировать.
— Ты хочешь нарисовать мой портрет?
— Нет, конечно! Да и рисовальщик из меня никудышний.
— А как ты готовишь эскизы для своих скульптур?
— Я работаю без эскизов.
— По памяти?
— Почти.
— Как это?
— Подожди, усядусь поудобней… Ты по улицам ходишь — спотыкаешься часто?
— Ну, Антон, и сравнения у тебя. Говорили мне, что ты странный, но теперь я и сама вижу.
— Не странный я, просто приземлённый.
— Ой, вот только этого не надо! Приземлённый…
— А что? Я мыслю простыми категориями: еда, женщина, глина.
— Совсем ты меня заморочил.
— Ну-с?… Приступим, Вера Михайловна!
— Мне потом можно будет посмотреть?
— Сегодня не понравится. Даже показывать не стану.
— Включи какую-нибудь музыку, что ли… И расскажи, как ты умудряешься работать без эскизов.

— У меня в голове много проектов. Они живут своей жиз-нью, изменяются, я отрабатываю технику резьбы…
— Антон, а что это такое? Это же не глина!
— Это скульптурный пластилин. Он не такой текучий, как простой. Что бывает критично, особенно в жару.
— Почему не в глине?
— Глина быстро сохнет, у нашей жирность маленькая. А нам потребуется время.
— Жирность?… у глины?!
— Ну, как бы тебе объяснить… Вот представь, что ты в пе-сок выливаешь воду. Что будет?
— Прольётся до дна.
— Правильно. У песка жирность нулевая. И глина разная бывает.
— А с какой ты работаешь?
— С кембрийской. Я, как ты знаешь, человек небогатый, ез-дить за хорошей глиной не по карману.
— То есть, эта совсем плохая?
— Да нормальная, работать можно! Я её промываю, сушу. Чистенькая становится, без единой крупиночки.
— Так вкусно рассказываешь, что аж самой захотелось её помять.
— Могу дать кусочек.
— Всего кусочек?
— Тебе хватит. Потом поймёшь.
— Мне не понять, я же баба глупая.
— Не глупей кошки.
— Да… Что значит, не глупей!
— …Когда я впервые приступил к заготовке большого объ-ёма, — ну, большой он был, конечно, относительно… использо-вал детскую ванну. Классная была идея!… А у меня тогда в ма-стерской жила кошка…
— Сейчас не живёт?
— Добрые соседи отравили… В моей жизни было три кош-ки, которых я никогда не забуду… Вот… Алиска была третьей. Наверно, больше не будет.
— И что твоя Алиска делала?
— О, много чего! Была хозяйкой дома, любила воротнички сосать. Я попробовал — ни фига не вкусно… Ещё любила спа-гетти, особенно с грибами. Натрескается, лохудра, и лежит пых-тит с набитым брюхом. Никакого «Вискаса» не надо.
— Ты про неё как про человека рассказываешь…
— …Любила смотреть телевизор, лёжа под одеялом. Кончик откинет и таращится на экран, как будто что-то понимает.
— Я про такое слышала. Собаки тоже чудят иногда, если долго с людьми живут.
— Эт точно… Они все нам стараются подражать… Когда пришла пора котят рожать, она до последнего терпела, пока я не пришёл. Как это, мол, рожать да без хозяина!… И малышню свою сразу в постель мою перетащила… Член семьи, — умора…
— Может она и скульптуре училась?
— Хотела понять, что я вытворяю. Пока глину месил, всё время вокруг ходила. То понюхает, то в ванную лапу сунет. Ни-когда с таким весельем не работал.
— Может и мне кошку завести…
— Дочку расти. Чтоб из неё кошчонка не получилась.
— Всё, больше не отвлекаю.
— За меня не волнуйся.
— …Кто это поёт?
— Не узнала? Ну, ты даёшь, Михайловна. Это же Хампер-динк!
— Точно! Я эту песню раньше не слышала.
— Может, забыла? Очень старая запись, в начале семидеся-тых у нас в стране выходила.
— Как называется?
— «Возьми моё сердце».
— Антон, ничего не хочешь у меня спросить?
— Сама, сама всё мне расскажешь.
— А если не расскажу?… пригрозишь Максиму пожаловать-ся?
— Очень мне надо, жаловаться…
— Объясни, зачем тебе это нужно?
— В конце восьмидесятых я узнал про одного доктора из Армении, который корректировал психику пациентов, создавая их скульптурные портреты. А у меня есть одна отличительная особенность. С раннего детства…
— Ну, наконец-то! А то, — приземлённый… обыкновен-ный…
— Ничего там необыкновенного. Я подражатель, своего ро-да имитатор.
— Как это!
— Как подражают дети? Вот вспомни себя.
— Да я до пяти лет про себя ничего не могу сказать.
— А после пяти?
— Я-то как раз обыкновенная. И никакими подражаниями не занималась.
— Ладно, в другой раз.
— А с какого возраста ты себя помнишь?
— Отчётливо помню с месячного.
— Ты Марине Алексеевне тоже сказки рассказываешь?
— Я не шучу.
— А в два месяца ты занялся подражанием.
— Хм… В этом что-то есть. Надо будет повертеть… У меня хорошо получалось подражание животным. Мяукал так, что ко-шаки в округе с ума сходили. И не только кошаки… Потом пев-цам разным подражал. Если бы в художественную школу не по-ступил, то, может, и музыкант из меня неплохой получился бы.
— Из тебя неплохой экстрасенс получился.
— Не называй меня так. Я не экстрасенс.
— Значит, маг или колдун.
— Я ни то и ни другое.
— Кто же ты, в таком случае?
— …Так вот… Мне достаточно было один раз посмотреть, как он работает, и я смог повторить его метод.
— Ясно, ты просто гений.
— Не возражаю.
— Надо же!
— Гениев много, особенно у нас в России. Это не подвиг… Поверни голову чуть влево… Хорошо.
— Уже хорошо?
— Нет, пока не очень.
— …Николай мой учитель.
— Ох, как я не люблю это слово.
— Откуда ты про него узнал?… Максим рассказал?
— Предположим, что Максим… Вы давно с ним встречае-тесь?
— Восемь месяцев.
— Мэм, а по Вам розги плачут.
— Это моё… дело.
— И Максима тоже.
— Я тебе говорила уже.
— Он тебе не угрожал?
— Максим?… Пусть только попробует!
— Николай.
— Откуда ты знаешь!…
— Сквозняком надуло.

— …Антон, я устала.
— Всё, пара штрихов… На сегодня достаточно.
— Может, всё-таки посмотрю, а? Ну, хоть одним глазком.
— Я сказал — нет. Запомни, женщина, это моя территория, здесь условия диктую я. Запомнила?
— Ух, какой ты!… Марина надоест, — позвони.
— Когда ты видела Николая последний раз?
— В середине марта.
— Не жалует он тебя своим вниманием, как я погляжу.
— Он очень сильный. Сильней тебя.
— Что ж ты тогда ко мне пришла!
— Он сказал, что «чёрные» такими вещами не занимаются.
— Чёрный, значит… Уже тепло… Влипла ты, Михайловна, по самое некуда.
— Я знаю, Антоша, но ничего поделать не могу. Он как магнит. Только посмотрит, и я пропала.
— Дура набитая.
— Не груби.
— Я не Макс, мне можно.
— Ты так и не сказал, зачем тебе это нужно.
— А-а… ты про это… Марина попросила.
— Я не первая.
— Тебя это не касается… Что вас с Мариной связывает? Ра-ботаете в разных организациях, видитесь редко.
— Она интересная женщина. Интересы не пересекаются.
— Кто мне сегодня предлагал позвонить?
— Да я пошутила. Могу пошутить?
— Я такие шутки не понимаю.
— Забудь.
— Забыл.
— Ладно, пойду я. Когда прийти в следующий раз?
— Свяжемся. Я сейчас занят, надо несколько долгов раздать. Как со временем определюсь, — сообщу.
— Позвонишь, а?…
— Позвоню… Ну, ты зараза!
— Пока–пока, Антошенька.

Продолжение следует…