Недавно знакомый писатель рассказал мне об этом удивительную историю.
Писатель этот вырос в Латвии и хорошо говорит по-латышски. Вскоре после
войны он ехал из Риги на Взморье на электричке. Против него в вагоне
сидел старый, спокойный и мрачный латыш. Не знаю, с чего начался их
разговор, во время которого старик рассказал одну историю.
-- Вот слушайте,-- сказал старик.-- Я живу на окраине Риги. Перед
войной рядом с моим домом поселился какой-то человек. Он был очень
плохой человек. Я бы даже сказал, он был бесчестный и злой человек. Он
занимался спекуляцией. Вы сами знаете, что у таких людей, нет ни сердца,
ни чести. Некоторые говорят, что спекуляция -- это просто обогащение. Но
на чем? На человеческом горе, на слезах детей и реже всего -- на нашей
жадности". Он спекулировал вместе со своей женой. Да... И вот немцы
заняли Ригу и согнали всех евреев в "гетто" с тем, чтобы часть, убить, а
часть просто уморить с голоду. Все "гетто" было оцеплено, и выйти оттуда
не могла даже кошка.
Кто приближался на пятьдесят шагов к часовым, того убивали на месте.
Евреи, особенно дети, умирали сотнями каждый день, и вот тогда у моего
соседа появилась удачная мысль -- нагрузить фуру картошкой, "дать в
руку" немецкому часовому, проехать в "гетто" и там обменять картошку на
драгоценности. Их, говорили, много еще осталось на руках у запертых в
"гетто" евреев. Так он и сделал, Перед отъездом он встретил меня на
улице, и вы только послушайте, что он сказал. "Я буду,-- сказал он,--
менять картошку только тем женщинам, у которых есть дети".
- - Почему?-- спросил я.
- - А потому, что они ради детей готовы на все и я на этом заработаю
втрое больше.
Я промолчал, но мне это тоже недешево обошлось. Видите? Латыш вынул изо
рта потухшую трубку и показал на свои зубы. Нескольких зубов не хватало.
-- Я промолчал, но так сжал зубами свою трубку, что сломал и ее, и два
своих зуба. Говорят, что кровь бросается в голову. Не знаю. Мне кровь
бросилась не в голову, а в руки, в кулаки. Они стали такие тяжелые,
будто их налили железом. И если бы он тотчас же не ушел, то я, может
быть, убил бы его одним ударом. Он, кажется, догадался об этом, потому
что отскочил от меня и оскалился, как хорек... Но это не важно. Ночью он
нагрузил свою фуру мешками с картошкой и поехал в Ригу в "гетто".
Часовой остановил его, но, вы знаете, дурные люди понимают друг друга с
одного взгляда. Он дал часовому взятку, и тот оказал ему: "Ты глупец.
Проезжай, но у них ничего не осталось, кроме пустых животов. И ты уедешь
обратно со своей гнилой картошкой. Могу идти на пари".
В "гетто" он заехал во двор большого дома. Женщины и дети окружили его
фуру с картошкой. Они молча смотрели, как он развязывает первый мешок.
Одна женщина стояла с мертвым мальчиком на руках и протягивала на ладони
разбитые золотые часы. "Сумасшедшая! -- вдруг закричал этот
человек.--Зачем тебе картошка, когда он у тебя уже мертвый! Отойди!" Он
сам рассказывал потом, что не знает -- как это с ним тогда случилось. Он
стиснул зубы, начал рвать завязки у мешков и высыпать картошку на землю.
"Скорей! -- закричал он женщинам.-- Давайте детей. Я вывезу их. Но
только пусть не шевелятся и молчат. Скорей!" Матери, торопясь, начали
прятать испуганных детей в мешки, а он крепко завязывал их. Вы
понимаете, у женщин не было времени, чтобы даже поцеловать детей. А они
ведь знали, что больше их не увидят. Он нагрузил полную фуру мешками с
детьми, по сторонам оставил несколько мешков с картошкой и поехал.
Женщины целовали грязные колеса его фуры, а он ехал, не оглядываясь. Он
во весь голос понукал лошадей, боялся, что кто-нибудь из детей заплачет
и выдаст всех. Но дети молчали.
Знакомый часовой заметил его издали и крикнул: "Ну что? Я же тебе
говорил, что ты глупец. Выкатывайся со своей вонючей картошкой, пока не
пришел лейтенант".
Он проехал мимо часового, ругая последними словами этих нищих евреев и
их проклятых детей. Он не заезжал домой, а прямо поехал по глухим
проселочным дорогам в леса за Тукумсом, где стояли наши партизаны, сдал
им детей, и партизаны спрятали их в безопасное место. Жене он сказал,
что немцы отобрали у него картошку и продержали под арестом двое суток.
Когда окончилась война, он развелся с женой и уехал из Риги.
Старый латыш помолчал.
- - Теперь я думаю,-- сказал он и впервые улыбнулся,-- что было бы
плохо, если бы я не сдержался и убил бы его кулаком.
© Константин Георгиевич Паустовский
09 января 2010