История №1034130

Алексей Курганов.

Карандаши для Вадика, или пример элегантной грешницы (бульварный рассказ).


- Жениться тебе надо, - сочувственно говорили Вадику друзья, товарищи и те его старые добрые знакомые, которые всегда чувствуют себя очень плохо, когда другим очень хорошо.
- Ага, - радостно соглашался со всеми ними Вадик, улыбаясь при этом белоснежными «надироленно-наблендамеченными» зубами. – Конечно. Не хочу. Если только на москвичке.
- Ге же её возьмёшь? – разочарованно разводили руками собеседники. – У нас же провинция! Они сюда не едут. Если только в гости.
- Значит, всё-таки едут, – улыбался Вадик. И чем ему так уж загорелась столица нашей Родины? Деревня, они а и есть деревня. Всего и отличий-то – метро, памятник Долгорукому и пивнуха «Яма» на Пушкинской.
- Хотя и на москвичке не хочу. Не созрел я ещё для таинства брака.
-Как же так? – удивлялись доброхоты-советчики (а некоторые из них, у кого дочери были на выданье, от такого вадикова весьма циничного откровения даже очень серьёзно расстраивались). – Тебе же уже тридцать лет!
-Ага! – опять «агакал» Вадик и улыбался ещё шире (хотя, казалось бы, уж куда шире?) – А хоть сто тридцать! Хоть миллион! И вообще, чего торопиться-то? Тем более, что у меня вы, примеры, перед глазами. Представляете очень грустную картину последствий своей счастливой семейной жизни. Так что благодарю покорненько. Куёхтайтесь сами, коли напросились со своими высокими чувствами. А мне пока и свободных женщин хватает. Которые облегченного поведения.
Из этого его откровенно жеребячьего, но вполне логичного ответа всем сразу становилось понятно, что он совершенно не задумывается о суетности окружающей всех нас действительности и скоротечности человеческого бытия. А, собственно, почему он должен задумываться? Он не какой-нибудь философствующий богдыхан Конфуций, великий гуманист, из восточно-китайского княжества Лу. И не Толстой Лев, могучий производитель своих бессмертных романов и своих и – до кучи - крестьянских детей, мировой непротивленец злу насилием. Наш Вадик всем этим непротивленческим богдыханам не чета! Он в институте учится. На четвёртом курсе. Будет простым учителем простой, как вся его жизнь, истории в какой-нибудь самой простой, потому что блата у него никакого нет и не предвидится, средней школе в каком-нибудь средне-простом городке Мухозасранске, расположенном в глухих дебрях такой же простой и тусклой, как вся окружающая действительность, Средне-русской возвышенности. Кстати, учитель истории – это ещё не самая никчемная специальность. Хотя понятно, что до профессии какого-нибудь ЧОПовского охранника по общественно-государственной значимости и общечеловеческому значению школьному учителю истории как таракану до Луны. Ну, действительно, разве можно сравнивать какого-то задохлого учителишку с его глупой претензией на никому не нужную интеллигентность, и настоящего, мужественного, к тому же вооружённого настоящей резиновой палкой и оглушительным свистком защитника собственности, хотя и не всегда понятно чьей? Но, с другой стороны, сдувать с веков пыль веков - это тоже нужно иметь и определённое призвание, и безграничное терпение. Или хотя бы просто обывательское любопытство типа подсмотра в замочную скважину. Или – но это уже на самый крайний случай, когда начисто отсутствует воображение – чистую влажную тряпку. Чтобы стирать пыль веков и попутно интересоваться: а что там таится, за этой самой пылью?
Но нет! Этого не понять друзьям, товарищам и просто до подозрительности добрым знакомым, просто-таки зацикленным на его женитьбе. Им действительно плохо, когда ему, Ваде, хорошо. А ему хорошо! Ему просто замечательно!
- А у меня (у нас) и девушка хорошая есть, - слышал он следующее соблазнительно-коварное предложение. – Ух, какая девушка! Ах! Эх! Это прямо не девушка, а настоящий памятник! Памятник чудному мгновенью и гению чистой женской красоты! Два десять в холке! А голос какой! Прямо заслушаешься на такое нежнейшее колоратурное сопрано! Как рявкнет ноту «до» восьмой октавы – пятилитровые кастрюли сами с плиты соскакивают! Банки с огурцами сами открываются! Птиц на лету кондрашка хватает от такого громоподобного исполнения! Хочешь, познакомим?
- Ага, - отвечал Вадик, чем сразу повышал свой авторитет в их обрадованных глазах, и одновременно падал в глазах тех, у кого дочки на выданье не обладают колоратурным сопрано, и теперь, следуя его услышанному желанию, пролетали с Вадиком как безголосые фанеры над визгливым Парижем. Потому что теперь их номер – шестнадцатый, и единственное, что им остаётся, так это грязно и совсем не по-девичьи материться из-за отсутствия хоть каких, пусть даже завалящих женихов.
- Не хочу. Скучно.
- Но ведь это безнравственно, Вадим! – тут же притворно ужасалась одна его наиболее решительная, бесцеремонная и очень правильная собеседница, гражданка Поносова, мать-одиночка пятерых детей, в прошлом –ударница коммунистического труда. – Тем более для педагогического студента! Как же вы с такими браконенавистническими взглядами будете нести в школу большое и прекрасное?
- А мне чихать, - продолжал отвечать Вадик в своей обычной улыбчиво-жизнерадостной манере. – Подумаешь! Хотя интересно, чего эта ваша невеста из себя представляешь. Может, дура какая? Или даже психическая?
- Не беспокойся! – немедленно кидалась уговаривать его мадам Поносова. – Она из очень порядочной, интеллигентной семьи! Папа и мама – ведущие инженеры, работают на военно-секретном заводе, где куют ракетно-ядерный щит нашей горячо любимой Родины. А бабушка и дедушка – твои коллеги, бывшие учителя, пропагандисты-носители большого и светлого. Опять же квартира. Хотя и не в центре, а даже совсем наоборот, в совершенно новом микрорайоне, где по пустынным улицам ещё бегают злые голодные волки, но зато у Настеньки – так девушку зовут. Правда, чудесное имя? – своя отдельная комната, три на четыре, с видом на почти непроходимо-девственный лес, как на картинах известного в прошлом художника Шишкина. А сама она учится в музыкальном училище по классу виолончели, и иной раз своим мерзким пиликаньем доводит окрестных кошек, котов и всё тех же уличных волков до самого настоящего тоскливого собачьего воя. Ну, что ещё? Да, садовый участок! Правда, на болоте, но огурцы растут. И какие вырастают! Всей семьёй можно один целую неделю есть! Ещё машина имеется. «Жигули» - копейка. Этакая презабавная угроза безопасности движению и миру на абсолютно всех дорогах.
-Да… - начинал задумываться о смысле жизни Вадик. – Виолончель, болото, волки, огурцы… И папа с мамой – непонятно куда ведущие…из семейства струнных…Дедушка с бабушкой, старые большевики…Вы чего мне предлагаете-то? Чтобы я тоже стал вот такой вот…огуречной виолончелью? Нет, это прямо смешно! Такие прямо… божественные перспективы! Лучше я буду, как папа с дедушкой, карандаши собирать! ( про это его фамильное увлечение – несколько позже. Как говорится, каждому карандашу, как и каждому семейному огурцу –своё огуречно-карандашное время. Не торопитесь. Появится и на нашей улице человек с карандашной точилкой и огородными граблями.)
И для усиления эффекта высказанного мнения он этак брезгливо плечами передёрнул: дескать, ну вы, мадам Поносова, и предложили мне вариант! Благодарю, спасибо! Вы уж сами как-нибудь…со всеми этими виолончельными огурцами! Может, сыграете какую-нибудь волнующую рапсодию!

Теперь вы и сами поняли, что за типчик этот Вадим, хотя бы в общих чертах. Да, весьма легкомысленен (правда, учится хорошо. Здесь без претензий. Преподаватели довольны. Особенно преподавательница государства и права, у которой с ним, с Вадиком, этакий сумбурно-суматошный роман без всяких для неё, бедолаги, на что-то всё-таки надеющейся, брачно-семейных перспектив.). Относительно безнравственен и беспорядочен в связях ( к государственной правоведчице это не относится. Очень положительная женщина. Городской депутат и член правящей партии.). С государственной точки зрения – совершенно бесполезная для него, государства, личность в плане создания семьи как ячейки общества и дальнейшего размножения (ну и что, что учителем будет? Какой истории он сможет детей научить? Какой исторически сформировавшейся мировой культуре, кроме бурных половых отношений на стороне?)
Но вернёмся к сути вопроса. Тем более, что надолго его, Вадика, с ней, сутью, оставлять никак нельзя. Он же такой непрактичный! Опять же, могут увести. Соблазнить чем-нибудь, что не вмещается в его, вадиково, привычно-стандартное понимание. Вон видите, стоит например, жгучая блондинка? Или брюнетка. Какая разница… Главное, стоит. Вообще ничего девушка. Взгляд бойкий. Опять же бюст – почти Памела Андерсон. И опять же стоит. И молчит, настороженно наблюдая. Копытами землю бьёт, огонь из ноздрей пускает. Вперемешку с ароматным легкосигаретным дымом. Это значит – ждёт. Ничего, симпатичная! Аллой звать. Аллочкой. В честь известной певицы. Которая «ах, Арлекино-Арлекино, нужно быть смешливей всех!». Или тоскливей… Не помню… Да это и неважно! Главное – всех! То есть, первой. В превосходной, значит, степени.

С ней, с Аллочкой, Вадик познакомился в плавательно-оздоровительном бассейне. Познакомился сам, без всяких предварительных заходов и друзей-доброхотов. Шёл из непосредственного плавательного помещения и увидел – девушка. Стоит. А чего стоит – непонятно. Может, его, Вадика, поджидает с совершенно невинными целями?
- Привет! – сказал он, продемонстрировал девушке свои белоснежные зубы и , как бы между прочим, мускулы напряг. – Меня Вадиком зовут. То есть, конечно, Вадимом.
- Привет, - ответила она и совершенно не смутилась. – А меня Аллой. Можно без отчества. Я ещё молодая.
- А я тебя раньше здесь не видел, - сказал он заранее приготовленную фразу, которая, однако, могла быть истолкована двояко: или что очень приятно, что наконец-то увидел. Или что и век бы тебя здесь и дальше не видеть. Но Аллочка поняла эту фразу правильно. Она ещё с самого своего появления на свет уже много чего понимала, много чего отмечала и из всего делала глубоко идущие правильные выводы. Потому что с самых младенческих лет отличалась недюжинным умом и имела потрясающий, прямо-таки собачье-розыскной нюх. Это к ней от дедушки перешло, бывшего старого большевика, героически сгинувшего то ли в колчаковских, то ли в бериевских застенках. И опять же Вадик произнёс эту голливудскоулыбочную фразу с такой откровенной интонацией, которая всё объяснила и без слов. Так что в связи с этим – совет всем молодым людям, попавшим в аналогичную ситуацию: при таком вот незатейливом и вроде бы случайном варианте знакомства обязательно улыбайтесь! И не просто искривляйте губы, дескать, получи фашист гранату, уж коль попался мне, коварный, на пути, а источайте улыбку, искренне стараясь внушить своей жертве , что изо всех своих сил хотите понравиться и вообще произвести максимально выигрышное впечатление. И зубы, зубы при этом не забывайте демонстрировать! Если, конечно, они у вас ещё есть и если их демонстрация не вызовет у знакомящегося с вами человека естественную брезгливую реакцию. А то был у меня один знакомый. Нет, нормальный мужик. Похож на артиста Филиппова из кинокомедии «Двенадцать стульев». Такой же жердеподобный Киса. И всё вроде бы было при всём, но вот зубы… Это были не зубы, а самые настоящие убийцы! Здоровенные до лошадиности, широченные как совковые лопаты, и жёлтые-прежёлтые, потому что этот мой знакомец много курил. Глядя на такие зубы, сразу почему-то вспоминается песня «летят как печальные мгновенья дни нашей скорбной жизни…». Какое уж тут любовное знакомство?
Нет, это, конечно, огромное, по-человечески мужское счастье – иметь такие лошадиные зубы и быть одновременно и наглым, и тупым. Потому что тот, кто по жизни с такими зубами шагает, тот никогда и нигде не пропадёт. Это много раз проверено и понятно. Но, к сожалению, не всем. Потому что есть люди, совершенно непостижимые в своём представлении о мужской красоте.
Но у Вадика с зубами всё на высшем уровне рекламы. Внешний вид - полный аллес гут ферштеен. Нормальные зубы. Киноартистические. Он их в особо торжественных случаях так же яростно зубной пастой начищает, как армейский старшина драит перед торжественным парадом свою персональную пряжку на парадно-выходном служебном ремне. И в рот обязательно чем-нибудь приятным пшикает. Каким-нибудь аэрозолем за сто двадцать рублей флакон. Чтобы пахло и воняло целиком на все эти сто двадцать. А ещё можно ротовую полость прополоскать. Вместе с горлом. Но только конечно, не водкой. Потом что от водки запах не тот. Слишком прозаичный. С таким запахом приятно не познакомишься. Водкой можно потом. После знакомства и, так сказать, для закрепления отношений. Если ваша избранница, конечно, тоже употребляет, и для неё этот алкогольный запах вообще как бальзам на раны.

Товарищи Вадика – Толька Ениватов по прозвищу Хромой Толян, потому что он и на самом деле хромает, и Алька Ляпишев (он без прозвища. Ещё не придумали как.) – вадиков выбор в целом одобрили. Но не без критических замечаний.
- Её какой-то хмурый поц обхаживает, - сказал Толян. – С подполковничьими погонами. Рожа протокольная, всегда гладко выбритый и смотрит как рыба об лёд. И похоже, богатенький. Весьма! Приезжает за твоей кралей на «бээмвухе».
- И откуда ты только столько знаешь? – весело удивился Вадик, хотя появление явно выигрывающего по финансовым показателям соперника внесло в его жизнерадостное настроение небольшое, но досадливое смятение.
Толян самодовольно ухмыльнулся.
- Стреляли! - и глаза прищурил как у артиста Спартака Мишулина из «Белого солнца пустыни».
- А вообще, все феминистки - неудовлетворённые стервы! – решительно заявил Алька. Он был не просто очень начитанным, но ещё и интеллигентным молодым человеком, поэтому в налаживании контактов с женским полом испытывал определённые трудности не только финансового, но и морально-этического порядка. К тому же в определении человеческих характеров он не терпел полутонов: герой – значит герой, зануда – значит зануда, стервь – значит стервь. Чего тут непонятного? Такой юношеский максимализм посторонних людей напрягает, но обычно прощается друзьями, и если в аллочкиной стервозности у всех троих, включая и влюблённого Вадика, не возникало никаких принципиальных сомнений, то наличие соперника с двумя большими звёздами нашего Ромео поначалу даже позабавило (раз подполкаш, значит, уже не молод. А молодость, они будет повыигрышней любой, даже самой крутой «бээмвухи».). Позабавить-то позабавило, но всё равно, внутри начало неприятно покусывать. Тем более, что Аллочка его серьёзно, как сейчас говорят, «зацепила». Да и он ей, судя по призывным взглядам и смелым жестам, был далеко небезразличен. А то что феминистка… Не самый, конечно, лучший женский вариант, но бывают случаи и пострашнее. У Вадика была одна такая…из бывших комсомолок-демократок. Вот это был настоящий ужас! Рассказывала ему – представляете! - в постели о первых советских диссидентах! Он, Вадик, чуть сам вслед за ней умом не тронулся. Правда, потом всё разъяснилось. Один знакомый медик объяснил, что у женщин после долгого воздержания может развиться так называемый реактивный психоз. Поэтому в таких ситуациях им лучше не возражать и вообще не раздражать. Диссиденты так диссиденты. Чёрт с ними. Главное, в такие моменты убрать из её поля видимости и досягаемости тяжёлые подручные и колюще-режущие предметы. Тогда ещё остаётся серьёзный шанс выбраться из кровати живым. А вы говорите феминизм! Это невинные цветочки по сравнению с таким вот… комсомольско-демократическим психозом!
Что же касается Аллочки как именно женщины… Ну что ж! Когда-нибудь это должно было случиться. Кто-то же, в конце концов, должен был на такого жеребца-мустанга, как Вадик, набросить своё персональное лассо! Вот она и стала этим самым «ковбоем Мальборо». Вот и набросила, шутя и играя.

А время между тем шло. Правильно говорят: если мужчина ревнует женщину, то это значит, что он её любит. А если не ревнует, то значит, ничего не знает о её параллельно действующих поклонниках. Вадик знал, поэтому терзался всё больше и больше и, наконец, однажды, отдыхая-перекуривая между жаркими любовными схватками, не выдержал.
- А что это за господин официэр вокруг тебя увивается? – произнёс он вроде бы даже насмешливо. То есть, давая таким образом понять, что не видит в этом опогоненном гражданине серьёзного конкурента.
- А любовник, – спокойно ответила Аллочка, лениво затягиваясь дорогой дамской сигареткой.
- Понимаю, - он всё же несколько растерялся, хотя и не подал вида. – Шутка такая. Очень остроумно. Больше вопросов не имею.
- Да нет, серьёзно, - спокойно пожала она плечами. – А что, тебя это сильно напрягает?
- Ну как… - опешил он от таких цинизма и откровенности, а больше от спокойного тона, которым это признание было произнесено. - Мы же с тобой вроде…вместе…и вообще… - и этим своим жалким блеянием начал позорно терять позицию за позицией.
- Что вообще? – насмешливо сказала она. - Что вообще, что в частностях – одна… - и она произнесла нецензурное слово.
- Ты, милок, надеюсь, не думаешь, что я всю жизнь собираюсь провести вот на этой твоей общежитской койке?
- Институт закончу…работать начну… Всё нормально будет… - унизительно пролепетал теперь уже окончательно растерявшийся от такого логического продолжения будущий исторический педагог.
- Будь проще, Вадя! – сказала Аллочка и, улыбнувшись, шутливо потрепала его по щеке. – И люди потянутся к тебе! Какой институт? Кому он нужен, этот твой ср…й пед? Шустрить надо, Вадя! Извини за банальность, но жизнь – несправедливая штука. Не будешь шустрить, так и останешься… педагогом! И только начальных классов!
- Не хочу, - вдруг надулся Вадик. Это было так неожиданно и так для него нехарактерно, что Аллочка даже не засмеялась.
- Да! – и его надутые щёки предательски задрожали. - Тогда я ничего не хочу. Совсем.
- О! Бунт на корабле? – удивлённо-аристократично изогнула она брови.
- Это не бунт, - сказал Вадик и гордо вскинул голову. – Это революция.
- Революция, господин историк, чтобы вы знали, подразумевает её удачное завершение, - неожиданно жёстко, если не жестоко, отчеканила Аллочка. – А бунты всегда закачиваются неудачами, - и безжалостно уточнила. – Для бунтовщиков. Ну, остыл?
- Нет, - попёрло из него благородное дерьмо. – Выбирай: или я, или…
- Я уже выбрала, – перебила она его теперь уже откровенно жестоко-бесцеремонно. – Я уже давно выбрала. Бывай здоров… революционэр!
И забив этим насмешливо-уничижительным «революционЭром» в его, вадиков, гробовой приговор последний и окончательный гвоздь, быстро оделась и ушла, не прощаясь и энергично-дразняще покачивая бёдрами. У приложенного всей его революционной мордой об асфальт Вадика от лицезрения этого небрежно-развратного бедренного покачивания мучительно-тоскливо заныло в паху, а она, Аллочка, игрунья такая, даже не оглянулась. Она гордо уходила, уверенная в себе и своей абсолютной правоте. Да и кто её имел право осуждать? Уж во всяком случае, не студенческий мальчик Вадик!

Вообще, достаточно стандартная история. Уверенная в себе, энергичная бескомплексная самка, имеющая сразу двух самцов: один – стареющий, но богатый; другой – молодой, но бедный, сделала выбор в пользу первого. Классика жанра. Сколько уже о таких треугольниках и о таких самках написано-переписано! Но в том-то и дело, что классика – вечна. А потому никогда не мельчает, не надоедает и пылью забвения не покрывается. Наоборот, в каждом конкретном случае начинает, как в первый раз, отчаянно и очень болезненно кровоточить, потому что всё очень чётко и безжалостно расставляет по своим местам. Аллочка была права: жизнь, она действительно безжалостная и несправедливая штука. И единственный лекарь, и само лекарство у неё только один и одно – время. Оно и универсальное обезболивающее и универсальное успокоительное. Ничего более действенного, чем время, при такой «болезни» ещё не придумано.

Итак, они расстались и не виделись с полгода. А потом неожиданно встретились. Всё в том же бассейне.
- Привет, - сказал Вадик и повернулся к своей спутнице, роскошной платиновой блондинке. – Подожди меня в холле. Видишь, старую знакомую встретил. Надо поговорить за пару слов. Я скоро.
И этак интимно (слишком интимно! Не переигрывай, Вадик!) ей, блондинке, подмигнул.
«Старая знакомая» на «старую» не обиделась и на новую вадикову пассию даже не посмотрела. Просто с м а з а л а её никаким взглядом, словно посмотрела сквозь стекло.
- Давно не виделись, - сказал Вадик уже Аллочке, весьма уязвлённый её таким н и к а к и м взглядом. Им Аллочка сразу расставила все акценты и сразу дала понять, что эта крашеная блондинка ей глубоко по барабану. А он-то, наивный, рассчитывал на ревнивость чувств.
- Уезжала?
- Ага, - кивнула она.
- Далеко?
- Да нет… В Грецию.
- В командировку? – спросил он и неожиданно смутился. (Какая командировка? При чём тут командировка? Вадик вдруг подумал, что за всё время их знакомства так и не узнал, кем и где она работает, и работает ли вообще. Тогда чем на хлеб зарабатывает? Самкой она работает, тут же услышал он в своём мозгу насмешливый голос. Породистой стервой. Чего тут непонятного? Так что беги, Вадик, беги быстрей! Такие дамы – не для педагогических историков. Таких как ты, они проглатывают, не жуя. Вместе со шнурками, ботинками и их исторической педагогикой.).
- Можно сказать и так, - усмехнулась Аллочка. Она оценила его тактичный юмор и трогательную смущенность. Ей в последнее время так не хватало этой наивной искренности чувств!
- В е г о командировке, - небрежно уточнила она. (Дескать, ах, какая же я проказница-прелестница!)
- Понятно, - кивнул Вадик. Он знал, что жирный подполковник год назад сменил офицерский мундир на штатский костюм, но погоны сохранил, и теперь ударно трудится в очень хитрой и очень богатой конторе, которая называется «Росвооружение». Культурное местечко. В нём можно интересно жить и при этом ежедневно кушать чёрную икру прямо столовой ложкой, игнорируя намазывание на хлеб.
- А как ты? - спросила Аллочка настолько понятным тоном, что можно было даже не напрягаться: «как он» ей было абсолютно наплевать. Тогда зачем спрашивала? Если только из вежливости. Соблюсти, так сказать, дипломатический протокол. Да и чего непонятного? Заканчивает институт, по-прежнему пока молод, по-прежнему пока привлекателен и, как и прежде, ей совершенно не пара.
- Ничего, - ответил он, отводя взгляд от её вежливо-насмешливых глаз. – Копчу помаленьку. Дышу через раз.
Аллочка, слыша его и не слушая одновременно, раскрыла свою сумочку (сумочка была не менее жеманно-изящной - а как же! – чем сама Аллочка) и достала оттуда что-то тонкое, длинное и по дорогому матово-заблестевшее.
- Презент, - сказала она и протянула вещь. – Карандаш и зажигалка. Одновременно. Очень удобно. В твою коллекцию.
Она не забыла! Да, его единственной, по настоящему серьёзной, можно сказать – маниакальной страстью были карандаши. Коллекцию начал собирать ещё его, Вадика, дед, очень недурственный по местным масштабам художник-портретист. После его смерти коллекция оказалась у его единственного сына, Вадикова отца, классного чертёжника, тоже, впрочем, не лишённого творческой жилки. А от него – уже к Вадику, к живописи никакого отношения не имевшего, но художественным вкусом – гены, гены! – всё-таки обладавшему. Чем он несомненно гордился и на что порой покупал» и своих легкомысленных ровесниц, и более взрослых дамочек, и даже вроде бы абсолютно серьёзных барышень из серьёзных семейств.
- Спасибо, - хмыкнул он. Хотел, чтобы получилось иронично-насмешливо, а получилось по щенячьи растерянно.
- Значит, помнишь?
- А я, Вадик, всегда и всё помню, - опять отчеканила она, пристально, не моргая, глядя ему прямо в глаза. Джеймс Бонд в юбке, вдруг подумал он и испугался. В первый раз испугался. И именно её, Аллочки. Железная леди. Штандартенфюрер Штирлиц. Нет, не Штирлиц – Мюллер! Гестаповский рыцарь без страха и упрёка. «Пал Андреич, вы шпиён? – Видишь ли, Юра…». И ведь неспроста она так смотрела! Не только из вежливости (да какая там к чертям собачьим вежливость, с таким-то гестаповским взглядом!) и не просто из любопытства. Нет, нет и нет! Тогда что, что, что?
- Ну, бывай! – неожиданно закончила она и – вот чудо-то непредсказуемое! – вдруг быстро чмокнула-чпокнула-клюнула его в щёку.
И так же стремительно ушла. Опять так же, как тогда, полгода назад, звонко и задорно цокая каблучками. Полгода сжались в один день, и платиновая блондинка, которую он упорно штурмовал-обхаживал целый месяц, вдруг превратилась в досадное недоразумение.

Прошёл ещё год. Вадик закончил институт, женился на то самой «обхоженной» блондинке (нет, нормальный ход! Папаша – директор магазина сантехники. Тот ещё барбос. Мамаша ударно трудится в сфере общественного питания директрисой одного из городских ресторанов. Так что можно жить!) и теперь жил у горячо любимой супруги, которая перекрасилась в цвет взбесившейся мимозы (самый стон среди дочерей директоров санитарно-технических магазинов и ресторанных работиков). Жизнь постепенно втянулась в свою обычную, стандартно-скучную, сонливо-спокойную, философски-вяло-раздражительную, мещанско-обывательскую колею с периодически устраиваемыми для взбодрения кухонными склоками, сценами ревности и семейными вылазками в театры и на природу, и тайно-конспиративые - по бабам.
Вы, конечно, ждёте фазу типа «…и вдруг!». Не ждите. Её не будет. В реальной жизни вообще очень-очень-очень редко происходит это самое «…и вдруг». Даже классическое внезапное нападение мрачного громилы в тёмном переулке «вдруг» не бывает. Хотя бы потому, что никто вас не заставлял шляться именно по таким вот переулкам. Прошли бы чуть вперёд - и вышли на ярко освещённую, оживлённую, совершенно внешне не криминальную улицу (если только на перекрёстке машина сшибёт, но это уже совершенно другая ситуация). И вместо того, чтобы ползать по мокрому, склизкому асфальту, слепо щурясь и наощупь собирая детали разбитых очков, бумаги из бесцеремонно распахнутого портфеля и выбитые зубы (хорошо ещё что ножик в бок не получил!), вы могли бы спокойно и с гордо поднятой головой дефилировать по этой самой ярко освещённой улице, утверждая всем своим торжествующим видом, что человек – это звучит не только паскудно, но порой, бывает, и достаточно гордо! А если свернул в переулок, если нарвался – то и получи в обе руки. Всё закономерно, всё как и положено, и не на кого, кроме себя, дурака, обижаться.
Хотя пусть будет это «а вдруг!». Пусть! Нашему повествованию оно не помешает, а для добавления интриги – само оно! Тогда продолжу так: и вот в один из таких вот скучно-тягомотных вечеров, сидя в потёртых, пузырящихся на коленках тренировочных штанах (а эта перекрашенная дура, что сидит сейчас под боком, клялась и божилась, что настоящий «Адидас»!) и с уныло равнодушным интересом разглядывая в телевизоре фальшиво-деловую дикторшу, демонстрирующую свою дежурную деревянную улыбку, наш окольцованный Вадик неожиданно увидел её, Аллочку.
- В начале прошлой недели Матвей Гурьев, бывший подполковник российской армии, ныне - владелец финансовой группы «Источник», или, как называют его на Западе, владелец заводов-газет-пароходов, подарил своей подруге, нашей бывшей соотечественнице Адриане Жюпен виллу на Лазурном берегу, - радостно сообщила теледикторша (чтобы эта сука подавилась этой грёбаной виллой, было написано на её дежурно-приветливом лице. А тут читаешь вам, козлам, день и ночь про чужое богатство – и ни одна скотина даже «спасибо» не скажет. Я уже не говор о свободно конвертируемой валюте.).
Оператор тут же дал крупным планом аллочкино лицо. Аллочка-Ариана холодно поёжилась, настороженно улыбнулась и вдруг показала «уважаемым телезрителям» свой изящный жюпеновый язык. Дескать, что, съели, дорогие соотечественники? Клала я на всех вас с большим соотечественническим прибором! Нет, хорошая девочка! Смело шагает в ногу с суровой современной действительностью!
- …а вечером того же дня, - продолжил телевизор. - госпожа Жюпен внезапно исчезла при очень загадочных обстоятельствах (и при этих словах на теледикторском лице заискрилось-заполыхало настоящее, огромное, искреннее женское счастье.). Продолжавшиеся все эти дни поиски результатов не дали (ура!ура!ура! Осиротела лазурная вилла! Чтоб она утонула, эта Жопена! Чтоб её тамошние лазурные акулы безвозвратно сожрали! Чтоб она осознала напоследок, проглатываясь в акулью пасть, как предавать горячо любимую Родину, в которой простым несчастным дикторшам достаются лишь жалкие объедки с жирного телевизионного стола!). Из неофициальных источников нам стало известно, что госпожа Жюпен месяц назад привлекалась Марсельским судом в качестве свидетельницы по уголовному делу о крупной экономической афере некого международного концерна, занимающегося торговлей оружием. К поискам госпожи Дюпен подключился Интерпол. Мы будем информировать вас о ходе розыска. Прогноз погоды…
Бред какой-то, фыркнул Вадик. Госпожа Жюпен… вилла на Лазурном берегу… Этот гнида подполковник… Международная торговля оружием… внезапно исчезла… Прямо Мата Хари какая-то! Мата Хари, Мата Харя, Аллочка по фамилии Жюпен… хотя жопен у неё при нашей последней встрече был по-прежнему ещё очень даже ничего… Харя – морда… Владелец заводов-газет-пароходов… Да, это Маяковский… Чушь собачья! Да задеритесь вы все вместе со своим ворюгой-подполковником, Лазурным берегом и Интерполом! Чтобы у всех вас в ваших жопенах геморрои дружно повыскакивали!

В эту ночь он любил свою фальшивую блондинку с каким-то садистским наслаждением, а он с наслаждением, уже типично мазохистским, так же яростно эти его любовные ласки-пытки принимала.
- А ты у меня, Вадя, оказывается, тот ещё спец, - заключила она довольно, когда, обессилев, они, как вдоволь насосавшиеся крови клопы, отвалились друг от друга и расползлись по разным краям купленной на днях на распродаже в элитном, но удачно для покупателей банкротящемся магазине этот суперсовременный сексодром - чудо японско-южнокорейского производства.
- Чего это ты так разгорелся-то? Или фильмов блядских насмотрелся?
- А чего тебе не понравилось? – огрызнулся Вадик. Супруга так и осталась для него всё той же абсолютно бесцветной платиновой блондинкой, с которой он год назад встретил в бассейне ныне успешно пропавшую даже для Интерпола Аллочку.
- Почему же не понравилось? – усмехнулась супруга. – Самэц! Есть ещё, оказывается порох в пороховницах! А то всё ноешь - «устал», « не хочу»! Эх, Вадик, Вадик! Я же всё прекрасно понимаю! Какие мы с тобой супруги… Так, для штампика в паспорте, - и она лениво, как сытая кошка, потянулась. За это лениво-сытое потягивание Вадик сейчас готов был её убить. Хотя в чём она-то виновата? Только в том, что она - не Аллочка?
- Но если уж женился на московской прописке – терпи, – продолжила она нравоучительно и потянулась за сигаретой. - А за разогрев – большое спасибо. Действительно постарался. Я оценила.
-Большое пожалуйста, - буркнул он недовольно и поморщился от сигаретного дыма. Вадик был всё-таки воспитанным человеком и не любил, когда курили в постели.

И опять он совершенно не удивился, когда повстречал её теперь уже в сквере, по пути из школы.
- Привет, - сказала она, и изящные серёжки в её ушах сверкнули призывно, хищно и весело. В интонации было что-то новое, незнакомое, что одновременно и настораживало, и призвано было загипнотизировать и расслабить.
- Привет, - ответил он и даже изобразил нечто наподобие улыбки. – Тебя уже нашли… террористка-аферистка?
- Это ты про что? – фальшиво удивилась Аллочка (слишком быстро и слишком фальшиво. Так не бывает.). Теряешь квалификацию, подумал он со злорадством. Похоже, давно не репетировала.
- Про Интерпол, про чего же ещё!
- А, ты про это… - в голосе её послышалось не столько злорадство, сколько разочарование. - Да нет. Не нашли.
- Почему?
- Не захотели.
- Чего «не захотели»?
Она пожала плечами: искать, чего…
- Да что мы о каких-то пустяках… Как живёшь-то, Вадим?
- Нормально. Женился. Учу детей. Коплю на машину.
- Могу помочь с деньгами, - быстро сказала она (смеётся? Похоже, нет. Сука набриллианченная. В отделение тебя, что ли, отвести? Может, премию какую выпишут за международно разыскиваемую? Должны быть нехилые «бабки». На машину наверняка хватит.).
- Нет, не надо, - ответил Вадик, хмыкнул и решил не отводить. – Наберу.
- Боишься? – усмехнулась она.
- Боюсь, – признался он. – Слишком на разных орбитах мы вращаемся. Если столкнёмся – взорвёмся. А мне это надо?
- Надо, - просто сказал она и тут же уточнила. – Мне. Этот козёл мой… умер, в общем. Скончался при соответствующих обстоятельствах. Теперь я – богатая вдова. Продолжать его дела не собираюсь, да к ним и не подпустят. Теперь имею полное право спокойно жить. Заслужила, - и опять неожиданно, опять как в прежние разы перед его глазами появились её глаза. На этот раз совершенно серьёзные, спрашивающие, ждущие.
- А, Вадим? – понизив голос, одними губами спросила она с давно, казалось, забытым, но совсем, оказывается, не забытым волнующим придыханием.
- Да ты что? – он не то чтобы опешил, и даже не удивился, словно давно ждал чего-то такого необычного. Впрочем, именно такое предложение было именно в её характере. У международно разыскиваемых – свои причуды.
- Зачем это мне?
- А мне? - с непонятным вызовом спросила она. – Мне одной-то? Куда столько? Вот я и подумала…
- Что?
- Да так. Ничего… - опустила она голову (наконец-то хоть один искренний жест!). – Просто так…
Аллочка полезла в сумку и достала оттуда очередной карандаш.
- На. Из кокосовой пальмы.
- Так вот, значит, где ты скрывалась…- догадался он. – Там, где много-много кокосовых обезьян?
- В них, - не стала темнить Аллочка. – Гроза прошла, теперь можно и объявиться.
- А чего так?
- Я же сказала: Гурия убили. Обрубили все концы. Финита ля комедия. Значит, отказываешься?
- Да, - сказал Вадик и, словно провинившийся школьник, склонил голову. – Не потяну. Раньше мог. Теперь уже не потяну. Поздно. Так что спасибо.
- Не торопись. Подумай.
- Только и делал, что думал. Я – грешник, ты - грешница. Двум грешникам вместе жить нельзя. Будут грешить друг другу. Это разве жизнь?
- Ну, как говорится, была бы честь предложена, - вздохнула она. - Бывай… грешник, - и насмешливо сощурилась. - Может ещё и встретимся.
- Может, и встретимся – согласился он. – Жизнь, она ведь такая… непредсказуемая штука.

Придя домой, Вадик переоделся, вымыл руки, поужинал с большой рюмкой водки, на что блондинка осуждающе качнула головой (раскачалась тут! Сиди уж и не вякай!), и, достав из портфеля кокосовый карандаш, вдруг ни с того ни с сего начал оглушительно хохотать. Блондинка сначала испуганно вжалась в кресло, непонимающе выпятилась и на него, и на карандаш, да так и замерла, жалко ещё что рот не раскрыла. А он всё хохотал и хохотал, хохотал и хохотал… А что? А имеет право! Ничего необычного! Может, у него сегодня настроение такое безудержно весёлое! Такое… безостановочно хохотучее! Имеет полное право! Будем жить, господа!

Нет, с Аллочкой он больше не встречался. Хотя чувствовал: жива-здорова и греет свой бриллиантовый пупок на благословенном Лазурном берегу. И наверняка опять кого-то очень крупно обманывает. В их бездушно-прагматичном мире обмануть – это что-то вроде лёгкого, но обязательного наркотика. Что-то вроде душевнообезболивающего средства. Без этого в их мире не живут. Элегантный обман – это для них этакая обязательная составляющая принадлежности к их избранному кругу. И если этим обаятельным обманом пренебрегаешь, то из списка избранных вычёркиваешься. И дело, конечно, не только в толщине кошельков. Деньги, как таковые, для них уже не имеют их прямого значения. Они уже выше этих шуршащих бумажек. У богатеев – свои законы… Опять же экстравагантность у них по-прежнему в большой моде. Время от времени выйти в народ – это так цивилизованно, так демократично! Поэтому кто знает, может, ещё и встретимся. По пути со школы. В сквере. В привокзальной пивной. А почему бы и нет? Жизнь, она ведь действительно так непредсказуема.