А вот еще про Треногина. Сдавал я матан на первом курсе. Вопрос - теорема Ньютона-Лейбница, она же основная теорема интегрального исчисления. Напомню, суть состоит в том, что определенный интеграл функции f можно выразить через первообразную F.
b
Sf = F(b)-F(a)
a
Нахождение первообразной как отметил, к примеру, Камерер может быть нетривиально.
Сижу, готовлюсь к ответу в аудитории. А это первый курс, да еще и Треногин. От страха штаны наполнены сзади и все сжалось спереди.
...и от волнения написал я вместо f вместо F в правой части, т.е. не надо, как бы, и первообразную искать.
Справа пролетел Треногин (быстр он) и замер в двух шагах. Секундная пауза и вот уже его рука вытягивает мой листок. Ручка оставляет на листке синюю полосу.
Размахивая моим листком, он летит к ассистентам (Фонарев и Алекперов) с радостным воплем: "Товарищи, проблема интегрирования решена". Мне банан, но Треногину шутка удалась.
На пересдаче он у меня спросил, как же я завалил экзамен: "Знаете же отлично материал". Поставил, правда, тройку.
08 августа 2014
Остальные новые истории
Меняется каждый час по результатам голосованияВот феноминальная история из времен Первой Мировой Войны от первого лица Сержанта Алвина Йорка, который в одиночку застрелил 27 солдат и взял в плен ещё 132-х, выйдя из боя невридимым.
"Немцы уничтожили весь отряд Сэвиджа и всех моих солдат, кроме двух; они ранели Каттинга и убили двух из его команды; а отряд Эрли оказался далеко позади в кустах на крайнем правом фланге, и еще не под прямым огнем пулеметов, поэтому им удалось укрытся. Всем, кроме Эрли. Он упал с тремя пулями в теле. Так что теперь я за командира. И я оказался на открытом пространстве перед пулемётами.
Пулеметы плевались огнем и косили подлесок вокруг меня. Немцы кричали приказы. Я никогда прежде не слышал такого шума в своей жизни. У меня не было времени, чтобы увернуться за деревом или спрятаться за куст, я бы даже не успел упасть на колено или залечь.
Я не видел, что другие парни делали. Они утверждают, что они не смогли даже выстрелять. Потом они сказали, что они были на правом фланге, охраняя заключенных. Заключенные лежали ничком, потому что пулеметы палили у них над головами, чтобы попасть в меня. Как только пулеметы открыли огонь по мне, я начал обмениваться выстрелами с ними.
У меня всё равно не было времени сделать что-либо, кроме того как следить за немецкими пулеметчиками и уничтажать их один за другим. Каждый раз, когда я видел немца, я просто снимал его. Сначала я стрелял из положения лежа, как нас тренировали на стрельбище в горах Теннесси; там было примерно такое же расстояние. Но цели здесь были больше, поэтому Я не мог промахнуться мимо головы или тело немца на таком расстоянии. Кроме того, на промах не были времени.
Я знал, что для того, чтобы попасть в меня, немцы должны были бы поднять головы, чтобы увидеть, где я лежал. И я знал, что мой единственный шанс в том, чтобы они держали головы к земле. И я это сделал. Я накрыл их позиции и стрелял каждый раз, когда у меня была мишень. Каждый раз, когда голова поднималась, я её опускал. Тогда они вроде переставали палить на мгновение, а затем другая голова поднималась, и я клал, и её обратно. Я показал им класс.
Я был на открытой местности и пулеметы [их насчитывалось более тридцати] плевались огнем одновременно, уничтожая всё вокруг мне, но они, не были в состоянии поразить меня. Конечно, все это продолжалось всего несколько минут. Как только я смог, я встал и начал стрелять с левой руки - моя любимая позиция. Я все еще по-снайперски снимал немцев из своей старой-доброй армейской винтовки. Я истратил множество магазинов, ствол стал перегреваться и боеприпасы подходили к концу, или были вне зоны досигаемости. Но я должен был поддерживать скорость стрельбы.
В середине боя, немецкий офицер и пятеро солдат выскочили из окопа и пошли в штыковую атаку. До них было около двадцати пяти ярдов, и продвигались они довольно быстро. У меня оставалось около половины магазина в винтовке; но пистолет был наготове. Я быстро выхватил его и перестрелял всех шестерых.
Я начал с шестого, потом пятого и так до первого. Мы так отстрелеваем диких индеек дома. Дело в том, что, мы не хотим чтобы передние знали, что мы уже сняли задних, и потому, они продолжают наступать, пока все не полягут. Конечно, у меня не было времени, чтобы обдумать это. Похоже, что я сделал это инстинктивно. Я знал также, что, если передние дрогнут и задние залягут, чтобы вести прицельный огонь, мне был бы конец.
После, я переключился на свою винтовку, и продолжил обрабатывать пулеметы. Теперь я точно знал, что если я не растеряюсь, и если не закончатся патроны, то дело в шляпе. Так что я начал кричал в сторону немцев, чтобы они спускались сдаваться. Я не хотел убивать более людей, чем этого было нужно. Таким образам я подстреливал пару из них и снова начил кричать; но предполагаю, что они не понимали мой язык, или же не слышали меня в этом ужасном шуме. Более двадцати немцев были убиты к тому времени...
Я раздобыл немецкого майора. После того как он видел, как меня остановил шесть немцев со штыками, он встал с земли и подошел ко мне и закричал "Ты - Англичанин?"
Я сказал: "Нет, не Англичанин."
Он сказал: "А кто?"
Я сказал: "Американец".
Он сказал: "Хорошо -!"
После он сказал: «Если ты не будете больше стрелять, то я прикажу их статься." Я убил более двадцати до того как, немецкий майор заговорил со мной. Я направил на него свой пистолет, и сказал ему, если он не заставит их прекратить стрельбу, я сниму ему голову. И он понял, что я не шучу. Он сказал мне, если я оставлю в живых его и тех кто в траншее, то они сдадуться.
Дальше он дунул в свисток, и немцы начали спустились, и строится, бросая оружие и укладку. Все, кроме одного, вышли на холм с поднятыми руками, а тот, перед тем, как дойти до меня, бросил ручную гранату, которая взорвалась в воздухе передо мной. Пришлось его застрелить.
Остальные же сдались без дополнительных неприятностей, и их было приблизительно 80 или 90 разоруженых немцев, и нам нужно было пройти ещё одну линию немцев, чтобы выйти к своим. Поэтому я прозвал своих людей, и один из них ответил из-за большого дуба, и другие были справа от меня в кустах.
Я сказал: "Надо отконвоировать этих немцев отсюда."
Один из моих людей ответил: "это невозможно".
Тогда я сказал: "Нет. Мы это сделаем!"
Тогда, один из моих бойцов информировал, что это немецкий майор спросил: "Сколько у тебя солдат?"
И я сказал: "У меня достаточно", держа его на мушке моего пистолета.
В этом бою я использовал винтовку и автоматический пистолет .45 Colt.
Выстроив немцев в шеренгу по двое, я встал между теми, что впереди, держа немецкого майора на мушке. Дальше я повел их прямо на следующие пулеметные позиции, пока не занял их.
Немецкий майор говорил по английски не хуже меня, так как до войны работал в Чикаго. Я приказал ему, держать руки над головой и построить своих людей в колону по двое, а сам выстроил моих людей по обе стороны колонны, и в тылу. Заключенным также выносить наших раненых. Я не собирался оставлять хороших Американских парней оставаться там умирать; так что я заставил немцев выносить их, что они и сделали.
И я выставил майора во главе колонны, используя его в качестве щита. Он посоветовал пойти через овраг, но я знал, что был не правильный путь, поэтому мы пошли прямо через немецкую линию передовой обратно к Американским окопам. Это была уже вторая линия, которую мы захватили. Мы оказались в глубоком тылу позади немецких окопов, таким образом я двинул их прямо на старую немецкую траншею первой линии.
Несколько пулеметов развернулись и начали поливать нас. Я сказал майор, чтобы дунул в свисток иначе я отстрелю голову ему и его подчинённум. Он свистнул, и все сдались, кроме одного. Я приказал ему сдаться, но он не слушал, поэтому мне пришлось его убрать. Я не хотел делать это! Потом я долго думал об этом, и скорее всего, он был храбрым солдатом, но я не мог подвергать риску своих починенных.
Теперь стало значительно больше ста заключенных. Была опасность попасть под собственной артиллерию, которая могла принять нас за немецкую контратаку.
Я почувствовал огромное облегчение, когда мы столкнулись подкреплением, которое направлялось к нам на помощь. На обратном пути мы постоянно попадали под шквальный обстрел снарядами, и нам пришлось бежать. Не было смысла подвергать пленных опасности,они же сдались, и моя работа была позаботиться о них. Это то что я и сделал.
Поэтому, когда я вернулся в командный пункт мы наcчитали 132 заключенного, которых мы отдали в руки военной полиции. Я получил приказ явится к бригадному генералу Линдси, и он сказал мне: "Ну, Йорк, я слышал, вы захватили всю Немецкую армию!" И я сказал ему, что было только 132.
Вы можете видеть, что Бог помог мне. Я живу для Бога и служил в церкви некоторое время, прежде чем я пришел в армию. Так что я являюсь свидетелем того, что Бог помогает в бою; ибо пули летали вокруг меня, и я не получил и царапины. Так что, вы можете видеть, что Бог будет с вами, если вы будете только доверять Ему; и я говорю, что Он спас меня. Он спасет и вас, если вы будете только доверять Ему."
"Немцы уничтожили весь отряд Сэвиджа и всех моих солдат, кроме двух; они ранели Каттинга и убили двух из его команды; а отряд Эрли оказался далеко позади в кустах на крайнем правом фланге, и еще не под прямым огнем пулеметов, поэтому им удалось укрытся. Всем, кроме Эрли. Он упал с тремя пулями в теле. Так что теперь я за командира. И я оказался на открытом пространстве перед пулемётами.
Пулеметы плевались огнем и косили подлесок вокруг меня. Немцы кричали приказы. Я никогда прежде не слышал такого шума в своей жизни. У меня не было времени, чтобы увернуться за деревом или спрятаться за куст, я бы даже не успел упасть на колено или залечь.
Я не видел, что другие парни делали. Они утверждают, что они не смогли даже выстрелять. Потом они сказали, что они были на правом фланге, охраняя заключенных. Заключенные лежали ничком, потому что пулеметы палили у них над головами, чтобы попасть в меня. Как только пулеметы открыли огонь по мне, я начал обмениваться выстрелами с ними.
У меня всё равно не было времени сделать что-либо, кроме того как следить за немецкими пулеметчиками и уничтажать их один за другим. Каждый раз, когда я видел немца, я просто снимал его. Сначала я стрелял из положения лежа, как нас тренировали на стрельбище в горах Теннесси; там было примерно такое же расстояние. Но цели здесь были больше, поэтому Я не мог промахнуться мимо головы или тело немца на таком расстоянии. Кроме того, на промах не были времени.
Я знал, что для того, чтобы попасть в меня, немцы должны были бы поднять головы, чтобы увидеть, где я лежал. И я знал, что мой единственный шанс в том, чтобы они держали головы к земле. И я это сделал. Я накрыл их позиции и стрелял каждый раз, когда у меня была мишень. Каждый раз, когда голова поднималась, я её опускал. Тогда они вроде переставали палить на мгновение, а затем другая голова поднималась, и я клал, и её обратно. Я показал им класс.
Я был на открытой местности и пулеметы [их насчитывалось более тридцати] плевались огнем одновременно, уничтожая всё вокруг мне, но они, не были в состоянии поразить меня. Конечно, все это продолжалось всего несколько минут. Как только я смог, я встал и начал стрелять с левой руки - моя любимая позиция. Я все еще по-снайперски снимал немцев из своей старой-доброй армейской винтовки. Я истратил множество магазинов, ствол стал перегреваться и боеприпасы подходили к концу, или были вне зоны досигаемости. Но я должен был поддерживать скорость стрельбы.
В середине боя, немецкий офицер и пятеро солдат выскочили из окопа и пошли в штыковую атаку. До них было около двадцати пяти ярдов, и продвигались они довольно быстро. У меня оставалось около половины магазина в винтовке; но пистолет был наготове. Я быстро выхватил его и перестрелял всех шестерых.
Я начал с шестого, потом пятого и так до первого. Мы так отстрелеваем диких индеек дома. Дело в том, что, мы не хотим чтобы передние знали, что мы уже сняли задних, и потому, они продолжают наступать, пока все не полягут. Конечно, у меня не было времени, чтобы обдумать это. Похоже, что я сделал это инстинктивно. Я знал также, что, если передние дрогнут и задние залягут, чтобы вести прицельный огонь, мне был бы конец.
После, я переключился на свою винтовку, и продолжил обрабатывать пулеметы. Теперь я точно знал, что если я не растеряюсь, и если не закончатся патроны, то дело в шляпе. Так что я начал кричал в сторону немцев, чтобы они спускались сдаваться. Я не хотел убивать более людей, чем этого было нужно. Таким образам я подстреливал пару из них и снова начил кричать; но предполагаю, что они не понимали мой язык, или же не слышали меня в этом ужасном шуме. Более двадцати немцев были убиты к тому времени...
Я раздобыл немецкого майора. После того как он видел, как меня остановил шесть немцев со штыками, он встал с земли и подошел ко мне и закричал "Ты - Англичанин?"
Я сказал: "Нет, не Англичанин."
Он сказал: "А кто?"
Я сказал: "Американец".
Он сказал: "Хорошо -!"
После он сказал: «Если ты не будете больше стрелять, то я прикажу их статься." Я убил более двадцати до того как, немецкий майор заговорил со мной. Я направил на него свой пистолет, и сказал ему, если он не заставит их прекратить стрельбу, я сниму ему голову. И он понял, что я не шучу. Он сказал мне, если я оставлю в живых его и тех кто в траншее, то они сдадуться.
Дальше он дунул в свисток, и немцы начали спустились, и строится, бросая оружие и укладку. Все, кроме одного, вышли на холм с поднятыми руками, а тот, перед тем, как дойти до меня, бросил ручную гранату, которая взорвалась в воздухе передо мной. Пришлось его застрелить.
Остальные же сдались без дополнительных неприятностей, и их было приблизительно 80 или 90 разоруженых немцев, и нам нужно было пройти ещё одну линию немцев, чтобы выйти к своим. Поэтому я прозвал своих людей, и один из них ответил из-за большого дуба, и другие были справа от меня в кустах.
Я сказал: "Надо отконвоировать этих немцев отсюда."
Один из моих людей ответил: "это невозможно".
Тогда я сказал: "Нет. Мы это сделаем!"
Тогда, один из моих бойцов информировал, что это немецкий майор спросил: "Сколько у тебя солдат?"
И я сказал: "У меня достаточно", держа его на мушке моего пистолета.
В этом бою я использовал винтовку и автоматический пистолет .45 Colt.
Выстроив немцев в шеренгу по двое, я встал между теми, что впереди, держа немецкого майора на мушке. Дальше я повел их прямо на следующие пулеметные позиции, пока не занял их.
Немецкий майор говорил по английски не хуже меня, так как до войны работал в Чикаго. Я приказал ему, держать руки над головой и построить своих людей в колону по двое, а сам выстроил моих людей по обе стороны колонны, и в тылу. Заключенным также выносить наших раненых. Я не собирался оставлять хороших Американских парней оставаться там умирать; так что я заставил немцев выносить их, что они и сделали.
И я выставил майора во главе колонны, используя его в качестве щита. Он посоветовал пойти через овраг, но я знал, что был не правильный путь, поэтому мы пошли прямо через немецкую линию передовой обратно к Американским окопам. Это была уже вторая линия, которую мы захватили. Мы оказались в глубоком тылу позади немецких окопов, таким образом я двинул их прямо на старую немецкую траншею первой линии.
Несколько пулеметов развернулись и начали поливать нас. Я сказал майор, чтобы дунул в свисток иначе я отстрелю голову ему и его подчинённум. Он свистнул, и все сдались, кроме одного. Я приказал ему сдаться, но он не слушал, поэтому мне пришлось его убрать. Я не хотел делать это! Потом я долго думал об этом, и скорее всего, он был храбрым солдатом, но я не мог подвергать риску своих починенных.
Теперь стало значительно больше ста заключенных. Была опасность попасть под собственной артиллерию, которая могла принять нас за немецкую контратаку.
Я почувствовал огромное облегчение, когда мы столкнулись подкреплением, которое направлялось к нам на помощь. На обратном пути мы постоянно попадали под шквальный обстрел снарядами, и нам пришлось бежать. Не было смысла подвергать пленных опасности,они же сдались, и моя работа была позаботиться о них. Это то что я и сделал.
Поэтому, когда я вернулся в командный пункт мы наcчитали 132 заключенного, которых мы отдали в руки военной полиции. Я получил приказ явится к бригадному генералу Линдси, и он сказал мне: "Ну, Йорк, я слышал, вы захватили всю Немецкую армию!" И я сказал ему, что было только 132.
Вы можете видеть, что Бог помог мне. Я живу для Бога и служил в церкви некоторое время, прежде чем я пришел в армию. Так что я являюсь свидетелем того, что Бог помогает в бою; ибо пули летали вокруг меня, и я не получил и царапины. Так что, вы можете видеть, что Бог будет с вами, если вы будете только доверять Ему; и я говорю, что Он спас меня. Он спасет и вас, если вы будете только доверять Ему."
Что б вы понимали,что есть для меня эталон блоггера.
Залупоголовам и "многабукав" читать настоятельно не рекомендую-остатки мозга свернете.
И ничего,коме "Нихуя не понял" не родите.
Ступайте журнальчики листать. Там картинок много.
Читаю биографию эталонного Пончика. Т.е. героя, прилетевшего на Луну с эталонным Незнайкой и начавшего своё дело честным и чистым предпримательским инстиктом, вызывавшего у меня шквал симпатий и одобрительных комментариев.
В биографии, которую я читаю, Пончика зовут Уильям Петти. Сын какого-то суконщика, родился в Англии в эпоху Дартаньяна. Убежал Петти на флот, там ему сломали ногу и выкинули в бессознательном состоянии на французском берегу. Петти дополз до каких-то сердобольных французов, на первые деньги, которые он заработал рассказом о веселом приключении с ногой, купил себе, не поверите костылики. Которые, кстати, продал с выгодой, когда нога, несмотря на старания тогдашней медицины, зажила. Но столкновение своё с медициной не забыл.
Потом завербовался к иезуитам, притворился неграмотным, попросил обучить мудрости. Естественно, иезуиты, как волки смотревшие на английский протестанский берег, запрыгали от радости - такой симпатичный калека! он будет нашим человеком!
Греясь у иезуитов, поражая их просто нечеловеческими способностями к языкам (ещё бы, латынь-то он ещё в Англии выучил), Петти в перерывах между охмурением псов Ватикана, спекулировал морской солью, которую аккуратно выпаривал на листе, легко даша полной грудью бризом Ла-Манша.
Соль бережно ссыпал в мешочки и закапывал на черный день. День вскоре настал - архиепископ, управлявший деревухами у побережья, ввел дополнительный сбор за соль с крестьянства. Тут на порогах убогих хижин появился причесанный Уильям со своими мешочками. Пока слуги церкви гоняли крестьян от побережья, Петти устраивал бартерные сделки с местными. Когда его подлавливали, Петти показывал всем скромную бумажку, в которой значилось, что Вилли - сотрудник иезуитского центра. Ну, понятно, что написано там было другое, но люди церкви были не чужие, все понимали. Тем более, хроменький, глазки умные, одет опрятно, его отпускали, не замечая трех гусей, перекинутых через плечо вундеркинда.
Набранное с крестьян добро 15-летний Уильям сноровисто таскал по кабакам, рынкам и горожанам, капитализируясь на глазах. Потом у иезуитов пропала три секретных атласа Южных морей, с которыми, по стечению случайных обстоятельств, исчез и сообразительный калека, отбросивший и продавший по дороге давно ему уже не нужные костылики.
Вынырнул Петти в Англии. Атласы пригодились, приняли Петти на военный флот, чтобы он занимался морскими картами и дальше. Используя интересные иезуитские наработки.
Но Петти порисовал карты, посчитал градусы и сдернул из Адмиралтейства в Париж, в котором был принят секретарём к знатному философу Гоббсу.
Покинув и Локка, Петти устроился в Оксфорде. Где изучал все, что только можно и к 24 годам стал и философом, и доктором и проректором.
Тут в Оксфорде повесили одну симпатичную женщину. Петти, как молодой Хаус кинулся к гробу, чтобы ухватить тело повешенной и продать его, тело, значит, своему же любимому колледжу. В трупах тогда медицина нуждалась очень сильно. Трупы казненных были очень ценным товаром. И Петти за товаром приехал. Слава богу, что не один, а с сопровождением. У трупа целая свора медиков устроила безобразную сцену с делёжкой трофея. Петти, пока доктора таскали друг друга за жабо, подошел к трупу и говорит: "Товарищи! А покойница-то, того, жива! И она теперь моя! Я её буду лечить! Лекарствами и беседами!"
Стал лечить Петти недоповешенную Энн Грин. Всё тщательно записывал, обтирал её, поил бульоном. Утешал. А попутно выпустил афишу о чуде, прямым организатором которого он был. Ничего себе, покойницу оживил - вот так доктор! Публика повалила к такому эскулапу валом. Из Лондона приезжали. Петти всех лечил за приличные гонорары, приличные гению оживлений. Деньги не пропил, не прогулял, а вложил в рекламу. Заказал у журналистов столичных статьи о себе и книжку выпустил. Что-то вроде "Искусство оживления повешенных в изложении достославного медика У. Петти на основе лично проведенного воскрешения прекрасной преступницы Энн Грин". Люди стали собирать средства для ожившей. Часть денег Петти забрал себе за труды.
Потом была у Петти Ирландия.
Ирландию тогда англичане делили, все никак поделить не могли. Мешала ирландская строптивость и отсутствие подробных карт этого гнусного островка бунтовщиков. Петти, собрав деньги желающих, нанял землемеров и обмерил Ирландию вдоль и поперек, нарезал свободные земли аккуратными кусками, сопроводил комментариями. Бери - покупай! Такой риэлтор отличный из Петти вышел, что за деньги, собранные с желающих стать землевладельцами, он сам участки и выкупил. Не все могут ждать всходов, кому-то нужна срочнаяналичность. Вот у таких Петти и выкупал землю ирландских бунтовщиков, догнивающих на республиканских виселицах. Ирландия - это остров сокровищ, если с умом подходить и в составе оккупационной армии.
Стал Петти членом английского Парламента. Помощником и любимцем сына лорда-протектора Оливера Кромвеля. Проявил себя суровым демократом. Когда Оливер Кромвель помер, Уильям вспомнил, что республиканцем он был по принуждению, а так-то он чудотворный медик и верный короне патриот. После оончательной реставрации Стюартов занялся активно экономической теорией.
Его Карл Маркс очень высоко ценил. Выше прочих многих. Ведь Петти первым сформулировал идею прибавочной стоимости, сути земельной ренты и высчитал валовый нац. продукт в условной формуле.
Вот абзац, который заставляет замирать мое холодное сердце (можно пропустить людям с острой чувствительностью к количеству слов): «…какому количеству английских денег может равняться по своей стоимости хлеб, выставленный на продажу... Я отвечаю: такому количеству денег, которое в течение одинакового времени приобретает за вычетом своих издержек производства кто-нибудь другой, если он всецело отдается производству денег, т. е. предположим, что кто-нибудь другой отправляется в страну серебра, добывая там этот металл, очищает его, доставляет его на место производства хлеба первым, чеканит тут из этого серебра монету и т. д. Предположим далее, что этот индивидуум в течение того времени, которое он посвящает добыванию серебра, приобретает также средства, нужные для своего пропитания, одежды и т. д. Тогда серебро одного должно быть равно по своей стоимости хлебу другого; если первого имеется, например, 20 унций, а последнего 20 бушелей, то унция серебра будет представлять собой цену бушеля хлеба». Это всем нам прекрасно понятно и мы это называем сравнением прибавочных продуктов.
А вот формулировка Петти трудовой стоимости в чистом виде: «Если кто-нибудь может добыть из перуанской почвы и доставить в Лондон одну унцию серебра в то же самое время, в течение которого он в состоянии произвести один бушель хлеба, то первая представляет собою естественную цену другого…»
Петти первым формулирует некоторые ценообразующие факторы, с которыми приходится считаться современным экономистам и маркетологам: влияние товаров-заменителей, товаров-новинок, мод, подражания, традиций потребления. Пончик-то в этом толк понимал.
Еще Пончик был одним из организаторов английского научного Королевского общества, автором методики государственной статистики.
И сообщил миру поразительную вещь - люди - это тоже капитал, а не какие-то там подданные или быдлоган (кроме адвокатов, священников и поэтов - этих Петти считал паразитами в чистом виде). И людей надо капитализировать всемерно, развивать их навыки, способности и даже желания. А не просто по сычиному зырить на них с сухого государственного сука справедливости и финансовой дисциплины.
Материальное богатство Англии Петти оценивал в 250 млн. фунтов стерлингов, но к этому предлагал добавить денежную оценку самого населения в размере 417 млн. Эта парадоксальная идея глубже, чем может показаться на первый взгляд: Петти искал способ как-то оценить размеры личного элемента производительных сил — трудовых навыков, сноровки, потенциала развития техники. За это Маркс называл Петти - "нашим добрым приятелем", "умницей и бескопромиссным талатом".
В конце жизни Петти, трижды отказавшись от предлагаемого им королем пэрства, полюбил приезжать на берег и смотрел на море, пересыпая песок из руки в руку. У ног его лежал костыль.
Позже Маркс назовёт Петти "экономическим Колумбом, первоткрывателем политической экономии". Дедушку политической экономии, как мы прекрасно знаем, сначала убили в засаде, от которой он отбивался шпагой и кинжалом, а потом по приговору суда телу дедушки политэкономии ( Антуану Монкретьену де Ваттевилю) пришлось пострадать отдельно: кости размолотили жерновами, тело сожгли, пепел развеяли. Политэкономия тогда была интересной наукой, вызывала много споров, дискуссии были живыми.
Отказ от пэрства не помешал Петти стать родоначальником графов Шелбернов и маркизов Лэнсдаунов. Живительным корнем всех этих будущих премьеров, вице-королей и министров. Потомков сына суконщика и пятнадцатилетнего калеки со способностями и живыми инстинктами нормального Пончика на нормальной Луне.
Залупоголовам и "многабукав" читать настоятельно не рекомендую-остатки мозга свернете.
И ничего,коме "Нихуя не понял" не родите.
Ступайте журнальчики листать. Там картинок много.
Читаю биографию эталонного Пончика. Т.е. героя, прилетевшего на Луну с эталонным Незнайкой и начавшего своё дело честным и чистым предпримательским инстиктом, вызывавшего у меня шквал симпатий и одобрительных комментариев.
В биографии, которую я читаю, Пончика зовут Уильям Петти. Сын какого-то суконщика, родился в Англии в эпоху Дартаньяна. Убежал Петти на флот, там ему сломали ногу и выкинули в бессознательном состоянии на французском берегу. Петти дополз до каких-то сердобольных французов, на первые деньги, которые он заработал рассказом о веселом приключении с ногой, купил себе, не поверите костылики. Которые, кстати, продал с выгодой, когда нога, несмотря на старания тогдашней медицины, зажила. Но столкновение своё с медициной не забыл.
Потом завербовался к иезуитам, притворился неграмотным, попросил обучить мудрости. Естественно, иезуиты, как волки смотревшие на английский протестанский берег, запрыгали от радости - такой симпатичный калека! он будет нашим человеком!
Греясь у иезуитов, поражая их просто нечеловеческими способностями к языкам (ещё бы, латынь-то он ещё в Англии выучил), Петти в перерывах между охмурением псов Ватикана, спекулировал морской солью, которую аккуратно выпаривал на листе, легко даша полной грудью бризом Ла-Манша.
Соль бережно ссыпал в мешочки и закапывал на черный день. День вскоре настал - архиепископ, управлявший деревухами у побережья, ввел дополнительный сбор за соль с крестьянства. Тут на порогах убогих хижин появился причесанный Уильям со своими мешочками. Пока слуги церкви гоняли крестьян от побережья, Петти устраивал бартерные сделки с местными. Когда его подлавливали, Петти показывал всем скромную бумажку, в которой значилось, что Вилли - сотрудник иезуитского центра. Ну, понятно, что написано там было другое, но люди церкви были не чужие, все понимали. Тем более, хроменький, глазки умные, одет опрятно, его отпускали, не замечая трех гусей, перекинутых через плечо вундеркинда.
Набранное с крестьян добро 15-летний Уильям сноровисто таскал по кабакам, рынкам и горожанам, капитализируясь на глазах. Потом у иезуитов пропала три секретных атласа Южных морей, с которыми, по стечению случайных обстоятельств, исчез и сообразительный калека, отбросивший и продавший по дороге давно ему уже не нужные костылики.
Вынырнул Петти в Англии. Атласы пригодились, приняли Петти на военный флот, чтобы он занимался морскими картами и дальше. Используя интересные иезуитские наработки.
Но Петти порисовал карты, посчитал градусы и сдернул из Адмиралтейства в Париж, в котором был принят секретарём к знатному философу Гоббсу.
Покинув и Локка, Петти устроился в Оксфорде. Где изучал все, что только можно и к 24 годам стал и философом, и доктором и проректором.
Тут в Оксфорде повесили одну симпатичную женщину. Петти, как молодой Хаус кинулся к гробу, чтобы ухватить тело повешенной и продать его, тело, значит, своему же любимому колледжу. В трупах тогда медицина нуждалась очень сильно. Трупы казненных были очень ценным товаром. И Петти за товаром приехал. Слава богу, что не один, а с сопровождением. У трупа целая свора медиков устроила безобразную сцену с делёжкой трофея. Петти, пока доктора таскали друг друга за жабо, подошел к трупу и говорит: "Товарищи! А покойница-то, того, жива! И она теперь моя! Я её буду лечить! Лекарствами и беседами!"
Стал лечить Петти недоповешенную Энн Грин. Всё тщательно записывал, обтирал её, поил бульоном. Утешал. А попутно выпустил афишу о чуде, прямым организатором которого он был. Ничего себе, покойницу оживил - вот так доктор! Публика повалила к такому эскулапу валом. Из Лондона приезжали. Петти всех лечил за приличные гонорары, приличные гению оживлений. Деньги не пропил, не прогулял, а вложил в рекламу. Заказал у журналистов столичных статьи о себе и книжку выпустил. Что-то вроде "Искусство оживления повешенных в изложении достославного медика У. Петти на основе лично проведенного воскрешения прекрасной преступницы Энн Грин". Люди стали собирать средства для ожившей. Часть денег Петти забрал себе за труды.
Потом была у Петти Ирландия.
Ирландию тогда англичане делили, все никак поделить не могли. Мешала ирландская строптивость и отсутствие подробных карт этого гнусного островка бунтовщиков. Петти, собрав деньги желающих, нанял землемеров и обмерил Ирландию вдоль и поперек, нарезал свободные земли аккуратными кусками, сопроводил комментариями. Бери - покупай! Такой риэлтор отличный из Петти вышел, что за деньги, собранные с желающих стать землевладельцами, он сам участки и выкупил. Не все могут ждать всходов, кому-то нужна срочнаяналичность. Вот у таких Петти и выкупал землю ирландских бунтовщиков, догнивающих на республиканских виселицах. Ирландия - это остров сокровищ, если с умом подходить и в составе оккупационной армии.
Стал Петти членом английского Парламента. Помощником и любимцем сына лорда-протектора Оливера Кромвеля. Проявил себя суровым демократом. Когда Оливер Кромвель помер, Уильям вспомнил, что республиканцем он был по принуждению, а так-то он чудотворный медик и верный короне патриот. После оончательной реставрации Стюартов занялся активно экономической теорией.
Его Карл Маркс очень высоко ценил. Выше прочих многих. Ведь Петти первым сформулировал идею прибавочной стоимости, сути земельной ренты и высчитал валовый нац. продукт в условной формуле.
Вот абзац, который заставляет замирать мое холодное сердце (можно пропустить людям с острой чувствительностью к количеству слов): «…какому количеству английских денег может равняться по своей стоимости хлеб, выставленный на продажу... Я отвечаю: такому количеству денег, которое в течение одинакового времени приобретает за вычетом своих издержек производства кто-нибудь другой, если он всецело отдается производству денег, т. е. предположим, что кто-нибудь другой отправляется в страну серебра, добывая там этот металл, очищает его, доставляет его на место производства хлеба первым, чеканит тут из этого серебра монету и т. д. Предположим далее, что этот индивидуум в течение того времени, которое он посвящает добыванию серебра, приобретает также средства, нужные для своего пропитания, одежды и т. д. Тогда серебро одного должно быть равно по своей стоимости хлебу другого; если первого имеется, например, 20 унций, а последнего 20 бушелей, то унция серебра будет представлять собой цену бушеля хлеба». Это всем нам прекрасно понятно и мы это называем сравнением прибавочных продуктов.
А вот формулировка Петти трудовой стоимости в чистом виде: «Если кто-нибудь может добыть из перуанской почвы и доставить в Лондон одну унцию серебра в то же самое время, в течение которого он в состоянии произвести один бушель хлеба, то первая представляет собою естественную цену другого…»
Петти первым формулирует некоторые ценообразующие факторы, с которыми приходится считаться современным экономистам и маркетологам: влияние товаров-заменителей, товаров-новинок, мод, подражания, традиций потребления. Пончик-то в этом толк понимал.
Еще Пончик был одним из организаторов английского научного Королевского общества, автором методики государственной статистики.
И сообщил миру поразительную вещь - люди - это тоже капитал, а не какие-то там подданные или быдлоган (кроме адвокатов, священников и поэтов - этих Петти считал паразитами в чистом виде). И людей надо капитализировать всемерно, развивать их навыки, способности и даже желания. А не просто по сычиному зырить на них с сухого государственного сука справедливости и финансовой дисциплины.
Материальное богатство Англии Петти оценивал в 250 млн. фунтов стерлингов, но к этому предлагал добавить денежную оценку самого населения в размере 417 млн. Эта парадоксальная идея глубже, чем может показаться на первый взгляд: Петти искал способ как-то оценить размеры личного элемента производительных сил — трудовых навыков, сноровки, потенциала развития техники. За это Маркс называл Петти - "нашим добрым приятелем", "умницей и бескопромиссным талатом".
В конце жизни Петти, трижды отказавшись от предлагаемого им королем пэрства, полюбил приезжать на берег и смотрел на море, пересыпая песок из руки в руку. У ног его лежал костыль.
Позже Маркс назовёт Петти "экономическим Колумбом, первоткрывателем политической экономии". Дедушку политической экономии, как мы прекрасно знаем, сначала убили в засаде, от которой он отбивался шпагой и кинжалом, а потом по приговору суда телу дедушки политэкономии ( Антуану Монкретьену де Ваттевилю) пришлось пострадать отдельно: кости размолотили жерновами, тело сожгли, пепел развеяли. Политэкономия тогда была интересной наукой, вызывала много споров, дискуссии были живыми.
Отказ от пэрства не помешал Петти стать родоначальником графов Шелбернов и маркизов Лэнсдаунов. Живительным корнем всех этих будущих премьеров, вице-королей и министров. Потомков сына суконщика и пятнадцатилетнего калеки со способностями и живыми инстинктами нормального Пончика на нормальной Луне.
Самый смешной анекдот за 05.04:
- Вот ты тоже врач, а почерк красивый.
- Мне некуда спешить, я патологоанатом.
- Мне некуда спешить, я патологоанатом.